Текст книги "Статьи из книги 'Цивилизация перед судом истории'"

Автор книги: Арнольд Джозеф Тойнби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Думается, напрашивается вывод, что история человечества действительно временами повторялась, в значительной мере даже в тех сферах чело* веческой деятельности, где желание и воля человека были ближе всего к овладению ситуацией и менее всего зависели от влияния природных циклов. Должны ли мы теперь заключить, что детерминисты & конце концов правы и то, что выглядит как свобода воли, есть лишь иллюзия? По мнению автора статьи, правильный вывод как раз противоположен этому. С его точки зрения, эта тенденция к повторению, утвердительно проявляющаяся в деятельности человека, есть выражение хорошо известного механизма творческой способности. Результаты процесса творения имеют тенденцию появляться группами; группа представителей данного вида, группа видов данного рода. И смысл таких повторений в конечном итоге не так трудно распознать. Этот процесс творения вряд ли мог бы далеко зайти, если бы каждый новый вид созданий не был представлен множеством яиц, раскиданных по множеству корзинок. Ну как по-иному мог бы создатель, земной ли, божественный ли, обеспечить себя достаточным количеством строительного материала для смелых и плодотворных экспериментов и эффективными средствами для исправления неизбежных ошибок и неудач? Если история человечества повторяется, то лишь в соответствии с общим ритмом Вселенной; но значение этой модели повторений заключается в том, какой масштаб она определяет для движения вперед процесса творения. В этом свете повторяющийся элемент в истории проявляется как инструмент творческой свободы и не означает, что Бог или человек является рабом судьбы.

Какое же отношение имеют эти выводы и заключения об истории в целом к конкретному вопросу о перспективах нашей Западной цивилизации? Как мы отметили в начале статьи, Западный мир внезапно стал очень обеспокоен собственным будущим, и наше беспокойство есть естественная реакция на угрожающую ситуацию, в которой мы оказались. А ситуация действительно угрожающая. Обзор исторического пейзажа в свете известных нам данных показывает, что к настоящему моменту история повторилась около двадцати раз, воспроизводя общества такого вида, к которому принадлежит наш Западный мир, и что, за вероятным исключением нашего собственного общества, все представители этого вида обществ, называемых цивилизациями, уже мертвы или находятся в стадии умирания. Более того, когда мы детально рассматриваем эти мертвые или умирающие цивилизации, сравнивая их между собой, мы находим указания на повторяющуюся схему процесса их надлома, упадка и распада. Естественно, мы задаем себе вопрос, не должна ли именно эта глава истории неизбежно повториться и в нашем случае. Предстоит ли и нам процесс упадка и распада

39

как некий неизбежный рок, от которого ни одной цивилизации не уйти? По мнению автора, ответом на этот вопрос должно быть категорическое "нет". Попытка или новое проявление жизни, будь это новый вид человеческого общества, весьма редко – а скорее никогда – не удается с первого раза. В конце концов, процесс творения не такое уж легкое предприятие. Наивысший успех достигается методом проб и ошибок; и следовательно, неудача первых экспериментов не только не обрекает последующие опыты на очередной неизбежный провал, но фактически дает возможность добиться успеха за счет мудрости, обретенной через страдание. Разумеется, серия предыдущих неудач не гарантирует успеха новичку, но и не обрекает его не неудачу в свою очередь. Ничто не может помешать пашей Западной цивилизации последовать при желании историческому прецеденту, совершив социальное самоубийство. Но мы отнюдь не обречены на то, чтобы заставить историю повторить себя; перед нами открыт путь – при помощи собственных усилий – придать истории новый, не имеющий прецедента поворот. Мы, люди, наделены свободой выбора, и мы нс можем сбросить груз ответственности на плечи Господа или природы. Мы должны взять это на себя. Это нам решать.

Что делать, чтобы спастись? В политике – установить конституционную кооперативную систему мирового правительства. В области экономики – найти работающие компромиссы (которые могут варьироваться в зависимости от условий и требований места и времени) между свободным предпринимательством и социализмом, В области духовной – вернуть светские суперструктуры на религиозное основание. Сегодня у нас, в Западном мире, предпринимаются усилия, чтобы найти пути к достижению всех трех целей. Если удастся решить все три задачи, то мы будем иметь основания считать, что выиграли нынешнюю битву за выживание нашей цивилизации. Но все это вместе – весьма амбициозные предприятия, которые потребуют тяжелейшего труда и огромного мужества, прежде чем нам удастся заметить хоть какое-то продвижение к цели.

Из трех упомянутых задач религиозный вопрос, конечно, является самым существенным, но два других абсолютно неотложны, ибо, если в ближайшее нремя потерпим неудачу в этих двух, мы можем навсегда утратить возможность духовного возрождения, которого нельзя добиться с налету, когда захотелось; оно придет только неспешным шагом (если придет), характерным для глубочайших течений духовного созидания.

Из всех трех задач самой неотложной является политическая. Ближайшая проблема здесь имеет отрицательный знак. Поскольку перед нами открывается перспектива, что при нашей нынешней независимости и современных вооружениях, учитывая, что мир стоит на пороге политического объединения тем или иным способом, мы обязаны предотвратить разрушительные последствия в случае, если объединение произойдет при помощи военной силы; знакомый метод насильственного установления Рах Котапа может, вероятно, быть избран как линия наименьшего сопротивления при решении кризисных политических проблем, в тисках которых находится наш сегодняшний мир. Могут ли Соединенные Штаты и другие страны Запада наладить сотрудничество с Советским Союзом при посредстве Организации Объединенных Наций? Если ООН смогла бы стать эффективной системой мирового правительства, это было бы наилучшим разрешением нашего главного политического противостояния. Но мы должны считаться и с возможностью неудачи в этом предприятии и быть готовыми, в случае провала, к альтернативному решению. Не может ли случиться так, что

40

ООН расколется де-факто на две группы без нарушения мира и порядка? И если предположить, что вся планета была бы мирным путем разделена на американскую и советскую сферы, смогли бы два мира на одной планете жить плечом к плечу на основе "ненасильственного несотрудничества" достаточно долго, чтобы дать шанс постепенному ослаблению и смягчению нынешних разногласий в общественной и идеологической областях? Ответ на этот вопрос будет зависеть от того, сможем ли мы на этих условиях выдержать достаточно долго, чтобы решить стоящую перед нами экономическую задачу – найти средний путь между свободным предпринимательством и социализмом.

Хотя эти загадки иногда трудно разгадать, они на самом деле просто и открыто говорят о том, чтб нам следовало знать прежде всего. Они говорят, что наше будущее зависит от нас самих. Мы не просто заложники неотвратимой судьбы.

ГРЕКО-РИМСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

Я начну с вопроса, затронутого профессором Гилбертом Мэрреем*. Он утверждает, что в греко-римском мире письменное слово имело функцию, в чем-то схожую с машинописным текстом, обычно используемым диктором в радиостудии. Как и сегодняшний дикторский текст, греко-римская "книга" била на самом деде набором мнемонических приемов для связывания отдельных изречений, а не книгой в современном смысле, предназначенной для чтения про себя и для себя, как наши обычные томики книг, продукция современных издательств.

Однако греко-римский мир ни в какой момент своей истории не охватывал всего человечества в целом. Всегда рядом с ним бок о бок существовали другие общества, и некоторые из этих обществ рассматривали книгу с совершенно противоположной стороны. В сирийском обществе, к которому принадлежали и иудеи, книга определенно не считалась простой памяткой для разговора или дискуссии. Ее почитали как откровение Бо-жис: священный предмет, в котором каждый знак и каждая буква написанного текста имели магическую силу и от этого неизмеримую ценность.

Одна из странностей истории заключается в том, что наш традиционный путь изучения греческой и латинской классики унаследован от иудейского мсгюда изучения Закона и Пророков. Другими словами, мы общаемся с греческими и латинскими книгами абсолютно не так, как они использовались и как были задуманы их авторами и чтецами в те времена, когда были созданы,

Наш талмудический1 способ изучения книг имеет свои преимущества, столь очевидные, что нет смысла здесь о них говорить. Если однажды вас вымуштровали в таком духе, вы до конца жизни будете читать все тщательно и подробно, а это, без сомнения, лучше, нежели читать на ходу, как газету по дороге на работу. Это урок, который не следует забывать никогда, по это не последний урок, который преподаст нам греко-римская цивилизация. Нельзя ограничивать себя этой узкой и обманчивой перспективой, которая составляет отрицательную черту столь детального, тщательного талмудического изучения священных книг или классиков. Талмудический подход несет в себе два порока. Он склоняет к тому, чтобы воспринимать книгу как вещь в себе – нечто статичное и мертвое, вместо того чтобы видеть в ней то, что есть в действительности, – материальный след или эхо, отголоски человеческой деятельности (ибо интеллектуальные действия есть столь же аутентичная форма деятельности, как волевые усилия иди физическая энергия). Второй порок есть практически то же самое, но выраженное более общими или философскими понятиями. Талмудический метод изучения предрасполагает к тому, чтобы рассматривать жизнь в категориях книг, а не наоборот. Противоположный метод – греческий под

* См М ч г г е у С. С. Сгеек 51и(Пе5 (Оксфорд. "Кдарендоп пресс", 1946) "Введение в курс греческой литературы". Эта работа проф. Мэрроя изначально была прочитана студентам Оксфордского университета как лекция и я подготовительном" курсе перед курсом *1д1егае Нитап1огея", Лекция, лежащая в основе данной статьи, была следующей за лекцией проф. Мэррея.

42

ход – заключается в том, чтобы изучать книги не только ради изложенного в них, но и как ключ к жизни тех, кто их написал.

Если бы кто-то попытался, избрав талмудический, а не эллинский подход, сконцентрировать свое внимание на каком-либо конкретном периоде греческой или римской истории ради одного из знаменитых литературных трудов, дошедших до нас, его видение истории было бы сильно искажено, ибо сохранность одних памятников греческой и латинской литературы и утрата других была обусловлена известными историческими причинами; и эти причины не имеют ничего общего с вопросом о том, насколько эпоха, литература которой дошла до нас, более значима, нежели эпоха утраченной литературы.

Чтобы показать, чтб я имею в виду, отвлечемся на минуту от латинских книг, дошедших до нас, и обратим внимание на сохранившиеся греческие, Если посмотреть список сохранившихся греческих книг, будет видно, что большинство из них написано в один из двух периодов, разделенных между собой примерно тремя веками. Наиболее известные – в основном "классики" – написаны за период, охватывающий не более пяти-шести поколений и заканчивающийся поколением Демосфена (то есть примерно между 480 и 320 годами до н.э.)2. Но есть и другая группа, дошедшая до нас, которая начинается с I века до н.э. трудами таких писателей, как Ди-одор Сицилийский и Страбон. Эта более поздняя группа греческих авторов, пожалуй, обширнее, нежели более ранняя, и включает такие известнейшие имена, как Плутарх, Лукиан, Арриан, Эпиктет и Марк Аврелий3. По существу, вся дошедшая до нас греческая литература берет начало либо в "классической", либо в "имперской" эпохе. От промежуточной "эллинистической эры"4 сохранились либо очень краткие, либо отрывочные, фрагментарные работы.

Почему это так? Подбор на первый взгляд кажется случайным, но нам, к счастью, известна его причина. Причина в том, что при поколении Августа греко-римский мир. к тому времени уже разваливавшийся в течение четырех веков, до 31 года до н.э.5, сделал отчаянную попытку, имевшую временный успех, собраться воедино. Психологически эта попытка приняла форму ностальгии по прошлому, которое уже казалось золотым веком, когда жизнь была счастливее и роскошнее, чем в последние века дохристианской эры. Люди, жившие тогда и ощущавшие эту ностальгию, искали утешения в архаизме, в преднамеренных попытках искусственно восстановить прошлое счастье, красоту и величие. Это архаистическое движение "имперского века" нашло свое отражение в религии и литературе, В литературе оно привело к отказу от современного "эллинистического" стиля ради изучения и воспроизведения более древнего классического, аттического6 стиля и к абсолютному безразличию к тем книгам, которые не были либо классическими оригиналами, либо, напротив, ультрасовременными неоаттическими подражаниями.

Именно этим можно объяснить, почему сохранившаяся греческая литература почти исключительно представляет либо "имперский век", либо "классический век" и почему промежуточный "эллинистический век" по большей части выпадает из этого ряда. Однако для историка это не означает, что "эллинистический век", мол, не стоит того, чтобы его изучать. Как раз напротив, историк думает про себя: такая разница в ощущении счастья, удачи и цивилизации между греко-римским обществом последнего дохристианского века и греческим обществом V века до н.э. есть нечто поразительное и – жуткое, ибо люди последнего дохристианского века

43

были явно правы. Действительно, в промежуточный период имел место чудовищный регресс, невероятный спад. Каким образом и почему этот спад произошел? Историк видит, что греко-римское общество достигло временного подъема во времена Августа после битвы при Акции. Он видит также, что предшествовавший этому надлом начался с развязывания Пело" поинесской войны четырьмя веками ранее. Для пего, историка, насущным становится вопрос: что же именно сбилось в общественном механизме в V веке до н.э., продолжаясь до I века до н.э.? Так вот, решение этого вопроса может быть найдено лишь в том случае, если греческая и римская история будет подвергнута исследованию как единое, неделимое целое. Таким образом, с точки зрения историка, дефект нашей традиционной программы в том, что она предусматривает обязательное изучение трудов Фукидида как первой главы этой истории и трудов Цицерона как последней главы7, но нимало не побуждает к изучению промежуточных "глав", ибо они не отражены в каких-либо освященных, канонических, "классических" трудах греческой или латинской литературы. А между тем, если эти промежуточные "главы" опущены, труды Фукидида и Цицерона превращаются в отдельные бесформенные обрывки истории крушения, из которых невозможно ни сложить целостную картину краха, ни воссоздать истинный вид корабля-общества.

Представим себе гипотетическую параллель в истории нашего собственного общества. Нарисуем картину последствий войны', где и Великобритания. и конгинентальная Европа разрушены до основания, так что в колыбели Западной цивилизации – ее европейском доме, пришедшем в упадок, – уже ничего никогда происходить не будет. Эта гипотетическая картина Европы перед концом XX века соответствует реальной картине истории Греции, последнего века до нашей эры. Теперь предположим, что "англосаксонской" ветви Западной цивилизации удалось каким-то образом выжить – искалеченной, чахлой, одичавшей – в заморских англоязычных странах. Далее, нарисуем мысленно картину того, как американцы и австралийцы пытаются спасти остатки европейского культурного наследия, в особенности сохранить чистоту английской речи и английского литературного стиля. Что они сделают в такой ситуации? Они декретируют, что единственный "классический" вариант английского языка – это язык Шекспира и Милтона8; они будут преподавать лишь этот вариант языка в своих школах и писать только на нем – или, вернее, на том, что они СЧИТАЮТ языком Шекспира и Милтона, – в своих газетах и журналах. И поскольку жизнь станет достаточно тяжелой и жестокой, а книжный рынок сильно сузится, они позволят всей английской литературе промежуточного периода – от Драйдена до Мэнсфилда9 включительно просто исчезнуть* .

Такова, мне кажется, точная аналогия, в известных нам понятиях, того, что на самом деле произошло с греческой литературой. Но представим себе, что то же случилось и в наше время; предположим, что по той или иной причине вся английская литература, от Реставрации до поствикторианской10 эпохи включительно, была бы дискредитирована и забыта, – разве логично было бы предположить, что XVIII и XIX века, когда была

Локция, на которой основана эта статья, б1^ла прочитана в пе-риод между войнами (1918-19:19"

В тот момент, когда писались эти строки, автор не миг предположить, что доживет до премени, когда его умозрительная фантазия частично сбудется

44

создана ббльшая часть этой литературы, не имели никакого значения в истории Западного мира?

Вернемся теперь к латинским книгам. Я попрошу моих читателей рассматривать латинских "классиков" -' хотя концепция, кигорую я хочу предложить в отношении этой литературы, может на первый взгляд удивить – как дополнение к дошедшим до нас греческим трудам "имперского века", кгэк вариант греческой литературы в латинском одеянии. Наиболее ранние из существующих полных трудов на латыни, сохранившиеся пьесы Плавта и Теренция, представляют собой явные переводы "эллинистических" греческих оригиналов11. И я должен сказать, что в более тонком смысле вся латинская литература, включая даже такие шедевры, как поэмы Вергилия, является вариантом греческих оригиналов, переведенных на латынь. В конце концов, я мог бы подкрепить свой ДйвйД цитатой из одного из самых известных латинских поэтов. Правда, цитата настолько избитая, что я с трудом заставляю себя ее привести: "Покоренная Греция пленила своего дикого покорителя и познакомила неотесанного латана с искусством" ("Сгеес1а сар1а Гешт у1с1огет сар11 е1 аг1ев 1п1аЫ адгеаН Ьа1ю")12.

Мы все зияем эти строки и знаем, что это верно. Чисто лингвистические различия между латынью и греческим языком нисколько не разрушают литературного стиля и не образуют разрыва в истории литературы. В конце концов, наша собственная современная западная литература создается на десятках различных национальных языков – итальянском, французском, испанском, английском, немецком и др., – и тем не менее никому не придет в голову сказать, что это совершенно различные отдельные литературы и ччо каждая из них стала бы тем, что она есть, если бы не было постоянного – столетиями – взаимообмена между этими современными друг другу западными разговорными языками. Данте, Шекспир, Г?те и другие гиганты – все они являются выразителями литературы единой и неделимой. Различия между лингвистическими средствами не имеют решающего значения. Латинская литература так относится к греческой, как, я бы сказал, английская к итальянской или французской.

Давайте посмотрим на соотношение между латинской и греческой литературой в другом ракурсе. Воспользуемся сравнением с волновым движением и представим греко-римскую цивилизацию как движение в духовной среде – выделение духовной энергии, которая излучается из источника первичного вдохновения в Греции и распространяет свое влияние но-вне, действуя во всех направлениях, концентрическими волнами; природа волнового движения такова, что, проходя череч сопротивляющуюся среду, волна слабеет, и тем меньше ее энергия, чем дальше она распространяется от источника излучения, пока в конечном итоге, пройдя определенное расстояние, волна не затухает совсем. А теперь попробуем проследит!" направление волны греческой литературы на ее пути за пределами Греции.

В самом начале, вблизи от дома, мощь волны столь велика, что она несет с собой и сам греческий язык. Когда Ксанф Лидийский в V веке до н.э. принялся за написание истории в греческом стиле, он позаимствовал не только стиль, но и греческий язык13, и даже совсем вдали от источника. Однако в том же направлении в Каппадокии в IV веке христианской эры влияние греческой литературы столь сильно, что она по-прежнему влечет за собой и греческий язык. Каппадокийцы – Григорий Назианзин и др. – воспользовались этим чужим для них языком, пробудившись к литературной деятельности, в IV веке н.э., ибо волна греческого влияния к

45

тому времени только докатилась до них14. Но уже примерно веком позже, когда та же волна, странствуя дальше, достигла Сирии и Армении, она ослабла настолько, что 1речсский язык остался где-ю позади, и литература. созданная здесь в греческом стиле сирищ^мн и армянами, пишется уже не на греческом, а на аосточноарамейском и армянском языках15.

Теперь проследим движение волны в противоположном направлении, не на восток^ а на запад. В этой стороне, достигнув Сицилии, волна еще так сильна, что она просто сметает негреческий язык аборигенов. Насколько нам известно, никаких литературных трудов, написанных на языке сикулов, в Сицилии вовсе не было, как не было и в Малой Азии ничего написано на лиднйском наречии. Греческий язык на столь близком расстоянии пересилил местные языки. Я уже упоминал о труде, написанном по-гречески историком, жившим, в I веке до н.э., – Диодором Сицилийским. Сам Днодор происходил из древних сикулов, а не поздних сицилийцев или греческих колонистов. Его родной город Агириум в самой глубине острова был исконным городом сикулов. там никогда нс было греческих колоний16. Однако же. Диодор, абсолютно естественно, пишет на греческом языке. Правда, в его время существовал вариант греческой литературы на родном языке сикулов и на нем уже начинали создаваться великие произведения искусства. Однако это происходило уже значительно дальше, в центре Апеннинского полуострова в Лации, где волна греческого влияния была слабее. Этот континентальный итальянский вариант греческой литературы создавался в Лации на живом местном латинском языке, который, по-видимому, был почти идентичен вымершему языку сикулов, обитавших в Сицилии17. Когда волна греческого литературного влияния достигла Ла-цин в своем движении на запад, греческий язык остался позади, уступив место жиному местному разговорному языку, точно так же как это было с арамейским и армянским языками при движении на восток – примерно на то жо расстояние.

Концепцию греческой цивилизации как излучения из Греции – четырехмерного излучения в пространстве-времени – можно проиллюстрировать и примерами из истории монетной системы. В IV веке до н.э. при македонском царе Филиппе в покоренной им Фракии, близ горы Пангей, началась разработка золотых и серебряных месторождений10 Из добытого металла чеканилось большое количество монет. Эти деньги служили не только для подкупа политиков и чиновников греческих городов-государств полуострова; они распространились также на северо-запад, в глубь континентальной Европы. Монеты Филиппа переходили из рук в руки, их копировали один за другим монетные дворы варваров, и. наконец, эта монетная волна пересекла Ла-Манш, разлившись по Британским островам. Нумизма-тан удалось собрать почти полные серии этих монет, от оригинальных выпусков Филиппа IV века до н.э. до британских копий, отчеканенных двумя-тремя неками позже. (Такое расстояние волна смогла пройти за несколько веков.) В наших музеях есть несколько таких серий, и те черты, которые мы отметили в движении литературной волны, проступают еще ярче в волне монетной. Пока она движется, все дальше удаляясь в про-С1ра[[ствс от первоначального места эмиссии и все дальше отстоя во времени от первоначальной даты выпуска, она все более и более слабеет. Ла-ти|]скнй вариант греческой литературы ощутимо ниже уровнем, нежели оригинал; и точно так же, только в еще более гротескной форме, британские имитации монет царя Филиппа хуже оригинальной чеканки. В самых поздних по времени и дальних по месту изготовления копиях профиль ма

46

кедонского царя и греческая надпись дегенерировали настолько, что превратились в бессмысленный узор. Если бы у нас не было возможности сравнить их с промежуточными выпусками, мы так никогда бы и не узнали, что существует некая художественная связь между этими поздними британскими монетами и их македонским оригиналом. Никто бы просто не догадался, что узор на британских монетах когда-то представлял собой надпись на греческом языке, окружающую человеческий профиль.

Прежде чем мы оставим сравнение с волновым излучением, стоило бы вспомнить еще об одной волне греческой цивилизации, имевшей нескадь-ко иное и более неожиданное – а по моему мнению, и значительно более интересное – последствие. Если посмотреть на современный японский шрифт или средневековую китайскую живопись, восходящую, скаэкен, к периоду династии Сун19 то не сразу возникает ассоциация с греческим стилем в искусстве. Действительно, первое впечатление таково, что мы сталкиваемся с искусством, отстоящим от греческого еще дальше" чем от нашего сегодняшнего. И тем не менее если взять какое-либо произведение искусства золотого века Дальнего Востока, скажем, между V и XV веками н.э., то можно провести параллель с движением британских монет последнего века дохристианской эры. То есть мы проследим непрерывную цепь произведений искусства, растянувшуюся назад во времени от П тыс. н.э. и на запад в пространстве от Китая через бассейны Тарима и Окса-Як-сарта, Афганистан и Персию, Ирак, Сирию и Малую Азию, пока не достигнем того же пункта в пространстве и времени, к которому нас привели серии монет, а именно к искусству "классического периода" Греции во времена, предшествовавшие поколению Александра Македонского. И по мере этого движения в кильватере волны японские изображения Будды постепенно, через неощутимые стадии, превращаются в греческие изображения Аполлона20.

Но здесь, разумеется, существует очевидной различие между волной, которая начинается в классической Греции и закапчивается британскими монетами, и той другой, что также начинается в Греции того же периода, но заканчивается японским пейзажем и статуей Бодхисатвы21. В обоих случаях историческая связь между конечным продуктом и его прототипом неузнаваема до тех пор, пока не встанут на свои места промежуточные стадии; правда, эти две кривые, если воспользоваться математическим термином, совершенно различны по своим свойствам.

В сериях монет мы наблюдаем простой случай вырождения. Искусство становится все беднее, постепенно ухудшаясь по мере удаления в пространстве и во времени от Греции IV века до н.э. Другая кривая, направленная нс в Галлию и Британию, а в Китай и Японию, начало имеет сходное. Но по мере того, как греческое искусство "эллинистического" и раннего "имперского" периодов распространяется на восток через пространство исчезнувшей империи персов, достигая Афганистана, оно становится вес более условным, серийным и безжизненным. А затем происходит нечто, похожее на чудо. В Афганистане это дсгенерирующее греческое искусство сталкивается с другой духовной силой, излучаемой из Индии; это одна из форм буддизма – махаяна. И выродившееся греческое искусство, соединившись с искусством махаяны, рождает совершенно новую и ь высшей степени творческую цивилизацию – цивилизацию махамнистского буддизма, которая распространилась к северо-востоку через всю АЗИЮ, став в конечном итоге цивилизацией Дальнего Востока,

47

Тут мы сталкиваемся с одним удивительным свойством этих духовных волн. Хотя их естественная тенденция – ослабевать по мере распространения, тенденция эта может быть нейтрализована и преодолена, если сталкиваются и сливаются две волны, излучаемые из различных центров. Слияние греческой и индийской волн способствовало рождению буддийской цивилизации Дальнего Востока. Но существует еще один пример такого чуда, значительно более близкий нам. Та же греческая волна слилась с сирийской, и именно этот союз дал жизнь христианской цивилизации нашего Западного мира.

Итак, покончим с нашими сравнениями. Это образный метод, позволяющий несколько ярче представить себе историю различных цивилизаций, но он эффективен только до определенной степени. Если отнестись к этому методу слишком серьезно и не отставить его своевременно в сторону, он может стать препятствием к более глубокому проникновению в историю. Метафорическое приложение законов и процессов мира неживой природы к описанию жизненных процессов, в особенности человеческой жизни, сейчас, видимо, особенно опасно, хотя бы из-за того, что стало чересчур модным. Не так давно опасность грозила совсем с другого конца. Мы привыкли думать о процессах неживой природы антропоморфически, что серьезно мешало прогрессу физической науки, до тех пор пока наконец не был отброшен этот привычный антропоморфический, мифологический подход к явлениям неживой природы. Мне кажется, мы отказались от него окончательно. В физической науке мы тщательно оберегаемся от так называемого патетического заблуждения. Хотя, возможно, в попытках избавиться от "патетического заблуждения" мы непроизвольно и неосознанно впадаем в противоположное, "апатетическое заблуждение", ничуть не менее ошибочное22. Поскольку это выглядит и звучит "научно", а все научное сегодня престижно, мы склонны рассматривать людей как бревна или камни, а жизнь в целом – как излучение иди поток протонов и электронов. Сравнение может быть удобным, но я уверен, что этот путь ошибочен. Давайте выберемся из привычной колеи и будем говорить о человеческих цивилизациях в человеческих понятиях.

Итак, как можно в человеческих понятиях описать греческую, или нашу Западную цивилизацию, или любую другую из десяти или двадцати цивилизаций, которые можно пересчитать по пальцам? Я должен сказать, что каждая из этих цивилизаций есть своеобразная попытка единого, великого, общечеловеческого творчества или, если смотреть на нее ретроспективно, после ее завершения, это своеобразный пример единого, великого общечеловеческого опыта. Это творчество, или опыт, есть попытка совершить акт созидания. В каждой из этих цивилизаций человечество, я думаю, пытается подняться над собственной природой – над примитивной человеческой природой, я хотел бы сказать, – к более высокому уровню духовной жизни. Эту цель описать невозможно, ибо никому еще не удалось ее достичь, или, я бы сказал, ни одному обществу нс удалось ее достичь. Возможно, отдельным людям это удавалось. По крайней мере я мог бы назвать некоторых святых или мудрецов, сумевших, мне кажется, в своей личной жизни достичь этой цели; во всяком случае, того, что мне представляется духовной целью. Однако если и существовали отдельные личности, достигшие преображения, то такого явления, как цивилизованное общество, никогда не было. Цивилизация, как мы ее понимаем, – это движение, а нс состояние, странствие, а не убежище. Ни одна из известных нам цивилизаций не достигла своей конечной цели. Никогда на этой