Текст книги "Каменный мешок"

Автор книги: Арнальд Индридасон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

7

Он просидел у дочери до шести вечера. Халльдора не появилась. Синдри Снай, верный своему слову, в столицу не приехал. Никого другого ждать не приходилось. Состояние Евы не менялось. Эрленд совершенно обессилел, ведь он не спал и не ел со вчерашнего дня. Около двух он позвонил Элинборг и условился встретиться с ней и Сигурдом Оли в офисе. Перед тем как покинуть палату, поцеловал дочь в лоб и погладил по щеке.

Усевшись за стол с коллегами, Эрленд ни словом не обмолвился о случившемся. Они, впрочем, все знали и без него – слухи, видите ли, штука такая, – но не посмели спрашивать о Еве.

– Археологи продолжают копать, – доложила Элинборг. – И, признаться, сил моих нет, как медленно они это делают! Ладно бы еще копали чайными ложками! Но они скоро перейдут на зубочистки! Вот ты пальцы руки нашел, да? Ну так сегодня они дорыли, ты не поверишь, до запястья. Приезжал врач, посмотрел на это, но ничего не смог сказать, кроме того, что рука человеческая и довольно маленькая. В общем, толку от него немного. В грунте археологи покамест не нашли ничего, что могло бы указать на суть произошедшего или на личность закопанного. Они рассчитывают дойти до грудной клетки вечером завтрашнего или послезавтрашнего дня, но даже если это им удастся, никто не гарантирует, что тогда мы поймем, кто там лежит. На этот вопрос ответ надо искать в другом месте.

Эстафетную палочку принял Сигурд Оли:

– Я разобрался с пропавшими без вести в Рейкьявике и по соседству в нужный период. С сороковых и пятидесятых годов нераскрытых дел об исчезновениях насчитывается около пятидесяти, думаю, наш жмурик среди них. Я рассортировал все дела по полу и возрасту пропавших. Так что нужно лишь дождаться вердикта патологоанатомов.

– Ты хочешь сказать, имеются заявления, поданные жителями округи Ямного пригорка? – спросил Эрленд.

– Нет, таких как раз я не заметил ни одного, – ответил Сигурд Оли, – но я, впрочем, на адреса особо не смотрел, а некоторые названия улиц не узнал и вовсе. Когда мы его наконец откопаем и получим данные о возрасте, росте и поле, то сможем сузить, и, полагаю, сузить существенно, круг, так сказать, подозреваемых. Я думаю, наш жмурик жил в Рейкьявике. Считаешь, я не прав?

– А где наш патологоанатом? – спросил Эрленд. – У нас он вроде один.

– В отпуске, – сказала Элинборг. – Отдыхает в Испании.

– Ты проверила, был там дом рядом с кустами? – спросил Эрленд у Элинборг.

– Что еще за дом? – вставил Сигурд Оли.

– Нет, еще не успела, – сказала Элинборг и повернулась к Сигурду Оли: – Эрленд считает, что там, на северной стороне холма, стоял дом, а на южной стороне была американская или британская военная база. Он хочет, чтобы мы опросили всех жителей вокруг Рябинового озера, у которых семьи владели летними домиками на Ямном пригорке, причем не просто всех жителей, а до четвертого колена, а потом чтобы мы наняли медиумов и устроили сеанс с Черчиллем.

– Да, и это только начало, – подтвердил Эрленд. – Хорошо. А какие у нас гипотезы насчет того, как этот скелет там оказался?

– Разве не очевидно, что это убийство? – сказал Сигурд Оли. – Его или ее убили лет пятьдесят назад, закопали, тело пролежало в земле все это время, и никто ничего не знает.

– Я уверена, – подхватила Элинборг, – что тело закопали с целью скрыть преступление. Это ясно. Самоочевидно.

– Неверно, что никто ничего не знает, – возразил Эрленд. – Кто-то что-то обязательно знает. Всегда.

– Нам известно, что у него, или у нее, сломаны ребра, – сказала Элинборг. – Думаю, это доказательство насильственной смерти.

– Да ну? – усомнился Сигурд Оли.

– Ну да, разве не так? – не уступала Элинборг.

– А почему ребра не могли сломаться оттого, что труп лежал в земле? – предположил Сигурд Оли. – Там, под давлением грунта. Плюс изменения температуры – там, переходы через ноль или в этом роде. Я говорил с твоим знакомым геологом, и он что-то такое про это рассказывал.

– Ну не может быть, чтобы тело оказалось в земле просто так, обязательно должен быть какой-то акт насилия. Разве это не самоочевидно? – сказала Элинборг и посмотрела на Эрленда; босс явно думал о чем-то своем. – Эрленд? – повторила она. – Разве не так?

– Разумеется. Но только в том случае, если это убийство, – очнулся Эрленд.

– Что значит «если»? – удивился Сигурд Оли.

– У нас никаких доказательств на сей счет, – сказал Эрленд. – Может запросто выясниться, что это старинное захоронение – допустим, какая-то семья выкупила этот участок под кладбище, но официальных похорон не проводила. Может, это какой-то старый хрен, который вдруг взял и отдал концы прямо там, на месте, и товарищи его тут же закопали, чтобы не откладывать дело в долгий ящик. Может, он там пролежал пятьдесят лет, а может, и сто. Нам пока решительно не за что зацепиться. Поэтому давайте не будем просто так гадать.

– Разве не полагается хоронить людей в освященной земле? – спросил Сигурд Оли.

– Насколько я понимаю, закопать можно кого угодно где угодно, хоть на лужайке перед домом, – отозвался Эрленд, – лишь бы хозяин земельного участка был не против.

– Ну а что с торчащей из земли рукой? – не унималась Элинборг. – Разве это не знак насильственной смерти?

– Тут я соглашусь, – сказал Эрленд. – Точнее, я полагаю, что там что-то такое случилось. И это событие было тщательно скрыто. Тот, кто закопал нашего жмурика, сделал это для того, чтобы его никогда не нашли. Но на беду, Рейкьявик разросся так, что жмурик отыскался. Поэтому нам надо выяснить, что же это было за событие.

– Если он, то есть наш жмурик, – принялся рассуждать Сигурд Оли, – Жмурик тысячелетия, если его убили столько лет назад, то разве из этого не следует, что его убийца тоже давно умер – от старости, я хочу сказать? А если убийца еще жив, то речь идет о каком-то старом-престаром пердуне, из которого песок сыплется, он одной ногой в могиле, и зачем в таком случае нам его отыскивать? По-моему, надо сжалиться над стариком и оставить его в покое. Да и все, кого это дело касалось, тоже давно должны были отправиться в мир иной, так что даже если мы поймем, что случилось, доказательств у нас не будет. А раз так…

– К чему ты клонишь?

– По-моему, следует прежде задуматься, а стоит ли вообще тратить усилия на расследование этого дела? На какой результат мы можем рассчитывать?

– Ты что, предлагаешь просто закрыть на это глаза? – спросил Эрленд.

Сигурд Оли пожал плечами, мол, мне-то решительно все равно.

– Убийство, понимаешь ли, есть убийство, – отрезал Эрленд. – У него нет срока давности. И если жмурика убили, то мы обязаны разобраться, как и что произошло, кто был убит, за что, при каких обстоятельствах и кто, собственно, убийца. На мой взгляд, к этому делу нужно подходить так же, как к любому другому. Расследование есть расследование. Так что, коллеги, принимаемся за работу. Ищем улики. Разговариваем с людьми. Мало-помалу, глядишь, и распутаем этот клубок.

Эрленд встал.

– Нам нужно найти какую-нибудь зацепку, – сказал он. – Давайте сначала поговорим с владельцами летних домиков, а если удастся, то и с их мамами и бабушками.

Эрленд со значением посмотрел на Элинборг и продолжил:

– Выясним, не было ли дома рядом с кустами. В общем, к делу.

Погрузившись в собственные мысли, он попрощался и вышел в коридор. Элинборг и Сигурд Оли переглянулись, Сигурд Оли кивнул в сторону двери. Элинборг встала и догнала босса.

– Эрленд, – позвала она.

Босс остановился:

– Да, что такое?

– Как дела у Евы Линд? – нерешительно спросила Элинборг.

Эрленд вздохнул, но не ответил.

– В отделении все и так уже всё знают. Что с ней было. Ужасные новости, просто ужасные. Если мы можем тебе чем-нибудь помочь, я или Сигурд Оли, ты просто скажи.

– Да чем тут поможешь, – обреченно ответил Эрленд. – Она лежит там в палате, и сделать ничего нельзя.

Стоит, не уходит.

– Я, пока искал ее, прошел через этот ее мир, в котором она живет. Насквозь его весь пробежал. Мне это, конечно, не впервой, мне и раньше приходилось ее искать на тех же улицах, в тех же местах, в тех же домах, и все же, оказалось, я совершенно не готов все это лицезреть. Не готов крупным планом видеть эту ее жизнь, понимать, что и как она с собой творит, как убивает, уничтожает себя. Я видел людей, с которыми она на короткой ноге, людей, к которым она обращается за помощью, за теплом, за милосердием, людей, на которых она работает. И что это за работа!

Замолчал.

– Да, все это ужасно. Но это не самое плохое, – продолжил он решительно. – Все эти трущобы, все эти мелкие воришки, все эти наркодилеры – не самое плохое. Права ее мать, ох как права, есть кое-кто похуже.

Эрленд заглянул Элинборг в глаза:

– И этот кто-то – я. Я, и никто другой. Потому что они на меня рассчитывали. А я их предал.

Эрленд вернулся домой и устало плюхнулся в кресло. Позвонил в больницу, там сказали, что состояние Евы Линд стабильное. Если что-то изменится, ему сразу же позвонят. Он поблагодарил врача и повесил трубку. Сидел и смотрел прямо перед собой, погрузившись в раздумья. Думал о Еве Линд в палате интенсивной терапии, о своей бывшей, о ненависти к нему, которой до сих пор наполнена ее жизнь, о сыне, с которым выходил на связь, только когда что-то случалось.

Думал и об абсолютной, невыносимой тишине, которая составляла его жизнь. Что у него есть? Одно только одиночество, куда ни кинь. Бесцветные дни мертвым грузом висят на шее, и чем дальше, тем их больше, и веревка, на которой они подвешены, затягивается все туже, он едва может дышать.

А там он заснул, и во сне ему привиделась юность, когда жизнь была беззаботной и после каждой зимы, после долгих темных месяцев, наступало светлое лето, когда бояться нечего и беспокоиться не о чем. В те времена он был счастлив, и когда ему в нынешней жизни удавалось словно бы коснуться тех дней, его окутывал покой. И казалось ему, что все не так уж плохо.

Случалось такое, впрочем, очень и очень нечасто. И только если удавалось не вспомнить о том, как выскользнула рука.

Эрленд дернулся и проснулся – оказывается, уже какое-то время трезвонит мобильный, а с ним и домашний (одно из немногих технических устройств в его квартире) на потертом столе.

– Ты был прав, – сказала Элинборг, услышав его голос. – Ой, прости, я тебя разбудила? Ведь всего десять вечера.

Извиняется.

– Чего? Кто там прав? – переспросил Эрленд, не до конца проснувшись.

– Там был дом, у кустов.

– Каких еще кустов?

– Ну, смородиновых. Я про смородину на Ямном пригорке. Там в сороковые был дом, его снесли в восьмидесятом. Я попросила архивистов из мэрии позвонить мне, если они что-то найдут, ну так они, представляешь, весь вечер рылись у себя в архиве и таки нашли этот дом.

– И что это был за дом? – вяло поинтересовался Эрленд. – Жилой дом, конюшня, конура, гостиница, склад, сарай, гараж, что?

– Жилой дом, – сказала Элинборг. – Скорее всего, летний или что-то в этом роде.

– Чего?

– Летний домик!!!

– И когда он там стоял?

– С конца тридцатых годов.

– И кто был владелец?

– Его звали Беньямин. Беньямин Кнудсен. Торговец.

– И что?

– Он давно умер. Много лет назад.

8

В тот день жители домов к северу от Ямного пригорка по большей части занимались традиционными весенними работами, за каковыми их и застали Сигурд Оли и Элинборг. Ища, где бы поудобнее припарковаться, Сигурд Оли наблюдал, как одни подстригают кусты, другие опрыскивают зелень разной химией, третьи чинят заборчики, а четвертые седлают лошадей, собираясь отправиться на прогулку.

Погода безветренная, хорошая. Стрелка часов подошла к полудню. Сигурд Оли и Элинборг поговорили с несколькими домовладельцами, но не выяснили ничего путного, и постепенно добрались до улицы у самого подножия холма. Впрочем, коллеги никуда особенно не торопились, в такую-то погоду! Как хорошо не сидеть в офисе, а отправиться погулять за городом на солнышке, да подышать свежим воздухом, да поболтать с людьми, да полюбоваться, как те делают круглые глаза, услышав, что они из полиции. Подумать только, из полиции! Да в такую рань! Кое-кто из собеседников слышал про позавчерашние новости, кое для кого рассказ коллег оказался сюрпризом.

– Интересно, выживет она или же?.. – спросил Сигурд Оли, в очередной раз садясь в машину, чтобы переехать поближе к следующей группе домов. Они с Элинборг говорили про Еву Линд по пути на Ямный пригорок из города и то и дело возвращались к этой теме по ходу опроса соседей.

– Черт его знает, – пожала плечами Элинборг. – Думаю, никто не может точно сказать. Бедная девочка.

Тяжело вздохнула и добавила:

– Бедняга Эрленд.

– Хороша бедняжка! – горячо возразил Сигурд Оли. – Наркоманка, вот кто она такая! Залетела и все равно, хоть трава не расти, колет себе эту дрянь и пьянствует и в итоге убивает собственного ребенка! Не вижу повода жалеть таких людей. Вот не вижу, и все. Просто не понимаю, как такие люди вообще могут быть.

– Тебя никто не просит их жалеть, – сказала Элинборг.

– Да ну! Стоит кому-нибудь завести речь про этот народец, как только и слышишь, какие они «бедные-несчастные», «нивчемневиноватые-нивчемневиноватые». Лично я ничего другого…

Сигурд Оли запнулся.

– В общем, не понимаю, как их можно жалеть, и все тут, – повторил он. – Все эти люди – шлак, отбросы общества. И ничего другого. Ни на что не годные отбросы общества.

Элинборг устало вздохнула.

– Слушай, а вот давай про тебя поговорим. Вот как тебе живется, такому идеальному, образцу для подражания? Ты все время такой с иголочки одетый, чисто выбритый, вымытый-причесанный, и диплом-то у тебя из Америки, и ногти-то у тебя отполированные, и не о чем-то тебе беспокоиться в этом мире, кроме как о покупке новой модной одежды. Тебя от этого никогда не тошнит, скажи? Тебе с самим собой не скучно?

– Не-а, – отмахнулся Сигурд Оли.

– Нет, ну объясни ты мне разок, почему ты так решительно отказываешься попробовать войти в положение этих людей?

– Еще раз, это отбросы общества, ни на что не годные слюнтяи, и ты сама это прекрасно понимаешь. Да, Ева его дочь, ну и что с того? Она что, лучше других по этому поводу? Она такая же, как и весь этот человеческий мусор, сброд, который валяется под заборами да на тротуарах и только о том и думает, где бы еще ширнуться, а во всякие реабилитационные клиники да приюты обращается лишь затем, чтобы передохнуть немного, а потом снова пуститься во все тяжкие. И больше им ничего не нужно от жизни, только шататься по улицам, бездельничать и ширяться.

– А как у вас с Бергторой дела? – спросила Элинборг, отчаявшись переубедить коллегу и желая сменить тему.

– Все шикарненько, – сухо ответил Сигурд Оли и остановил машину.

Бергтора, кстати, решительно не желала оставить его в покое хоть на минуту. У нее было на уме одно – заниматься этим делом каждый божий день по сотне раз, утром, вечером и в обед, во всех мыслимых и немыслимых позах, во всех местах квартиры, включая кухню, ванную и кладовку, стоя, лежа и сидя. Нет, поначалу ему это еще ой как нравилось, но со временем он несколько подустал от столь частых и столь энергозатратных упражнений, и к нему в душу закралось подозрение, что все это неспроста. Чего-то она от него хочет. Ладно бы в предыдущие годы и месяцы их половая жизнь была какой-то скучной или бесцветной – наоборот! Но ее страсть в прежние времена никогда не полыхала таким ядерным пожаром, никогда она с такой силой к нему не ластилась. Они ни разу толком не обсуждали, а не завести ли им детей, хотя по-хорошему им об этом давно было пора поговорить. Все-таки уже не первый год живут вместе. Он знал, что Бергтора принимает противозачаточные, но никак не мог избавиться от мысли, что все-таки она хочет привязать его к себе покрепче, и не как-нибудь, а именно родив ребенка. Казалось бы, зачем, куда уж крепче, ведь она знает, что он от нее совершенно без ума и ни с какой другой женщиной жить не хочет. Но эти женщины, поди пойми, что у них на уме, какая там логика, говорил себе Сигурд Оли. Мужчине в этом нипочем не разобраться.

– Любопытно, почему это наши архивисты не нашли имен? Я имею в виду, тех, кто жил в нужном нам доме? Ведь мы точно знаем, что там кто-то жил, так почему же не записаны имена? – размышляла вслух Элинборг, выходя из машины.

– Это как раз неудивительно. В те времена с учетом был полнейший бардак. Во время и после войны в Рейкьявик привалила целая толпа народу со всей страны, и людей поначалу регистрировали где попало, ну просто для проформы, а уж только потом народ начинал искать, где жить по-человечески. Ну и плюс, поскольку их было так много, запись велась не слишком тщательно, да и потерять какие-то материалы статистики тоже могли. В общем, там какая-то проблема, сотрудник, с которым я говорил, сказал, что так сразу найти ничего не сможет, потребуется время.

– Но там точно кто-то жил.

– Может, этот кто-то жил там недолго. Или, как я сказал, жили они там, а зарегистрированы были по другому адресу, то есть сначала записались в одном месте, потом переехали сюда, а известить власти о смене адреса поленились. Легко вообразить, что они жили здесь, скажем, пару месяцев или лет, пока в городе было совсем тяжко с жильем, а потом, как военную базу закрыли, переехали в оставленные американцами бараки. Барачные жители, как тебе такое название?

– Человек, одетый в пиджак от «Бёрберри», другого придумать и не мог, – фыркнула Элинборг.

Хозяин дома встретил их у дверей. Пожилой, худощавый, ходит с некоторым трудом, седой, лысоватый. Одет в светло-голубую рубашку, довольно тонкую – просвечивает майка, – и серые бархатные штаны, на ногах новенькие теннисные кроссовки. Пригласил зайти; Элинборг не могла не отметить, сколько у него в доме барахла, и решила, наверное, он живет тут круглый год. Надо уточнить.

– Да, пожалуй, так оно и есть, – ответил хозяин и уселся в кресло, указав гостям на два других. – Построил дом лет сорок назад, а потом и переехал сюда окончательно и целиком, вот прямо сел в свою «Ладу», [28]28
  «Нива» в силу дешевизны была в свое время одним из самых популярных джипов в Исландии.


[Закрыть]погрузил в нее весь скарб и переехал, лет этак пять назад, если не изменяет память. А может, и все шесть. Знаете, когда стареешь, не отличаешь уже один год от другого. А жить в Рейкьявике я больше не хотел. Гнусный городишко сидел у меня прямо в печенках, вы не поверите…

– А скажите, вот здесь, на склоне, не было, случайно, дома? Скажем, летнего домика, притом его не обязательно использовали по назначению? – перебил старика Сигурд Оли, не желая слушать рассказы о золотых временах, когда уксус на халяву был слаще, а вода мокрее. – Как раз примерно сорок лет назад, когда вы начали строить свой?

– Летний домик, но летом в нем не жили? Не понимаю…

– Да, тут вроде был дом на этой стороне Ямного пригорка, – сказала Элинборг. – Построен за некоторое время до войны.

Она подошла к окну:

– Если он был, то вы должны были его видеть, вот прямо из окна гостиной.

– Гляди ты, а я ведь и в самом деле помню, был там дом, точно, и мало того что неокрашенный, так еще и недостроенный. Его давно снесли. Кабы его достроили, был бы преотличный летний домик, шикарный даже, куда как побольше моего, но дело не довели до конца, а пока я тут жил, он и вовсе пришел в негодность. Стены держались буквально на честном слове. Двери поотваливались, окна повыбивали. Я мимо него ходил частенько, рыбку ловить в Рябиновом озере. Только уж давно не хожу.

– И что же, там никто не жил? – поинтересовался Сигурд Оли.

– Нет, дом стоял пустой. В такой халупе жить было нельзя, он едва не разваливался.

– Значит, насколько вам известно, там никто не жил, – сказала Элинборг. – Или, может быть, вы помните людей, которые жили там до того?

– А почему вы спрашиваете про этот дом?

– Мы скелет нашли, там, на холме, – ответил Сигурд Оли. – Вы разве в новостях не видели?

– Скелет? Нет. От кого-то, кто жил в том доме?

– Этого мы не знаем. Мы как раз и пытаемся разобраться в истории этого дома и его жителей, – объяснила Элинборг. – Мы знаем, кто домом владел, но этот человек умер много лет назад, и списка жителей мы тоже пока не нашли. А может быть, вы помните еще военную базу, казармы, на другой стороне холма? На южной. Или, допустим, склад боеприпасов?

– О, казарм тут было пруд пруди, по всей округе стояли, – сказал старичок. – И британцы тут были, и янки. Я ничего такого особенного про них не помню, да я тогда и бывал тут нечасто. Только потом сюда приехал дом строить. Вам лучше с Робертом поговорить.

– С Робертом? – переспросила Элинборг.

– Он тут одним из первых построил себе летний домик, вот как раз под самым холмом. Только я не знаю, может, он помереть успел. Уже некоторое время живет в доме престарелых. Звать Роберт Сигурдссон. Если он еще жив, поговорите с ним.

Звонка на массивной дубовой двери не было, так что Эрленду пришлось стучать, надеясь, что в особняке его стук кто-нибудь расслышит. Домом, куда явился следователь, некогда владел лично Беньямин Кнудсен, в свое время – очень известный рейкьявикский предприниматель. Умер он в начале шестидесятых, оставив наследников, племянника и племянницу, те переехали в его особняк и прожили там до собственной смерти. В браке ни один из них не состоял, но у племянницы была внебрачная дочь. Она-то и жила в доме в настоящее время. Врач, не замужем, насколько Эрленд сумел выяснить. Занимает первый этаж, а второй сдает. Эрленд говорил с ней по телефону, и они условились встретиться около полудня.

Состояние Евы Линд не менялось. Он заглянул к дочери перед тем, как идти на работу, посидел рядом с ее кроватью некоторое время, наблюдая за приборами – на разных экранчиках показывались пульс, давление и так далее. Все в норме, включая электрокардиограмму. Дышать самостоятельно она не могла, с регулярными интервалами в палате раздавался свистящий звук легочного насоса. Покидая отделение интенсивной терапии, Эрленд перекинулся парой слов с врачом, тот сказал, что ничего нового сообщить не может. Эрленд спросил, может ли он чем-то помочь, врач ответил, что да, и посоветовал говорить с дочерью – чем больше, тем лучше. Ну и что ж, что она в коме, ей полезно слышать его голос. Да это и родственникам больных помогает в такой ситуации – побольше говорить. Так легче пережить случившееся. Ева Линд вовсе не умерла, совсем наоборот, так что ему следует помнить об этом и обращаться с ней, как будто она в сознании.

Прошло немного времени, и массивная дубовая дверь отворилась – на пороге стояла женщина, на вид около шестидесяти. Пожала гостю руку и назвалась Эльзой. Стройная, миловидная, слегка накрашена, коротко стриженные темные волосы на пробор, одета в джинсы и белую блузу. Ни колец, ни браслетов, ни ожерелий. Пригласила пройти в гостиную, предложила сесть. Ведет себя дружелюбно, но решительно, весьма уверена в себе.

– И что же, вы думаете, это за скелет? – спросила она, выслушав рассказ Эрленда.

– Мы пока представления не имеем, но, видимо, скелет как-то связан с домом, летним домиком, который некогда стоял неподалеку. Дом этот принадлежал вашему двоюродному деду, Беньямину. Он часто там бывал?

– Насколько я понимаю, никогда, – тяжело вздохнув, сказала она. – Это очень печальная история. Мама все рассказывала мне, какой дед был образцовый человек, какой удачливый бизнесмен, как он богател день ото дня, а потом… Потерял невесту. В один прекрасный день она бесследно исчезла. Просто взяла и исчезла. Хуже того, она была беременна.

Мысленному взору Эрленда немедленно предстала собственная дочь.

– И он затосковал, как теперь говорят, впал в депрессию. Перестал вести дела, забросил магазин и все прочее, и постепенно все его состояние растаяло, остался только этот дом. Умер в расцвете лет, можно сказать.

– При каких обстоятельствах исчезла его невеста?

– Народ говорил, она сгинула в море, – сказала Эльза. – Такие ходили слухи.

– У нее тоже была депрессия?

– Нет, такого про нее никогда не говорили.

– И тело так и не нашли?

– Нет. Она…

Эльза вдруг запнулась. Выражение лица изменилось, она словно бы угадала, куда клонит Эрленд, – и уставилась на него с недоумением, обидой и гневом одновременно. И заодно с видом оскорбленной невинности, даже покраснела.

– Что вы себе позволяете?! Да как вы смеете!

– О чем вы? – спросил Эрленд.

Удивительно, как лицо меняется в единый миг – только что была дружелюбна и вот уже видит во мне смертельного врага.

– Вы полагаете, это она! Это ее кости!

– Позвольте. Я не сказал ни слова. Я ничего не полагаю. Я впервые слышу об этой женщине. Мы представления не имеем, кому принадлежит найденный скелет. Совершенно преждевременно что-либо утверждать относительно обстоятельств, при которых этот скелет там оказался.

– А зачем вы тогда меня про нее расспрашиваете? Что вы такого знаете, чего я не знаю?

– Да ничего, разумеется, и что на вас нашло, в конце концов? – в недоумении ответил Эрленд. – Это вам самой пришло в голову, когда я рассказал про скелет. А я тут ни при чем. Но и то – ваш дед владел домом в двух шагах от места, где найден скелет. Вы мне говорите, что его невеста пропала. Так что ваша мысль совершенно естественная.

– Да вы с ума сошли! На что вы намекаете?!

– Да господь с вами, я ни на что не намекаю.

– Вы намекаете, что это он сделал! Что это Беньямин убил свою возлюбленную, и закопал ее, и никому не сказал за все эти годы и даже на смертном одре? Он, чья жизнь кончилась после ее исчезновения?

Эльза вскочила и стала ходить из угла в угол.

– Успокойтесь, пожалуйста, я ведь ничего не сказал, буквально ни слова, – в отчаянии взмолился Эрленд, думая, не допустил ли он и в самом деле какой бестактности. – Согласитесь, ведь я не сделал ровным счетом ни одного утверждения.

– Вы думаете, это она? Что это вы ее скелет нашли? Что это она?

– Да нет, конечно, – сказал Эрленд.

Это он просто так сказал, только чтобы успокоить истеричку. Черт его знает, чьи это кости, может, и правда той девушки, откуда я знаю. Но надо ее утихомирить, наверное, я все-таки как-то не так повел беседу. Она усмотрела намек, которого не было, и взбесилась, а жаль, мне нужна информация. Надо сменить тему.

– Скажите лучше, вы что-нибудь знаете про этот дом? Жил в нем, скажем, кто-нибудь лет этак пятьдесят – шестьдесят назад? Во время войны или чуть позднее. Наши архивисты никак не могут ничего найти.

– Боже мой, да как же вы смеете, – все кипятилась Эльза, не обращая внимания на вопросы гостя. – Что? Что вы сказали?

– Я спрашиваю, не знаете ли вы, не сдавал ли ваш двоюродный дед этот дом внаем, – пулеметной очередью выпалил Эрленд. – Во время войны в Рейкьявике был очень большой спрос на жилье, его не хватало, арендная плата подскочила до небес, и, возможно, ваш дед решил сдать этот дом кому-нибудь. А может, и продал вовсе. Вы ничего такого не слыхали?

– Да, мне говорили, что он сдавал этот домик, но кому, я не знаю, если вас это интересует. А вы меня простите, пожалуйста, я сорвалась. Просто это все… Что это все-таки за скелет? Целый скелет, говорите? Чей – мужчины, женщины, ребенка?

Так, кажется, чуть-чуть успокоилась. Вроде бы взяла себя в руки. Села обратно в кресло, смотрит на меня, в глазах вопрос.

– Судя по всему, скелет целиковый, но мы не раскопали его весь пока, – ответил Эрленд. – Скажите, ваш дед вел какие-либо записи, я имею в виду, деловые? Остались, быть может, бухгалтерские книги, какие-то бумаги?

– Еще как, подвал битком набит дедовским барахлом. Чего там только нет, ящики, коробки, шкафы – все набито его бумагами. Я не могла себя заставить все это выкинуть, а привести в порядок руки не доходили. Там внизу его письменный стол и архив. Может, кстати, вскоре у меня и появится время разобрать там все как следует.

Сказано с сожалением. Наверное, не очень-то она довольна своей текущей жизнью, в самом деле, пожилая женщина, одна-одинешенька в таком огромном доме, которому тоже почитай сто лет и который не она строила, а который ей достался в наследство. Эрленд огляделся. Может, и вся ее жизнь – не ее собственная, а досталась в наследство?

– Вы не будете против, если мы?..

– Да ради бога, копайтесь в подвале сколько вам угодно, – разрешила она и улыбнулась, думая о чем-то своем.

– У меня еще один вопрос возник, – сказал Эрленд, поднимаясь. – Вы не знаете, почему Беньямин решил сдавать домик? Дополнительный источник дохода? Едва ли таковой ему требовался в те времена – один этот дом, где вы живете, говорит, что денег у него было вдоволь. Потом, вы говорите, он забросил дела, но во время войны явно успел заработать достаточно, чтобы жить безбедно многие годы.

– Нет, я не думаю, что он сдавал жилье ради дохода.

– А зачем тогда?

– Мне кажется, его попросили. Когда во время войны в столицу потянулись толпы людей, им не хватало жилья, вы же сами говорили. И я думаю, он просто сжалился над кем-то и сдал этому кому-то дом.

– То есть, вероятно, он и вовсе не брал за дом платы?

– Не знаю. Нет, решительно не могу поверить, что вы думаете, будто это Беньямин…

Снова оборвала себя на полуслове, не может собственную мысль обратить в слова, так ей страшно.

– Я же сказал, я ничего не думаю, – повторил Эрленд и попробовал улыбнуться. – Мы только начали расследование, крайне непрофессионально было бы с моей стороны строить какие-то гипотезы на данной стадии.

– Я просто не верю, чтобы он…

– Оставим это. Скажите мне лучше вот что.

– Да?

– Есть ли у нее родственники?

– У кого?

– У невесты Беньямина. Кто-нибудь из ее родственников жив еще? Я бы хотел с ними поговорить.

– А ради чего? Зачем вам вообще заниматься этим делом? Я же говорю вам, он ничего плохого ей не сделал.

– Я вас прекрасно понял. Но сами посудите, скелет мы нашли? Нашли. Он куда-нибудь сам по себе денется? Нет, не денется. Значит, нужно выяснить, чей это скелет. И я, как следователь, обязан разыскать все возможные следы.

– У нее была сестра, по имени Бара. Можете попробовать поговорить с ней.

– А когда она пропала, девушка эта?

– В 1940 году, – сказала Эльза. – Весной. Мне говорили, был прекрасный весенний день…