Текст книги "Корни в земле"
Автор книги: Аркадий Аверченко
Жанр:
Юмористическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Аркадий Аверченко
Корни в земле
Толстый человек, отдуваясь и тяжело дыша, утирал громадный лбище громадным клетчатым платком и, делая после каждого слова антракт, в виде глубокой передышки, говорил:
– Это (передышка) как же (передышка) будет (передышка) теперича?
– А что? – недоуменно поднял я голову.
– Значит, это выходит, что жить не по-хорошему нужно, не в браке, а в разврате – да? В гнусности – да?
– Именно?
– Раз свадьбы не сделаешь – что ж оно выйдет? Ясное дело.
– Какой свадьбы?
– Какая бывает. Между двумя.
– Которыми?
– Вообще. Барышня, скажем, и кавалер.
– Ну?
– Между ими, говорю.
– Так кто ж им мешает жениться?
– Без свадьбы-то?
– Со свадьбой!
Толстяк охнул и, как кит, выпустил из ноздри струю воздуха, поколебавшую гардину на окне.
– Где-же это вы, скажите на милость, свадьбу теперь увидите?
– А что? Пост?
– Тоже вы скажете – пост. Пост дело проходячее: пост ни при чем.
– А что не проходячее?
– Читали, что всякое питье хотят уничтожить?
– Читал. Прекрасная мысль.
– Умники вы!.. Новомодные танцоры. Шаркуны, трам-блям… Вот и выдумываете бо-зна-что!
– Однако, при чем тут свадьба?
– О, Господи-ж! Да какая христианская душа без выпивки свадьбу справит? Ведь куры ж засмеют. Господи, Господи!
– Какой вздор. Обряд бракосочетания не требует выпивки.
– Так-с. Вы по-умному все, по-балетному рассуждаете. А дозвольте вас спросить: вернумшись?
– Что такое – вернумшись?
– Вернумшись с этого бракосочетания, как вы выражаетесь, что они должны делать?
– Молодые?
– Да-с. И молодые, и старые.
– Чай пить.
– Это на свадьбе-то?! Да пригласи меня человек на такую свадьбу – я и ему и его невесте всю прическу чаем ошпарю!
– Пусть не приглашает.
– Это меня-то? Дядю-то? Кто его после такого поступка лечить будет?
– Однако, согласитесь сами, что таким образом для вашего племянника создается безвыходное положение.
– То-есть для племянницы. И верно, что безвыходное. Где уж тут замуж выходить при этом самом! Позорь один, смехота.
– Не понимаю, почему. Будто все дело в выпивке.
– Ну, вот и говори с ним. Свадьба это али нет?
– Свадьба.
– Музыка должна быть? Туши она должна играть? Под какой же дьявол она будет играть туши, ежели выпить нечего? За мое-то здоровье, за дядюшкино, должны пить или, может быть, скажете – не должны? За молодых должны пить или не должны? Керосин пить будут, клюквенный сироп? Молодым должны кричать горько! или не должны? А где ж тут горько? От чего? От чего?! Ora моржовой воды?!!
– Что это за моржовая вода?
– Лечебная. С пузыречками. Орел на этикетке.
– Боржом!
– Это все едино. Пить я его не буду…
– Ну, и что же?
– Так вот, при таких обстоятельствах, я вас спрашиваю, что это получится: свадьба или похороны? Чем молодые потом такой день вспомнят? Похороны? Да теперь и похороны тоже… Доведись на меня – никогда бы я при таких делах не похоронился.
– Похоронят! И спрашивать не будут.
– Разве что. А только вот уж всякий на таких похоронах скажет: Собаке собачья смерть. И действительно!
Он всплакнул в платок, высморкался и обратил на меня маленькие покрасневшие глаза.
– Простите вы меня, сырой я. Так вот вам какие похороны. Певчие без водки злые, как собаки, петь будут безо всякой чувственности, поминальщики за блинами, за пирогами не поплачут, как раньше, а еще по трезвому делу так ругнут, так обложат покойничка, что он, как шашлык на шампуре, завертится в гробу. А детки!.. Эти, ангелочки малые…
Он снова полузаплакал в платок, полувысморкался.
– Детки, говорю я… Так некрещеными им, значит, и ходить? Ни нашим, ни вашим, да?
– Ну, уж крестины, простите…
– Нет, это уж вы мне простите! Не желаю я вам прощать – лучше уж вы мне простите! Это какие же такие крестины должны получиться, когда за здоровье младенца, за евонную мамыньку, за крестных – так уж и не выпьет никто?! Это вы как понимаете? Да ведь после таких крестин младенец и лапки кверху задерет.
Я засмеялся.
– Выживет.
– Выживет? Почему выживет? Потому что пусть лучше некрещеным бегает, чем…
Очевидно, глаза его устроились в свое время на сыром, болотистом месте. При легоньком нажатии платка в этих двух кочках проступала обильная вода.
Высморкавшись особенно щеголевато и громко, он сказал с грустной мечтательностью:
– Ну, конечно, что же это за жизнь. Так и будут ходить – некрещеные, невенчаные, непогребеные… И помирать скверно и жить не сладко.
И вдруг, вспомнив что-то, с новой энергией застонал толстяк:
– А праздники!! А Рождество и Пасха?! Пришел ко мне, скажем, Семен Афанасьич. Драсьте – драсьте. Понравилась ли вам заутреня? Пожалуйте к столу. Крякнет Семен Афанасьич, потрет руки, пригладит усы, подойдет к столу… (он всхлипнул), подойдет это он к столу – ветчина тут, поросеночек, колбаса жареная, птички разные разрумяненные… И что же! Все это по столу стелется, все это низко, простите! А где же вершины духа человеческого? Где же эти пирамиды, обелиски, радующие взоры и уста! Как же может Семен Афанасьич съест поросеночка? Как ему в глотку полезет жареная колбаса? Как у него подымется рука золотистенький грибок в рот отправить? Да не сделает же этого Семен Афанасьич! Не такой это он человек. Выронит вилку, шваркнет хлебцем, уже заранее для первой рюмки приготовленным – в поросенка, плюнет на стол и уйдет. Это Рождество, по-вашему? Это Пасха? Это колокольный звон или ваше трам-блям?!! Нечистый возрадуется – и горько восплачем мы! Да я в такой праздник сейчас же работать, как в буденный день, пойду. Знаете вы это? Что мне такой праздник? Да вам самим лучше меня занять работой в такой праздник, а то ведь я на людей бросаться буду, кусаться буду, землю ногами рыть!! Ведь раньше, вы подумайте, что было: с утра собираешься, чтобы пить, потом пьешь, потом опохмеляешься, тошнит, значит, тебя, голова болит – ан, смотришь, день и прошел. А нынче что я буду делать? Пойду да Семену Афанасьевичу стекла и побью.
– Это зачем-же? – удивился я такому странному заключению.
– А с досады. Двадцать лет мы с ним вместе пьем – так это как вынести? Да уж что там о праздниках говорить… А будни! А моя работа?! – подрядами я занимаюсь. Как же я с нужным человеком дело сварганю, как я его удоблетворю – лимонным сюропом или голланцким какаом? На голову он мне выльет сюроп. Да ну вас!!! – вдруг махнул он рукой. – Пойду. Доведете вы меня когда-нибудь до кондрашки…
Ушел, не забыв надавить красным платком свои водоточащия кочки…
* * *
Вчера этот толстяк явился ко мне, размахивая огромной простыней петроградской газеты.
– Сдаетесь? – улыбнулся я.
– Это как же-с?
– А что же это вы белым флагом размахались?
Он был светел. Сиял.
– Нет, уж пусть кто другой сдается. А мы еще повоюем.
– С чего это так возсияли?
– А вот. Видали? (ткнул в газету пальцем, похожим на старую морковь). Сказано, что в скором времени открывается продажа водки для технических целей!!!
– Так ведь для технических же?
Он призадумался, немного обеспокоенный.
– А это что-же, по-вашему, обозначает?
– Значит, не для питья.
– А куда ж ее?
– Ну, там… для научных препаратов, для парфюмерии, для лекарств.
– Толкуйте! Тогда бы о спирте говорилось, а тут ясно сказано: водка. Я не хотел сдаться:
– Все-таки, для технических целей сказано. Я еще понимаю, если бы продавали крепкие виноградные… Тогда бы…
– Попались, батенька! Вон что дальше сказано: будет допущена продажа крепких виноградных вин для технических целей… Какие же это, простите, технические цели – для мадерцы, токайского или мартеля, три звездочки. Одна только техническая цель – купить бутылочку и высмоктать ее.
Я смутился.
– Да… Это что-то непонятное. Впрочем, если сказано: для технических целей, то, очевидно, зря никому из частных лиц продавать не будут.
Он прищурился.
– Так-с? А кому же будут?
– Очевидно, техникам.
– Так поздравляю вас! – захихикал он. – Отныне, значит, вся Россия техниками обрастет.
– Каким образом?
– Для водки-то? Да для водки любой человек таким техником сделается, что только руками разведете. Ну, прощайте! Бегу.
– Куда?
– А к другим техникам – новость сообщить. Эй, Глаша! Скажи технику Гавриле, чтобы подавал. Поеду к технику Семену Афанасьичу. Спасибо, Глаша! Воть тебе на технику полтинник!..