Текст книги "Наследники"

Автор книги: Артем Гай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Взломали двери?.. Этого не может быть, шеф Овэ. Медсен клевещет на негров. Этого не может быть... – бубнил Коммандан.

"Корреспондент" небрежно бросил карты, поднялся и легко зашагал от дома, потряхивая браслетом.

– Так что же, по-вашему, он сам взломал?

– Не знаю, шеф Овэ, не знаю... Но медсен не любит темнокожих.

– При чем здесь цвет кожи!

– А как же, шеф Овэ? Вот вы же пришли ко мне?..

– Я пришел к вам, как к представителю власти. А к кому мне обратиться? Не к полицейскому же, что стоит у банка мсье Альбино...

И тут Оноре оказался прав: затея была бесперспективной. Неизвестно, участвовал ли Коммандан во всей этой непонятной игре или нет, но даже одна неприязнь к доктору вполне могла сделать его участником.

Овечкин зашел в "гостиницу у Альбино" и рассказал Сане о посещении Коммандана. Они договорились, что будут ставить друг друга в известность обо всем, что заметят или услышат.

– Минут пятнадцать назад "корреспондент" поднялся к доку, – сообщил Саня.

Овечкин ринулся домой, и Саня неторопливо вышел следом.

"Корреспондент" и Оноре сидели у столика, почти так же, как в прежние уик-энды Овечкин и док, только француз на этот раз был строг и напряжен, а Шьен не лежал у его ног, а сидел рядом, настороженный, не сводя темных глаз с гостя. Еще открывая дверь, Овечкин услышал голос Оноре: "Как вас там... Скажите вашим хозяевам..." Оба повернули к вошедшему головы. Только Шьен не отрывал взгляда от "корреспондента".

– Ну как картинка, Жан? Двое рыжих против одного черного, – усмехнулся Оноре. – Хорошо бы вам сфотографировать нас. Уверен, эта фотография пригодится. А, как вас там?..

"Корреспондент" рассмеялся:

– Вы шутник, однако, мсье Оноре. – Он быстро поднялся – и замер: собака, ощерившись, уже стояла перед ним.

– Опасно быть таким резким, господин... как вас там?

– Вы меня выпустите?

– С удовольствием. Но имейте в виду: в следующий раз – через окно.

– О, да вы опасный шутник!

– Ладно, проваливай, – хмуро сказал Оноре. – Сидеть, Шьен. Когда они остались одни, Овечкин спросил:

– Вы можете мне объяснить, Оноре, что происходит?

– Присядем. – Оноре задумчиво, словно решаясь на что-то, смотрел на Овечкина. Потом сказал: – Он пытался меня запугать. – И по-своему криво усмехнулся.

– А что, это возможно?

– Думаю, что нет, Жан. Я уже умер однажды. Теперь живет лишь видимость меня. Призрак. Можно запугать призрак?

– Я не уважаю мистику, как инженер, атеист и реалист. Не играйте мне Шекспира, Оноре. Француз рассмеялся:

– А вы совсем не де Бреби. И не русский медведь. Вы лиса, Жан.

– Не будьте обезьяной, Оноре, – рассмеялся и Овечкин. – Не повторяйте глупостей. Я человек. И вы тоже. Совсем не призрак. Кстати, ле Гран Эритье. Вот только я так и не понял: наследник чего?

– Действительно, Жан, чего?...

– Мы просто люди, Оноре. Как бы ни пыжились, что бы о себе ни думали, какие бы должности ни занимали. Весь вопрос в том, какие люди? От этого зависит все и в нашей жизни, и в мире.

Оноре не отрываясь смотрел на Овечкина.

– Ах вы мой агитатор... "Сила и свобода – вот что делает человека прекрасным". Так сказал Жан-Жак Руссо. Понимаете: все или ничего! Наверное, к этому стоит стремиться.

Это "наверное" здесь смазало и "силу", и "свободу", и даже стремление.

– Сила и свобода делают человека прекрасным? – медленно повторил Овечкин. – Вы уверены, что это Руссо?

– Конечно.

– Странно.

– Что?

– Да ведь это фашизм, Оноре, если без обстоятельных разъяснении. Какая сила, для кого и чего свобода, каким путем обретенные? Разве каждый человек может быть сильным, а слабый не может быть прекрасным? Я могу предложить вам еще десятки вопросов, но, по-моему, и без них афоризм рассыпается. А в чистом виде он фашистский. Вам импонируют фашистские идеи?

– Я ненавижу фашизм, как любое насилие. Всякого насильника я готов размазать по стене.

– Но тогда вы сами становитесь насильником, – рассмеялся Овечкин. – Так как же с "силой и свободой"? Оноре усмехнулся:

– Вы мне нравитесь, Жан. Хотя, честно скажу вам, смущаете. Силу и свободу я понимаю, вероятно, как и Руссо, применительно только к личности.

– Так, наверное, не бывает... Оноре рассмеялся:

– Сильно вы мне усложняете жизнь. До вас все, кажется, выглядело проще.

– А что я усложнил в вашей жизни? – искренне удивился Овечкин. Он не знал, как принимать слова Оноре – как упрек или похвалу.

– Что-то. В сорок я решил: все или ничего, И много лет твердо шел этим путем.

– Вы сделали открытие, Оноре?

– Если бы не было нашей с вами поездки в джунгли и той женщины, Жан, я бы, наверное, ничего не сказал вам. Но сейчас скажу: да!

– А почему бы не сказали прежде?

– Потому что потому. Вы все были для меня одинаковыми.

– Кто "вы"?

– Все! Сумасшедшие титаны. – Он снова рассмеялся. – А вы оказались совсем не медведем, а милой лисой... Нет, конечно. Котом, простодушным, добрым, но решительным. Или это и есть медведь?

Овечкин озлился:

– Послушайте, Оноре, перестаньте паясничать! Не стройте из себя полубога. Вы обычный, причем уже не очень молодой человек. К тому же рыжий...

– О!

– А рыжие, говорят, неудачливы.

– О! Вуаля!

– Вам известно, что вокруг вашего... нашего дома бродят вооруженные люди?

– "Корреспондент"?

– Нет, Оноре. По всей вероятности, просто бандиты. Француз задумался, покачал головой.

– Что ж, вполне возможно. Вы боитесь этих черных мусульман, Жан?

– А вы кто – воинствующий христианин, крестоносец?

– Я безбожник, Жан. В отличие от вас, атеиста. Кстати о крестоносцах: знаете, во французском языке одним словом определить человека, совершающего убийство, можно, произнеся название мусульманской секты ассасинов.

– Вы считаете отсюда, "ассасэн" – "убийца"?

– Вполне вероятно, что даже убийц во Христе – крестоносцев – эти мусульмане заставили содрогнуться.

– Ну, вы-то у нас совершенно бесстрашный...

– Да, Жан, им меня не запугать. К тому же я знаю, что меня они не убьют. А вот вас...

– Меня?!

– Да, Жан, вас, – неожиданно жарко сказал Оноре, придвигаясь к Овечкину через стол. – И тогда я себе этого не прощу! Как ни странно, но меня сейчас больше всего волнует именно это...

ВЕЧЕРНИЕ РАЗГОВОРЫ

В служебном кабинете

– Наверное, было ошибкой, Гарри...

– Ладно, Мак, не будем обсуждать ошибок. Бумаги в чистом виде всегда надежнее людей.

– Да, Гарри. Но он не так прост. Все его бумаги у какого-то юриста. Пакет будет вскрыт и его содержимое опубликовано сразу же, если с ним что-нибудь случится.

– Значит, все закончено?

– Вероятно.

– Планы?

– Возможно, он намеревается связаться через старых дружков, того же физика-атомщика Луи Кленю, со своим правительством и заполучить что-то еще кроме большого куша.

– Логично. Дальше.

– Его поставили в известность, что все рассказал нам сам Луи Кленю, по доверчивому попустительству которого и стал возможным эксперимент. Он должен был понять, что это именно так.

– Результат?

Мак беспомощно развел руками.

– Чего он, собственно, хочет? Он фанатик-националист, маньяк? Кто?

– Из знатной семьи. Единственный сын. Участник ядерной программы и французских испытаний атомной бомбы в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году...

– Я это знаю. Почему такое уединение при его возможностях?

– Во-первых, вероятно, желание самому реализовать свою идею. Крайне самонадеян. Во-вторых, какая-то любовная история. Семья решительно воспротивилась его браку, слишком решительно. И он порвал с нею.

– С женщиной?

– С семьей. Женщина, кажется, сама ушла.

– Что стало с этой женщиной, кто она и где сейчас? В таком деле "кажется" – непростительный прокол, Мак.

– Нам пока не удалось ничего выяснить о ней. Это было очень давно.

– В мезозой?

– Около десяти лет назад, Гарри.

– Это на вас не похоже, Мак. Стареем?.. Десять лет назад. Поздняя любовь, единственная? Доказать всем?.. Мне нужна эта женщина, Мак. Дальше.

– Система психологического воздействия: дать газетам некоторые подробности гибели известной журналистки Мирей, намекнуть на связь этой смерти с данными, которые она получила у Луи Кленю. Газеты переслать. Второе: убрать Кленю. Как свидетель, он опасен. Тоже известить через газеты.

– Что ж, идея верная – посадить в вакуум и подпустить туда страху. Н-ну...

– Он не выдержит, Гарри. Ему просто некуда деваться. Но все же, если...

– В таком деле, Мак, "если" должно быть исключено. Посмотрите хорошенько окружение. Оно мне не нравится. Теперь о вашем странном предложении со скорпионами.

– В них, несомненно, все дело, Гарри. Мы проследили. Что там такое – пока неясно, но точно – они! Затраты невелики. Все равно нам же придется потом заниматься этим. Предусмотрительность...

– Хорошо. Действуйте.

Лишь только закрылась дверь за Маком, Гарри стал набирать длинный номер.

– Сэм? Прости, что поздно беспокою тебя. Завтра я буду в ваших краях и очень хотел бы встретиться.

– Я уже думал, Гарри, что ты забыл старика Сэма. Стал мультимиллионером, задрал нос, э?

Гарри поморщился. Дурашливость Сэма раздражала его.

– Ты хорошо знаешь, Сэм, я никогда не смогу забыть тебя.

– А, да, да, да, не сможешь, не сможешь... Так что там у тебя?

– Нам необходимо встретиться, Сэм.

– Завтра в двадцать, – неожиданно сухо сказал Сэм.

На широкой балюстраде с колоннадой и пальмами. Вечер следующего дня

– Честно говоря, Гарри, мои старые мозги не улавливают такой уж значительности в этом сообщении. Правда, мне трудно было привыкнуть и к дисплеям, но теперь я их очень люблю, а остальное как-то не вызывает у меня интереса. Что? Ты думаешь, это консерватизм и склероз, да? Говори, говори, что думаешь, объясняй. Мы старые друзья, а твой нюх профессиональной ищейки принес немало долларов и мне и тебе. Хи-хи-хи...

– Можешь мне поверить, Сэм, что по значительности рядом можно поставить изобретение атомной бомбы. Сторона, получающая средство, сразу приобретает подавляющее превосходство над противником.

Старик резко оборвал хихиканье.

– Чей анализ?

– Мой, Сэм. Это средство меняет стратегию и тактику современной войны. Ты первый из тех, кто может решать, посвящен в суть дела. Даже босс не знает. Надо обмозговать, ставить ли в известность президента.

– Это лекарство только у нас?

– К сожалению, оно не у нас. Оно еще ни у кого. У изобретателя.

– Ну, Гарри, а если только у нас?.. Я тебя правильно понял?

– Да, Сэм.

– "Да", "да"!.. У вас все или "да", или "нет". Сколько на этом миллионов сгорело! Вы, шпионы, безответственные люди, потому что рискуете только жизнью. Или к старости и деньжата заводятся? А, Гарри, есть уже чем рисковать кроме этой дешевки – жизни, э? Хе-хе– хе... – И неожиданно сухо: Покупай за любую цену, Гарри. Риск исключен. Послезавтра докладывай боссу. Президента беру на себя.

НОЧНЫЕ СТРАСТИ В РАМАЗАН

Абдулла пришел днем на строительную площадку. Он стоял в небольшой толпе зевак, которая, уменьшившись в последние месяцы, совсем не исчезала никогда. Даже в дожди кто-нибудь да забредал сюда, чтобы посмотреть, как эти удивительные машины, да еще в руках африканских женщин, плевать хотели на хляби небесные. Возможно, им виделся в этом даже вызов Аллаху?.. Овечкин заметил парня и подошел.

– Как жена?

Абдулла приветственно закивал и вяло улыбнулся. Не понял? И Овечкин повторил слово "жена" на диалекте.

– Спасибо, рюс. Хорошо. – И добавил тихо по-русски: – Друг... – И быстро заговорил. Овечкин ничего не понял, но по тревожно бегающим глазам парня догадался, что дело у того важное. Вокруг было немало африканцев, которых Овечкин в последнее время хорошо уже понимал, однако никого из них он не стал привлекать в толмачи, а попросил парня зайти вечером.

Мсье Альбино, пользовавшийся их полным доверием, перевел Овечкину и Сане сбивчивый рассказ перепуганного Абдуллы. Смысл его сводился к тому, что рюс будут убивать. Это так же верно, как то, что он – Абдулла, который очень не хочет, чтобы рюс убивали. Он пришел не только затем, чтобы сказать это, но и защитить рюс. Мсье Альбино взволновался. По реакции Овечкина и Сани он понял, что для тех рассказ Абдуллы не был большой неожиданностью.

"У меня есть ружье, жаканы и старый револьвер, надежный, – предложил он. – И я. Хотя пользы от старика немного, но из засады могу пальнуть очень метко. Старый охотник..." Мсье Альбино не был хвастуном.

Решили на время поселить Абдуллу с банкиром, рассказать все ребятам и установить с вечера до утра дежурства в столовой, из окна которой хорошо просматривался вход в амбулаторию и дверь на лестницу во второй этаж, к Оноре и Овечкину. Со следующим автобусом Овечкин должен был уехать в посольство. Тут и Саня, и все ребята были неколебимы. Рисковать дальше было нельзя.

Выцветший автобус, некогда оранжевый старый "фиат", появлялся в поселке раз в неделю. По расписанию это должно было происходить по субботам, с тем чтобы на следующий день отправляться ему обратно в столицу. Шел он туда два дня без малого, с ночевкой, как допотопная почта или какой-нибудь омнибус без перекладных. Но, однажды выбившись, наверное, из графика, автобус приходил и уходил в неведомые дни, и в этом была своя прелесть. Ожидание почты, а возможно, даже новых людей стало ежедневным, и вместе с тем появление грязно-рыжей развалюшки всегда было немного неожиданным.

Прежде машины со строительными материалами появлялись в поселке почти ежедневно, но теперь, когда строительство подходило к концу, они стали большой редкостью. Отправлять же в город "пикап" Овечкин категорически не захотел, потому что это означало отрывать от дела на два дня еще двух человек из их маленькой группы. Потому и решили, что поедут они с Абдуллой, прихватив револьвер мсье Альбино, автобусом. В тот момент, когда в столовой спокойно обсуждался этот план, он казался вполне естественным. Разве мог кто-нибудь предвидеть приближавшиеся события?..

Время здесь, будто подчиняясь размягчающей жаре и давящей влажной духоте, еще едва двигалось. В этом сонном мире вопросы жизни и смерти, казалось, перестали существовать. Так любая война не выглядит реальной до тех пор, пока рядом не разорвется снаряд или бомба.

Когда Овечкин отправлялся к себе из "гостиницы у Альбино", было уже совсем темно. В окнах "гостиницы" и у Оноре во втором этаже зажжен был свет, жадно пожираемый влажной темнотой. Его словно отсекали у самой кромки окон. Где-то в поселке горели уже костры рамазана, но угадывались они лишь по отдаленному зареву.

Полицейский спал на табурете у двери банка Альбино, опираясь на ружье, под ярким фонарем. Свет стлался по земле желтым, быстро истаивающим полукружьем. Все полицейские района, три или четыре молодых африканца, в полной форме и с ружьем, несли по очереди круглосуточный караул у дверей банка мсье Альбино, и другой работы для них, похоже, не существовало.

Такова была экспозиция, когда Овечкин, обогнув угол дома с полицейским у входа и попрощавшись с провожавшим его Саней, направился к своей двери. Дом доктора стоял ближе к реке под углом к дому мсье Альбино, и те несколько десятков метров, что разделяли дома, были открыты реке, по берегу которой стояли заросли громадной слоновой травы.

Овечкин упал почти одновременно с истошным Саниным криком "Ложись!". Не размышляя. Сказался все же настрой последних часов. Слегка опалило левое надплечье, словно прошлись по нему крупной шкуркой. Овечкин лежал, прижавшись щекой к пыльной тропинке, и думал удивительно спокойно, как-то привычно, что его светлая рубаха в темноте – хороший ориентир для стрелка, надо бы ее сбросить, но не решался это сделать.

Кричал что-то Саня, полицейский, не отходя от двери банка за углом, перепуганно бросал по-французски в темноту бессмысленные "Стой! Стой! Стой!.." Почти сразу же по зарослям слоновой травы через окно своей комнаты в первом этаже дал залп из обоих стволов мсье Альбино. В общем, шуму получилось много. За ним не услышали по шелесту и треску ломаемого тростника, куда скрылись покушавшиеся, и не могли потом определить даже, сколько их было. Саня говорил, что выстрел был один, он увидел тусклый блик от света в столовой на стволе ружья очень близко, метрах в тридцати от себя. Мсье Альбино и кто-то из ребят уверяли, что отчетливо слышали два выстрела, прозвучавшие почти одновременно. Одним словом, все было очень похоже на убийство президента Кеннеди, что сразу же с иронией отметил Овечкин, когда обитатели обоих домов собрались в гостиной и каждый изложил свои соображения.

"Только на этот раз у них ничего не получилось", – скромно заключил бледный, взмокший Овечкин, поглаживая плечо под рыжеватым пятном на рубахе.

Обитатели "гостиницы у Альбино" покинули дом доктора через час после того, как Саня врезал дополнительный замок в дверь гостиной с лестницы.

"Сегодня они здесь больше не появятся. Я их знаю", – сказал Оноре.

Обсуждение вопросов – что означает вся эта чушь с обыском и покушением, кто эти люди, которых знает Оноре, и чем им не угодил Овечкин – повисло в воздухе, потому что француз молчал и пил, не произнеся больше ни слова, а то, что знали Овечкин и его друзья, не давало ответов. Решили, что завтра Овечкин вообще передаст дела Сане, а послезавтра с рассветом его отвезут в столицу. Причем пойдут две машины, поедут все ребята и Абдулла, захватив все доступные им "стволы". От таких решений, полных радикальности и оружия, ребята взбодрились и повеселели. Овечкин и Оноре проводили их до двери и смотрели, как они шли по тропинке, исчезнув где-то посредине и вскоре вновь появившись в бледном свете, падавшем из окон "гостиницы у Альбино".

– Стой! Стой!.. – испуганно кричал полицейский за углом.

– Как бы этот болван не надумал стрелять, – хмуро сказал Оноре.

Когда они, заперев все двери, молча сели на свои места у бара – ни тому, ни другому и мысли не пришло отправиться по своим комнатам, – Оноре сказал убежденно:

– Вам, действительно, нужно немедленно уезжать отсюда, Жан. Не из поселка – из страны. Ни в коем случае не задерживайтесь в посольстве. Они теперь не оставят вас в покое.

– Кто "они"?

– Это ЦРУ, Жан. Сильные, безжалостные псы вышли на след... Овечкин был несказанно изумлен.

– Ну-у, дела, как сказал бы Саня... Все же, наверное, вам нужно дать мне кое-какие разъяснения, Оноре. Я отлично понимаю, что весь этот сыр-бор из-за вас. Значит, вам угрожает еще большая опасность, чем мне. Всю жизнь я старался быть порядочным, а порядочный человек не может бросить другого в беде. Ну разве не так, Оноре? Ей-богу, я не могу оставить вас и смыться!..

– Я знаю, что это не слова, потому дам вам разъяснения, Жан. Мое открытие принципиально важно в мире, набитом атомным оружием. В мире, как никогда прежде, напоминающем пороховую бочку. Атомно-нейтронную бочку. Теперь понимаете, какой рядом с вами запал?

– Вы сделали это открытие здесь? Один?.. – Овечкин был поражен.

– Только здесь это и было возможно. По крайней мере, для меня. И в нашем мире даже один человек иногда стоит многого, Жан, – усмехнулся Оноре. – А открытие – капля жидкости. Всего лишь капля на человека, Жан. Вакцина, надежно защищающая от радиационной болезни. Вакцина из скорпионов, перенесших когда-то радиационный удар. Вуаля.

Овечкин ошалело смотрел на дока. Все что угодно, но такого он и предположить не мог! И сейчас еще переваривал с трудом. Неожиданно значимость всего происходящего в этой африканской глуши, в этом бетонном доме среди джунглей на берегу пустыни, дошла до Овечкина. Он еще не представлял себе даже в приближенных к истине деталях эту значимость, но чувствовал ее надвигающуюся на него неумолимую громадность. В какое-то мгновение ему стало так страшно, что захотелось вскочить и убежать, как будто от этого можно было убежать. Но в следующее мгновение он понял, какая на него навалилась ответственность.

Оноре рассказал, как в 1967 году, после испытания ядерной бомбы в Сахаре, они обнаружили в непосредственной близости от места взрыва совершенно невредимых и бодреньких скорпионов, готовых нападать и обороняться. Скорпионов, которые, по скромным подсчетам, перенесли облучение в семь тысяч единиц, как легкий дождик в пустыне! Это значило, что десятикратно смертельная для человека доза – для них сущий пустяк. Оноре был потрясен. С этого все и началось. Потом много разного было в его жизни, и в Африке, и в Париже, но в конце концов он добрался сюда и засел за работу.

– И вот теперь, в завершение... – Он невесело улыбнулся. – Надо самому становиться скорпионом.

– Вакцина готова?

– И проверена на себе.

– На... себе?

– Что вас удивляет, Жан? Разве я похож на болтуна? Я ведь говорил вам, что жизнь мне не дорога. Все или ничего! Я должен был убедиться, что сделал! Но Луи не удержался, сболтнул, потом к нему пришел какой-то представитель ВОЗ, вроде по поводу моего заявления... Ни к кому я, конечно, не обращался, его примитивно разыграли. Но они пошли так далеко, Жан, как сочли нужным. Несчастный Луи Кленю! Очень дорогая цена за болтливость... Но главное здесь не это.

Он вышел из комнаты и вскоре вернулся с пачкой газет.

– Они прислали мне все газеты, где расписываются подробности загадочных убийств, центром которых является какая-то тайна несчастного Луи. Вы поняли, Жан?

– Честно говоря, нет.

– Честно... Об этом тут нет и речи. Луи Кленю был единственным свидетелем моего облучения, действия вакцины. Они пытаются изолировать и запугать меня. Страх и деньги – вот их боги. Им не понять, что на самом деле значит Оноре-Максимилиан!.. Послушайте, Жан, вы должны хорошенько запомнить: следующий кандидат на тот свет из связанных со мной – вы. И кандидат номер один! Они уверены, что этот наш разговор состоялся.

– Не это сейчас главное, Оноре.

Француз удивленно вскинул рыжие брови. Шьен тоже, кажется, в удивлении поднял к ним голову.

– Вот видите, мы с собакой удивлены.

– Как вы не поймете: так же легко, как всех этих людей, они могут уничтожить весь мир. Сейчас мне это стало совершенно ясно. Они сумасшедшие! Понимаете, Оноре, ваша вакцина снизит порог опасности войны до минимума. В их бредовых мозгах эта война станет просто более разрушительной, чем предыдущие...

– Ах, Жан, вы совсем не политик, оставьте!.. Сейчас моя основная забота вы.

– Нет, Оноре, поймите!.. Я уеду через сутки, ничего со мной не случится. А вот основной вопрос нужно будет решать вам одному.

– Оставьте это, Жан. Я решу правильно. Слово Максимилиана! Помните, вы мне сказали тогда, в машине, что говорить и делать – разные вещи?

– Ладно, Оноре, забудем. У нас тоже болтунов больше, чем можно вытерпеть. Вот и заводишься... Наверное, уже не выдерживаю жару. Иногда сам себя не узнаю...

– Нет, Жан, ты прав. Я не люблю эту страну. Но что бы ни говорил, я старался помочь этим людям, чем мог. Не во вред, конечно, основному...

– Да, Оноре. К тебе, может быть, все, что тогда говорил, относится меньше, чем к другим...

– И все же мне нужно разобраться самому. Слишком много и долго я был занят своей идеей. Наверное, это действительно одна из важнейших идей века. Но передо мной вдруг встал вопрос: зачем я уложил в гроб десять лучших лет своей жизни? Ради чего и кого? Это надо когда-нибудь выплеснуть из себя, Жан! Прости... Понимаешь, давно уже моя жизнь никому не нужна и не интересна. Как и большинство людей на земле, я существую неким функционером в жестком кругу обязанностей и догм. Должен был получить высшее образование, заложить фундамент карьеры, жениться на девушке из хорошей семьи, с хорошими деньгами... Все должен, должен! И относиться к этому должен был, как к должному, стремиться, любить... Зачем?! Никого не интересовало, что творится в моей душе. Каждый сострадательно и с радостью готов был гнуть ее и ломать...

Шьен вдруг вскочил и бросился к открытому окну. Его большое красивое тело замерло в напряженном внимании.

– Тихо! – неожиданно сухо произнес Оноре. – Жан, выключи свет. Очень странно.

Овечкин повиновался и, когда в комнате стало темно, спросил шепотом:

– Что странно?

– Если они вернутся. Это не по-африкански.

Глуховатый стук дизеля и отдаленные тревожные многоголосые шумы ночных джунглей затирали иные звуки. Но Шьен что-то слышал. Оноре метнулся к себе в комнату. Где-то рядом, в той стороне, где притаился спящий дом мсье Альбино, послышались голоса. Они приближались.

– Там наши ребята, – шепотом сказал Овечкин, угадывая, что Оноре снова в гостиной.

– Зажгите свет. – Оноре стоял у стены рядом с окном с пистолетом в руке.

– Э! Шеф Овэ, у вас все в порядке? – донесся голос Коммандана.

– Ваня, это мы! – крикнул Саня. – Комендант всех разбудил. В желтом свете, падавшем из окна, стоял Коммандан, "корреспондент",

Саня и полицейский без ружья. Ружье, наверное, охранял у двери кто-то

из ребят.

– Нам сказали, что тут стреляли. – Коммандан был величествен при полном параде. "Корреспондент" в неизменной белой рубахе играл часами-браслетом.

Оноре зло рассмеялся:

– Идите спать, негры!

– Помолчите, медсен. Мы беспокоимся о шефе Овэ. Отвечаем за него.

– Продажная образина, запри как следует своего гостя, да последи за ним, а то с ним может случиться беда.

– Все шутите, Жиро, – оскалился "корреспондент".

– Время шуток кончилось, как тебя там. Они ушли.

– Спокойной ночи! – крикнул Саня.

– Спокойной ночи.

– Давайте и мы укладываться, – буркнул Оноре хмуро. Овечкин все же посидел под душем и лег, завернувшись в мокрую простыню, как всегда, но так и не смог крепко заснуть и на час, хотя остаток

ночи прошел спокойно.

После завтрака Овечкин и Саня занялись делами строительства. Большой сложности в передаче не было, но, как во всяком деле, имелось множество мелочей, которые нередко и определяют его успешное и спокойное движение, которые необходимо учесть и не упустить новому человеку. Даже если он вроде бы в курсе этих дел. Ненадолго прервал их занятия "корреспондент". Он был необычно учтив. Предложил Овечкину место в своей машине, если он, конечно, собирается в столицу.

– А оставаться вам здесь опасно, – предостерег.

– Мы сами тут разберемся, – недружелюбно бросил Овечкин.

– Было бы предложено... – беспечно сказал "корреспондент", в очередной раз окидывая взглядом столовую и другие комнаты через распахнутые двери: беспорядок в "гостинице у Альбино" царил обычный, отнюдь не предотъездный. И оба – Овечкин и Саня – подумали, что именно это интересовало здесь "корреспондента".

Они смотрели, как он шел своей небрежной и вместе с тем пружинистой походкой по тропинке к амбулатории.

– Ну и тип...

Оноре стоял на невысоком бетонном крыльце, уперев руки в бока и свесив голову на грудь, а "корреспондент" – перед ним в конце тропы, смотрел снизу вверх и что-то говорил. Лица его не было видно, но по едва уловимым движениям крепкой спины и локтей сведенных на животе рук Овечкин и Саня почувствовали, насколько энергична была его речь. Потом Оноре поднял голову с криво ухмыляющимся ртом, и они отчетливо увидели, как он издевательски подмигнул "корреспонденту", неторопливо повернулся и ушел в дом, закрыв за собою дверь.

Овечкин даже во сне не хотел бы увидеть такое лицо, какое они увидели, когда "корреспондент" обернулся.

Через некоторое время впервые в "гостинице у Альбино" появился Оноре. Они пришли со Шьеном усталые, какие-то поникшие. Поздоровавшись, француз спросил с порога, когда они намерены уезжать.

– Завтра с восходом, – сказал удивленный и его визитом, и его вопросом Овечкин: ведь решение было принято при нем еще ночью.

– Лучше бы немедленно, Жан.

– Это невозможно, Оноре. – Овечкин указал на заваленный чертежами и бумагами стол.

– Жаль. Вуаля... – И они ушли.

Вечером, собрав чемодан, Овечкин вышел в гостиную. Там уже сидел Оноре

– Прощальный вечер, Жан. Посидим... – грустно улыбнулся француз. – Честно говоря, мне жаль расставаться с вами.

– Мне тоже, – искренне сказал Овечкин, забыв все разделявшее, отчуждавшее, раздражавшее их друг в друге длинные жаркие месяцы соседства.

– Глупо, наверное, но просто бросить здесь все и уехать с вами как-то не могу, – признался Оноре. – Хотя это было бы, конечно, самым разумным.

– Зачем он приходил? – спросил с тревогой Овечкин. Оноре вздохнул.

– Вы остаетесь в этом доме совсем один...

– А Шьен? Я же говорил вам, Жан, они будут сдувать с меня комаров, опасаясь, как бы среди них не оказалась муха цеце. Нет, с их стороны мне ничего не угрожает, кроме... Ладно. Давайте прощаться как положено. Давайте выпьем за вас. Как бы там ни было дальше, я благодарен вам.

– За что? – удивился Овечкин.

– За все. Хотя бы за то, что конец получился осмысленным. Я, конечно, попробую, как и положено Оноре-Максимилиану, но вот что у меня получится без вас? – И он рассмеялся легко и приветливо, как могут смеяться французы, как смеялся он здесь один лишь, наверное, раз – в вечер их первой дружеской беседы с Овечкиным. Сейчас он тоже был пьян, и Овечкину стало горько от мысли, что последним впечатлением об этом необычном человеке будет воспоминание о пьяном Оноре. Хорошо, что был еще этот смех... – Он предложил мне подписать контракт на десять миллионов за контрольную серию вакцины. За мой дипломат-кейс, а, как? А все дальнейшие разговоры, сказал, – на самом высоком уровне! Может, он намекал на какого-нибудь президента, Жан? – Оноре опять рассмеялся, но теперь зло. – Еще он сказал... – Оноре придвинулся через стол к Овечкину, – подписывайте бумагу, получайте чек – и все свободны и целы: и вы, то есть я, и ваша собака, и ваш русский. Понятно? Но насчет вас он соврал. Вас он не выпустит отсюда ни в коем случае, возможно как и всех ваших друзей. По крайней мере, сделает для этого все возможное.

– Ну что вы, Оноре, возможно ли это?

– Вполне. Он сказал мне, что здесь у него хорошо вооруженный отряд, который в состоянии уничтожить весь этот поселок. Однако не исключено, что просто запугивал.

Овечкин все же перепугался не на шутку. Хорошо, уедет он, но ребята ведь останутся! А вдруг он не просто запугивал? Этот бандит с браслетом способен, похоже, на все. Единственное, что успокаивало Овечкина, так это их решение ехать в столицу всем вместе. А там опытные люди, посол...

Во время ужина ребята настаивали, чтобы последнюю ночь Овечкин провел в "гостинице у Альбино", но он категорически отказался, как и от предложения Сани заночевать в амбулатории с револьвером мсье Альбино – все же два "ствола"... Однако все это наводило на мысли о паническом страхе, который Овечкин, особенно перед иностранцем, допустить не мог, даже если бы существовала несомненная угроза. А тут где она? Ну, пытался какой-то трусливый бандит из-за угла, из темноты подстрелить его. И сразу сбежал. И неизвестно, в него ли он хотел стрелять... Теперь было ясно, что ситуация совсем иная, но Овечкин решил ничего не менять. Да и изменить ничего было невозможно. Если "корреспондент" не врал, присутствие Овечкина в "гостинице у Альбино" только увеличивало опасность для ребят, и все.