Текст книги "Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших"

Автор книги: Артем Драбкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Отрощенков Сергей Андреевич
Командир танка 170-й танковой бригады

К нам в запасной полк приехал представитель Сталинградского танкового училища капитан Огородников. Всех, имеющих среднее образование, вызвали для беседы с ним. Я зашел, он видит – медаль. Спрашивает: «За что получил?» Я рассказал. Он говорит: «Мы вас приглашаем в Сталинградское танковое училище». Так и сказал «приглашаем».

Я отвечаю:

– Не хочу я в ваше училище. Я и так танкист, скоро танк получим, и вперед, на фронт.

– Есть приказ Сталина, всех, таких, как вы, отправлять учиться.

Тут не поспоришь. Набрал он нас полсотни человек. Учили денно и нощно. Но и мы ведь не с азов начинали, успели на танках послужить. Кормили в училище хорошо. Главное, была железная дисциплина. Командир отделения, помкомвзвода, старшина для нас были большие начальники, авторитеты. Да и сами мы учились на совесть. Понимали, что от этого жизнь зависит. Наконец-то «пощупали» танки. Были вождение, стрельба. Изучали танк Т-34, его пушку Ф-34, потом на них зисовскую стали устанавливать. Прицел ТМФД, не очень удобный был. С ним работать сложно. До войны ведь у нас на легких танках прицелы стояли классные, они опережали свое время. Его можно было контролировать и прибором наведения. ПТ-4—7 стоял у командира, и ТМФД у него же – как наводчика. Он мог и тем и другим работать синхронно. Расстояние до цели можно замечательно считывать. Потом их упростили и на Т-34 уже не ставили. Во всяком случае, готовили нас хорошо. Я по одной цели два раза редко стрелял. Меня называли снайпером. Мы, курсанты, нередко участвовали в сборке танков на СТЗ. Мастера-рабочие говорили, что нужно сделать, мы выполняли. Работа на конвейере тоже здорово помогала в изучении материальной части танка.

За учебой и работой прошла зима. Наступило лето 1942-го. Училище перевели в летние лагеря, за город, поближе к полигону. Когда стало известно, что немцы форсировали Дон и перешли в наступление, училище срочно погрузили в эшелоны и эвакуировали в Курган. Здесь отобрали пятьдесят лучших курсантов, я тоже вошел в это число. Нас освободили от любых работ и нарядов и в спешном порядке, без выходных стали готовить к выпуску.

Скажу без преувеличения, после всех этих занятий танк Т-34 я знал до болтика. Для примера расскажу про один случай на практических занятиях. Мой танк остановился. Механик-водитель кричит:

– Стоим, командир, давления нет, манометр показывает, что масло не идет. Можем двигатель запороть.

Я курсант, но механик у меня штатный, опытный. Говорю ему:

– Отворачивай этот колоколообразный колпак, там нажми клапан, если масло брызнет, все нормально, поедем.

– Откуда ты знаешь?

– Делай, что говорю, я же командир танка.

Он отвернул, нажал, ему как брызнуло маслом прямо в лицо.

– Видишь, говорю, – давление есть, система работает, просто манометр из строя вышел.

Начальнику потом доложили об этом случае, он мое решение одобрил:

– Командир поступил правильно, танк исправен, чего стоять?

Это – опыт, который стоит дорого.

В августе нас построили и зачитали приказ о присвоении званий. В зависимости от успехов в училище, давали звания младшего лейтенанта и лейтенанта. Я получил лейтенанта и за отличную подготовку 500 рублей премии. Тут же перед строем вручили погоны и деньги. Затем поехали в Нижний Тагил за танками. Там был запасной полк. Сентябрь и начало октября провели в Тагиле, помогали собирать танки, сколачивали экипажи. Мне тоже назначили экипаж. Механик-водитель Леша Орлов, отличный механик. Радист-пулеметчик Скудный Степан Петрович, кузнец с Кузбасса, пожилой уже человек, но исключительно шустрый и пронырливый. Заряжающий Федоров Иван Федотович, белгородский парень. С экипажем мне повезло, ребята потом дрались хорошо.

14 октября нас погрузили в эшелон и привезли в Татищевские лагеря под Саратовом. Вот где душа пела, когда мы туда приехали. Формировались 17-й и 18-й танковые корпуса. 18-м корпусом в свое время командовал Черняховский, а тут, к нашему приезду уже был Бахарев. 18-й корпус и наша 170-я танковая бригада к тому времени хорошо повоевали, остановили немцев под Воронежем. Многих ребят я встречал и после войны – хорошие, умные, толковые боевые офицеры и солдаты. Так вот, когда глянули, какое количество техники в этом лагере, сразу почувствовали, что готовится какая-то серьезная, хорошая работа. Только в конце ноября нас погрузили и перебросили в Урюпинск.

Нас с экипажем поставили на квартиру к местным жителям. Соседские пацаны часто вертелись около танкистов, интересовались танками, оружием. Мы их не гнали, наоборот, рассказывали, что могли. Среди них был такой Сашка Бурцев. Ходил за мной по пятам: «Дяденька, возьмите на фронт». А в 44-ом, когда я уже был комбатом, ко мне в батальон с пополнением прибыл из танкового училища младший лейтенант Александр Бурцев. Он же. Такое интересное совпадение. Сейчас Александр жив, мы дружим, подполковником он закончил службу.

Из Урюпинска вышли мы к Нижнему Мамону, в излучину среднего Дона. Холода стояли жуткие. Зимой в танке холодней, чем на улице. Броня ведь. А у нас одеяние не меховое, шинель. Позже, в боях уже стали формой пренебрегать. Найдешь шубу, в ней и греешься. Водку давали, но я пил очень редко. После боя, только если стресс нужно снять, выпьешь рюмку. А в бой нужно трезвому идти. Пьяный пошел – считай, покойник. Когда на отдыхе были, я свою водку экипажу отдавал. У отца нас пять сыновей было, я самый младший. И никто дома не смел ни выпить, ни закурить, ни сквернословить. Это было исключено.

Бригада без боя переправилась через Дон и вошла в прорыв. На том берегу уже наши дрались с румынами на высотках. Потом мы вышли на равнину. Такого зрелища, такого количества танков я никогда не видел. Куда ни посмотришь, сколько глаз хватает – все поле в «тридцатьчетверках»! Первая, освобожденная нашей бригадой, деревня была Вербяковка. Перед атакой ко мне в танк прыгнул ротный комиссар, лейтенант.

– Давай, я у тебя заряжающим поеду?!

– Ну, умеешь, так заряжай.

Хорошо заряжал. Наш взвод атаковал высотку, на которой располагалась половина села, остальные танки побежали дальше, мимо высоты, по долине. Там, за небольшой речушкой, стояла церковь и другая часть села. Я говорю комиссару: «Надо десант ссадить, чтоб за танком шел». Он: «Да нет, вперед!» Начали по нам стрелять, кого-то из десанта побили. Я высунулся, крикнул: «Прыгайте сейчас же с танка, долой!» А они сидят, в башню вцепились. В деревню влетаем, там румынская пехота. Не побежали румыны, отстреливались из-за домов. Нашему десанту пришлось тяжело, румыны били из винтовок по ним в упор, с расстояния 10–15 метров. Слышу крики, мат – наша пехота подошла. Перестреляли румынов, гусеницами передавили, но и наш десант понес потери. Я сам успел подбить Т-3 и раздавить противотанковую пушку. Мой танк тоже подбили. Снаряд попал выше бортовой передачи, разбило левый тормозной барабан и тормозную ленту. Мы сначала не почувствовали, уже потом механику говорю влево поворачивать, а танк не слушается.

Танки, что атаковали через реку, тоже освободили другую часть села сходу, но речушка оказалась коварная и глубокая. Пять или шесть танков въехали в нее неудачно и потонули.

Было потом комсомольское собрание. Разбирали бой. Я тоже выступил, сказал, что танк имеет огневую мощь, которую нужно использовать. Сблизился с противником, подавил огневые точки и двигай дальше. Там надо мной посмеялись некоторые, мол, знаток выискался.

– Чего вы туда сразу помчались? – говорю им. – Есть пушка, пулеметы, используйте. Десант тоже беречь надо.

Бригада пошла вперед, а мы дня на три застряли в Вербековке, пока ремонтники ковырялись. Какой-то генерал появился, приказал мне танк на окраину перегнать, чтобы, говорит, ни одна собака не сунулась. Танк-то подбитый, но как огневая точка вполне действующий.

Когда починились, догнали наших. Пришли в район, никогда не забуду казачьего хутора Хлебный. В трех километрах другой хутор – Петровский. Его тоже заняли советские танки, но не нашей бригады. Между хуторами, расположенными на холмах, пролегала низина. Рано утром по ней огромной сплошной толпой пошла, спасаясь из окружения, 8-я итальянская армия. Когда передовые части итальянцев поравнялись с нами, по колоннам пошла команда: «Вперед! Давить!» Вот тогда мы им с двух флангов дали! Я такого месива никогда больше не видел. Итальянскую армию буквально втерли в землю. Это надо было в глаза нам смотреть, чтоб понять, сколько злости, ненависти тогда у нас было! И давили этих итальянцев, как клопов. Зима, наши танки известью выкрашены в белый цвет. А когда из боя вышли, танки стали ниже башни красные. Будто плавали в крови. Я на гусеницы глянул – где рука прилипла, где кусок черепа. Зрелище было страшное. Взяли толпы пленных в этот день. После этого разгрома 8-я итальянская армия фактически прекратила свое существование, во всяком случае, я ни одного итальянца на фронте больше не видел.

Дальше пошли на Богучар, взяли его, затем на Миллерово. Там топтались около двух недель. Слева от Миллерова стояла небольшая деревенька, занятая немцами. Перед деревней, с нашей стороны высотка, которую немцы почему-то оставили. На эту высотку выскочил Т-70 из нашей бригады и почти сутки обстреливал деревеньку, пока его самого не подбили. Вечером Т-70 успел поджечь машину, груженную какими-то ракетами, ночью мы наблюдали фейерверк. Я занял позицию неподалеку, возле переезда. Эта позиция была более удобная для стрельбы, и обнаружить меня было не так просто. Немцы через какое-то время ушли и из этой деревни. Подъехал танк ротного командира, капитана Мухина, я доложил обстановку.

Спрашивает: «Мы пройдем здесь за Миллеровом?» Я говорю: «Пролетим».

Шесть танков с десантом нас пошло по проселку в тыл к немцам. Десантников, автоматчиков наших, всегда вспоминаю с благодарностью. Храбрые ребята. Такого, как в кино, что они с танками в атаку бегут или на танке под огнем едут, не было, конечно. Это ведь живые люди. Здесь они где-то спрячутся, где-то постреляют. Но ночью мы без них – слепые. Ночью они нас охраняли.

Немецкий полк, из миллеровского гарнизона, отходил из города. Организованно шли, колоннами. По дороге двигалась пехота и артиллерия. Мы устроили засаду на дороге. Подпустили немцев очень близко, пулеметами можно было достать их, и открыли огонь. Первыми выстрелами смели голову колонны. В первых машинах ехал немецкий военный оркестр, и везли знамя. Все, кто там был, около тридцати человек, погибли сразу. Ну и с остальными хорошо поработали. Разгромили колонну полностью, никто не ушел. Кого-то потом взяли в плен, захватившие к этому времени Миллерово, стрелки. В бою немцы успели мне влепить снаряд в моторное отделение. Танк подбили, но экипаж весь успел выскочить. Посадка-высадка экипажа занимала восемь секунд по нормативам.

Мы остались ремонтироваться, а бригада пошла вперед и попала в засаду на станции Чеботовка. Сунулись ночью, без разведки. Погибли комбриг Дурнев, полковой комиссар полковник Лысенко, брат известного советского селекционера, командир нашего батальона тоже погиб. Потеряли хороших ребят и семь танков.

После трагедии в Чеботовке к нам на помощь подошла мотострелковая бригада. Они перебили всех немцев, что засели в деревне. В этом бою я не участвовал, когда мы догнали часть, там уже все было кончено, но груды немецких тел, лежащие на улицах, видел. Мы с экипажем участвовали в похоронах наших товарищей, дали залп из танкового орудия.

После прошли километров пятнадцать, там речушка, украинское село, немцы уже почти не сопротивлялись, село взяли быстро, но мой танк, последний в батальоне, сожгли. Доложил комбату Исаеву, мол, танк сгорел, экипаж жив. Он обрадовался, с облегчением говорит: «Ну, война закончилась, теперь едем домой.

Долго отдыхать не пришлось. Более полугода уже продолжались бои на Изюм-Барвенковском направлении. Где-то в конце февраля нам пришлось поучаствовать в них. Бригаду, далеко не укомплектованную, отправили под Барвенково. Немцы нам листовки бросали: «Мы в кольце и вы в кольце, а кому купаться в Донце?» И знак вопроса большой. Ну, купаться не купались, но за Донец они нас потом вытеснили.

В городе шли бои. Половину города заняли немцы, а другую половину мы пару дней удерживали, затем получили приказ оставить Барвенково и отойти на Банное, Святогорск. Отходили ночью. Ко мне на танк насели двадцать один человек пехоты! Я специально посчитал. И комбат ко мне сел. Москвич, капитан Александр Иванович Исаев, был новым командиром моего батальона. Мой танк шел первым, а за нами ехали несколько автомобилей с пехотой и обозом. Дорога шла через деревню Семеновку, но мы знали, что там были немцы. Исаев говорит:

– Поехали, Сережа, через деревню, объезжать замучаемся.

– Там же немцы!

– Ну и что, ночь ведь, включай фары – и вперед, проскочим.

Мы и поехали. Действительно, заезжаем в Семеновку, навстречу идет немец с ведром. Нас увидел, рот открыл, и ведро упало. Стоит, не знает что делать. Так мы эту деревню проскочили, ни один немец по нам не выстрелил. Вышли на Банное, Святогорский монастырь и поехали к Донцу. По пути еще несколько танков из нашей бригады подошли.

У Донца заняли оборону. Потом добыли два мотоцикла. Немецкий дозор, два мотоцикла и бронетранспортер, напоролся на наше охранение. Бронетранспортер наши ребята подбили, а мотоциклисты проскочили дальше и приехали прямо к нам в деревню, где мы их и поймали. Мы же все молодые, давай на этих мотоциклах по деревне гонять! С этой стороны Донца местность для обороны была не очень подходящая. Пришел приказ переправиться и занять оборону на нашем берегу. Зима в тех местах довольно теплая, да и март уже наступил, но ночью маленько подморозило. И все-таки лед на реке был слишком тонкий. Чтобы давление на лед было поменьше, мы всю ночь рубили лозу, другой растительности поблизости не было, и настилали из нее дорожку. Я вызвался переправляться первым, на свой страх и риск. Экипаж остался на берегу, в танк сел один механик. На первой передаче, с постоянным газом танк медленно двинулся по тонкому льду. Водитель вел машину плавно, без рывков, и через несколько минут 36-тонный Т-34 оказался на том берегу. До сих пор не могу понять, как мой танк прошел, ведь грузовая машина, пытавшаяся проехать следом, сразу провалилась в воду. Потом в обороне постояли, у меня танк забрали, передали в другой батальон, а наш батальон вывели из боя. Комбат меня забрал с собой. При передаче танков комбаты всегда старались свои старые экипажи оставлять при себе. Если было кем заменить, начальство не возражало. У меня в последнее время сильно болел глаз, я ходил забинтованный. То ли соринка, то ли окалина с брони попала, глаз сильно распух. Врач эту дрянь из глаза удалил, опухоль спала, но видит глаз до сих пор неважно.

Бригаду вывели на отдых и пополнение под Воронеж, в райцентр Ольховатка. Пришли танки, я получил взвод, три танка. Первым делом мы собрались в баню. Посадил свой взвод на танк, и поехали. Подходим к бане, там уже наши офицеры, танкисты сидят у крыльца. Разводят шашни с местными девицами.

– Ну что, – говорю, – работает баня?

– Работает, только воды нет.

Послал старшину разузнать, как и что. Тот возвращается:

– Товарищ лейтенант, воды нет, дров нет, когда будут, неясно.

Посадил взвод обратно на танк, повез к речке, говорю:

– Будем купаться здесь. А вода холодная! Но ничего, вымылись в холодной воде и поехали в лагерь, в лес.

Новым комбригом назначили подполковника по фамилии Секунда. Мы смеялись, что и командовал он нами секунду. Всего через пару недель его заменили на Казакова. Секунда успел отправить нас, человек семь, по местам прошлых боев, зафиксировать и документально оформить подбитые танки нашей бригады. Технарь с нами поехал, остальные боевые офицеры – временно безлошадные. Остановились в Петровском, где давили итальянцев. Вздохнуть нельзя, вонища стоит ужасная! Все же тает, гниет. Машины выделены, местные жители помогают вывозить трупы. Казачки говорят:

– Увозим по пятьсот человек в день хоронить, и все равно, конца не видно. Столько мы их там набили.

Становская Нина Владимировна
6-й отдельный дивизион аэростатов заграждения

Собрали 30 человек со всего Владимирского района, и в апреле 1942 года мы поехали. Тогда, в 1941–1942 годах связи со Сталинградом и Астраханью через Владимировку не было, дорогу только строили солдаты. Мы доехали по железной дороге до Ленинска, а дальше дороги не было, пошли пешком до переправы. Там нас военные встречали как пополнение к части, которая шла из Одессы, отступала с боями. Дивизион, в котором я служила, был не обычным, а отдельным дивизионом аэростатов заграждения. Немец же летал везде, а здесь все-таки связь юга с Россией, и эвакуация, и все прочее.

Есть фото, где все мы после курса молодого бойца. Приехали сюда, и нас пополнением в 6-й отдельный дивизион аэростатов заграждения. Такие были еще в Ленинграде, Москве и в Одессе. И вот оттуда их сюда прислали, конечно, многие по дороге погибли. Мы приехали на второй Сталинград, там есть здание до сих пор, в котором мы тогда расположились, и нас там готовили к присяге. Вечером военную форму надели. Юбка была обычная, гимнастерка, у кого ботинки, а у кого – сапоги. В мае 1942 года это было. Прошли тут курс молодого бойца. А мы ж девчонки… Хочется нам и пошутить. Старшина был у нас одессит. Нам дали бутсы американские. Мы идем по улице, в ногу стараемся, идем болтаем, а он нам: «Прекратить разговоры! Запевай!» В общем, прошли курс. Здесь в Сталинграде еще спокойно все было.

Все началось 23 августа. Подъем прошел нормально. Это было в воскресенье. Что-то сделали и спрашиваем командира: «Пойдем мы за газом или нет?» Для подпитки аэростата мы носили тогда газ с химзавода. Все девчонки с одной стороны четверо, с другой тоже, и в руках несешь. Такое, знаете, удовольствие – придешь – руки красные аж. Газ был в длинных баллонах – газгользеры назывались. Он говорит: «Подождем указаний». Ну и все, ну и ладно.

Своими делами занялись… не помню… и вдруг – невозможные сирены без конца одна за другой. Когда летят самолеты, звучит сирена – воздушная тревога! Уже знаешь – надо быть на месте. Одна, вторая, третья, и так без конца. А потом пошло… Господи! И уши закрывали, и на землю легли, молодые же, думаем, ну что же это такое? А они так: один заход прошел, потом второй – загорелись дома, а тут эвакогоспиталь в садике был фронтовой. Отправлять надо раненых на ту сторону, а немец бомбит.

Город встал: трамваи перестали ходить, дома загорелись, падали стены, люди гибли. Одна бомба упала на станцию Сталинград-2, а там как раз стоял эшелон с лошадьми. Это ужас что было… Трудно было слушать душераздирающие крики животных!

Но нас никуда командир не отпустил! Мы только на третий день получили указание, чтоб мы собирались на СталГРЭСе. Во-первых, нет газа, а во-вторых, все разгромлено. Волга даже горела. Я сама лично не видела, видела дым только. На СталГРЭС ехали по Социалистической улице, а там завод был, где из сахара патоку делали, она вся была на улице разлита. Мы едем, а народ кричит. Мы сели на свою машину, а народ же видит, что уезжаем из города, и давай кричать: «Предатели! Уезжают, нас оставляют!» Так неприятно было слышать. Всех собрали на СталГРЭСе, мы там неделю простояли, и нас должны были отправлять за Волгу для решения вопроса, что делать с частью. Обратно поехали на центральную переправу.

Недавно приезжали наши на 100-летие Качинского училища – вот представляете, я не могла там находиться – этот звук, как от бомбежки. Самолеты летали, а мы только смотрели и все радовались тому, что они летают. А тогда бомбы сыпались.

У нас двое попали под бомбу на переправе. Не осколками, а прямо рядом взрыв был. Половина уже была погружена на баржу, там же и наша техника была. Они два круга сделали, и потом уже тише стало, и нас отправили в Красную Слободу. Там стояли с сентября до конца октября. Тогда пришел приказ нас отправить на формирование. Мы сели, погрузили нас в поезд, и поехали мы через Владимировку. Наши родители уже знали и хотели встретить, увидеться. Там поезд постоял часов пять. Все приехали. Потом мы поехали через Баскунчак. Утром мы стали выезжать. Солнце поднялось, все такие радостные. К нашему составу с какого-то завода оборудование прицепили и людей, которые за него отвечают, и тут летят самолеты. Мы радуемся – нас сопровождает охрана. Они как начали бросать бомбы. Попали не в начало эшелона, а как раз в конец, и последний вагон совсем разбило. Побежали в поле метров на двести, успели отбежать только, и они начали бросать бомбы. После налета наше руководство приняло такое решение – весь личный состав идет ночью, а днем в кошарах спим, чтоб сохранить человеческие жизни.