Текст книги "Космическая Одиссея (сборник)"

Автор книги: Артур Чарльз Кларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 59 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

Глава 35
Око Япета

Когда Боумен впервые увидел Япет, странный сверкающий эллипс был частично в тени и его освещало только слабое сияние Сатурна. Теперь же эта луна, плавно свершая свой семидесятидевятидневный путь по орбите, повернулась эллипсом навстречу Солнцу.

И по мере того как «Дискавери» понемногу замедлял свой полет, неминуемая встреча приближалась, а эллипс все рос и рос в поле зрения телескопа, Боуменом все сильнее овладевала одна неотвязная мысль. Он ни разу не упомянул о ней в своих передачах, вернее в ежедневных докладах Центру управления, – чего доброго, там подумают, что он уже страдает галлюцинациями.

Боумен и сам начинал этого опасаться. Ведь он был почти убежден, что яркий эллипс, так резко выделяющийся на темной поверхности Япета, – это какой – то огромный пустой глаз, пристально следящий за его приближением. Да, именно глаз, хотя и без зрачка, весь белый, без единой отметины.

Только когда до Япета оставалось всего восемьдесят тысяч километров и он стал вдвое больше знакомой земной Луны, какой ее привык видеть человек, Боумен заметил крохотное черное пятнышко точно посредине эллипса. Но разглядывать его было некогда – наступили минуты завершающего маневрирования.

В последний раз главный двигатель «Дискавери» изверг дремавшую в нем энергию. В последний раз пробушевала среди лун Сатурна огненная ярость гибнущих атомов. Отдаленный свист дюз и возросшая тяга двигателя принесли Дэвиду Боумену чувство гордости – и печаль. Превосходные машины выполнили свою задачу безупречно. Они доставили корабль с Земли к Юпитеру, а затем к Сатурну, и вот они работают в последний раз. Сейчас опустеют до дна топливные баки «Дискавери», и он станет таким же безвольным и пассивным, как любая комета или астероид, таким же бессильным пленником тяготения. Даже когда через несколько лет прилетит на выручку другой корабль, «Дискавери» не станут заправлять топливом, чтобы он мог вернуться на Землю, – это было бы слишком расточительной затеей. Ему суждено остаться здесь, на орбите вокруг Япета, вечным памятником начального этапа исследования планет. Тысячи километров таяли одна за другой, вот уже счет пошел на сотни, и стрелки топливомеров быстро приближались к нулю. У пульта управления Боумен тревожно поглядывал то на ситуационный экран, то на самодельные номограммы, построенные им для ускоренных расчетов по истинному масштабу времени. Если, уцелев в стольких испытаниях, он сейчас не сумеет сблизиться с Япетом из – за нехватки нескольких килограммов топлива, это будет страшным поражением. Тяга прекратилась, свист реактивных струй главного двигателя смолк, и только верные движки продолжали еле ощутимыми толчками направлять «Дискавери» на орбиту. Теперь огромный полумесяц Япета заслонил собой весь кругозор. До сих пор Боумену он представлялся маленьким небесным камешком, да таким он и был в действительности по сравнению с миром, вокруг которого обращался. Но сейчас, когда Япет устрашающе навис над кораблем, он казался огромным – словно некий космический молот, занесенный над «Дискавери», он грозил размять его как скорлупку. «Дискавери» приближался в Япету так медленно, что движение почти не ощущалось и нельзя было заметить тот миг, когда произошла неуловимая перемена и космическое тело вдруг стало ландшафтом в каких – нибудь восьмидесяти километрах под кораблем. Надежные верньеры дали последние подправляющие толчки и смолкли навсегда. Корабль вышел на свою последнюю орбиту: время оборота – три часа, скорость – всего тысяча триста километров в час. Большей скорости в этом слабом гравитационном поле не требовалось. «Дискавери» стал спутником спутника.

Глава 36
Старший брат

– Опять выхожу на дневную сторону, она точно такая, как я описал на прошлом витке. Похоже, что на этом шарике только два вида поверхностных пород. Черная поверхность вроде древесного угля, и строение почти такое же, насколько могу разглядеть в телескоп. Напоминает подгоревший сухарик.

А с белым плато никак не могу разобраться. Границы очерчены чрезвычайно резко. Оно совсем гладкое, ни щербинки не видно. Может быть, это даже жидкость – поверхность как будто плоская. Не знаю, что вы разглядели на видеограммах, которые я передал, попробуйте вообразить себе замерзшее море молока – будет самое точное представление… Может, это какой – то тяжелый газ… впрочем, нет, пожалуй, это исключается. Иногда мне кажется, что белая поверхность движется, очень – очень медленно, но утверждать не могу… Я снова над белым плато, на третьем витке. На этот раз надеюсь пролететь поближе к черной отметине посередине, я ее заметил, еще когда подлетал к Япету. Если мои расчеты верны, я пройду километрах в восьмидесяти от… пока не знаю, как назвать эту штуку… Да – да, уже вижу, там, где и ожидал. Она показывается из – за горизонта, а сзади нее виден Сатурн, в том же секторе неба… Секунду, сейчас посмотрю в телескоп…

Ого! Да это похоже на какое – то здание! Совершенно черное, трудно даже разглядеть… Никаких окон, ничего! Просто гладкая вертикальная плита – огромная, наверно километра полтора высотой, иначе ее не увидать бы с такого расстояния. На что она похожа?.. Господи, конечно же! Точь – в–точь как та глыба, которую вы нашли на Луне! Это же просто старший брат лунного монолита!

Глава 37
Эксперимент

Назовем это «Звездные врата».

Три миллиона лет назад они были воздвигнуты на Япете и с тех пор обращались вместе с ним вокруг Сатурна, дожидаясь решающего часа, который мог и не настать никогда. При их создании один из спутников Сатурна был разрушен, и обломки творения все еще опоясывают эту планету вращающимися кольцами.

И вот долгому ожиданию пришел конец. В другом, совсем другом мире народился разум и начал рваться из своей планетной колыбели. Наступал решающий час древнего эксперимента.

Те, кто положил начало этому эксперименту в давние, незапамятные времена, не были людьми и ничуть не походили на людей. Но они были из плоти и крови и, вглядываясь в глубины космоса, испытывали священный трепет, и изумление, и чувство одиночества. И овладев, наконец, силами природы, они полетели к звездам.

В своих странствиях они встретили жизнь во множестве проявлений и наблюдали работу эволюции в тысяче миров. Они видели, как часто первые слабые искорки разума, едва народившись, гасли в космической ночи. Во всей Галактике не нашли они ничего более драгоценного, чем Разум, и потому стали повсюду помогать его зарождению. Они стали пахарями звездных полей, они сеяли и порой собирали урожай. А иногда им приходилось безжалостно выпалывать сорняки. Когда их разведывательный корабль после путешествия, длившегося тысячу лет, достиг Солнечной системы, огромные динозавры давно уже вымерли. Он промчался мимо оледенелых внешних планет, помедлил немного над пустынями умирающего Марса и направился к Земле. Исследователи увидели внизу, под кораблем, мир, где жизнь била ключом. Долгие годы они изучали, собирали, систематизировали. Узнав все, что можно было узнать, они начали перестраивать. Они вмешались в судьбу многих видов на суше и на море. Но раньше чем через миллион лет они не могли узнать, какой из их опытов окажется удачным.

Они были терпеливы, но еще не бессмертны, а в этой Вселенной с ее сотней миллиардов солнц было столько дела, и их звали другие миры. И они снова улетели в бездну, зная, что сюда больше не вернутся. Да в этом и не было нужды. Слуги, которых они, улетая, оставили, доделают остальное.

На Земле наступали и отступали ледники, а неизменно бесстрастная Луна светила на них, надежно храня свою тайну. И еще медлительней, чем ледники, цивилизации то разливались приливной волной по всей Галактике, то исчезали. Империи, странные, прекрасные и ужасающие, возникали и гибли, передавая свои знания преемникам. Земля не была забыта, нет, но что могло дать еще одно посещение? Она пока еще оставалась одним из миллионов немых миров, из которых лишь немногим суждено было заговорить.

Глава 38
Страж

– Воздух на корабле становится все хуже, у меня почти все время болит голова. Кислорода еще много, но фильтры не смогли до конца очистить атмосферу: она сильно загрязнена с тех пор, как в вакууме закипели жидкости. Когда мне становится совсем туго, я спускаюсь в гараж хлебнуть немного чистого кислорода из баллонов в капсулах… Никакого отклика на свои сигналы не получил. Вследствие наклонения моей орбиты я все дальше ухожу от ЛМА–2. Кстати, это ваше название неверно вдвойне – ни малейших признаков магнитного поля по – прежнему нет.

Сейчас наименьшее удаление – около ста километров; в результате вращения Япета оно возрастет примерно до ста шестидесяти, затем сократится до нуля. Через тридцать дней я пройду непосредственно над объектом, но этого долго ждать, да к тому же он тогда будет на ночной стороне…

Даже и сейчас он держится в поле зрения всего несколько минут и уходит за горизонт. Чертовски досадно, никак не удается толком провести наблюдения.

…Так вот, я просил бы вас одобрить мой план. Космическая капсула развивает достаточное ускорение, поэтому на ней можно без особого риска совершить посадку и потом вернуться на корабль. Я хочу выйти из корабля и подобраться поближе. Если никакой опасности не замечу, сяду рядом, а то и на верхушку этой махины.

Пока я буду спускаться, корабль останется в пределах видимости, так что в полном отрыве от него придется пробыть всего часа полтора. Убежден, что другого решения нет. Я пролетел больше полутора миллиардов километров, и последние сто километров меня не остановят.

Страж Звездных Врат, чьи необыкновенные органы чувств были неизменно обращены к Солнцу, уже много недель следил за приближающимся кораблем. Те, кто создал Страж, подготовили его для многих задач, в том числе и для этой. Он уловил, что корабль, летящий из теплого сердца Солнечной системы, устремляется к нему. Будь он живой, он ощутил бы волнение, но такое чувство было ему недоступно. Даже если бы корабль пролетел мимо, Страж не ощутил бы и тени разочарования. Он ждал три миллиона лет. Он готов был ждать вечно.

Страж наблюдал и отметил, что корабль – пришелец сбавил скорость, тормозясь струями раскаленного газа, но ничего не предпринимал. Потом ощутил бережные прикосновения излучений, пытавшихся проникнуть в его тайны. И опять никак не отозвался.

Но вот корабль вышел на орбиту и стал кружить низко над этой необычно пестрой луной. Вспышками радиоволн он начал разговор со Звездными Вратами. Много раз подряд он отсчитывал простые числа от одного до одиннадцати. Потом перешел к более сложным сигналам, на самых разных частотах, в ультрафиолетовом, инфракрасном, рентгеновском диапазонах. Страж не отвечал: ему нечего было сказать. Корабль надолго затих, а потом Страж заметил, что от него отделилось и начало спускаться к Вратам какое – то тело. Он поискал в своей памяти, и логические цепи, повинуясь приказам, полученным очень – очень давно, приняли решение.

Под ледяными лучами Сатурна в Звездных Вратах пробудились спавшие в них силы.

Глава 39
Навстречу Оку

Снаружи «Дискавери» казался совершенно таким же, каким Боумен видел его перед стартом на окололунной орбите, в свете огромной Луны, занимавшей полнеба. Разве только одно немного изменилось: краска наружных надписей, указывавших назначение различных люков, креплений, розеток внешнего питания и других наружных устройств, словно бы чуть выцвела от долгого пребывания в лучах ничем не заслоненного Солнца. Солнце отсюда выглядело так, что земной житель его ни за что не узнал бы. Оно было еще слишком ярким, чтобы счесть его звездой, но на маленький диск его нетрудно было смотреть в упор. И оно уже совсем не грело: Боумен, сняв перчатку, подставил руку под его лучи, струившиеся в иллюминатор космической капсулы, и не ощутил на малейшего прикосновения тепла к своей коже. С таким же успехом можно было греться под лучами Луны. Даже чуждый ландшафт, раскинувшийся под ним в нескольких десятках километров, не подчеркивал с такой остротой, как бесконечно далек он от родной Земли.

И теперь он, наверно в последний раз, вышел за порог того искусственного мирка, который столько месяцев был его домом. Даже если он не вернется, корабль все так же будет нести свою службу – передавать на Землю показания приборов, покуда какая – нибудь авария не разрушит окончательно его электронные цепи.

А если он, Боумен, все – таки вернется? Что ж, он сумеет продержаться, может быть, даже сохранить рассудок еще несколько месяцев. А потом наступит конец, потому что система гипотермического сна без электронного мозга действовать не может. Значит, до прилета «Дискавери II» на Япет – а это будет через четыре – пять лет – он не доживет. Но он быстро прогнал эти мысли. Перед ним в небе всходил золотой полумесяц Сатурна, и он был первым человеком, кому довелось увидеть это зрелище. Взорам других людей Сатурн всегда предстает полностью освещенной стороной, обращенной к Солнцу. А здесь это был изящный полумесяц, и кольца пересекали его тонкой линией – ни дать ни взять лук со стрелой, которая вот – вот будет пущена прямо в Солнце. На линии колец были видны еще и яркая звездочка – Титан, и более слабые искорки – другие луны Сатурна. Не пройдет и половины начавшегося столетия, как на всех этих небесных телах побывают люди, но ему, Боумену, не суждено узнать, какие тайны они там откроют… Резко очерченная граница белого слепого ока Япета быстро приближалась: до него оставалось километров сто пятьдесят – меньше чем через десять минут он будет над целью.

Жаль, нельзя никак узнать, доходят ли его слова до Земли – ведь теперь сигнал летит до нее долгих полтора часа. Будет жесточайшей иронией судьбы, если из – за какой – нибудь неисправности в системе ретрансляции он внезапно утонет в молчании и никто не узнает, что с ним произошло.

«Дискавери» еще светился звездочкой высоко в черном небе. Капсула обгоняла его, набирая скорость на спуске, но Боумен знал – скоро двигатели затормозят ее и корабль скроется из виду, оставив его одного на светящейся равнине с черной загадкой в центре. Плоский черный обелиск вырастал из – за горизонта, заслоняя звезды. Боумен развернул капсулу вокруг оси гироскопов и включил двигатель на полную тягу, чтобы погасить орбитальную скорость. По длинной пологой дуге капсула начала снижаться к поверхности Япета. В мире с более мощным гравитационным полем этот маневр потребовал бы непозволительного расхода топлива. Здесь же капсула весила всего килограммов десять, и Боумен мог несколько минут лететь, как бы планируя: так он избежал опасной растраты запаса топлива, которая приковала бы его к планете без надежды возвратиться на «Дискавери». А впрочем, для него это уже не имело особого значения… До поверхности было еще почти десять километров; Боумен летел прямо на черную громаду, вознесшуюся во всем своем геометрическом совершенстве над безликой равниной. С виду монолит был так же мертв, как и плоская белая поверхность вокруг; только сейчас Боумен ощутил всю его огромность. Судя по тщательным измерениям сделанных им фотоснимков, высота этого обелиска достигала шестисот метров – на Земле нашлось бы немного зданий такой высоты. А пропорции его, насколько можно было судить, были те же, что и у лунного монолита, – то же любопытное отношение 1:4:9.

– Я сейчас в пяти километрах от него, держусь на высоте тысяча двести метров. Пока никаких признаков активности – приборы молчат. Грани на вид совершенно гладкие, отполированные. Такая древность – и ни единой щербинки от метеоритов!..

…И на его… как ее назвать… крыше, что ли, тоже ни соринки, чисто! И никаких отверстий тоже нет. Я надеялся, что найду какой – нибудь вход…

…Вот я уже над ним, парю на высоте полутораста метров. Не буду попусту тратить время, а то скоро прервется связь с «Дискавери». Решил садиться. Крыша с виду очень прочная, а если что – сразу уйду на полной тяге…

…Подождите… Не понимаю… Странно…

Голос Боумена оборвался, изумление и замешательство лишили его дара речи. Он не испугался, он просто не мог описать то, что увидел. Он висел над огромным плоским прямоугольником примерно двести пятьдесят на шестьдесят метров, сделанным из какого – то материала, который с виду был массивный, как скала. Но по мере снижения капсулы эта черная плоскость стала словно отступать, уходить внутрь. Совсем как общеизвестная оптическая иллюзия: глядишь на трехмерный предмет на картинке, небольшое усилие воли – и те грани, которые выступали вперед, оказываются заглубленными внутрь…

Но здесь это происходило с огромным и с виду прочным массивом! Непостижимо, невероятно, но это был уже не монолит, высящийся над плоской равниной. То, что казалось его крышей, провалилось вниз, на безмерную глубину. На одно головокружительное мгновение ошеломленному Боумену показалось, что перед ним разверзлась вертикальная шахта – прямоугольный ствол, уходящий в бездну и вопреки всем законам перспективы не сужающийся с расстоянием.

Око Япета мигнуло, словно сбрасывая досадную соринку. У Дэвида Боумена хватило времени только на одну судорожно – рваную фразу – люди на Земле, в полутора миллиардах километров от Япета, услышали ее через восемьдесят минут и запомнили до конца жизни:

– Он полый… Он без дна… без конца… и… о Боже, он полон звезд!..

Глава 40
Уход

Звездные Врата открылись. И закрылись. Пространство искривилось – только на миг, слитком краткий, чтобы его можно было измерить. И вновь Япет стал пустынным, каким был три миллиона лет, если не считать покинутый, но еще неразрушенный корабль, пославший тем, кто его создал, весть, которую они не могли понять, как не могли ей поверить…

Часть VI
Сквозь Звездные врата

Глава 41
«Узловая станция» пространства

Он не ощущал движения и, однако, падал навстречу звездам, блиставшим там, в темных глубинах Япета. Нет – не там сияли звезды, не там, – он был уверен. Теперь, когда было уже слишком поздно, он пожалел, что мало интересовался теориями гиперпространства и трансразмерностных каналов. Для Дэвида Боумена эти понятия уже перестали быть теоретическими.

Наверно, этот монолит на Япете был полый… А «крыша» – так, просто обман зрения или какая – то диафрагма, она раскрылась и впустила его, но куда впустила? Насколько он мог верить своим глазам, он падал вместе с капсулой в огромной шахте прямоугольного сечения глубиной в тысячи метров. Падал все быстрей и быстрей, но просвет шахты под ним не менялся в размерах и не приближался к нему.

Только звезды двигались, сначала очень медленно, – до него не сразу дошло, что они разбегаются в стороны, за пределы того просвета, в который видны ему. Но вскоре он убедился, что звездное поле все время расширялось, как будто оно мчалось к нему с немыслимой скоростью. Расширение поля носило нелинейный характер – звезды в центре словно бы почти не двигались, а чем дальше от центра, тем стремительней ускорялось их движение; у края просвета, прежде чем совсем исчезнуть из виду, они уже казались летучими световыми черточками. Но на смену им появлялись другие: они как бы притекали в центр из источника, совершенно неисчерпаемого. Боумен успел подумать: что, если какая – нибудь звезда так и будет лететь прямо на него и он врежется в раскаленное солнце? Но звезды оставались столь далеки от него, что ни у одной нельзя было разглядеть диск, и неизменно расходились в стороны светящимися черточками, исчезая за краями своей прямоугольной рамки. А дальний конец шахты все не приближался. Как будто вся шахта со своими стенами двигалась вместе с Боуменом, увлекая его навстречу неведомой участи. А может, он вообще не двигался – это само пространство перемещалось вокруг него?

И вдруг он понял: непонятное творится не только с пространством. Часы на маленькой приборной панели капсулы тоже вели себе чрезвычайно странно.

Обычно цифры десятых долей секунды мелькали в окне счетчика времени так быстро, что их едва можно было уловить. Теперь же они появлялись и исчезали через отчетливо уловимые промежутки времени, и Боумен мог без труда отсчитывать их одну за другой. А секунды тянулись так невообразимо медленно, словно время готово было остановиться. Наконец, отсчет десятых долей прекратился совсем – цифры в окошке застыли между 5 и 6. И однако, Боумен мог по – прежнему мыслить и даже замечал, как эбеново – черные стены шахты пролетают со скоростью, которую нельзя ни уловить, ни измерить – то ли это нуль, то ли тысячекратная скорость света… Почему – то он не испытывал ни удивления, ни тревоги. Напротив, он будто спокойно ждал чего – то хорошего – так с ним было однажды, когда специалисты по космической медицине проверяли его психику галлюциногенными наркотиками. Мир вокруг был странный, удивительный, но не внушал страха. Ведь он, Боумен, пролетел сотни миллионов километров ради раскрытия тайны, ну а теперь тайна, похоже, сама летит ему навстречу.

Прямоугольник впереди посветлел. Яркие черточки звезд тускнели на фоне млечного неба, которое сияло все сильнее. Казалось, капсула летит к скоплению облаков, равномерно освещенному лучами невидимого солнца. Туннель кончался. Дальний его просвет, который все время оставался недосягаемым, на одном и том же не поддающемся определению расстоянии, вдруг начал повиноваться обычным законам перспективы – теперь он приближался и становился все шире. Одновременно Боумен ощутил, что уже не падает, а, наоборот, летит вверх; у него даже мелькнула мысль – уж не пролетел ли он Япет насквозь и не вынырнет ли сейчас на другом его полушарии. Но капсула еще не успела вырваться из туннеля наружу, как он понял: это не Япет и не какой – либо иной мир, ведомый человечеству. Здесь явно не было атмосферы, потому что он мог различить до мельчайших подробностей все предметы на открывшейся ему непривычно плоской поверхности вплоть до невообразимо далекой черты горизонта. Под ним лежал мир исполинских размеров, должно быть, намного больше Земли. И однако, вся эта огромная поверхность была сплошь, словно мозаикой, испещрена контурами явно искусственных сооружений, стороны которых измерялись многими километрами. Будто титан, способный играть планетами, складывал здесь огромную головоломку. А посередине многих квадратов, треугольников и многоугольников зияли отверстия черных шахт, в точности подобных той, из которой он сам только что вылетел. Но еще сильнее, чем невообразимый мир, который простирался внизу, поразило и встревожило Боумена небо. В нем не было ни звезд, ни бездонного космического мрака. Было только мягкое млечное сияние, от которого рождалось ощущение бесконечной протяженности. Боумен вспомнил, как ему описывали когда – то страшные антарктические туманы: «Будто тебя сунули в шарик для пинг – понга». Этот образ очень подходил к тому непостижимому, что видел над собой Боумен, только здесь это, конечно, объяснялось совсем иначе. Млечное сияние неба не могли вызывать метеорологические причины, туман или снегопад, – ведь тут был абсолютный вакуум.

Когда глаза немного привыкли к перламутровому свечению неба, Боумен заметил еще кое – что. Небо вовсе не было пустым, как показалось с первого взгляда. Оно было усеяно мириадами черных крапинок, совершенно неподвижных и расположенных в самых разных беспорядочных сочетаниях. Боумен не сразу их заметил – ведь это были просто черные точки, – но раз увидев, уже без труда различал. Они напоминали нечто очень знакомое, но эта мысль была так безумна, что Боумен отбрасывал ее, пока логика не вынудила его сдаться.

Эти черные проколы в белом небе были звездами; казалось, перед ним фотографический негатив Млечного Пути.

«Куда же это я попал?» – спрашивал себя Боумен и понимал, что никогда не узнает ответа. Пространство словно вывернулось наизнанку… Нет, человеку тут не место! И хотя в капсуле было тепло, он вдруг почувствовал леденящий холод, и его начала бить дрожь, с которой он никак не мог совладать. Хотелось зажмуриться и забыть о жемчужно сияющей пустоте вокруг, но это было бы проявлением малодушия, а такого он не мог себе позволить.

Граненая поверхность планеты, пронзенная черными колодцами, стлалась внизу, однообразная и неизменная. Боумен прикинул на глаз, что летит примерно на высоте пятнадцати километров и мог бы без труда обнаружить признаки жизни. Но мир этот был пустынен: разум побывал здесь, преобразил его по своей воле и ушел… А потом вдалеке, километрах в тридцати, Боумен увидел горбом торчавшую над плоской равниной полуразрушенную конструкцию цилиндрической формы. Это мог быть только остов гигантского корабля. До него было слишком далеко, чтобы разглядеть какие – либо детали, а через несколько секунд он и вовсе скрылся из виду, но Боумен успел заметить сломанные шпангоуты и тускло поблескивавшие листы металлической обшивки, отодранной кое – где, словно кожура с апельсина. Сколько тысяч лет пролежал этот исполин на пустынной планете, расчерченной, словно шахматная доска, геометрическими фигурами? И какие существа странствовали на нем среди звезд?

Но тут из – за горизонта показалось нечто такое, что заставило его забыть о покинутом корабле.

Сначала оно выглядело плоским диском, но только потому, что летело почти прямо на него. Когда же летевший предмет приблизился и прошел под капсулой, Боумен увидел, что он веретенообразной формы, длиной сто пятьдесят – двести метров. Местами по его длине шли какие – то едва различимые полосы, но их было трудно разглядеть, потому что предмет этот то ли вибрировал, то ли вращался с большой скоростью. Оба конца его были заострены, и признаков каких – либо движителей Боумен не заметил. Человеческому глазу в нем было знакомо только одно – его цвет. Если это и правда было вполне осязаемое творение чьей – то техники, а не оптическая иллюзия, то создатели его, видно, не гнушались некоторых человеческих слабостей. Однако им явно чужда была ограниченность возможностей, присущая людям: веретено, судя по всему, они построили из золота.

Повернув голову к экрану заднего обзора, Боумен следил, как снижается эта непонятная штука. Пролетев мимо, словно его здесь и не было, она теперь опускалась к одному из тысяч черных колодцев и через несколько секунд исчезла в недрах планеты, прощально сверкнув золотом. Он снова остался один под этим зловещим небом, больше прежнего подавленный ощущением полного одиночества и оторванности от родной Земли.

И тут он увидел, что его капсула тоже снижается к расчерченной геометрическими узорами поверхности огромного мира и прямо под ним ширится устье одной из прямоугольных расщелин. Пустое небо сомкнулось над ним, часы вновь замедлили ход и остановились, и капсула опять начала падать в черную шахту навстречу другому далекому звездному полю. Но теперь он был уверен, что не возвращается в Солнечную систему, и в мгновенном озарении – может быть, глубоко ошибочном – понял, куда он попал.

Это была своего рода диспетчерская Космоса, здесь регулировалось движение меж звезд в непостижимых размерностях пространства и времени. Его занесло на Центральную Узловую Станцию Галактики.