Текст книги "Кровь и свет Галагара"
Автор книги: Аркадий Застырец
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Меня казнят?
– Тебя опустят в колодец Ог Мирга. Это равносильно… Нет, это хуже любой смерти. На глубине в полторы дюжины керпитов тебе предстоит медленно умирать, лежа на груде костей твоих предшественников, ибо никто из погребенных в этом каменном мешке не был поднят обратно на поверхность. Поверь, царевич, я сделал все возможное, чтобы спасти тебе жизнь. Но мои планы потерпели крушение. Признаюсь тебе, когда я поддакивал, выслушивая ваши речи о походе на Саркат, я думал о мире, я ждал, что твоя женитьба на крианской царевне вот-вот заставит великие царства сложить оружие, я даже тайно отправил двоих гонцов с радостной вестью в одно и в другое войска, но, увы, оба посланных канули без вести. Теперь царевна мертва. Война продолжается. Миргалия – в союзе с крианским царем. А наш царь – Гоц Фур. И он настаивает на том, что ты – его пленник, ибо он тебя захватил в честном бою, ибо ты находился в миргальской крепости и вместе со своими слугами склонял гарнизон к мятежу и переходу на сторону Цли. И этому есть свидетели. Да что там! Первый свидетель – я сам. Правда, мне и против себя пришлось бы показывать. Но царь уже выслушал мои объяснения, признал, что я лишь добросовестно заблуждался, и назначил меня своим советником… Ты слушаешь, царевич?
– Да… я слышал все, – с трудом подтвердил Ур Фта.
– Поверь, я несколько раз пытался склонить его к милосердному решению. Напоминал о примерах щедрого великодушия к пленным, не однажды проявленного его отцом, великим Ар Гоцем. Соблазнял его щедрым выкупом, который можно потребовать за тебя. Пытался встревожить его отмщением великого Син Ура, с коим тот не помедлит, если мы не сохраним тебе жизнь.
– Благодарю… ты получишь награду за хлопоты… когда я… взойду на престол.
Чтобы разобрать последние слова, Дац Дару пришлось склониться ухом к самым губам царевича, И когда он уловил их смысл, а вернее – полную бессмысленность, то решил, что царевич бредит и, быть может, бредил все время их разговора.
– Доспехи… должны быть со мной, – сказал Ур Фта чуть громче.
Нет, это не было бредом.
«Желание вполне разумное, – подумалось Дац Дару. – Ведь именно благодаря доспехам, если он наденет их на себя, позднее можно будет отличить от чужих костей его останки. Но, конечно, Гоц Фур воспротивится этому, и для того, чтобы выполнить последнюю просьбу царевича, придется действовать тайно, вопреки очевидной опасности».
– Я сделаю для тебя все, что смогу, – сказал он вслух. – И если мне это удастся, если доспехи и оружие будут с тобой, припомни мои слова: не гоже воину заживо гнить, когда в руках у него спасительная сталь. Прощай же, царевич! Я слышу, идут за тобой.
– Прощай… – прошептал царевич и погрузился в беспамятство.
***
Очнувшись вновь, он было подумал, что лежит на прежнем месте и после разговора с советником Дац Даром прошло лишь несколько лумов. Во всяком случае, в голове еще звенели его прощальные слова. Но стоило чуть пошевелиться, как под ним хрустнуло, затрещало – и в спину уткнулось что-то острое. Ур Фта мучительным усилием пытался припомнить последний разговор и принялся шарить целыми руками по своему телу и рядом с ним. Дац Дар что-то говорил о костях. Да, это и были кости. Он уразумел, что лежит на груде агарских костей, раздетый донага – только на рассеченном плече царевич нащупал большой липкий комок цинволевой корпии, набухшей кровью и гноем. Он со стоном повернулся на бок и, стиснув зубы, полз по костям, пока не наткнулся на мокрую каменную стену, скользкую и холодную. С громадным трудом, испытывая невыносимую боль, от плеча пронзавшую все тело, царевич пополз в противоположную сторону, медленно оттолкнув от себя мерзкую стену. Всей душой он мрачно предчувствовал, что вот-вот, и перед ним встанет новая преграда. Ведь кругом не было ни ветерка, тяжелый смрад стеснял дыхание, ни звука, кроме постукивания и хруста костей. Как вдруг рука его нашарила впереди что-то округлое, но более холодное, нежели то и дело попадавшиеся черепа. Шлем! Это был его шлем. И все доспехи здесь же рядом. И цохларан, и кинжал. И мешок из грубого цинволя, а в нем – одежда, кувшин и корсовые лепешки. И в тот же лум царевича пронзили давешние слова Дац Дара: «Тебя опустят в колодец Ог Мирга!»
Лежа на боку, он зубами вытащил габалевую пробку из кувшина и отхлебнул глоток оказавшейся в нем рабады. Славный, благородный Дац Дар, он выполнил обещание и спустил все это сюда, быть может, рискуя жизнью. Теперь в памяти, слово в слово, ясно всплывало все говоренное комендантом, нет, теперь уж царским советником. Нет больше Кин Лакка. Погибла прекрасная Шан Цот. Сбылось предсказание вещей сужицы! Спасенье? Да, возможно, царевна принесла и спасенье: ведь если бы не она, которую Дац Дар считал залогом грядущего мира, неизвестно, чем кончился бы их поход на Эсбу. Одно ясно: в крепость они так просто не вошли бы. Но какое значение все это имеет теперь? На беду, на беду взяли они ее из Сарката.
Припомнил царевич и это: «не гоже воину заживо гнить». «Славно сказано, – подумалось ему, и он невольно с нежностью погладил рукоятку и ножны кинжала. – Где-то Нодаль теперь? Добрался ли он до Фатара? Нодаль, Нодаль, на тебя теперь только надежда!» И осторожно откинувшись на спину, царевич через силу разжевал кусок лепешки.
***
А с Нодалем задолго до того приключилось. Почти беспрепятственно поднявшись берегом вверх по течению Таргара, он выехал к северному отрогу хребта Шо. Здесь не было высоких пиков, как в центральной части, но не было и ни одного перевала. Конечно, проще было бы пробираться через северный отрог, ближе к берегу Дымного моря. Там горы – не горы, больше, чем на уктас, подниматься бы не пришлось. Но верхом все равно не проехать, если, конечно, до самого моря не дотащишься. И Нодаль рассудил так: от северных перевалов путь к Фатару, а именно там он расчитывал застать цлиянское войско, пролегает через форлийские земли и дальше на юг через всю Пограничную степь. Даже если удастся раздобыть в Форлии хорошего гаварда, для чего необходимо будет, передвигаясь пешком, встретить хоть один военный отряд – а большинство форлийских военных отрядов наверняка стянуто к Фатару – но пусть даже удастся встретить какой-нибудь мало-мальский разъезд и все-таки раздобыть себе гаварда – потом, прорываясь к Фатару через Пограничную степь, очень даже возможно будет встретить отступающее на север крианское войско. Ведь недаром вещала говорящая сужица о предстоящей победе Син Ура под Фатаром! Конечно, Нодаль не боялся сразиться и с целым войском побитых криан. Но это отняло бы слишком много времени, а он торопился исполнить поручение царевича. И потому принял решение – двигаться напрямую, перевалив через горы в тех местах, где они достигают десятка уктасов над уровнем моря, от истоков Таргара к истокам Асиалы. Таким образом он расчитывал выиграть два, а то и три дня. И, наконец, он спустился бы с гор где-то между Айзуром и Стором, в том месте, откуда и до того, и до другого менее сотни атроров по редколесью, а до Фатара чуть больше. Разузнав, где именно находится Син Ур со своим войском и прямиком помчавшись туда на хорошем гаварде, полученном при помощи царевичева перстня, Нодаль мог бы выиграть еще день-два. План показался ему исполненным тсаарнского великолепия. И вот, гордый собой, как сказано уж, выехал он к северному отрогу величественного хребта Шо.
Нежное весеннее цветение уже кончилось, и лето вступило в свои права. Но оно в Галагаре еще короче весны – в каких-нибудь два-три дня деревья и кустарники накрывает волна буйной зелени. Долины зарастают летними травами до пояса высотой, повсюду вспыхивают летние цветы всех оттенков радуги. Но не успеешь оглянуться – как все это легкомысленное богатство стремительно подменяет своими тяжелыми, долго и основательно зреющими сокровищами мудрая царица в красном с золотом одеянии – долгая галагарская осень.
Но пока разыгралась самая краткая и, быть может, потому особенно желанная и любимая Нодалем пора.
Выехав на край луга, заросшего густыми травами и в изобилии украшенного цветами, многие из которых Нодаль даже не знал, как называть, он поглядел вперед и вверх, туда, где высились почти отвесные скалы и гаварду уже было не пройти. Недолго думая, витязь спешился и отвязал седельные сумки, набитые провиантом.
«На таком лугу, – решил он про себя, – зверь не пропадет, по крайней мере, первое время. А там, глядишь, его и отыщет какой-нибудь счастливчик. Пускай тогда забирает вместе со сбруей. Не тащить же мне в горы лишнюю тяжесть».
Взвалив сумки на плечо, он зашагал к скалам, отстоявшим теперь от него всего лишь на полатрора.
Нодаль быстро и ловко, как дикая цурка, вскарабкался на первую скалу, пособляя себе небольшим топором и парой простых кинжалов со стальными лезвиями отменной закалки. Не более полунимеха понадобилось ему, чтобы подняться на громадную высоту. Приближаясь к вершине, он уже подумывал с ликованием, что, пожалуй, ошибся в расчетах и пройдет через горы гораздо быстрее, чем предполагал, и, быть может, еще до темноты нога его ступит на цлиянскую землю. Но когда он добрался до маленькой округлой площадки, выше которой было только чистое небо, объятое пламенем полуденного солнца, и выпрямился, ступив на нее, в полный рост, – лицо его изрядно помрачнело. Слегка прищуриваясь от резких порывов свободного горнего ветра и прикрывая ладонью глаза от ослепительно-яркого света, Нодаль долго смотрел вдаль и не видел конца багровым скалистым грядам, разделенным узкими ущельями и сливавшимся у горизонта в сплошную шероховатую волну. Да, он и впрямь ошибся в расчетах, но только в противном смысле. И все оттого, что никогда прежде в здешнем краю не бывал. Но храбрый витязь с посохом не привык отступать. Ему и в голову не пришло спуститься обратно, отыскать своего гаварда и выбрать какую-нибудь дорогу полегче, хоть бы и через знакомый уже Сакларский перевал. Правда, до него отсюда было все триста атроров.
Нет, Нодаль спустился совсем в другую сторону и упрямо приступил к штурму багрово-каменного моря. Четырежды он спускался и четырежды поднимался вновь по этим проклятым скалам, походившим на стены какого-то заколдованного лабиринта, по которому, вполне может быть, блуждали кровожадные тени гигантских мацтиргов и кронгов. Блуждали и не находили выхода.
Стремясь выиграть время, Нодаль ни разу из первых четырех не спустился до самого дна ущелья. Он всякий раз, как только, ближе к основанию, стены достаточно сближались, взглядом выискивал напротив какой-нибудь куст, деревце или выступ и, перепрыгнув со скалы на скалу, вновь начинал подъем. Во время пятого спуска проделать этот фокус, достойный акробата на сарфоском мосту, ему не удалось. Вперед потому, что ущелье на сей раз было слишком широким, а скала напротив – слишком отвесной и голой. А еще и по той причине, что солнце коснулось гор на западе и, словно от этого, побагровело, еще когда Нодаль стоял на последней вершине. Спустившись с пятой скалы до половины, он с головой окунулся в сумерки и, глянув вниз, понял, что на дне ущелья теперь царит кромешная тьма. И он отважно двинулся ей навстречь, не ночевать же здесь, как птица на жерди. Наткнувшись на сухое искривленное деревце, Нодаль уразумел, что дно совсем уже близко, нащупал ствол деревца, срубил его одним ударом и сбросил вниз. Затем попалась еще пара мертвых стволов, выросших из одного корня. И их он отправил туда же, предвкушая, как затрещат они в жарком огне и рассеется ужасающий мрак, и разбегутся кровожадные тени.
Наконец он встал ногами на ровную, но не очень твердую и очень сырую почву. Под ногами струилась вода – и, склонившись, Нодаль нашел, что она – ледяная и доходит ему до щиколотки. В поисках сухого места, он быстро пересек ущелье, но тщетно. Зато наткнулся на срубленные свои деревца и попытался зажечь одно из них с помощью простого огнива. Куда там! Все в этом ущелье было насквозь пропитано какой-то удивительной безуханной сыростью. Ничто здесь не гнило, но все было мертво.
В сердцах отшвырнув упрямое деревце, Нодаль в четверть лума решил, что лучше ощупью вскарабкаться на скалу, привязать себя к первому попавшемуся кусту и спокойно уснуть, чем оставаться на этом струящемся льду. Он поднял глаза и попытался припомнить, откуда спустился, чтобы не подниматься вспять на ту же скалу. Как вдруг вдали замерцал огонек, очень похожий на огонек костра, только отчего-то был он синеватым, как звезда Вициял. Храбрый витязь не стал задаваться вопросом, кто это может сидеть у костра в столь неподходящем месте. Да и в самом деле, мало ли храбрецов в Галагаре, подобных ему! «Там сухо, там свет», – только и подумалось Нодалю, и он зашагал вдоль ущелья, выставив посох прямо перед собой.
И на кончике его знаменитого посоха повисает и обрывается седьмой урпран книги «Кровь и свет Галагара».
ВОСЬМОЙ УРПРАН
По мере того, как костер, неведомо кем разведенный среди мрачного ущелья, все приближался, ледяная вода в ногах отважного Нодаля все прибывала и прибывала. Ее мертвый беззвучный поток уже доходил ему до колен и ноги закоченели до бесчувствия, когда славный витязь с изумлением заметил, что до костра-то рукой подать и даже языки пламени различимы. Вот они рвутся кверху и с шипением извиваются, стриклям подобно, и нет в них ни тепла, ни той доброй силы, что влечет и утешает во мраке бредущего путника.
«Вот диво, – подумал Нодаль, – да не в воде же он полыхает!»
Но именно в воде горел себе, не угасая, нехороший костер, прямо из потока восходил, как бы им и питаясь, и синеватые отблески пламени, покачиваясь и дрожа, освещали премерзостную с виду фигуру. Всякий бы ужаснулся, взглянув не нее хоть раз, всякий, кроме того, кто в этот лум с посохом вышел из тьмы.
Храбрый Нодаль не дрогнул и медленным взором окинул стоящего за костром. То был неведомый воин в доспехах из вороненой стали. Шлем в виде черепа кронга укрывал его голову, венчая железную гору пластинчатого панциря. Оплечье, наручи и все остальное изгибом, шипами и гребнями делали его конечности подобными членам громадного индрига, подстерегающего добычу. Руки в кастетных перчатках покоились на длинной железной рукояти, другим концом скрывавшейся в ледяном потоке. Так что нельзя было сразу понять, секира то, палица или что иное.
– Пошел вон, жалкий бродяга! – взревел голос, глухой и бездушный, словно рычание в колодезном срубе. – Я, Страж Костра, говорю тебе: еще шаг – и за твою жизнь я не дам и сплющенной олы!
«Другой бы стал торговаться!» – невесело усмехнулся про себя Нодаль. Конечно, ноги его не слушались, из доспехов была на нем только легкая кольчуга да короткие наручи, скорее напоминавшие широкие браслеты, шлема – и вовсе как не бывало, да и не очень-то был ему нужен этот костер – ни тепла от него, ни душевной радости. Но чтобы Нодальвирхицуглигир Наухтердибуртиаль, которого посылают вон, повернулся и пошел туда, куда его посылают?! Кровь кинулась ему в лицо при этой чудовищной мысли. Никогда!
– Эй ты, мясо в железной бочке! – заорал он изо всех сил и сбросил с плеча свои сумки. – И как ты ее на себе таскаешь? Вылезай-ка, тогда и поговорим.
Вместо ответа раздался страшный рев, и тот, кто называл себя Стражем Костра, двинулся Нодалю навстречь, выдернув свое оружие из потока. И Нодаль увидел, что это гладкая шарообразная булава величиной с хорошую голову и противник его, поигрывая ею, шагает легко, будто и не навешено на нем дюжины-другой циалов железа.
С криком «Помогай, моя саора!» подняв над головой свой посох, витязь тоже подался вперед и сразу понял, что придется ему несладко. Передвигаться по колено в воде, да еще когда ног от холода не чуешь – это тебе не на ярмарке в Сарфо с девчонками динлиганту отплясывать!
Меж тем его противник, обманным движением заведя булаву влево, неожиданно крутанул ею над головой и ударил сверху. Прием этот в Тсаарнии называют «От сердца по уму». Нодаль едва успел отклониться – и гладкий шар булавы, не причинив вреда, скользнул по его бедру и ушел в воду, подняв сноп ледяных брызг, окативший витязя с головы до пят. Впрочем, пятки его до того уж были мокры. Отскочив шага на три и не выпуская Стража из виду, Нодаль с изумлением уставился на его булаву, выпорхнувшую из воды с прибавлением: только что бывший гладким шар густо оброс довольно длинными острыми шипами. И не давая Нодалю опомниться, снова взлетел и опустился способом «Култан падает с ветки». Нодаль присел и увернулся. Слева поднялся новый фонтан брызг. Резкая боль обожгла ему плечо. «Ничего себе шипы, – пронеслось в голове, – кольчугу рвут как тряпку цинволевую! Пора с этим кончать!» Он перехватил посох, собираясь ударить вперед способом «Гром на рассвете», но, кинув взгляд на булаву, глазам своим не поверил. Вынырнув из воды во второй раз, она превратилась в громадный шестопер с острыми как видрабовые листья лопастями. «Да что ж это у него за буздыхан окаянный!» – подумал витязь и из-за этого запоздал с ударом на четверть лума. Страж Костра атаковал способом «Скользящее веретено». Выставив защиту «Весло рассекает волну», Нодаль уже знал, что ему делать. Он мгновенно рассчитал направление, откинул вражий шестопер кверху влево от себя и нырнул под воду, прижимая посох к груди. Теперь настал черед растеряться для его противника. В жалких отсветах холодного пламени, да еще через прорези забрала и не имея возможности наклониться пониже, он не в силах был разглядеть какое-либо движение под темной водой и принялся бить куда попало, вздымая своим шестопером фонтаны ледяных брызг. Но этим он только помог своему недругу. Отчаянно работая локтями, Нодаль прополз по дну и, выскочив за спиной у Стража Костра, способом «Стальная пощечина» нанес ему такой сокрушительный удар, что у кого другого – голова бы вместе со шлемом на три керпита отскочила. А этот – просто зашатался и навзничь бухнулся в воду.
– То-то! – сказал Нодаль, отфыркиваясь. – Вдвоем купаться веселее!
Схватив поверженного за выгнутые крылья оплечья, он приподнял его над потоком и оттащил под скалу, туда, где в свете поганого костра можно было разглядеть его получше. Усадив и прислонив стальную громаду к скале, Нодаль выдернул из ножен свой волнистый кинжал, откинул уродливое забрало и вздрогнул. В мертвящем свете его изумленному взору открылось болезненно красивое лицо: нежная кожа, тонкие черные брови, прямой, чуть приплюснутый нос с изящно очерченными крупными ноздрями и губы, красные как кровь на снегу. Нодаль торопливо отщелкнул застежки и осторожно снял шлем. По вороненому оплечью рассыпались золотистые волны. Сомнения быть не могло. Сам того не ведая, он поднял свой посох на женщину, и она повержена в прах, а если быть точным – в воду.
Тут ресницы красавицы задрожали, и, с трудом приподняв веки, она поглядела в глаза своему победителю взором, исполненным боли и слез.
Не в силах выдержать его на себе, Нодаль со стоном отвернулся и кинулся искать свои сумки. И они нашлись в ледяном потоке на удивление быстро. По настоянию храброго витязя отхлебнув из его кувшина глоток рабады, красавица задохнулась, закашлялась и заговорила:
– О, мой могучий и прекрасный ликом избавитель! Своим великолепным ударом ты разрушил злые чары, тяготевшие надо мною семь долгих мучительных зим. За все это время от моей руки сложили головы в ледяном потоке две дюжины без одного юных и отважных витязей. И вот, наконец-то, пришел ты и теперь я спасена, если только тебе угодно будет сжалиться надо мной и довершить мое избавление.
«Вот оно как обернулось!» – с облегчением подумал Нодаль, а в голос поспешно произнес:
– Разве я в силах отказать тебе, дивная красавица? Повелевай, ибо и самая жизнь моя отныне принадлежит тебе!
– Прежде чем назовешь свое имя, поцелуй меня крепко в уста. Тогда холодный костер погаснет, ледяной поток обмелеет, и никогда уже не вернется ко мне отвратительное обличье беспощадного стража.
Сердце храброго витязя часто и сильно забилось. Он склонился над прекрасною девой и нежно прижал к ее устам свои – в долгом и упоительном поцелуе. А когда он не без труда прервал его, то с удивлением ощутил на языке неведомый пронзительно-кислый вкус и почувствовал, что сознание его оставляет. Но, прежде чем погрузиться в беспамятство, он успел еще раз взглянуть красавице в лицо и содрогнулся: глаза ее светились открытою злобой, а на губах играла омерзительная усмешка.
Об этом подвиге и трагической ошибке славного витязя с посохом сложены многие песни и записан возвышенным лиглагом величественный эрпарал в тысячу двести строк. Но мы не станем приводить здесь эти строки, чтобы не замедлять повествования, ибо славный витязь вовсе не погиб от вероломного поцелуя и его приключениям суждено было продолжаться к радости и доброй науке того, кто читает Книгу «Кровь и свет Галагара».
Не ведая, какое время – лум, нимех или несколько дней – пришлось ему пробыть без памяти, Нодаль открыл глаза и увидал склоненным над собой знакомое лицо красавицы из ущелья Ледяного Потока. И в тот же лум отчетливо припомнились ему все обстоятельства последнего приключения. Красавица улыбалась высокомерно, но не было у нее в глазах той торжествующей злобы, что давеча так поразила отважного витязя, загоревшись в отсветах холодного костра.
Теперь изумительная красота ее лика сверкала совсем по-иному, озаренная ровным немеркнущим светом, что разливался из невидимого источника под белокаменными сводами, оттачивая их жестокие, холодящие сердце изгибы. Ее золотистые волосы были убраны диадемой, составленной из крупных голубых лаэрагдов. Высокую грудь стягивал белоснежный латкатовый лиф, густо усыпанный отборными клакталами. А из-под груди ниспадала в пол прямыми, как стрелы, складками полупрозрачная чидьяровая юбка, чья легкая дымка не могла скрыть от стороннего глаза сладостно-уступчивых очертаний.
– Кто ты? Добрая рарава или безжалостная мерма? И что угодно тебе? Растоптать или вознести меня на волшебную высоту обладания тобою? – произнес Нодаль и, рванувшись вслед за отступившей красавицей, с удивлением обнаружил, что сидит, упираясь спиной и затылком в каменный столб, вкруг которого заведены и крепко связаны его руки. Кольчуги и оружия – как не бывало. Но одежда – в порядке, если не считать сырости, расплывшегося от плеча по рукаву рубахи кровавого пятна и разодранного до пояса ворота. Склонив голову на грудь, он вздрогнул и стиснул зубы: ко всему пропал и его талисман, его загадочная вещая саора.
– Какая тебе разница, кто я на самом деле? – сказала золотоволосая красавица и вскинула тонкие брови. – Ведь ты уже одарил меня страстным поцелуем и самую жизнь свою по доброй воле отдал мне во власть.
– То была всего лишь учтивая фраза. Не вкладывай в нее иного смысла, кроме обычной любезности!
– Ах вот, что! Так, значит, сомнения мои не напрасны, и хорошо, что здравый смысл удержал меня от падения.
– О каком падении ты говоришь?
– Как! Ведь я, повинуясь подсказке безумного сердца, собиралась одарить тебя своей красотой, без стыда отдать тебе на забаву свое искусное тело! С тобою, моим избавителем, намеревалась я разделить власть над тиолевым садом, собранным по всему Галагару и состоящим из ловких и прекрасных собою мастериц по части любовных клидлей! Счастье еще, что ты не пытаешься меня обмануть и честно признался в том, что твои слова – не более чем пустые скорлупки учтивого обращения!
Тут красавица звонко хлопнула в ладоши – и под белые своды плавною вереницей вошли дюжины две юных бизиэр. Перешептываясь и хихикая, прошли они перед глазами у витязя. И не было между ними схожих чертами. Любые две чем-нибудь разительно отличались друг от друга: цветом кожи, волос и бровей, разрезом глаз, цветом и яркостью уст, тем, что одна – о двух, а другая – о четырех руках, ростом, мягкостью и шириною плеч, величиной и округлостью бедер и прочим, чем-нибудь или всем сразу.
У Нодаля закружилась голова и, забыв о своем униженном положении, он вкрадчиво обратился к хозяйке этого цветника:
– О, дивноокая! Почему ты называешь сердце свое безумным? Ведь часто его подсказки настолько верны и полезны, что, кажется, ясно убеждают: сердце умнее ума.
– Ты полагаешь? – пропела красавица и, присев к витязю на колени, правую ручку запустила в его непокорные кудри, а левою принялась ласкать его богатырскую грудь.
– Что ж, я не стану спорить и вмиг подчинюсь воле своего сердца, но при одном непременном условии: ты тоже внемлешь тому, о чем тебя просит твое.
– Но какою ценой выполнимы его сокровенные просьбы? – вопросил Нодаль, сразу вспомнив, что связан, и, как мог, увернулся от нежностей своей притеснительницы.
– Ценою кровавой клятвы, – прошептала она ему в самое ухо, и этот шепот разбудил славного витязя, будто удар грома.
Он вспомнил о клятве в Бирцидовом саду, о том, куда направлялся, и уразумел, что едва не попался в ловушку.
– Я послушен своему сердцу, а сердце мое преисполнено верности уже данной клятве! – воскликнул отважный витязь.
Красавица сразу вскочила у него с колен и прогнала прочь своих бизиэр. А когда она обернулась, лицо ее было искажено уже знакомой ему отвратительной злобой.
– Упрямый глупец! – крикнула она не своим голосом. – Надо полагать, уж если тебя не соблазнишь, то не запугаешь и подавно?
– Справедливые слова, – спокойно сказал Нодаль. – Но соблазнять ты меня будешь теперь или запугивать – прикажи прежде руки развязать. Я тебя и пальцем не трону, верь моему слову.
– Да ты что, и впрямь вообразил, что перед тобой беззащитное существо? – расхохоталась красавица и, высоко задрав чидьяровый подол, широко расставив колени и вскинув подбородок, уселась в высокое кресло из цельного видраба, заваленное блестящими таранчовыми подушками.
– Я тебе не ласковая красотка, я – всесильный дварт, наследник Великой Мокморы и подлинный властелин всего Галагара! Имя мое гремит от гор до гор и от моря до моря, внушая трепет и благоговение самым отчаянным смельчакам. Трепещи и ты, храбрый витязь, трепещи и не опасайся, что это повредит твоей славе, ибо имя мое – Ра Он!
При этих словах волосы с сияющей диадемой, прекрасное лицо, нежная кожа вместе с изысканным одеянием – словом, все обличье мнимой красавицы потемнело и, словно смола мубигала, нагретая в пламени, оплывая, шипя и пузырясь, потекло вниз, к ногам Ра Она, и бесследно исчезло, обнажив его настоящий вид. Был он в том же одеянии, в каком накануне явился в шатер Цфанк Шана: желтая с красным горская шапочка из свори, короткий сигон, высокие тарилановые сапоги с отворотами и простой кинжал на боку. Злокозненный дварт поднялся со своего кресла и взглянул на славного Нодаля вниз с невозмутимым презрением.
– Если бы ты действительно был всесильным двартом, – не растерялся тот, – то не стал бы в страхе перед честным агаром привязывать его за руки к каменному столбу.
– Как тебе в голову-то пришло? – фыркнув, сказал Ра Он. – Чтобы я стал возиться с веревками из страха перед таким мозгляком? Да ты привязан к столбу собственным воображением! Страх сковал тебе руки!
Нодаль рванулся и с удивлением обнаружил что он и впрямь свободен и ничто не мешает ему подняться и размять ноги. Не веря собственным глазам, он повернул перед ними свои запястья, и не обнаружил на них никакого следа от веревок или оков. Затем он храбро посмотрел в лицо чернородному дварту и громко сказал:
– Ты связал меня при помощи чар, а теперь пытаешься вызвать страх и растерянность, которым – ты знаешь прекрасно – вовек не свить гнезда в моем сердце!
– Красиво говоришь, агар, – ответил Ра Он и вновь опустился в кресло. – Отчего ты не хочешь послужить мне, всесильному дварту? Ведь я нуждаюсь в таких храбрецах.
– Я поклялся служить верой и правдой наследнику цлиянского престола до тех пор…
– До тех пор, пока он не смешает с грязью несчастного Ра Она? – усмехнулся злокозненный дварт. – Ладно, не отвечай. Это мы еще посмотрим, кто из нас счастливчик. А скажи-ка мне лучше, Нодальвирхицуглигир… Ведь таково твое имя? Скажи-ка мне, какая такая сила или корысть заставляет тебя служить слепому царевичу?
– Ты вряд ли уразумеешь, зловредный дварт, – прямодушно ответил Нодаль. – Я служу ему, оттого что Ур Фта мне дорог, оттого что я полюбил его.
– Полюбил, как любят мальчиков в Зимзире? Вполне понимаю.
– Страсть, о которой ты говоришь, никогда меня не увлекала. Нет, не о том вовсе речь. Я полюбил царевича всей душою, как друга, как брата. И готов пожертвовать собственной жизнью, лишь бы он достиг исполнения желаний, лишь бы ему не в чем было меня упрекнуть.
– Слыхал я о бескорыстной любви и о готовности к жертвам на благо другого. Слыхал и полагаю, что эта чепуха произрастает в агарских головах от праздности и сытой жизни. Иначе говоря, со скуки! Так вот, теперь я на твоем месте постарался бы слушать внимательней. Бедный Нодаль, твоя бескорыстная любовь терпит крушение по причине отсутствия возлюбленного предмета. Вчера на закате мой верный слуга по имени Цул Гат вложил в нежные ручки царевны Шан Цот самострел, из которого она по моему велению на лету подстрелила Кин Лакка, крылатого прихвостня твоего царевича. Заметь, агар, как я откровенен с тобой. И продолжим. Сверзиться с небес вместе со своей хитроумной свирелью и со стрелой в сердце глупому форлу пришлось как раз во время поединка Ур Фты с тем самым Гоц Фуром, у коего вы по собственной глупости неизвестно зачем украли невесту и коему я вовремя об этом злодействе сообщил. И как только царевич лишился своего помощника в небесах, Гоц Фур в справедливом гневе нанес ему жестокую рану. Правда, он благородно не стал добивать своего соперника на месте поединка. Я предвидел такой оборот и приказал моему верному Цул Гату уничтожить крианскую царевну. Что он и выполнил в точности, кажется, перерезав ей горло. Благодаря этому несложному фокусу царевич Ур Фта из зятя крианского властелина превратился во вражеского лазутчика, и Гоц Фур, которого миргальцы признали своим царем, приказал им спустить своего соперника, истекающего кровью и раздетого донага в колодец Ог Мирга, прелестное местечко глубиной в полтора уктаса, где он и догнивает теперь, удобно расположившись на груде агарских костей.
– Это ложь! Ты непрестанно лжешь и притворяешься! – взорвался Нодаль.
– Ты знаешь, что это правда. Прислушайся к своему сердцу. Да и стал бы я разве лгать с такими подробностями? – спокойно продолжал Ра Он. – Или ты думаешь, мне нет больше дела, как только сидеть и сочинять истории в духе скучнейших цлиянских эрпаралов? Нет уж, поверь мне, бедный влюбленный витязь, все в точности так и есть, как я тебе говорю. И у тебя, бескорыстного ревнителя чужого блага, может существенно поубавиться хлопот, если ты, конечно, по-прежнему будешь упрямиться и не согласишься послужить мне. Подумай, мертвецы ведь не могут потребовать от тебя верности клятве. Да и к чему это им?
