Текст книги "Румяное яблочко"

Автор книги: Арон Тамаши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Арон Тамаши
РУМЯНОЕ ЯБЛОЧКО

1

Наконец-то настала эта минута!

Сапоги блестели, как тому и должно быть в такое время – последний вечер года; вот только еще надеть кудрявую черную шапку, и можно идти. Старательно одетый, он стоял посреди комнаты и обводил ее взглядом. Лампа над столом горела мягким желтоватым светом, больная мать – она уже пять недель не вставала – лежала в постели, а отец сидел на низком стульчике у печки и, прищурясь, лущил кукурузу.

Комната была погружена в глубокий покой, лишь глаза больной блестели нетерпеливо.

Фюлёп аккуратно надел шапку.

– Ну, я пошел, – сказал он.

Его отпустили с любовью. Отец приободрял его, мол, иди, сынок, конечно, иди, а мать сказала, что на его разум полагается и чтобы смотрел, остерегался плохой компании.

А Фюлёп и был, по всему видать, таким парнем, который остерегался.

Весело вышел он из дому и, перешагнув порог, вступил в вечер так, словно к какой-то заветной цели стремился, и его нарядный вид о том же говорил. Однако, выйдя за ворота, он остановился и в нерешительности посмотрел на дорогу.

И почти вслух произнес:

– Ну, а теперь куда?

Вечер уже поздний, но еще можно пойти куда угодно. На улице сыро и довольно холодно. В воздухе колышется серый зимний туман, сквозь ветхое кружево которого с трудом пробиваются звезды, а луна расплывается, словно льет свой свет в разбавленное молоко.

Крыши домов едва проступают, деревья нанизали на ветки жемчуга.

«Куда пойти?» – снова подумал он.

И пошел вверх по дороге, хотя сам еще не понимал почему. «Ладно», – решил он про себя и задумался. Странно все-таки устроен человек, по крайней мере молодой парень. Вот он, например, сколько уж дней ждал сегодняшнего новогоднего вечера. Как ему не терпелось, чтобы он поскорее настал, а время не торопилось, и Фюлёпу хотелось подстегнуть его, чтобы часы летели, как минуты, только бы пришел наконец этот чудесный вечер, когда, принарядившись, он сможет уйти из дому. И вот он, этот желанный миг, а ноги несут его неизвестно куда.

Он удивлялся и спрашивал себя, как же такое может быть?

Вот так и бывает с тем, кто только мечтает о чем-то да ждет, а заранее обо всем подумать забывает. Иначе не брел бы он сейчас наугад в этом липучем зимнем тумане. Да таков уж, видно, неопытный молодой парень. Думает, он пуп земли, а на самом деле? У него вон ума не хватило даже об этом вечере подумать, а задумался ли он хоть раз о себе самом, кто он такой! Он единственный сын – что правда, то правда, – только каждый его день все равно проходит в борьбе. Отец, тот уж устал бороться, лишь посмеивается над своей бедностью, словно бы презирает ее. Мать пять недель не встает с постели, поясница у нее раскалывается, стоит чуть шевельнуться. В хозяйстве у них три овцы да две лошади. Но ведь они доброго слова не стоят, клячи настоящие. Потому и дразнятся ребята из других деревень: у дуглодских, мол, что ни лошадь, то кляча. Что тут ответишь?

А ничего, потому что это правда. Столько жалких кляч не увидишь нигде, кроме как в этой деревеньке. В Дуглоде уж потихоньку забывать стали, как лошадь бегает, потому что у всех здесь клячи едва ноги таскают, будто вместо ног у них четыре негнущиеся палки.

От этих мыслей Фюлёп так расстроился, что снова остановился. Сдвинул шапку повыше на лоб, словно она мешала ему хорошо видеть. На самом же деле туман становился гуще и сильнее заволакивал всю округу. Он попытался пристальней вглядеться в темнеющий туман, и ему вдруг показалось, словно засияли в нем ободряюще два теплых глаза.

Это не длилось и мгновения.

Но ему тут же пришла на ум одна девушка. Он даже имени ее вспомнить не смог, так мало ее знал. Видеть он много раз ее видел, и разговаривал с ней, когда они где-нибудь ненароком встречались. Но как невесту никогда ее для себя не примерял, ведь она была совсем еще девчонка. Однако ее тоненькая и ладная фигурка, как некое предчувствие, часто ему являлась.

А блестящие теплые глаза он заметил еще раньше.

Он рассмеялся в чистом тумане: что за смешные вещи с ним происходят. Засияли два теплых глаза, а вблизи ничего нет, кроме противного тумана; да если и привиделись вправду милые глаза, то имя той, кому они принадлежат, не приходит на ум. Видно, совсем он заплутался в последний вечер года, так недолго и новый начать непутево.

«Ну и ну, как же все-таки ее зовут?» – напрягал он память.

Но вот уже и произнес это имя, выдохнув в туман с теплым облачком пара:

– Вилма! Вилма Сабо.

Теперь он зашагал веселее. И туман вдруг отступил, и стало не так зябко. Какой-то теплый порыв обратил его мысли к надежде, и казалось уже невозможным, чтобы борьба не вывела на верный и разумный путь к лучшей жизни, не дала работы. Казалось, и мать скоро выздоровеет, и отец будет радоваться лучшей доле, может, и клячи станут гладкими.

Все так и будет.

Ну, вот он, их дом!

Из тумана показался дом. Светились два окошка над крыльцом, но не спокойно, как когда в доме только свои, а ярко, гостеприимно. Дверка в воротах по-стариковски упиралась в землю, чтобы войти, надо было ее приподнять, да и деревянные ступеньки, ведущие на крыльцо, плясали под ногами.

Дверь с крыльца вела в комнату.

На мгновение Фюлёп остановился перед дверью и – хотя и был того мнения, что это нехорошо, – ухо послал немного вперед себя. Из комнаты доносился веселый гомон и, может быть, больше, чем следовало, мужских голосов.

Он постучался, вошел и поздоровался.

Если бы сам Иона явился из чрева китова, то не удивил бы сильнее хозяев и гостей. У хозяйки челюсть отвисла и глаза стали круглые, а Вилма так вздрогнула, что все заметили. На лавке по обе стороны от девушки сидели два парня. Один, точно глупый гусак, попробовал поднять Фюлёпа на смех, другой – его звали Жига Гади – сурово нахмурился.

Хозяин поднялся и пожал Фюлёпу руку, тот также пожал руку всем по очереди, потом сел отдельно на свободную лавку и первым делом посмотрел на девушку: такие ли у нее глаза, какие привиделись ему в тумане.

Такие, точь-в-точь.

Он весело, радостно рассмеялся.

А разговор вели о том, что в эту пору черной земле хорошо бы белого снега, да чтобы не туман хмурился, а ясно сияли звезды. Потому что после доброй зимы с легким сердцем приходит красавица-весна, а за нею и щедрое лето.

Каждый вставил словцо, только Жига Гади молчал, и казался он очень важным: и снаружи праздничный, и изнутри торжественный. Вот Фюлёп возьми и скажи:

– Снег до тех пор не выпадет, покуда Жига такой смурной.

Тут Жига вскинул свою большую голову и с чувством собственного превосходства заявил:

– А для меня уже настала весна.

Все вопросительно на него посмотрели: не прибавит ли он чего к столь серьезному заявлению. Жига немного смягчился и, кивнув головою в сторону Вилмы, сказал:

– Вот он, молодой росток.

А Фюлёп ему:

– Боюсь, под вороной обломится.

И так это у Фюлёпа метко получилось, что ворона, Жига то есть, от этих слов совсем сник, и все от души посмеялись, даже сам «весенний росток». Успех сразу же сделал Фюлёпа душой компании. И коли уж с ним случился такой благоприятный поворот, то и он перевел разговор на серьезное: посоветовал всем запомнить в назидание беды года уходящего, а потом выслать навстречу новому году посланцев надежды и упования.

Поскольку блестящий взгляд Вилмы часто останавливался на нем, и настроение было хорошее, и всех деревенских кляч на словах откормили, он остался в девичьем доме до полуночи. Но когда отзвучали добрые новогодние пожелания, он попрощался с хозяевами, а также с обоими парнями, которые на этот раз, видно, потому, что он уходил, были с ним очень добры.

Вилма пошла его проводить.

На крыльце, как положено, они постояли немного.

– Жига, видать, чего-то хочет, – сказал Фюлёп.

– Да, – тихо ответила Вилма.

– И чего же?

– Ко мне посвататься.

Фюлёп переступил с ноги на ногу.

– Тут главное, что девушка ответит.

Так же, как тогда, в тумане, сверкнули глаза Вилмы, и она, смеясь, сказала:

– А я найду слова для ответа.

С тем и отправился Фюлёп вниз по ступенькам в новый год; и пока шел, тоже искал про себя подходящие слова. Те слова, которые он выбрал, звали работать и жить, и будто были у них тонкие руки, обнимавшие их двоих.

2

После чинного прощания девушка постояла немного на крыльце, выделяясь в полуночной темноте веселым пятном. Она почти уже не видела Фюлёпа, но слышала, как он ощупью спускается по шатким деревянным ступенькам, и дождалась, пока, приподняв дверку в воротах, он не вышел на дорогу.

Ей приятно было, что с ней, семнадцатилетней девчонкой, Фюлёп разговаривает так почтительно, с таким уважением. Всего несколько слов и сказал, как мудрый ворон, но за теми словами, она чувствовала, многое скрывается.

«Вот она какая, жизнь!» – подумала Вилма.

Весело впорхнув в дом, она со смехом прищурилась от резкого света. Но все же увидела, что ее разглядывают, словно хотят прочитать что-нибудь из того, о чем они с Фюлёпом вдвоем на крыльце говорили.

Особенно Жига был подозрителен.

– Ну что, насилу убрался? – спросил он.

Вопрос был злой и глупый. Только Жига да друг его засмеялись, думая, что сделали Фюлёпа посмешищем в глазах девушки. Однако тут же увидели, что очень ошиблись. Потому что хозяин обозвал Жигу ворчуном, а Вилма дала такой ответ, что был красноречивей любого слова: она резко остановилась посередь комнаты, точно ей под ноги вдруг прыгнула лягушка. Потом повернулась и пошла не к той скамье, где сидел Жига и она весело щебетала весь вечер, а к другой и села на осиротевшее место Фюлёпа.

Все поняли, что к чему.

В комнате воцарилась тишина. Жига уставился перед собой, словно вглядывался в собственный готовый изменить ему разум. Но он любил, потому сумел сдержаться и покаянно сказал:

– Ну, виноват, признаюсь, завидущий я!

– Что правда, то правда! – отозвался другой парень.

Он пошутить хотел, да только промашка вышла, никто даже не улыбнулся. А Жига так тряхнул головой и так посмотрел на своего дружка-приятеля, словно что-то неслыханное случилось. Словно это не друг его сказал, а петух прокукарекал, про которого Жига думал, что давным-давно съел его с супом.

– Я-то тебя другом считал, – сказал он.

– А что, разве не так?

– Нет.

– Так кто же я, по-твоему?

– Иуда.

Парень вмиг переменился и язвительно ему ответил:

– Если бы я и захотел, все равно не получится, потому что тебе даже Иуды не положено.

Он встал, коротко простился с хозяевами и, не сказав Жиге ни слова, вышел вон, да так решительно, что чуть не ушиб дверью Вилму, собравшуюся проводить и его.

– Словно пуля вылетел, – сказала она и села на свое место.

Жига, видно, не слышал слов Вилмы; он сидел безмолвно, повесив голову, и казалось, настолько погружен в свои мысли, что хозяева удивленно на него посмотрели.

– О грехах своих задумался? – спросил хозяин.

На звук его голоса Жига очнулся.

– Не знаю, сказать ли, о чем думаю.

– Отчего же, скажи, – подбодрил его хозяин, и хозяйка кивнула дважды, только Вилма сидела неподвижно, словно цветок в затишье. Это явно смущало Жигу, и он спросил девушку отдельно:

– Сказать ли, Вилма?

– Как хочешь, – ответила та.

Ответ Вилмы не очень обнадеживал, но Жига все же решился:

– Думаю, я достаточно хорошо знаю милую девушку из этого дома, хотя узнать кого-либо до конца можно только в повседневной совместной жизни. Однако необходимая любовь с моей стороны имеется, и она придает мне силы в моем намерении: я хотел бы взять Вилму в жены.

Он потер лоб и глубже уселся на лавке. У него словно груз с плеч свалился, и теперь он ждал ответа.

– Это Вилме решать, – сказал хозяин.

Вилма же молчала, словно подыскивала слова.

– Конечно, ей замуж идти, ей и решать, – отозвалась и хозяйка.

А девушка все молчала.

– Ну скажи же что-нибудь! – торопил Жига.

– Я и скажу – когда-нибудь, – ответила Вилма.

– А сейчас ничего?

– Окончательно ничего.

Не порадовал Жигу такой скупой ответ, но все же он сдержался, постарался не показать виду и изобразить себя этаким мудрецом; даже улыбаться пытался, только улыбки эти были что облака на нахмуренном небе.

Потом он дружески простился с родителями, Вилме же сказал, чтобы не утруждала себя проводами, а то, не дай бог, еще простудится на крыльце, прежде чем сказать решающее слово.

– Ну так всего хорошего! – простился он наконец со всеми и ушел.

А в доме осталась тишина. Старик крутил ус, жена собирала с передника несуществующие крошки, а взгляд Вилмы тем временем, как беспокойная птичка, перепархивал с одного на другого. Только теперь, когда в тишине тяжелой поступью шли минуты, поняла она, как трудно бывает ждать слова.

– Значит, яблочко еще не упало, – проговорил наконец отец.

И только вымолвил он эти невинные слова, тотчас произошло неожиданное: мать вскочила с места и заметалась по комнате, точно злой вихрь. Даже дуновенье его, казалось, слышно и видна клубящаяся следом пыль.

– Ты что это разошлась? – спросил отец.

Тут она остановилась напротив него и выпалила одним духом:

– А то, что нет такой беды и напасти, когда бы и откуда бы она ни пришла, чтобы вы смогли ее от нас отвести, только и можете, что глупость какую-нибудь сказать, вроде «яблочко еще не упало».

Она перевела дух и, подлетев к дочери, накинулась на нее:

– И ты туда же, сама головастик еще, а не знаешь, как бы нос повыше задрать, вот и сегодня какого хорошего да богатого парня упустила, думаешь, в этакой бедности век вокруг тебя женихи будут увиваться!

Теперь она уж отдышалась и снова размашисто зашагала по комнате. Однако, пройдясь взад-вперед несколько раз, остановилась перед девушкой.

– Почему ты сразу не ответила?

– Я Фюлёпу пообещала.

– Этому… ведь он беден как церковная мышь!

– И я бедная, – кротко и спокойно ответила Вилма. – Но Фюлёп по крайней мере добрый человек, девушка ему не только женой будет, но и другом. Ничего, мы будем вместе, одна душа и одна воля, станем работать и разумно жить, и все у нас появится.

Мать испугалась, даже гнев ее прошел, потому что поняла: эти двое уже все решили.

– Он ведь и был-то здесь только раз!

– Только раз.

– И ты уже дала ему слово?!

– Да, про себя.

– Он что ж, не просил?

– Нет.

– Вот дрянь! – взвыла мать, и на нее накатил кашель, в перерывах которого можно было расслышать что-то вроде того, чтоб молчальник этот, лодырь этот не смел больше здесь появляться, потому что получит от ворот поворот.

Наконец с горем пополам она успокоилась, кашель прошел. В изнеможении, нахохлившись, уселась на свое место.

Наступила тишина.

Старик озорно подмигнул дочери и сказал:

– Ну ладно, помолимся – и спать.

Но в это время в дверь постучали.

– Кто бы это? – спросила хозяйка.

– Войдите! – крикнул хозяин.

С приветливой улыбкой вошел Фюлёп. Вежливо поздоровался и покорно попросил прощения, что посмел так поздно к ним возвратиться.

А потом сказал, мол, так уж получилось, что ему для покоя и сна теперь не теплая перина нужна, а слово одно. И слово это должна Вилма сказать, да так, чтобы и в родителях ее оно отозвалось. Маленькое словцо, но все же великое, и желает он его душой и сердцем, а сказать это желанное слово нужно в ответ на вопрос, не пошла бы Вилма за него замуж.

Вилма смотрела на него блестящими улыбающимися глазами.

– Да? – спросил он.

– Да, – тихо ответила девушка.

Тогда Фюлёп поцеловал Вилму, пожал руку хозяину, хозяйку на радостях чуть ли не на руки подхватил и, попрощавшись, счастливый ушел.

– И вправду славный какой парень! – сказала хозяйка.

Хозяин мудро кивал головой, а девушка, румяная, словно яблочко, все смеялась.