Текст книги "Майор Пронин против врагов народа"

Автор книги: Арсений Замостьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Новый сотрудник

Пронин не любил менять без необходимости мизансцены. Сказывалось многолетнее проживание в самом театральном районе столицы. Решительный разговор с Элорантой состоялся в том же кабинете. Для задушевности майор припас бутылку кахетинского да круг свежего пахучего сулугуни. Остальные блюда тоже были кавказские. Включил патефон. Раздался голос Шаляпина. Арестованный фашистский агент выглядел взволнованно. Он даже не взглянул на богато накрытый стол.

– Погодка-то какая установилась! Не Москва, а просто рай небесный, если вы в него верите, – начал Пронин.

– В рай я верю с детства. Я лютеранин, – кротко ответил эстонец.

Пронин поднес к свету бокал вина, полюбовался отблеском солнечных лучей.

– Ну а как насчет улучшения земных условий? Небесный рай никуда от вас не уйдет, а лучшие годы на Земле могут быть испорчены в смысле благ и удобств… Ах, какой замечательный сыр делают земляки нашего великого вождя!

– Я ду-умал над вашим прет-ложением, – перешел к сути дела Элоранта.

– И…

– И я хочу его принять. Но есть ог-гофорки. Пронин поднял бокал и произнес тост, не обращая внимания на замечание про «ог-го-форки»:

– Тогда – за наше сотрудничество!

Элоранта поднял бокал и чокнулся с Прониным:

– Прозит! Пудем!

– А вы еще думали, что вас будут здесь бить! Готовьтесь, дружище. Сегодня вечером вы переедете в одну московскую квартиру. Там условия намного лучше, чем в камере. А когда будут готовы ваши документы, вы поедете в Валентиновку. Вы согласны называться Андреем Августовичем Валтоненом, товарищем Айно, или предлагаете другое имя?

– Пусть Валтонен, пусть так. – Бывший Элоранта нервничал и быстро поглощал пищу.

– Отлично. Запомним и запишем. В документах. И в памяти тоже зафиксируем это имя крепко-накрепко. Вашу легенду я расскажу позже. Вы должны будете вызубрить ее как «Отче наш». Лютеране признают эту молитву?

– Но что я теперь должен делать? – растерянно спросил Валтонен. Он не ожидал, что так быстро попадет в оборот.

– Да вот так же беседовать со мной. Только капельку откровеннее. Идет? У нас в России есть поговорка: «Сказав «а», говори уж и «б».

Валтонен, раскрасневшийся от вина и еды, махнул рукой.

– А, фаляйте, задавайте ваши вопросы.

Пронин покрутил пальцами пустой бокал:

– На днях в нашу страну приезжает господин Малль. Вам известно об этом?

Элоранта отрицательно покачал головой. Пронин нахмурился. Элоранта-Валтонен уловил неудовольствие собеседника.

– Но раньше о Малле я вообще-то слышал. Это швейцарский дипломат.

– Ага, имя вам знакомо. Прекрасно. Так вот он, повторяю, приезжает в СССР с частным визитом. Будет в Москве, в Ленинграде, на Украине и на Кавказе. Почти по всей стране прокатится наш дорогой гость. Так неужели ваши и наши добрые друзья на этот раз обойдутся без провокаций?

Элоранта усмехнулся:

– Этого я не утверждаю. Но надо подумать. Вам же нужна конкретика.

– Думайте. В новых условиях вам будет думаться лучше, комфортнее. А значит, быстрее. Дня три, я думаю, вам достаточно, чтобы освежить память.

– Да-да, – быстро проговорил Валтонен.

Переезд прошел быстро. В восемнадцать часов заключенный Карл Элоранта, фашистский агент, захваченный с оружием в руках в Прибалтике, был отправлен на перековку в очень далекий и секретный исправительный лагерь. А вот товарищ Андрей Валтонен покинул «уютную», хотя и тесноватую, камеру на Лубянке в сопровождении Пронина и двух малоприметных людей в штатском. В руках у него был только потертый кожаный портфель с немудреным зэковским скарбом.

– А еще говорят, два раза переехать – все равно что погореть, – шутил Пронин, оборачиваясь к Элоранте с переднего сиденья авто. – Вы вот уже дважды переехали, причем один раз из Прибалтики в Россию, а теперь вот из Элоранты – в Валтонена, и что же мы видим? Вовсе вы, Андрей Валтонен, на погорельца не похожи. Портфельчик-то у вас знатный.

– Это из моего ателье.

– Ух ты, качественная работа. Ничего, мы тоже научимся такое делать. Андрей, не согласились бы вы поучить наших московских галантерейщиков европейскому качеству? Мы будем за это вам платить. И, может быть, не только устной благодарностью и белозубыми улыбками. Хотя что может быть дороже белозубой улыбки трудящегося? Ради нее одной и живем.

Недавний заключенный боязливо прислушивался к трепу Пронина и внимательно следил за маршрутом, по которому двигалась машина.

Пронин продолжал болтать:

– Вот она, Москва-столица! Не разрушили ее фашисты. Скоро мы из нее такую красавицу сделаем. Я видел генеральный план возрождения столицы, это, товарищ Валтонен, просто чудеса какие-то. Возле Лубянки будет крупнейший в мире магазин детских игрушек. Можете себе это представить? А вот здесь, на Тверской, поднимется из руин целый район. Вот, например, смотрите, строится дом. Видите, гранитные блоки? Они были предназначены для памятника победы над Россией. Это остатки геббельсовского проекта. Их свезли к Москве в сорок первом. А теперь из них строят жилой дом. Лет через десять мы Москву не узнаем! А хотели бы вы сейчас же оказаться в пятьдесят седьмом году? А?

Элоранта улыбнулся:

– Я, знаете ли, Иван Николаевич, не очень представляю, что будет завтра. А уж о послезавтра мне и думать не хочется.

– Зря вы так, товарищ Валтонен. Конечно, ваши чувства понять можно. Вчера вы были Карлом Элорантой, мелким лавочником и фашистским агентом. Сегодня вы Андрей Валтонен, коммунист и соратник Рахья. Человек доброй воли. Вот посудите сами. Как частный предприниматель и мироед, вы разорены, как фашист – разбиты и осуждены всем цивилизованным миром. А вот как коммунисту и нашему другу вам светит неплохое будущее. Вы только в него верьте, как я в него верю. Как верят в него советские люди, восстанавливающие Москву. И тогда Москва тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года станет вам близка и желанна.

– Буду надеяться на то, что правда окажется на вашей стороне, – со вздохом промолвил Элоранта.

– И вы нам поможете, товарищ Валтонен, если, конечно, будете говорить правду.

За Пушкинской площадью автомобиль свернул налево, к Патриаршим прудам. Въехав в маленький дворик на Спиридоновке, машина остановилась.

– Ну, товарищ Валтонен, это ваше временное пристанище. Квартирка двухкомнатная, тихая. Санузел раздельный. А товарищ Коломейцев, – Пронин обернулся к одному из сопровождающих, – скрасит ваше одиночество. Он вам теперь и экскурсовод, и нянька, и охрана в одном лице. Прошу любить и жаловать. Александр Ильич, сводите завтра с утра товарища Валтонена в зоопарк. Прогуляйтесь по Патриаршим, только осторожнее, не попадите под трамвай. Через пару дней приведут в порядок ваши документы и домик в Валентиновке, там уж и поговорим по душам. На лоне, так сказать, матери-природы.

Валтонен попрощался с Прониным и исчез в парадном. Коломейцев последовал за ним.

Майор Пронин шепнул что-то на ухо шоферу и тоже покинул салон автомобиля. Посмотрев вверх и увидев, что в двух окнах на третьем этаже загорелся свет, он вышел на улицу и направился к Тверскому бульвару. Авто осталось на Патриарших.

Майор Пронин медленно шел по бульвару. Место и время были самые романтичные. Теплый московский вечер, теплый летний ветерок. Вот уж и он проникся романтикой отдыхающего после трудового дня города! Не из стали же, в самом деле, сделано сердце нашего героя! И если есть в жизни контрразведчика место подвигу, то место для любви и счастья тоже должно в ней быть.

Неужели же, спросите вы, героический Пронин изменил своей службе и спокойным, медленным шагом идет на свидание? Все может быть. А особенно – на Страстном бульваре, да при вечерних сумерках…

– Лена?

– Ванечка!

Они обнялись. Женщина в легком развевающемся плаще и суровый мужчина в строгом костюме. Крупным планом мы видим улыбающееся лицо Пронина, вполголоса бормочущего: «Зачем? Зачем». Ее мы видим со спины, белокурые волосы развеваются на ветру вместе с кремовым шелковым кашне.

– Скучал?

– Не заслужил я такого права – скучать. Это, Лена, по твоей части, по женской. Не жизнь, а просто великая скука.

– Рисуешься? Опять ты рисуешься? Мой артист!

– Профессия такая. Ну что же, вот и обещанный подарок. Два билета в Театр имени Ермоловой. На мелодраму со счастливым концом. Борьба хорошего с лучшим.

– Спасибо, Ваня. Так и должно всегда быть, правда? Немного слез и счастливый конец?

– Конечно.

Мы могли бы покинуть здесь на время майора Пронина, если бы не то обстоятельство, что в течение всего спектакля в театре, лишь год назад переехавшем в новое здание на улице Горького, он продумывал детали предстоящей операции. «Самое главное – это мелкие детали».

И только когда Пронин и его пока что незнакомая нам подруга выйдут из зала и, обнявшись, направятся к подъезду его дома, мы со спокойным сердцем и чувством выполненного долга предоставим их друг другу. Благо что идти им минут пять. От силы – десять. Ну, пятнадцать, если добавить сюда вздохи на скамейке.

Московская культурная программа

Пронин внимательно изучал досье на Малля. Все данные из политического и разведотделов были аккуратно разобраны по темам и датам. Итак…

Биография. Шел он по жизни с песней, прямо вылитый пастух Костя Потехин из кинокомедии «Веселые ребята». Все – как по маслу. Уважаемые родители. Серьезный капитал в солидном банке. Акции «Лионского кредита» в придачу. Учеба с перерывами, но в итоге – отличное образование, полученное в трех столицах Европы. Небольшое отклонение от прямого пути во время Первой мировой. Участие в антивоенных студенческих митингах, связь с французской гризеткой, чуть не приведшая к женитьбе. Но тут вмешался папа-юрист, и через два года юношеские грехи сына были исправлены… Женитьба на женщине своего круга, дочери бернского банкира. Дом, дети, работа…

Углубившись в документы, Пронин отметил, что должности у Малля были все больше «чистенькие». Атташе, затем посол в Швеции. Куратор нескольких общественных благотворительных фондов. Миротворец. Антифашист. Представитель Швейцарии в Лиге Наций. Теперь вот один из секретарей Организации Объединенных Наций. Лучший послужной список придумать просто невозможно.

И все-таки… Во время войны Малль часто покидал свою родину, хранящую нейтралитет, пересекая ее северную границу. Причины были самые достойные: защита прав человека, вызволение швейцарских граждан еврейского происхождения, попавших в лапы к гитлеровцам. Но что-то не сходилось в этих человеколюбивых турне Малля. Не верилось, что решение судьбы, скажем, господина Берне, мелкого лавочника из приграничного шварцвальдского городка, случайно оказавшегося по ту сторону границы и схваченного фашистами, требовало личной встречи Франца Малля с Гиммлером.

Возникали и другие вопросы. Скажем, в бернском банке тестя Малля держали свои капиталы некоторые очень крупные германские финансисты, напрямую связанные с Борманом и Гессом. Какая тут взаимосвязь? И ответов на многие вопросы не было… Но, как говорится, не пойман – не вор. Официально Малль был чист и светел. Да, такого не заподозришь в темных махинациях. И мнение его для всего мирового сообщества будет именно мнением чистого и честного человека.

А чем занимался этот милейший господин в свободное от политики время? Все же визит в СССР – частный, туристический. Список его увлечений тоже вполне джентльменский: служебное собаководство и кинология, китайская медицина, филателия и филофония…

«Филофония. Пластинки, значит, собираем, – подумал Пронин. – Был у нас уже один такой, тоже пластинки собирал… Собаководство – тоже неплохо. Пусть его по нашим хозяйствам поводят. И познавательно, и безопасно. Интересно, каковы его предпочтения в собаководстве? Охотник к тому же? Все ясно. За русскими борзыми едет. Неплохо. Это мы ему устроим. Теперь китайская медицина. Да… Сложный пунктик. После революции это все изжилось вместе с религиозным душеспасением и «надувной» астрологией. А почему бы не поговорить с Василием Могуловым? Китайская ли медицина, тибетская ли, бурятская? Один черт.

А что у нас с музыкой, господин филофонист? Ага, оперетта и джаз. Что ж, музычка необременительная, хоть бы итальянской оперой ты, сударь мой, увлекся… Значит, московская оперетта и наш джаз. Что у нас с джазом? Георгий Виноградов да Леонид Утесов. Но Виноградов сейчас вроде бы поет в Краснознаменном хоре. Значит, Утесов». – При воспоминании об Утесове Пронин поморщился, вспомнив недавний концерт, на котором площадной юмор артиста не мог отвлечь майора от мыслей о Железнове. Снова Утесов. Пронин снова поморщился, вспомнив, что именно сейчас маршал Жуков весьма интересными методами пытается извести одесскую преступность. – «Он ведь, кажется, из Одессы, этот король джаза. Все они из Одессы…».

Может быть, для господина Малля, желающего проехаться по Союзу, товарищ заслуженный артист республики даст концерт в родной Одессе? Выясним. Попросим.

Теперь важный пункт – гастрономический. С Маллем едет личный повар-англичанин – лучшие бифштексы Западной Европы ему обеспечены. Секретарь – выпускник Сорбонны. Австриец». Собаководство. Собаководство.

Пронин поднял телефонную трубку и набрал номер.

– Кирий, ты? Срочно. Перепиши клубы филателистов и центры собаководства по маршруту Малля. Наши, советские. Да, и филофонистов поищи. Это те, которые собирают патефонные пластинки, понял? У них там что, узнай, – клубы, общества?.. Записал? Еще узнай программу Московского театра оперетты на время пребывания этого господина в столице. Не забудь досье на солисток. И предупреди главрежа. Записал? Все в одну папку – и ко мне.

Вечером капитан Кирий доставил на квартиру Пронина объемистую папку с запрошенной информацией. Работа продолжалась до поздней ночи, несмотря на энергичные усилия Агаши заставить Пронина лечь спать. Ближе к утру можно было наблюдать следующую картину: несколько пустых стаканов в подстаканниках стояли на письменном столе майора. В каждом из них подсыхал ломтик лимона.

Пронин молча листал бумаги. Наконец снял очки, потянулся за очередным стаканом и торжественно произнес:

– Оперетту мы поручим Лифшицу!

После этого откинулся на спинку кресла и проспал так больше часа. Проснувшись и приняв душ, Пронин вызвал Лифшица.

Михаил Самуилович Лифшиц, работавший в команде Пронина уже более десятка лет, отличался одним прекрасным для подчиненного качеством. Поручения он исполнял ревностно. Приказ Ивана Николаевича был для него законом. Если бы потребовалось, он без колебаний направил бы на решение поставленной задачи силы всей страны. И Пронин ценил это качество Лифшица, несмотря на известную прямолинейность Михаила Самуиловича в выборе методов работы.

Лифшицу поручалось найти наиболее подходящую оперетту из репертуара московской труппы. Рассчитать до мелочей сценарий действий и придумать душераздирающую операцию, которую Пронин назвал старинным театральным словом «Вампука». Душераздирающей она должна была быть потому, что любой честный театрал умер бы на месте от разрыва сердца, если бы узнал, что не только значительная часть зрителей на спектакле должна была быть сотрудниками известных органов, но и немалое число тех, кого Малль увидит на сцене, совмещают служение музам со служением Советской Родине (как это говорится в воинской присяге)!

Вечером того же дня Лифшиц был вызван к шефу на доклад.

– Рассказывай, до чего додумался, – обратился Пронин к Лифшицу, нацепив на нос очки – приобретение последних месяцев. Лифшиц широким жестом открыл папку и начал свой доклад:

– Мною проверено девять оперетт советских и зарубежных авторов, – после этих слов Михаила Самуиловича Пронин ухмыльнулся. – Я остановил свое внимание на «Сильве». Знаменитая классическая оперетта, на нее легко будет заманить Малля. И сцены там для него подходящие. Пятерых наших ребят начали готовить для массовки. В виде венских зевак-аристократов. Солирует одна оч-чень пикантная меццо…

– Зеваки-аристократы – хорошо, – перебил докладчика Пронин, – это просто подарок судьбы. Но почему «Сильва», Миша? Ты слыхал речь товарища Жданова? Что у нас, своих оперетт, что ли, нет? «Сильву» Малль и в Вене может послушать, с настоящими венцами в массовке. Он, я думаю, ее уже и слушал раз десять.

Лифшиц обиженно покраснел:

– А что вы предлагаете, Иван Николаевич?

Пронин снял очки:

– Дело поручалось тебе. Большим умникам и знатокам классики могу посоветовать обратить внимание на матросские оперетты товарища Дунаевского. Там, правда, ни аристократов нет, ни зевак, но под развеселую матросню твоих хлопцев загримировать легче.

Лифшиц молчал.

– Ты понял меня? К тому же, Миша! Неужели Малль пропустит премьеру первой послевоенной оперетты самого Дунаевского, о котором на Западе разве что легенды не ходят? Они ведь не понимают нас, не понимают наш народ, не понимают кумиров нашего народа. Им это ин-те-рес-но. Им это у-ди-ви-тель-но! А еще удивительно, что по всей Москве расклеены объявления о премьере оперетты, в которой фигурируют такие заманчивые для капиталистов всех стран и народов тельняшечки, брючки клеш и ленточки, а ты… «Сильва»! Ты что, не любишь оперетты из жизни матросов, этих истинных пролетариев моря?

– Так точно, не люблю, – грустно согласился Лифшиц и, увидев изменившееся лицо Пронина, быстро добавил: – Я вообще оперетты не люблю… Меня больше марши революционные воодушевляют. Вот это: «По военной дороге шел в борьбе и тревоге!» – запел Миша.

– Трогательные революционные марши я тоже люблю, Михаил Самуилович, но ты уж уважь товарища Жданова и проведи операцию «Вампука» именно 22 сентября, когда самые достойные и удачливые представители советского народа соберутся на премьере новой оперетты автора «Веселых ребят» и песни «Широка страна моя родная». Малля мы на нее и заманивать не будем. У него, скажу тебе по секрету, как сослуживцу, даже ложа в театре заказана. Еще из Швейцарии. Так-то.

Вечером Пронину позвонил товарищ Аристархов из Министерства иностранных дел. По его сведениям, личный друг Малля – чрезвычайный и полномочный посол Швейцарии – будет сопровождать дорогого гостя во всех его поездках по СССР.

– Товарищ Пронин, вы понимаете важность этого факта?.. – очень настойчиво спрашивал мидовец.

– Кое-что в своем деле мы понимаем, – огрызнулся Пронин.

Аристархов на другом конце провода и бровью не повел:

– Я имею в виду, что особое внимание товарища Сталина обращено на безопасность зарубежных послов в Советском Союзе.

– Контрразведчики не только это знают, но и готовы отдать свои жизни для реализации пожеланий товарища Сталина, – отрезал Пронин, размышляя: «Или этот сукин сын меня провоцирует, или они там совсем распоясались после войны. А вообще у работников МИДа не принято упоминать имя Сталина в телефонных разговорах. Странный он, этот Аристархов».

Но в чем-то этот дипломат был прав: высокопоставленный швейцарец портит нам всю игру. Если одного Малля изолировать легко, то двоих – практически невозможно. Действия «особой охраны» станут слишком заметны. Пронин уже не сомневался, что ему придется принять в грядущих событиях активное участие. Но в какой роли выступить?

Да, вот и Ковров снова вызывает. Можно не сомневаться, он будет говорить то же, что и этот Аристархов… Разве что с меньшим ехидством. Теперь головной боли у генерала прибавится. Он и от одного упоминания о Малле раскричался как укушенный. А уж теперь в эпицентре грядущих событий может оказаться еще и чрезвычайный посол. Но сначала, решил Пронин, он досконально изучит досье представителя зарождающейся на наших глазах Организации Объединенных Наций.

А завтра вечером – последняя и решительная встреча с перерожденным Элорантой.

Путь истины Яака Элоранты

«Все-таки завод имени Молотова выпускает отменные автомобили», – думал Пронин, исхитрившись вытянуть ноги, сидя на заднем диване. Они выехали с Лубянки.

– Знаешь, куда едем? – спросил Пронин Василия.

– Никак нет, Иван Николаевись.

– В Валентиновку!

Машина ехала по Москве. Город жил мирной жизнью. Люди сновали по улицам: кто – в заботах о хлебе насущном, кто – в желании развлечься этим теплым летним вечером. Василий Могулов ехал аккуратно, внимательно объезжая воронки, несколько раз пришлось дать задний ход. На загородном шоссе «ЗИМ» прибавил ходу.

Пронин систематизировал информацию, которую за эти дни смог выудить из дипломатических и агентурных источников. Никакого компромата досье на Малля в себе не содержало. Связей в СССР он не имел, его знакомые в Европе вроде бы находились под контролем, и ничто не предвещало их участия в возможной диверсионной деятельности. Московский дипкорпус капиталистических стран также был под наблюдением уже почти месяц. Подозрительных или открыто враждебных контактов и действий выявлено не было. Но было и одно исключение – адвокат Потоцкий. Пронин и раньше слыхал эту фамилию. Еще до войны, когда Потоцкий был студентом Московского университета, любимцем Андрея Януарьевича Вышинского. В лубянских кругах его называли просто: Человек из Замоскворечья. Чем он был знаменит? Да просто никто другой в Москве не позволял себе столь открытых контактов с иностранцами. Дмитрий Василич Потоцкий принимал в своем кабинете то итальянского профессора, то негоцианта с Ближнего Востока. И это ему сходило с рук! На карандаш его взяли давно, но крупных неприятностей у этого замоскворецкого романтика не бывало. Пронин присутствовал на одном совещании у Берии, когда Меркулов рассказывал, что его сын в начале тридцатых учился в одном классе с Потоцким в школе на улице Серафимовича. Уже тогда Потоцкий вел странную переписку с зарубежными деятелями левого движения. Попробовал бы он переписываться с «правыми»! Меркулов предложил вызвать Потоцкого для беседы, но Лаврентий Палыч нахмурил брови: «Человек из Замоскворечья должен остаться в Замоскворечье!» И вот оказалось, что этот Потоцкий переписывался и с Маллем. Копии писем Пронин прочитал. Ничего особенного в них не было – светские разговоры о Моцарте, о пианистке Юдиной, о дирижере Мравинском да вполне патриотические рассуждения о победах Красной армии. И все же… Этот Потоцкий наверняка будет крутиться возле Малля.

Один молодой адвокат – как это мало для досье… Но Пронин, несмотря на кажущуюся безобидность Малля, чувствовал, что тут дело нечисто. Малль точно был знаком с почившим в бозе Аугенталером. И у них были взаимные корыстные интересы. А вот оплачивал их совместные действия некто по другую сторону Атлантического океана. Всего одно небольшое донесение, касающееся финансов, в досье, состоящем из тысяч страниц, но оно свело немца, швейцарца и американца!

Ковров, с которым Пронин беседовал утром, сообщил ему о мерах, предпринятых для охраны Малля, так сказать, «в обычном порядке». В полное распоряжение Пронина передавалось то, что составляло «особый порядок охранных мероприятий». Их надо было тщательно продумать. Не по дороге, а в более спокойной обстановке.

Пронин обратился к Василию, уверенно ведущему авто по загородному шоссе:

– Василий Могулович, а вы не могли бы рассказать о вашей местной медицине? Поверья там разные, традиции… Я слышал, есть особые методы в буддизме. Дыхание, питание… Сто раз слыхал, а толком разобраться все времени не было.

– Могу, Иван Николаевись. Я ведь, если бы не война, стал бы лучсе врасем. Я любил лесить людей у себя. У отца были свитки с китайскими медисинскими трактатами. А я еще просил взять в монастыре буддийские рукописи. И старых людей спрасивал. Усился. Я много знаю.

«Вот так шофер, вот так самоед, – удивлялся про себя Пронин. – Просто подарок судьбы какой-то, шут ее побери!»

Всю дорогу он с интересом слушал рассказ Василия о дыхательной гимнастике, лечении травами и минералами, а также достижении состояния счастья и безмятежности ненаркотическими способами.

Новоявленный Валтонен встретил Пронина крепким запахом хорошего мыла – причесанный, румяный, являя разительный контраст небритому и бледному заключенному одиночной лубянской камеры Элоранте. Излучая свое знаменитое «опережающее обаяние», Пронин обнял нового товарища – и застыл, ожидая приглашения сесть. Нужно было показать, что хозяин в этом доме – Валтонен, бывший военный преступник Элоранта.

И хозяин подвел гостя к круглому столику, сервированному для чая.

– Ну, как устроились, Андрей Августович? Как нам здешние места?

Тот развел руками:

– «Хороши фесной в сату цветочки…» – по радио поют. Места – настоящая красота. Я видел карпов в озере…

– О, так у вас даже радиоточка есть! – порадовался за своего нового сотрудника Пронин. – Отменно.

Он посмотрел в окно: ветки яблони, уже отцветшей и усыпанной молодыми плодами, стучались в стекло форточки.

– Вас снабдили всем необходимым – в смысле рациона и экипировки?

– О, да. – Андрей Валтонен изменился в лице. – Но это не означает, что я вам буду рассказывать все подряд. Мы догофаривались – буду только чуть-чуть откровеннее.

Пронин кивнул головой и мягко улыбнулся:

– Чуть-чуть откровеннее, чем раньше, дорогой друг. А вы и раньше были чуть-чуть откровенны.

– Вы спрашивали про Малля?

– Было дело. – Пронин привычно хлопнул себя по коленям. Новенькие галифе на несколько мгновений сохранили след его пятерни. – Только вы уж, Андрей Августович, хоть бы чаек наладили для разговора. Я как-то отвык разговаривать с вами всухомятку.

Элоранта улыбнулся и отлучился на некоторое время для приготовления чая. Пронин внимательно осмотрел жилище «новокрещеного» и остался им доволен. Эстонец обустроился скромно, но кругом – чистота. Занавесочки на окнах, салфеточки на столах и тумбочке, покрывала на кровати.

– Вы, конечно, задали этот фопрос неспроста, – раздался голос Валтонена, вошедшего в комнату с чайником. – У вас есть информаторы. Я – только один из многих. Это я понимаю.

Пронин улыбался. Сколько он слышал таких самооправданий! Привычная ария предателя. В данном случае – полезного предателя.

– Так вот, Малль. Я уже слышал эту фамилию. Так я вам сказал в прошлый раз. Вы ведь убили полковник Аугенталер?

– Он говорил вам о Малле?

– Ха! Говорил! Именно. Полковник Аугенталер готовил большую операцию. Он хотел объявить террор фся советской власть! Начало действий должно состояться на глазах у Малля, в людном месте. Понимаете, чтобы весь мир содрогнулся от крови! Чтобы у вашего товарища Сталина задрожали скулы! – Элоранта выкрикнул несколько слов по-немецки, после чего виновато пожал плечами: – Так говорил полковник Аугенталер.

– Почему же террор нужно объявлять именно в присутствии Малля? Какой смысл?

– Вы сами понимаете. Во-первых, это гарантирует огласку на весь мир.

– И резонанс.

– Да, резонанс. А во-вторых, Иван Николаевич, я скажу вам это «во-вторых», но это будет мое последнее слово на эту тему.

Пронин кивнул.

– Я считаю, что Малль – негласный глава нашей организации. У меня нет об этом точных сведений. Я просто так считаю.

– Да, но хотя бы наведите меня на более детальные размышления.

– Аугенталер как-то раз сказал, что бочка с порохом, которая взорвет Соффеты, находится в Швейцарии. Это раз. С Маллем он имел очень тесные связи еще во время войны. Все источники финансирования его деятельности после войны тоже сходились в неких швейцарских банках. Это два. Далее, в группе полковника Аугенталера был один человек, близкий родственник Малля. Это три. И потом, все, что я знаю о готовившейся операции, – это то, что именно через Малля должен поступить сигнал о каких-то решающих действиях.

Пронин вздохнул. В принципе Валтонен не сообщил ему ничего нового. Все это и прежде было в гипотезах Пронина, в гипотезах осталось и теперь. Но – одним свидетельством больше. К тому же идея о главенстве Малля в группе Аугенталера явно была перебором. Если наши зарубежные агенты не смогли выяснить почти ничего о связях Малля с нацистами, значит, эти контакты были редкими и, скорее всего, недолгими. Но то, что немец завербовал дипломата, и сделал это по-фашистски круто и основательно, – сомневаться теперь не приходилось. Столь крупный общественный деятель, как Малль, был в планах Аугенталера козырной картой.

А дальше Элоранта откроет ему всех своих знакомых по работе с Аугенталером. Клубочек начнет разматываться и в конце концов приведет к намеченной цели.

– Андрей Августович, давайте-ка еще выпьем чайку!

– Давайте, Иван Николаевич. – Валтонен разлил чай, поставил на стол им же испеченное печенье, принес клубнику и начавшую созревать малину.

– О, да вы, я вижу, неплохо справляетесь по хозяйству, – удивился Пронин. – Все-таки я правильно поступил, поселив вас именно здесь, в Валентиновке.

Общение с агентом затянулось далеко за полночь. Собеседники перебрались на веранду. Валтонен несколько раз ходил на кухню ставить чайник. Пронин улыбался:

– Я знаю, что подарить вам на Седьмое ноября, товарищ Валтонен! Я подарю вам настоящий русский самовар! Недурно?

Наконец, получивший массу полезной информации, довольный, Пронин устало раскинулся на заднем сиденье автомобиля.

– Да, Василий Могулович, с «Записками охотника» можно заканчивать. Вся дичь в котомках. А вам, товарищ Могулов, объявляю личную благодарность за помощь в перевербовке очень важного для нас агента.

Машина рванулась с места. Через час, промчавшись по Охотному Ряду, они остановились около дома на Кузнецком Мосту.

Поскольку эстонско-финский товарищ Элоранта-Валтонен надолго выбывает из числа героев нашего повествования, расскажем читателю о дальнейшей судьбе этого двуличного персонажа. Его краткую биографию до встречи с Прониным мы уже знаем.

Итак, проскучал Андрей Августович в селе Валентиновке аккурат до самого конца операции, начало которой положила его поимка. Редко-редко навещали его неразговорчивые люди в строгих штатских костюмах, пару раз был у него и Пронин. Затем он прошел некие учебные курсы, поселился в Москве на известной нам квартире. Одновременно получил он в стране, победившей бич капитализма – безработицу, скромную должность в торговой конторе ведения Минлегпрома. Занимался снабжением ватином нескольких пошивочных мастерских.

Пять лет товарищ Валтонен скромно жил в Москве. Друзей не завел, жены и детей – тоже. Спросите москвичей – вряд ли даже десяток из них вспомнит имя Андрея Валтонена. Вот до чего невзрачный был товарищ! И вдруг исчез Валтонен. Закрыли его учетную трудовую карточку и карточку члена профсоюза. Снялся он и с регистрации московского паспортного стола. С воинского учета – тоже. И как в Лету канул.

Да и бог с ним… А вот в советском городе Таллине объявился вскоре после пропажи из Москвы товарища Валтонена небезызвестный нам Яак Густав Элоранта, проведший, судя по всему, несколько лет в местах не столь отдаленных, и просто ой-ой-ой как отдаленных. Был он очень зол на советскую власть, этот Карл Густав. Стоит ли удивляться, что Элоранта скоро вошел в контакт с бывшими своими соратниками в борьбе с советской властью. И стал Карл Густавович одним из членов могущественной всемирной фашистской сети «Паутина». По слухам, он даже занял там высокое положение.