Текст книги "А мы с тобой, брат, из пехоты. «Из адов ад»"

Автор книги: Артем Драбкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– При каких обстоятельствах Вы стали командиром батальона?

– В начале июля меня вызвали в штаб полка и приказали принять под командование батальон 421-го стрелкового полка 119-й СД. Предыдущий комбат, как мне сказали, был отдан под суд трибунала за «неоправданные и чрезмерные потери». Решил этот комбат личную инициативу проявить и захватить два немецких дота, стоявших перед позициями батальона. И гонял свой батальон в атаки на эти злополучные доты, пока все свои роты почти полностью не «схарчил»… Угробил этот товарищ батальон, одним словом. Почему выбор командования пал на меня – не знаю. За несколько месяцев командования ротой я ничем особым не отличился, шла безрадостная позиционная война в обороне, а там себя в бою трудно показать. Ладно, назначили так назначили. Остатки батальона, который мне предстояло принять, были временно отведены в ближний тыл, где пополнялись до полной штатной численности и готовились вернуться на передовую.

– Как Вас приняли в батальоне? Приходит на батальон среднего роста московский студент – интеллигент в очках. Как отреагировали?

– «Интеллигентным московским студентом» я был до 3 сентября 1942 года, пока первого своего врага не убил. И в этот день вместо «студента» появился другой человек, жесткий, суровый, умеющий убивать и постоять за себя. Да, на первых порах мне не доставало житейского и военного опыта. А очки мне никогда на фронте не мешали. Только, когда выпадала возможность сфотографироваться, я снимал их, стеснялся быть на фото в очках. «В окопах Сталинграда» у Некрасова читали? Там будущий комбат Фарбер тоже был интеллигентом-очкариком, но офицер был прекрасный и бойцы его любили. Придя в батальон, я собрал всех офицеров, представился, определил задачи и потребовал непрерывной разведки. Кругом леса, болота, без хороших разведданных в таких условиях воевать крайне сложно.

– Подчинялись беспрекословно?

– Не всегда. Были, как говорили, «нарушения оперативного характера»: даешь приказ, и тут ротные начинают рядиться, пойду – не пойду, правильно – неправильно, надо – не надо. Но я научился их быстро в «нужную кондицию» приводить, такой опыт уже был. Есть еще один нюанс. Я пришел в батальон старшим лейтенантом, а у меня двумя ротами командовали капитаны, кадровые, еще довоенной выучки. Они поначалу пытались характер показать, но вскоре сникли… Авторитет на фронте зарабатывается в бою. В первых же боях я сам несколько раз повел батальон в атаку. Пришлось показать свою лихость на грани безрассудства. Уже после этого дискуссий на тему «Кто в доме хозяин?» в батальоне не возникало.

– Уходя в новый батальон, Вы взяли кого-нибудь с собой из своей прежней роты? Многие комбаты рассказывают, что забирали с собой на новое место службы старых надежных и смелых товарищей.

– Нет, мне не разрешили. Прибыв в батальон, я, пройдя вдоль строя, отобрал несколько человек, все с Северного Кавказа. Глаз у меня был уже наметанным. Ребята смелые и беспощадные. Верные мне люди. «Личная гвардия» комбата. Они стали моей «группой быстрого реагирования», отделение автоматчиков. Если в какой-то роте во время боя солдаты не могли продвинуться вперед или начинали отступать, я сразу посылал в эту роту кого-нибудь из своей «личной гвардии». И эти люди спасали положение. Не удивляйтесь, но подобная практика создания «личного резерва» была принята во многих стрелковых батальонах.

– Почему для спасения ситуации в бою не использовались офицеры штаба батальона?

– Перед возвращением батальона на передовую у меня вдруг «срочно и внезапно» заболел замполит. На следующий день под каким-то предлогом смылся в тыл начальник штаба – старший адъютант. Доложил командиру полка, что у меня даже заместителя нет. В ответ услышал от Мараховского: «Держись, ты у нас и без помощников справишься». За четыре месяца моего командования батальоном так мне и не прислали офицеров на пустующие штабные вакансии. Так кого мне было посылать в стрелковые роты в критические моменты, когда ротные офицеры вышли из строя? Или сам шел, или свою «гвардию» кидал закрывать прорыв или поднимать в атаку.

– Численный состав Вашего батальона?

– В лучшие времена доходило и до 700 человек, считая приданные батальону подразделения. Пятьсот человек в батальоне считалось на фронте полной комплектацией. Иногда после боя в батальоне оставалось меньше двухсот человек. Всякое бывало. В батальоне три стрелковые роты, в каждой по 100 человек. Пулеметная рота. Это еще семьдесят бойцов при полном штате. Минометной роты у меня не было, но был минометный взвод, примерно 20–25 человек. Был в батальоне и свой разведвзвод, это где-то 15 человек. Далее – взвод связи, саперный, медицинский и хозяйственные взвода. В батальоне была приданная батарея 45-мм орудий и постоянно находилась рота ПТР – 12 ружей, вместе это еще 80–100 солдат и офицеров. Вот и посчитайте, сколько народу находилось под командованием. Должность комбата – это огромная ответственность на плечах. За жизнь людей, за выполнение боевой задачи. За все, что происходит, спрос в первую очередь с комбата.

– Какие потери понес Ваш батальон в летних и осенних боях 1943 года?

– Когда мне раньше задавали этот вопрос, то я всегда отвечал: «Потери были терпимыми, больших потерь не было», сравнивая убыль личного состава в батальоне с потерями под Сталинградом. Но как-то задумался. Начиная с июля 1943 года полк все время вел тяжелейшие наступательные бои, прогрызая немецкую оборону в направлении на Невель и Полоцк. В сводках Информбюро эти сражения называли «бои местного значения». И я вдруг посчитал, что каждый день батальон терял по пятьдесят человек убитыми и ранеными. И мне стало горько на душе… Получился в процентном соотношении почти тот же Сталинград.

– Как Ваш батальон обеспечивался питанием и боеприпасами?

– Боеприпасов хватало. Часто и успешно использовали трофейное оружие. Очень ценились немецкие автоматы и пулеметы. В каждом батальоне была своя «заначка» из нескольких пулеметов МГ. С питанием всегда были проблемы. Под Сталинградом иногда по ночам приносили поесть в термосах, но нерегулярно. Этого хватало «по ноздри и выше», из-за страшных потерь едоков под вечер оставалось мало. А когда не могли доставить термоса на передовую, мы питались сухарями или тем, что находили у своих и немецких убитых в вещмешках и ранцах. А в сорок третьем году вроде кормили уже сносно… Но если честно сказать, то были периоды по две-три недели подряд, когда мы просто голодали… Как-то партизаны бригады им. Сталина провели нас в немецкий тыл, и внезапной атакой на рассвете мы захватили станцию Хорны. На путях стоял эшелон с продовольствием. Был отдельный вагон, набитый фанерными ящиками с деликатесами, подарками для офицеров вермахта. Другой вагон был до потолка заставлен ящиками с вином. Вот здесь мои бойцы впервые за долгое время отвели душу. Комполка узнал, что мой батальон захватил богатые трофеи, сразу вышел на связь и вдруг ласковым голосом спрашивает: «Комбат, почему трофеями не делишься?» А я привык, что комполка только орать и материться умеет, а тут, как в сказке, «человеческим голосом заговорил». Никогда не было проблем с выпивкой. Из-за высоких потерь в батальоне всегда были излишки спирта. И как только наступало временное затишье, из тыла полка приходили «в гости» – или ПНШ, или уполномоченный СМЕРШа, или кто-то из политруков, чтобы выпить вместе с офицерами батальона «за грядущие боевые успехи». Пили на передовой много, чего греха таить. Вообще, мат и пьянство на фронте были почти нормой – ненужной, но неизбежной частью войны…

– С партизанами часто приходилось взаимодействовать?

– Нет, только один раз. Но вот партизанскую работу видеть пришлось. Пошли под Невелем в немецкий тыл вдвоем с офицером-разведчиком. Видим, разбитый немецкий эшелон, с танками пущенный под откос. Порадовались. Представляете, сколько наших солдатских жизней сохранили эти партизаны-подрывники!

– Вы упомянули о рейде батальона в тыл врага. Можно услышать подробности и детали рейда?

– По данным разведки, немцы должны были на нашем участке начать отход по шоссе, чтобы избежать полного окружения. Зашел с усиленной ротой в немецкий тыл, «оседлали» дорогу на запад. Бойцы залегли по обе стороны шоссе. Нас предупредили, что, возможно, в отходящей немецкой колонне есть несколько танков. Я с ружьем ПТР залег фактически прямо на шоссе. Появилась колонна, впереди шла легковая машина с немецкими офицерами. По ней из ПТР ударил, и по этому сигналу мы начали бой. Немцев поддержали их минометчики, но, невзирая на сильнейший обстрел, мы смогли нанести большой урон отступающим немцам. Больше сотни немцев было уничтожено.

– Как бойцы Вашего батальона относились к солдатам и офицерам, служащим в тыловых подразделениях полка?

– Отношение бойцов к «штабным» было пренебрежительным. Полтора-два километра расстояния между окопом переднего края и штабом полка заранее делили нас на «живых и мертвых», на тех, кто еще порадуется жизни, и на тех, кому уже следующим утром лежать в братской могиле. «Наградной вопрос» тоже играл немаловажную роль в антагонизме между теми, кто действительно воевал, и теми, кто «обеспечивал боевую деятельность». В штаб полка приходишь, все орденами увешаны. Представишь своих бойцов к наградам, а в штабе – извините за выражение – «хрен кому чего дадут!». За рейд в немецкий тыл я всех своих отличившихся бойцов представил к медалям «За отвагу». Никто из солдат, к сожалению, не получил никаких наград. Я за время боев успел получить орден Отечественной войны 1-й степени, орден Красной Звезды и медаль «За оборону Сталинграда».

– Бои под Полоцком – малоизвестный, но очень кровавый эпизод войны. Что запомнилось из тех боев?

– Под Полоцком мы меняли обескровленную часть на передовой. Рано утром командир полка проводил с офицерами рекогносцировку. Каждый из нас немного волновался перед боем. Скрытно пробрались на небольшую высотку, рассматривали местность сквозь дымку рассеивающегося тумана и слушали указания командира полка. «Первый батальон, – ставил он задачу, – наступает в полосе – слева – край лощины, справа – одиноко стоящее здание. Второй батальон…» В этот момент вражеская мина, со свистом пролетев над нашими головами, разорвалась в тридцати метрах позади нас. Не успел комполка обозначить полосу наступления для второго батальона, как другая мина вздыбила землю, не долетев до нас метров сорок. Стало понятно, что вражеский корректировщик засек нашу группу и сейчас нас накроет третьим выстрелом. Мараховский дал команду «Рассредоточиться!». Я со своим товарищем, молодым капитаном, прибывшим к нам на пополнение из 23-го СП 51 – й СД, отбежал метров двадцать вправо и залег на той же высотке. Свиста мины, летевшей в нашу сторону, я не слышал, зато услышал рядом с собой оглушительный взрыв и тут же был осыпан комьями земли. Когда чад и гарь от разрыва мины рассеялись, я посмотрел на то место, где только что лежал мой товарищ, но его не увидел. И когда огляделся вокруг, то сзади на сучьях деревьев увидел часть ноги с сапогом и внутренности, раскачиваемые ветром. Мой друг был разорван на куски прямым попаданием мины. Так для меня начались бои под Полоцком… А дальше – сплошная кровь…

Даже рассказывать не хочется…

– Расскажите о Вашем последнем фронтовом дне.

– Середина ноября 1943 года. Утром по телефону командир полка вызвал меня к себе на КП. В моей землянке, кроме ординарца, никого не было, и я сказал ему, что иду один, взял свой автомат, на всякий случай засунул в карман шинели несколько гранат-«лимонок» и вышел из землянки. Штаб полка находился где-то в километре от переднего края. Я шел опушкой леса и, чтобы не сбиться с пути, поглядывал на телефонные провода, укрепленные на шестах. Не прошел и половины дороги, как услышал немецкую речь: «Форвертс! Шнель!» Думаю, да, нарвался… Присмотрелся, группа немцев, человек тридцать, движется мне навстречу. Они меня не заметили. Притаился за деревом и, когда они подошли поближе, бросил в их направлении две гранаты и тут же открыл огонь из автомата. Согнувшись, перебегая от дерева к дереву, я продолжал стрелять короткими очередями. Немцы открыли ответный огонь. Но, видимо, решив, что столкнулись с передовым охранением, начали отходить. Я прибежал на КП и доложил Мараховскому о встрече в лесу с группой немцев. Впрочем, он и сам уже слышал стрельбу. Тут же послал роту автоматчиков прочесать лес в указанном мною направлении и начал меня долго отчитывать, мол, почему я пошел без ординарца или связного. Дальше он перешел к делу и поставил мне боевую задачу. Спросив, все ли мне понятно, закончил разговор словами: «А теперь давай топай к себе…» Через несколько часов, поднимая бойцов в атаку на шоссе Полоцк – Витебск, я был ранен разрывной пулей в правую руку. Кости руки были раздроблены. Меня вели в полковую санроту мимо штаба полка. Комполка молча стоял у входа в свой блиндаж и смотрел мне вслед.

Комполка Мараховский, как я слышал, через несколько месяцев погиб в бою…

– Что происходило с Вами после ранения?

– Оказался в санбате, сразу врачи накинулись с предложением ампутировать руку, мол, нет никаких шансов ее спасти, Я отказался, и, как показало время, был прав. Весной 1944 года я был комиссован из армии по инвалидности. Вернулся после госпиталя в Москву, правая рука не действует. Инвалидная пенсия мизерная… Устроился на канцелярскую работу. И вдруг в конце 1944 года меня вызывают в Бауманский райвоенкомат, и начальник третьего отдела майор Ковалев спрашивает меня: «В армию хочешь вернуться?» Согласился с радостью. Я очень любил армию. Выходил из дома и ловил себя на мысли: вот здесь хорошо было бы пулеметчиков поставить, а в той лощине можно минометную роту разместить. Война не отпускала меня… И меня снова призвали. Шел набор офицеров, ранее комиссованных по ранению из армейских рядов для службы в комендатурах в составе Советской Оккупационной (Военной) администрации в Германии – СОАГ. Еще почти вся немецкая территория была у гитлеровцев, а в нашем тылу были сформированы комендатуры, и каждой из них заранее был назначен район Германии, в котором этим комендатурам и предстояло развернуть свою будущую деятельность. Личный состав комендатур следовал за войсками, находясь в нашем фронтовом тылу, и, по мере освобождения «своих» районов, приступал к работе.

– Какими были критерии отбора для службы в комендатурах?

– Я не знаю, чем руководствовались начальники при отборе на эту службу. Знание немецкого языка не давало особого предпочтения. Все младшие офицеры были бывшие фронтовики, неоднократно раненные в боях и признанные медкомиссиями не годными к строевой службе. А вот командный состав комендатур был разнообразен. Я попал в комендатуру города Эберсвальде, предназначенную для контроля над районом, в котором проживало более 300 тысяч жителей. Крупный железнодорожный узел. Сам город еще несколько месяцев находился в немецких руках. Комендантом был назначен бывший генерал разведки, разжалованный в полковники. Причины разжалования я точно не знаю. Его заместитель по тылу, пожилой подполковник, всю войну прокантовавшийся в тыловых округах, был кадровым военным. Редкая сволочь, кстати, был. Ворюга первостатейный, «трофейщик» экстра-класса. Переводчиком в комендатуру назначили студента выпускного курса Военного института иностранных языков – ВИИЯз. Замполит, начальник СМЕРШа и помощник коменданта по экономическим вопросам – все были из бывших «тыловых шкур».

– Насколько большим был личный состав комендатур СОАГ?

– В составе нашей комендатуры было примерно 10–12 офицеров, не считая «особистов». Перед занятием Эберсвальде с передовой была снята стрелковая рота и переподчинена комендатуре в качестве роты охраны.

Это еще примерно 70–80 бойцов и три офицера.

– Какие функции были возложены на Вас лично?

– Я попал в группу из трех человек, ответственных за восстановление городских муниципальных служб и коммуникаций, включая транспорт, связь и работу промышленных предприятий, а также за обеспечение немецкого гражданского населения питанием и медицинским обслуживанием.

– Проводилась ли какая-то специальная подготовка для будущих «спецов по восстановлению народного немецкого хозяйства»?

– Никакой подготовки работников администрации не было и в помине.

Я даже не помню, чтобы был проведен хоть один толковый инструктаж или лекция, посвященная особенностям района, в котором нам предстояло действовать. Знали, что Эберсвальде означает в переводе «Кабаний лес», и не более того.

А вот находящиеся с нами в прямом контакте отдельные группы СМЕРШа и так называемые «группы по репарациям», создаваемые при каждом наркомате, получили хорошую предварительную подготовку и полнейшую информацию из своих источников еще до вступления в район развертывания комендатуры.

– Что за «группы по репарациям»?

– Группы, созданные во многих наркоматах и занимавшиеся демонтажем немецких предприятий, вывозом оборудования и разных ценностей в СССР.

Каждая такая группа работала по своему профессиональному профилю.

Вывозили все на корню, что нужно и что не нужно.

После них пройдешь – одни пустые цеха, щепки на земле не оставались.

Им подчинялись специальные рабочие батальоны, созданные из бывших наших военнопленных и «ост-рабочих», которые занимались демонтажем и погрузкой всего этого добра в эшелоны.

– Как Вы лично относились к деятельности таких групп?

– Я не считал это грабежом. Вершилось справедливое возмездие.

Мы называли это «возмещение ущерба за потери», и уж поверьте мне, даже если бы мы вывезли всю Германию, это бы не возместило и не компенсировало всех материальных потерь, понесенных нашей страной от фашистских захватчиков.

Как говорили римляне: «Победителю – все!»…

– Работники СМЕРШа числились в составе комендатур?

– У нас был свой отдел СМЕРШа под руководством майора Рябоштанова и еще отдельная группа «особистов», работавшая с ним в прямом контакте. Они не занимались поиском бывших власовцев или полицаев среди освобожденных военнопленных и «острабочих». Все бывшие советские граждане проходили только регистрацию в комендатуре, а далее отправлялись в специальные лагеря для дальнейшей проверки, «разборки» и репатриации на Родину. Атам кому как повезет: кого в Сибирь, а кого – домой. Если кого-то из них и подвергали аресту, то это не происходило на наших глазах. Бывшие военнопленные или демобилизуемые воины нас тоже не касались. Ими занимались военные комендатуры нашей группы войск в Германии. А эти, «хлопцы Дзержинского» из СМЕРШа, как я думаю, работали только с местным немецким населением. Но они не искали военных преступников или офицеров СС. Охотились за немецкими «технарями», специалистами по вооружению и т. д. Если кого ловили и арестовывали, так сразу напяливали на него немецкую военную форму и под видом военнопленного отправляли в Союз. Так было… Никто не трогал немецких военных инвалидов, бывших солдат вермахта. Идет по городу, хромает с палочкой в старом армейском кителе какой-нибудь бывший гауптман, и видно по нему, что пол-России этот «камрад» прошел «с огнем и мечом», но проходишь мимо него и даже о мести не думаешь… Чуть не забыл. Наш Рябоштанов и «его команда» занимались также «фильтрацией» представителей белой эмиграции, осевших в Германии сразу после Гражданской войны. В Эберсвальде проживало много наших бывших соотечественников из белоэмигрантов, и некоторые из них были приняты на работу в комендатуру в качестве переводчиков, заодно «подрабатывая» осведомителями.

– После вступления наших войск в Эберсвальде были ли зарегистрированы случаи ведения немцами партизанской борьбы?

– Первое время нас часто обстреливали из руин, с чердаков. Были потери… Идешь по городу, вдруг выстрел, и пуля смачно попадает в стену, просвистев рядом с головой… А никто не хотел погибать после Победы. После того как у нас было убито несколько солдат и офицеров из нашей комендатуры, нам разрешалось передвигаться только парами. Нарвешься на такого стрелка, и моментально начинается прочесывание квартала. Эти нападения продолжались до января 1946 года. Потом в лесу возле города мы обнаружили подземный бункер с запасами оружия и продовольствия. Мы убили несколько человек, скрывавшихся в бункере. Начальство нашей комендатуры срочно заполнило на себя и на парочку «штатных подхалимов» наградные листы и вскоре повесило себе на кителя по новому ордену, а нас, «молодежь», непосредственно бравших бункер с боем, видимо, «забыли» представить к наградам… Список на награждение составлял заместитель по экономическим вопросам капитан Бляхин, доверенное лицо коменданта. А этот человек не имел ни малейшего представления, что это такое – честь офицера… А вообще, если говорить честно, мы ожидали встретить на немецкой земле ожесточенную партизанскую и подпольную войну, но на практике мы быстро убедились, что немцы – нация покорная и услужливая, и воевать они давно устали.

Идешь по улице и видишь у всех на лицах фальшивые улыбочки, заискивающие взгляды… А мы ждали другого «приема»…

– Где дислоцировалась Ваша комендатура?

– В центре города находились бывшие воинские казармы.

В них и разместилась комендатура вместе с ротой охраны.

Но офицеры комендатуры ночевали в городе, на квартирах в пустующих домах.

Весь огромный плац на территории казарм был забит немецкими автомашинами. Несколько сотен автомобилей на любой вкус.

Там же мы разместили свои «запасы продовольствия» – было огромное количество брошенного неучтенного скота. Солдаты собирали его в стада, и благодаря этому скоту мы могли накормить немецкое население города.

– Организация питания для местного населения тоже входила в постоянные функции комендатуры?

– Да. У нас было несколько полевых кухонь. Крупы для каш нам поставляли с армейских складов, а мясо мы имели благодаря своим запасам скота.

Кроме этого, мы организовали работу хлебопекарен, и все жители получали хлеб по специальным карточкам. Благодаря быстрой организации продовольственных и питательных пунктов местное немецкое население не голодало.

– Как кормили и одевали личный состав комендатуры?

– Обмундирование наше было первого срока, одевали нас хорошо, чтобы перед немцами не стыдно было показаться.

А вот продукты для питания личного состава комендатуры мы получали в Берлине, и всегда в мизерном количестве.

У нас была повар, женщина-полячка, которая и готовила еду для бойцов и офицеров комендатуры.

Все «проходящие мимо» военнослужащие тоже питались у нас.

– Каковы были функции у замполита комендатуры?

– Основной его задачей была агитационная работа с немецким населением в захваченных районах. Ему помогали в этом немецкие коммунисты, вернувшиеся домой после освобождения из концлагерей. И как в дополнение к своей деятельности замполит следил за нашим «нравственным состоянием», а также «боевым и моральным духом». Расплодил великое множество стукачей и доносчиков, да и сам коменданту все время на ушко нашептывал: «Что? Где? Когда и сколько?» Все знал, что происходит: «Товарищ капитан, почему вы вчера пили у себя на квартире?» или: «Товарищ старший лейтенант, вы зачем утром заходили на склад и что вы там взяли?» Всюду свой нос совал.

А что с него взять… Замполит…

– За связь с немецкими женщинами офицеров комендатуры наказывали?

– Согласно приказу командующего оккупационными войсками в Германии Жукова сожительство с немками приравнивалось к измене Родине… Со всеми вытекающими отсюда возможными печальными последствиями для нарушившего этот приказ. Маршал Жуков был жесткий человек. Надо заметить, что немки сами охотно, добровольно и сознательно шли на интимное общение с советскими офицерами и солдатами. Это было массовое явление. И тут дело не только в том, что они могли рассчитывать на продуктовую помощь или на какую-то протекцию… Есть еще причины… Многие младшие офицеры на первых порах к этому приказу относились с насмешкой. У нас даже один капитан получил «почетное прозвище» «Мастак по половой агитации». Но никто насильно немок к связи не принуждал. После того как армия прошла через город, насилия не было. Протесты против немецкой цивилизации выражались уже другими способами…

В конце 45-го года политработники и «трибунальцы» начали серьезно и методично «закручивать гайки» за связь с немками, и многим пришлось расстаться со своими немецкими подругами.

– Охрана правопорядка в городе тоже возлагалась на комендатуру?

– Конечно. Мы боролись с грабежами. Один раз произошел очень неприятный и трагический случай. У нас в роте охраны служил командир взвода, лейтенант. Лихой парень, из бывших разведчиков. На фронте потерял глаз и поэтому ходил с черной повязкой на лице. Как-то решил этот лейтенант ограбить немецкий ювелирный магазин и забрался в него с тремя бойцами из своего взвода. Он не знал, что буквально за несколько дней до этого события была проведена телефонная связь от всех ювелирных магазинов напрямую к комендатуре, и владельцы этих магазинов получили инструкцию – при малейшем подозрении на что-то неладное сразу докладывать в комендатуру. Владелец связался с дежурным офицером и сообщил, что несколько людей в красноармейской форме грабят его магазин. Дежурную оперативную группу подняли по тревоге, и через несколько минут на машинах бойцы прибыли по указанному адресу. Зажали лейтенанта с его бойцами в магазине. Несколько раз предложили им сдаться, но те отказались выйти с поднятыми руками. Еще действовал закон военного времени – расстрел на месте за мародерство и грабежи. Поднялась стрельба. Все четверо были убиты в короткой схватке прямо в магазине. Каково же было удивление оперативников, когда в убитых они признали своих ребят из роты охраны… Начальство комендатуры долго не могло решить, как сообщить родственникам убитых причину гибели четверых военнослужащих. И тут наши начальники проявили благородство.

На Родину ушли извещения: «Погиб при исполнении служебных обязанностей»…

– Как выполнялись приказы Жукова и Берзарина о борьбе с «трофейщиками» и мародерами?

– Никто с этим особо не боролся.

Нередко смершевцы делали налеты на квартиры младших офицеров и искали у нас ценности. Я за полтора года отправил домой всего две посылки, обе с табаком, так сразу замполит поинтересовался, не много ли мне будет, мол, не по чину себя ведешь. При этом все наши полковники, старшие офицеры комендатуры, уже отправили домой по второму вагону трофеев. Но их не трогали… Часто нам зачитывали очередную «сводку по борьбе с мародерами»: «У лейтенанта такого-то найдено 100 золотых часов – осужден на десять лет. У капитана такого-то обнаружен чемодан запчастей и фурнитуры – исключен из партии» и т. д. Когда нам зачитывали вслух эти «опусы», мы только грустно усмехались. На наших глазах генералы и полковники нагло хапали в «промышленных объемах», но мы ни разу не слышали, чтобы кого-то из них привлекли к ответственности. Многие из них просто потеряли совесть. Слишком много неприглядных моментов сохранилось в памяти по этому «вопросу». В конце 1946 года я попал под очередной приказ о демобилизации. У меня был аккордеон, врачи посоветовали тренироваться в игре на этом инструменте, чтобы разработать раненую руку. Но когда я выезжал на Родину, моя правая рука по-прежнему плохо действовала, и я не мог с одной рукой тащить аккордеон с собой. Мне было жалко с ним расставаться… Домой привез из Германии только два гражданских костюма, две пары часов, пару ботинок и пистолет «парабеллум». Так что, «знатного трофейщика» из меня не получилось.

И я об этом ничуть не жалею.

– Как проводили свое свободное время офицеры комендатуры?

– Молодые офицеры часто собирались на квартирах, выпивали, вспоминали фронт, своих боевых товарищей. Иногда играли в преферанс.

В комендатуре было несколько кинопередвижек и более трехсот трофейных кинокартин. Просмотр фильмов по вечерам был нашим повальным увлечением.

– С союзниками часто приходилось контактировать?

– В 45-м году нередко. Но после речи Черчилля в Фултоне все контакты были сведены до минимума. Мне в 1945 году один раз довелось быть несколько дней в командировке в английской зоне оккупации. Я должен был наладить троллейбусное движение в Эберсвальде, и меня послали в Тюрингию, привезти оттуда несколько троллейбусов. Тюрингией «заведовали» англичане. Меня сопровождали два английских офицера, два немца-специалиста и переводчик. Поселили в лучший номер в гостинице, кормили в ресторане. Англичане держались со мной очень вежливо и корректно. Но брататься со мной никто не собирался. По вечерам немцы стучались в мой гостиничный номер и вкрадчивым голосом интересовались, а не хочет ли «герр офицер» немецкую женщину? Англичане, приняв меня за специалиста по промышленности, свозили на несколько заводов, демонстрируя, как действуют восстановленные предприятия. Ничего экстраординарного в этой командировке не случилось.

– Сколько ребят из Вашего класса выжило на войне?

– Из двадцати моих одноклассников выжило кроме меня всего два человека. Мой близкий друг Женя Гольдин, племянник певца Утесова, был летчиком-штурмовиком, за две сотни боевых вылетов на Ил-2 дважды представлялся к званию Героя, но его наградные листы не прошли по всем инстанциям из-за «пятой графы» моего друга. Гольдин ушел из жизни пятнадцать лет тому назад. Выжил еще Селезнев, попавший в начале войны в плен, после побега прошедший все проверки и вернувшийся на передовую. Он воевал в пехоте. После войны Селезнев стал известным ученым-металлургом. А могилы остальных наших семнадцати одноклассников разбросаны от Москвы до Берлина. За победу в войне мое поколение заплатило страшную цену. Но мы сделали все, что могли, для своей страны.