Текст книги "Инквизитор (СИ)"

Автор книги: Arsenij Merkushev

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Merkushev Arsenij Viktorovich
Инквизитор

«из хорошего железа не делают гвоздей, из хороших людей не делают солдат»

Китайская пословица

"Гвозди б делать из этих людей:

Крепче б не было в мире гвоздей"

Маяковский

Часть первая

Настоящее. «Первый допрос» 3 марта 31 года Эры Пришествия Пророков

Тут очень холодно и сыро, света почти что и нет, а низкие своды давят сверху, – кажется, что они вот-вот рухнут и раздавят тебя.

Допрос почему-то все никак не начинается. Очередной допрос, такой мучительный и страшный, лишающий меня сна до самого утра. Время, когда я снова буду заходиться в крике, теряя человеческий облик, или изображать доброго брата, и пытаться обмануть всех – и моих "гостей", и моих братьев, и даже самого себя.

Болит спина, ноги, руки и даже глаза, – ну да это понятно – пытка еще никому не шла на пользу.

Слава Богу! Писать мне можно, а старая пергаментная книга вполне для этого подходит. Они думают, что я читаю "Завет основателей" – пусть так думают и дальше, – по большей части братия низшего ранга не столь грамотна и буквы русского алфавита для нее так же священны как знак тетраграмматон, свастика или звезда Давида.

Зачем я пишу? Право слово – не знаю...Возможно мне хоть кому то хочется выговориться – или самому себе, или образам которые все время рядом со мной, а возможно это моя психика судорожно, из последних сил пытается ухватиться за край разума, и остаться вместе с ним еще хоть какое то время...

Говорят, что тяжело только после первого убийства, а на второе человек идет с большей легкостью. Не знаю... Может быть и правда, но только не в моем случае. Для меня то и первое было не слишком тяжелым, – видимо я так часто в уме прокручивал его, что мой разум и чувства оказались достаточно подготовленными к виду крови на своих руках и мягкой податливости плоти под напором кухонного ножа.

В последние годы я часто вижу их лица в полумраке – они смотрят на меня из тьмы – без осуждения и укора. Просто смотрят, а я смотри на них, – на Светочку, и на ее двоюродного брата, девочку лет четырнадцати, грузного мужчину в сером плаще, парня с тюком в руках, и еще...и еще... Я ведь даже начинаю забывать, как зовут некоторых из них, но лица я помню все еще достаточно хорошо.

Они МОИ жертвы, а я ИХ убийца. Странно, но смерть наложила на обе стороны тень взаимной собственности: они – мои, а я – их.

Вполне вероятно, что я схожу с ума, но внешне, хвала Всеблагому и Дарующему силу, этого пока не видно, – симптомы мною пока что успешно скрываются. К сумасшедшим тут относятся не очень хорошо – вне зависимости от ранга. Это простой крестьянин или послушник могут безбоязненно слышать голоса, резко менять настроение или ходить нагишом. Но вот если один из иерархов Ордена начинает так чудесить, то... Как там говорилось раньше: что позволено Юпитеру – то не позволено быку. Но правило это, как та палка – о двух концах. Быку тоже можно кое-что из того, чего нельзя Богу.

Нет, для меня, возможно, сделают послабление, заменив удавку ночной подушкой. Но подобное милосердие совершенно не вдохновляет поведать братьям о моем недуге. Нет! Пусть уж лучше лица мертвых продолжают смотреть на меня из тьмы – не мигая и молча. Они молчат, а потому и не мешают.

В соседней камере снова кричат, – тут очень толстые стены, но истошный мужской крик все же находит щели и достигает меня, будто поражая, опутывая липкой сетью дурного предчувствия, – предчувствия, что несколько часов спустя и эту камеру будет оглашать не менее кошмарные звуки. И от этого никуда нельзя будет деться.

Мой почерк начинает дрожать, и я делаю паузу. Они не должны меня видеть таким, – я никому не доставлю братья такого удовольствия.

Как бы то ни было – допрос все не начинается, и у меня есть время.– Время – это теперь главное, что у меня есть.

С чего начать писать? Я начну со слов "все пошло не так...".

Обычно "не так" – это иносказательное выражение, когда человек фиксирует уже свершившийся факт, событие или существующую реальность. – Но только не в моем случае. – Я знаю, когда все пошло не так, как надо. – Это было третьего августа 2018 года – день, когда я сделал первый шаг к тому, что бы стать убийцей...и тем, кем я есть сейчас.

Крики. Снова кричит тот, что в соседней камере. По голосу ясно, что дознание только-только началось, а Ищущие истину еще достаточно милосердны.

О! Я знаю их милосердие! Этому даже специально учат...этому милосердию. И у него есть даже несколько ступеней – милосердие вопроса, милосердие ответа, милосердие приговора. Это у свежести было только одна категория, а вот милосердие бывает многогранным. В этом я за последние годы убеждался неоднократно.

Милосерден ли палач, насилующий 13-летнюю девочку, уже два месяца как ждущую исполнения смертного приговора, насилующий из похоти и знания, что беременных не казнят?

Милосердна ли мать, прекращающая кормить самого младшего, что бы еды хватило остальным детям?

Милосерден ли я? – Да, наверное...И это мне порою выходит боком.

Милосердие вообще страшная штука...Как правило оно всегда за чей то счет.

Судя по голосу бедолаги-скотокрада, он пока что вкушает лишь "милосердие вопроса" – голос еще силен, и даже орет через силу. Такое бывает, когда воображение сильнее боли, а тело еще не повреждено окончательно.

А скоро и в этой камера брат Савус и его помощник Савва, и оба под моим руководством будут выказывать милосердие, – с молитвой в душе и болью в сердце. – Ханжество? Не уверен. По крайне мере относительно Савуса.

Я – старый циник, у Саввы сержантский склад ума, помноженный на отсутствие воображения. А вот Савус?! – Старый хорек Савус, так зовут его враги, да и мы за глаза. Уж я-то знаю, куда он исчезает каждый раз, когда братья выступают в большой поход. И он действительно вопрошает заблудших грешников и воров – с верой в душе и болью в сердце. А молитва в его устах звучит искренне и без лицемерия.

Снова в углу появляются фигуры из моего прошлого. Сколько это было тому назад? – Двадцать лет или все двести? – Все теперь очень относительно.

Я киваю им как старым знакомым. Призраки они или мое воображение, но вежливость еще никому не мешала.

Амбал снизу умолк и уже не орет. Но теперь слышны другие голоса – тут очень хорошая акустика. В это раз не снизу, а откуда – то сверху и сбоку. Отчетливо слышу, как кто-то из неофитов приносит присягу Ордену:

– Брат ордена – умер для мира. У него нет ничего своего. Он живет для ордена и церкви.

– Праведно все, что служит Ордену, греховно все, что ему мешает.

– Брат Ордена каждый день должен быть готов к смерти и мукам.

Впереди еще несколько минут принесения обетов. По моим прикидкам сейчас она начнет говорить о том, что никому не дано знать "вес" брата, кроме Иерархов и Всеблагого, а потому надо смириться, что "легким" зерном могут пожертвовать, бросив его землю, дабы глянуть на ее всхожесть. Одним словом – смирись и радуйся, что хоть так пригодился Ордену.

Н-да, основатели Ордена были людьми умными, и не стали изобретать велосипед, а лишь творчески переработали "Кахетиз революционера", – умные люди, ничего не скажешь. Еще что-то взяли от иезуитов, а что-то от кодекса "Бусидо" самураев, – и все адаптировали под окружающую среду.

Створы дверей в соседней камере раскрываются, слышен их лязг. – А вот и ко мне гости пожаловали. Наконец то! Девушка, совсем юная. А ее "дело" у меня на столе. Судя по первым строкам ее дела – отец или братья научили ее читать, пользоваться четырьмя правилами арифметики, и навыкам гадания – по зерну и печени. Делаю пометку – надо будет о том сообщить полу-брату Йохану. Если у крестьянин того поселения есть время учить детей чему то лишнему, типа ворожбы-на смерть по печени козленка, то тут или пятина податей слишком низка, или крестьян появился гонор. И то, и другое есть вещь недопустимая, а потому вредная и подлежащая искоренению. Но это лишь характеризует Ангелику или Ангелу (так, кажется, ее зовут), но не есть ее главным грехом.

Вина девочки совершенно в другом: чуть меньше года назад она с братьями, якобы, нашла один из старых схронов. Врет, наверное, детальки тут не сходятся. И ей тут дважды не повезло. Если бы там были консервы, сложное оборудование или что еще портящееся от времени, то, скорее всего они бы просто не смогли воспользоваться содержимым.

А если бы хотя бы у одного из ее братьев оказалось чуть больше извилин, то они бы поняли, что две разобранные винтовки и несколько сот патронов, тщательно упакованных в деревянный ящик и залитый сверху смолой – это не только большое богатство, но и очень большая опасность.

А возможно поняли, но у семей, которые учат девочек ворожить на смерть соседей по печени козленка – явно завышенные амбиции.

Если бы они сразу сообщили о находке Ордену, то все бы обошлось, возможно, даже что семья получила бы благословение Иерархов ордена, а одному из братьев было бы разрешено в него вступить...со временем.

Но спесивые идиоты решили иначе. Странным кажется то, что их сдали лишь через полгода с момента вскрытия сторона. Скорее всего, они хорошо маскировались, и выгадали время. А потом их таки сдали. Или врут? Будем подумать.

А полгода – это много или мало?

Для того, что бы разобраться в оружии древних и убить шестерых наших братьев – этого оказалось достаточно.

Возможно, мы с ней сможем договориться, и за расположение, высказанное ею к немолодому искателю истины – я подарю ей легкую смерть, случайно утопив в бочке с водой в ходе пытки, и не буду пытать с ущербом для плоти. А может даже вообще признаю раскаявшейся и рекомендую ограничиться испытательным сроком? – Гоню от себя эту мысль. Но это впереди, а пока что допрос. – Привычным движением протягиваю вперед руки, и после краткой Молитвы "Отче наш, спасибо за руки тобою мне даденные, и за труд их благословивший", начинаю скучным тоном задавать ритуальные вопросы:

– Веруешь ли ты в Господа нашего и блага им ниспосылаемые?

–Веришь ли ты в силу творца, и могущество, даренное тебе Господом нашим?

– Можешь ли ты сотворить сама то, что лежит на моем столе?

– Знаешь ли ты того, кто может сотворить нечто подобное?

А на столе, в разобранном виде лежит оружие древних – трехлинейка "Мосинка" и россыпь патронов.

Обычный ответ – Да, Да, Нет, Нет, – К нему я уже привык.

Идиотка. Если бы она изначально косила под атеистку или еретичку, то я сразу бы советовал отцу Иеремии, нашему настоятелю, высылку на поселение в пустыню, – то же смерть, но на свободе и с шансом выжить.

В углу скрипит перо, а секретарь из полу-братьев, пришедший вместе с Савусом и Саввой, без особого усердия записывает ответы той, что сейчас обнажена и привязана к столу.

Тяжело вздыхаю – впереди долгая и тяжелая ночь.

"Человек – есть творец! И в этом он равен Богу! Ни ангел, ни демон не могут творить, и создавать новое. Они лишь могут брать то, что уже создано до них. И в этом их ущербность. Лишь Бог и человек способны творить, ибо в человеке живет часть Творца.

Но ущербен и проклят тот, кто пользуется не созданным своими руками, не руками ближнего своего, а вещами древними, кои ни он, ни кто либо другой создавать сами не могут.

Помните! Господа нашего Иисуса Христа не повесили, не отрубили голову, не посадили на кол, не утопили! Враг рода человеческого имя, которому Диавол через слуг своих предал его смерти иным способом.

Как?! Правильно! Он распял его! Он прибил его руки к кресту. Его руки!

Вспомните, что когда наступил день великой кары, когда греховные вещи начали источать гнусь и смрад, и отказались слушаться людей – как разделил Всеблагой свою паству?

Правильно! На праведников что отринули немногие уцелевшие проклятые вещи и ныне живут плодами рук своих, как заповедовал Господь. И на грешников, что и сейчас продолжают цепляться за и остатки дьявольского искушения – за машины, которые они сами создать не могут, но происками дьявола все еще работают..."

Из послания пророка Яна к людям Восточных равнин, Книга Пророков, Часть 1-я.

Настоящее. "Первый допрос. Продолжение " 4 марта 31 года Эры Пришествия

Наверное, уже скоро утро. Нет, дневной свет сюда не пробивается, но свечи, – свечи говорят о том, сколько прошло времени.

О стеарине и парафине знают теперь лишь немногие, пчелиной же воск очень дорог, а потому простым труженикам Ордена полагаются свечи из говяжьего жира. Я хоть и необычный, как в прямом, так и в переносном смысле, но быть белой вороной без нужды на то – не следует. Скромность – есть высший венец брата Ордена.

Савус и Савва давно ушли – у них еще работа, менее интеллектуальная, но более тяжелая. Ангелочка впала в забытье – она крепкая девочка, ну а у меня бессонница. Не могу ни спать, и есть.

Пытка водой и смехом – это все, что она сегодня ночью перенесла, что впрочем, уже немало. Но она не только молода и красива, но и вынослива, а брат Савус далеко не такой зверь, каким пытается казаться.

Снова смотрю в темноту – Инночка, ее двоюродный брат и Володя, – они снова тут, и смотрят на меня. – Что ж, снова про себя повторяю: Я не хотел Вас убивать, но к этому меня вынудили вы или обстоятельства, и вы это знаете. Они молчат – они знают.

За последний час я несколько раз подходил к девочке и гладил ее по голове своей сухой и потрескавшейся рукой, мысленно продолжая свои движения вдоль ее спины и попы. Жаль, что только мысленно, – из образа мне выходить нельзя.

А девочка чертовски хороша, и мне ее искренне жаль. Но кроме ее вкусной попки и дивных бедер, есть еще и шесть свежих холмиков у стены. А, судя по состоянию раненных, будет семь или восемь. Это, не считая умирающего брата Томаша, которого мне еще исповедовать. И я ничего не могу сделать для спасения этой девочки, да особо и не хочу.

Но ее тело! Нежно белая кожа, правильные формы талии, бедер, медно-рыжие волосы при отсутствии даже намека веснушки. Ее зеленые глаза, полные слез. Она прекрасна!

Ангела давно уже пришла в себя и неумело проторяется, – у меня достаточно опыта, что бы распознать ее маленькое притворство.

Но пусть пока полежит. Тут по крайне мере тепло и не так воняет, как в каземате для пленных.

И пусть заодно уж заплатит за свой маленький обман, – от нее не убудет, если я своей немолодой и морщинистой рукой поглажу ей волосы и полюбуюсь на спинку и то, что пониже спины.

В коридоре снова звенят колокольчики, и Ангела чуть вздрагивает. Я ее понимаю. Тут, в глубине цитадели есть только два вида домашних животных – кошки и две наши козочки Зита и Гита, – мои питомицы. Это я и так назвал. И если кошек любят все, то вот от бубенчиков на шеях козочек – порою вздрагивают в предчувствии пытки.

Зита – это инструмент Савуса, и Ангела в этом вчера убедилась. Лет сто назад это называлось бы глубоким пиллингом, а сейчас – это пытка.

Когда девочку раздели и перевернули на спину, она еще ничего не понимала и пыталась руками прикрыть свою уже немаленькую грудь и персик. А потом ей стало уже не до приличий.

Зита – очень добрая козочка, и она никогда не укусит. А еще она очень голодная (это ее вечное состояние) и солененька болтушка, которую, с перерывами, Савус несколько часов смазывал пятки Ангелы – Зита слизывала с громадным удовольствием.

Савва держал ей руки – лучше держать, чем связывать, иначе девочка могла бы их повредить, а я методично задавал вопросы – сорок простых вопросов, иногда прикрикивая на Савву, а, иногда прося Савуса повременить.

Пытка щекоткой – на самом деле очень, очень страшная вещь. И хотя при этом жертва едва не умирает от языка нашей Зиточки, следов насилия – не остается и тело не повреждается. А еще это больно. Очень больно. Щекотно бывает только первые 5-10 минут, а потом нервные окончания перевозбуждаются и каждой новое прикосновение язычка Гиточки приносит не веселую щекоту и болезненный смех, а невыносимую боль. Не каждый мог вынести пытку щекоткой. Ангела смогла.

Савус, добрая душа, узнав, что я не спал уже вторую ночь, и что мне еще идти на Взаимную Исповедь к брату Томашу, настоял на том, что бы на пару часов брата старшего дознавателя кто-нибудь заменил. И у меня было несколько часов сна.

Когда же я вернулся, что бы сменить Янека – Савус и Савва как раз перешли к воде. Ангела лежала связанной и с тряпкой на лице, а Савва методично лил на нее воду.

От такой пытки человек испытывает симптомы удушья и ему кажется, что он тонет. Это убеждает пытаемого, что он умирает.

Судя по всему силы Ангелы были на исходе, но ни Савус ни пришедший меня заменить Янек, этого словно не замечали. Более того, Янек кажется, забыл, что, учитывая тяжесть обвинений и стойкость этой девочки, мы вовсе не планировали узнать нужное в первую же ночь. Он начал форсировать события, давя на нее и требуя от Савуса увеличить время "погружения", рискуя действительно ее утопить.

Брат Янек – это очень прямой, честный и храбрый человек, но и его порою заносит. Все мы грешны. Потому я не стал его одергивать, а просто отпустил, сменив на посту.

А несколько часов назад Ангела, наконец, потеряла сознание. Впереди у нас еще несколько дней, а силы Савуса, да и Саввы – небезграничны. Поэтому отдых нужен был всем троим – двум моим помощникам и нашей новой знакомой.

Она храбро держится, – не каждый мужчина выдержит такое. А она смогла, и не ответила ни на один из сорока вопросов, которые ей задавали. И это хорошо. Если она так же стойко выдержит и завтрашнее дознание, то для ее будет большим потрясением, что ответы на многие вопросы мы и так знаем. И на этом можно будет сыграть.

Мы действительно знаем многое, но не все...

Артефакты прошлого находят довольно часто.

Работоспособные артефакты не так уж и редко.

Но вот что бы крестьянская семейка точно знала, где надо копать, с третьего или четвертого копа нашла, поняла, что нашла и знала, как это действует. Такое совпадение пахнет очень дурно, и надо срочно найти разбитое яйцо, пока все не засмердело окончательно.

А значит то, что она сказала перед пыткой – ложь. Отсюда простой вывод – то, что она хочет скрыть есть правда еще более страшная. И мой скальпель должен аккуратно, а если понадобится, то и безжалостно, вскрыть нарыв ее лжи и молчания, и найти истину.

Я очень хочу гладить красивую белую спину Ангелы, талию и то, во что эта талия переходит, мысленно прощаясь с ними. Так, наверное, можно любоваться прекрасной рощей, обреченную на вырубку, или цветущей вишней накануне урагана... Завтра ее ждет пытка – водой или щекоткой, – я пока не решил. А потом, если наша хитрость не удастся – придется портить эту божественную красоту. Не хочется...Но есть свежие холмики за валом цитадели, и есть брат Томаш, который может не дождить до вечера, и есть братья Ангелы, которым удалось бежать с одной из винтовок...

Резко оборачиваюсь, всматриваясь в темноту зала. И снова вижу призраки свого прошлого.

Я их не боюсь, и они это знают. Но не уходят и продолжают смотреть. Без выражения и осуждения. Они мои жертвы, а я их убийца. Мы принадлежим друг другу.

Сейчас, понимая что такое жизнь и смерть, как дорог глоток воды, и каково это – убивать друга, тогдашняя моя жизнь мне кажется мышиной возней...Но это сейчас! – А тогда?! Тогда в далеком 2018-м году молодой сотрудник банка думал, что он умнее всех остальных, и придумал несложную схему, как можно заставить страховую кампанию, в которой банк страховал риски, заплатить немного больше, чем следовало.

Но тот молодой человек был если не глуп, то точно, что самоуверен. И он почему то не допускал, что его руководитель, оторвавшись от текучки, однажды, субботним днем выйдет на работу. Для того что бы поднять все закрытые дела должников, и выяснить, что примерно каждое 10-е дело является липовым, и с высокой остепеню вероятности – этих клиентов не существует в природе. А вернее есть один Клиент, и это ее непосредственный подчиненный.

Наверное, если бы Инна Самуиловна Семчук, которую мы звали по-простому – Инночка, лучше понимала, что именно она хочет от меня, все могло бы обойтись. Но похоже, что она сама не знала что делать – то ли сдать меня СБ, то ли заставить поделиться, то ли держать всю мою оставшуюся жизнь на крючке. Это была ее, не моя, а именно что ее ошибка! Это она была виновата в том, что я поступил так, а не иначе!! Я почти убедил себя в этом, но, похоже, что не ее, – последние несколько лет она является все чаще и чаще. А ранней весной и поздней осенью почти каждый день, да и ночь тоже.

Ее брата я почти не вижу, а вот Володя стоит рядом с ней, и почему то держит ее за руку. Странно, они же вообще при жизни не были знакомы. Значит, мои видения начали жить своей жизнью, а это не есть хорошо. Но пусть живут, женятся, трахаются, пусть хоть поубивают друг друга, оживут и снова поубивают. Пусть только молчат, как и раньше молчали. Меня это устраивает.

Ангела продолжает упорно притворяться потерявшей сознание, и я пользуюсь этим, по отчески гладя ее голову, и, к моему глубокому сожалению, только голову. Я сейчас в образе, сейчас я тот, кого называют добрым следователем. Только вот процедура немного изменена – рядом с Савусом и Саввой – я злой, а наедине с ней – добрый.

Мы могли бы форсировать события и выдавить из нее нужные сведения в первый же час. Но это не тот случай. Любой дознаватель ордена знает, что прямая грубая пытка максимально эффективна именно в том случае, если есть возможность тут же проверить правдивость показаний. Например, куда перепрятаны найденные артефакты или где зарыто тело убитого брата Ордена.

Когда кто-то говорит, что перенес Дознание брат Домиция, ничего не сказав, – не верьте ему. Он или врет, или его спрашивали не о том, что он скрывал. Любой начинает говорить на третьи сутки...или умирает, но это было на моей памяти лишь один раз, и не по вине брата. Просто тогда у негодяя не выдержало сердце, и он смог ловким образом избежать удавки.

Но вся беда в том, что слова Ангелы мы сможем проверить лишь один раз, и от ее искренности будет зависеть жизнь нашего брата, а возможно и не одного.

В следующий раз я вижу Ангелу дня через два. Все как и при первом нашем знакомстве: сначала язычок Зита, а потом водные процедуры...и я, зачитывающий ей вопросы.

Ангела уже не молчит, – она начинает ругаться, умолять, просить. И это хорошо, значит, скоро она начнет врать, и главное тут уловить границу, сработав на упреждение.

Даю Савусу знак к прекращению дознания, и двое моих помощников уходят.

А мой ангелочек снова на столе, привязанный и обнаженный, но уже в сознании.

Укрываю ее шерстяным одеялом, подкладываю под голову свой плащ, сложенный в несколько раз, – и все по-отечески, с заботой и кряхтением, затем ухожу в свой угол.... и начинаю писать.

Спустя примерно минут 10-15 чувствую на себе ее взгляд. Удивленный? Нет, скорее заинтригованный.

Пора! Начинаю говорить, делая между фразами паузу примерно в минуту.

– Допрос должен идти еще два часа. У тебя есть время поспать.

Она молчит.

– Завтра я передаю тебя в руки отца Янека, ты его знаешь.

Она молчит.

– Ты будешь считаться уже не заблудшей, а нераскаявшейся. Дознания без ущерба для плоти уже не будет. Особо упорствующих ждет огонь и железо.

Она молчит.

– Пытки щекоткой и водой – пытками как таковыми не считаются, ибо они, при правильной дозировке, не вредны для плоти. Следовательно, все, что ты скажешь в первые два дня считаются добровольным признанием, почти, что исповедью ...А то, что из тебя Янек вырвет завтра – уже нет.

Мы оба замолкаем, – я пишу, а девочка начинает о чем-то думать. Пытаюсь на пергаменте нарисовать ее – и нервы что бы унять, и со стороны имею вид углубленного в себя святошу. С бюстом у меня вроде как вроде все в порядке, а вот попка не получается, хоть ты тресни.

Проходит еще несколько минут, прежде чем я подняв голову и глядя ей в глаза не перехожу к главному:

– Своим молчанием ты не можешь помочь ни Юлиушу, ни Марку. И не можешь по двум причинам.

Во-первых, они сбежали и сейчас не в нашей власти, а когда мы их поймаем – у нас достаточно основания засунуть их в костровую плетенку и без твоих показаний. А во-вторых – ты ничего не можешь сказать нам нового. Нам нужно не твои слова, а твое раскаяние. – Нам и так все известно.

В ее глазах сквозит недоверие. Пора! Начинаю ее ломать...

– У вас было две винтовки и около три сотни патронов.– Так?

И твой старший брат натаскивал младшего около месяца. – Правильно?

Юлиуш немного колебался, и хотел что то сообщить в Орден, но Марк его тогда отговорил. А первый раз вы попробовали стрелять во время грозы 5-го мая.

А прятали орудие вы у безносой Ляды? Все это нам давно известно. Это тебя пытают щадящее, а вот старуху сразу огнем. Она нам все в первый же день рассказала. Ну а что не договорила, так сегодня доскажет.

Я же тебе, дуре, два дня уж намекаю, что хочу спасти твою душу. Мне не нужны ответы на вопросы, я их и так уже все знаю. Я хочу Тебя спасти! Но как я могу это сделать, если ты изо всех сил стремишься попасть от брата Домициана к брату Янеку. Льющаяся вода и смех – это я, ну а он – огонь и кровь. Тебе нравится горящий огонь и льющаяся кровь?

Она молчит, но ее глаза... Она почти готова. Остается лишь немного подтолкнуть.

– Рано или поздно Юлиуша и Марка поймают. Родителей у Вас уже нет, других близких родственников тоже.

Чистая душой дева, чистая перед Орденом и Всеблагим может с твердой надеждой молить о снисхождении и для одного из своих братьев, и быстрой смерти для второго, для того, кто стрелял по монахам. Делаю паузу, глядя в ее расширявшиеся глаза. Видишь, я тебе не обманываю. Стрелявшего казнят в любом случае, но вот молить пощаде для второго – это в твоей власти. Но для упорствующей в своем грехе – это невозможно.

Чего ты хочешь? Спасти от смерти одного из братьев и избавить от мук второго, или оказаться вместе с ними в плетеной корзине на костре?

Говорю еще минуту. Потом она начинает рыдать.

Спрашиваю, – готова ли она помочь братьям. Кивает.

Зову своих – протоколиста и двух свидетельствующих истину...

Ангелочек начинает очень быстро и бодро говорить, практически поет. И отвечает честно на почти все вопросы.

Эта игра в одни ворота – мы догадываемся, где Ангела немного лукавит, – враньем это назвать нельзя. Ведь нельзя же назвать лжецом того, кто в беге наперегонки из двух участников победителя назвал предпоследним, а проигравшего – вторым.

А значит нельзя исключить, что и на нужные нам вопросы она могла или соврать, или сказать не всю правду, не ту правду, или вообще, не сказать того, о чем ее не спрашивали. А это чертовски важно. Важно настолько, что мне выделяют сразу пятерых помощников, не считая Савуса и Саввы. За последние лет десять такое было лишь пару раз.

Все. Конец. Восковая доска исписана, а далее стандартная процедура.

Поскольку Ангела грамотная, то свободной правой рукой она ставит внизу свое имя, а потом прикладывается к воску языком. – Стандартный ритуал, означающий, что писали с ее слов, и если она соврала, то пусть у нее почернеет и отсохнет язык. Затем ее провожают, – нет, уже не в камеру, а в келью.

Мы встречаемся с ней на следующий день. Интересуюсь – готова ли она став раскаявшейся, пройти сложное таинство очищения души и стать вновь чистой. – Соглашается. Предупреждаю, что процедура очищения очень сложная, она длиться трое суток, и три брата принимают на себе, пропускают и отпускают все ее мысли, все помыслы, и все, что она держала в себе.

Вновь соглашается.

Ее исповедь длилась около часа, и за это время Ангела успевает наговорить достаточно, что бы братья могли составить тетрадь вопросов.

Потом трехдневный пост – минимум еды, а за день перед очищением – только вода.

А затем... А затем в чистую, беленную побелкой светлую комнату, заводят девочку, и привязывают к столбу.

Она ничего не может видеть, кроме белой стены впереди себя, а брат Савус начинает быстро и размеренно задавать ей вопросы:

– Как тебя зовут

– Как звали твою мать

– Сколько тебе лет

– Сколько у тебя рук

– Как тебя зовут

– Ты уже успела познать мужчину

– Как звали твою мать

– Как зовут твоего старшего брата

Голоса братьев Савуса, Лешека, Марика и еще трех, которые сменяются за это время – размерены и спокойны, они расслабляют и вводят в транс. А их инструмент – это кнут и пряник.

Кнут самый настояний, и он больно стегает девочку первые 2-3 часа, пока она не принимает окончательно правила игры – отвечать не затягивая. И пряник действительно есть. Вино слишком дорогой товар, но вот монастырское пиво на основе багульника, вереска, тысячелистник и паслена вполне себе вставляет ....и снимает барьеры вполне себе неплохо, особенно на голодный желудок.

Она еще долго будет смотреть в стену, а четыре брата в течении суток будут задавать ей вопросы. – Отвечать она будет быстро, не раздумывая. За длинный и кроткий ответ ее будут бить, а когда утомиться – будут давать немного пива. Это даже не допрос, а долгая и утомительная процедура. Это тысячи вопросов, на которые надо будет отвечать Ангеле, и которые будут записываться, вытираться и снова записываться.

"Утопить" 40 наших вопрос в тысячах других – не составляет особого труда.

И если ответы на некоторые из них окажутся правдой, то боюсь что о спокойном сне брату Домицию – старшему дознавателю Ордена придется забыть о сне. И надолго.

"За 80 лет своего существования власти Технограда совершили только две по настоящему стратегические ошибки.

Первая – это отказ от немедленной экспансии сразу после смрадной недели, и как результат – закукливание поселения внутри себя. Вторая – недооценка появления так называемых пророков и основанного ими Ордена" (дописано другим почерком и много позже –  даже одна – это слишком много)" Из Хроник Технограда .ого позже о даже одна – это слишком много)' Из Хроник Технограда .

'И пришла Смрадная неделя, когда грешные вещи престали слушаться людей. И это было то первая кара Господа.

Затем грешников постигла вторая кара, когда, по прошествии недели наступил великий голод, ибо все старые запасы были съедены, или испорчены смрадом. Но никто, ни писец, ни блудница, ни торговец не могли добыть себе запасов. Ибо были те, или далеко, или испорчены, или захвачены алчными, что брали больше, чем сами смогли съесть. Те же немногие, кто смог вырастить хлеб или иную еду, или откормить кроля или коня были ограблены и убиты. Потому что людей было много, а безумие их от голода и страха было еще.

И в безумии своем люди не могли ничего создавать, ибо безумие лишает людей дара творца. Это была третья кара Господня.

И когда доступной еды стало мало, а людей, было, еще много посмотрели многие вокруг себя, и сказали – лучше пусть один умрет ради многих, чем многие и один умрут вместе. И тогда, по жребию (это богоугодный способ, так можно и нужно – правка переписчика) или беззаконною силою дети убивали своих родителей, а дядья племянников, или вместе начинали охотиться на людей чужих и пришлых, или неугодных, дабы те, своею плотью и кровью продлили их грешные жизни.