Текст книги "Кубарем по заграницам (сборник)"

Автор книги: Аркадий Аверченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)

– Дадут. Они же запретили русским показываться в Англии.

– …Понимаете: купила я свечу, а она вдруг оказывается с фитилем! Чуть я себе зуб не сломала!..

– Вы читали, баронесса, «Портрет Дориана Грея»?

– Чаво?

– Читали Оскара Уайльда?

– Мы неграмотные.

– …И поймал он, можете представить, на себе насекомую. С кулак величиной и весом в полтора фунта.

– Что же он?

– Натурально, зарезал, ощипал и в борщ. Наваристая, каналья.

– …Сплю я, сплю, вдруг слышу, что-то меня кусает… высекаю я огонь и что же! – оказывается, Иван Николаич за ногу. Уже чуть не пол-икры отъел! Убил я его, повернулся на другой бок, снова заснул.

III. Денежная гипертрофия

Крах семьи Дромадеровых

Существует такой афоризм:

«Семья – это государство в миниатюре».

И никогда этот афоризм не был так понятен и уместен, как в 1919 году.

* * *

В семье Дромадеровых сегодня торжественный день: после долгих совещаний с женой и домочадцами глава семьи решил выпустить собственную монетную единицу.

Долго толковал он с женой о монетном обращении, об эмиссионном праве, о золотом запасе, и, наконец, все эти государственные вопросы пришли к благополучному разрешению.

Тезисы финансовой стороны дела были выработаны такие:

I. Семья Дромадеровых для внешних сношений с другими семьями и учреждениями выпускает собственную монетную единицу.

II. Ввиду отсутствия металлов монетная единица будет бумажная.

Примечаниие: при изготовлении монеты надлежит принять все меры к тому, чтобы затруднить подделку монеты.

III. Для того, чтобы избежать перенасыщения рынка кредитными билетами семьи Дромадеровых, вводится эмиссионное право.

IV. О золотом запасе. Выпущенные кредитные билеты семьи Дромадеровых обеспечиваются всем достоянием госуд… т. е. семьи Дромадеровых, имеющей в своих кладовых два золотых массивных браслета, брошь, четыре кольца и двое золотых часов с золотой же массивной цепью.

V. Министром финансов назначается жена Дромадерова; ей же предоставляется право разрешения эмиссий.

* * *

Монетный двор был устроен на столе, в кабинете главы семьи.

Материалом для изготовления кредиток послужили три сотни когда-то заказанных и испорченных визитных карточек, на которых по недосмотру типографщика было напечатано:

«Николай Тетрович Дромадеров».

Сын Володька оттискивал на оборотной стороне карточек гуттаперчевые цифры «3 р.», «5 р.», «10 р.», отец ставил сбоку подпись, а гимназистка Леночка внизу приписывала:

– «Обеспечивается всем достоянием семьи Др.»

– «За подделку кредитных билетов виновные преследуются по закону».

– Морду буду бить, – свирепо пояснял отец семейства эту юридическую предпосылку. – Лучше бы ему, подлецу, и на свет не родиться. Ну-с, эмиссионное право на 2 тысчонки выполнили. Соня! Прячь в комод деньги и остаток материалов.

– Папочка, – попросил Володька. – Можно мне выпустить свои полтинничные боны? Так, рублей на пятьдесят?

– Еще чего! – рявкнул отец. – Я тебе покажу заводить государство в государстве!! Не сметь.

– Ну, слава богу, – вздохнула жена Соня. – Наконец-то у нас есть человеческие деньги. Коля, я возьму 29 рублей, схожу на рынок. А то у нас на кухне совсем сырья нет.

– Сырья одного мало, – возразил Дромадеров. – Его еще обработать надо. Потребуется топливо и рабочие руки.

– Так я возьму еще сто рублей. Куплю дров и найму кухарку.

– Только скорей, а то население голодает.

* * *

На бирже новая монетная единица была встречена очень благожелательно.

В зеленной лавке «дромадерки» сразу были приняты без споров сто за сто, а мясник даже предпочитал их керенкам, на которых были очень сомнительные водяные знаки.

– Верные деньги, – говорил он. – Это не то что советская дрянь, обеспеченная, как говорится, блохой на аркане. Опять же скворцовки я приму, и воропьяновки я приму, потому – и Скворцов господин, и Воропьянов господин – очень даже солидные финансовые заборщики. Их даже в казначействе принимают. А волосаток мне и даром не надо, потому что – это уж все знают – господин Волосатов сущий жулик и свое эмиссионное право превысил раз в десять! А золотого запаса у него разве только коронка на зубе.

На денежном рынке дромадерки заняли прочное положение: при котировке за них давали даже скворцовки с некоторым лажем, а волосатовки предлагали триста за сто дромадерок – и то не брали!

Жена Соня расширяла два раза эмиссионное право, рынок искал дромадерок, как араб ищет воду в знойной пустыне, сам Дромадеров стал уже искоса с вожделением поглядывать на международный рынок, допытываясь у всех встречных – почем вексельный курс на Лондон и Париж, – как вдруг…

Но тут мы должны предоставить слово самому Дромадерову… Только он своим энергичным стилем может изобразить весь тот ужас, всю ту катастрофу, которая постигла так хорошо налаженный монетно-финансовый аппарат:

– Сначала обратил я внимание, что у подлеца Володьки появились цветные карандаши, конфекты и даже серебряные часы-браслет… «Где взял, каналья?» – «Карандаши, говорит, товарищ подарил и конфекты тоже, а часы-браслет нашел»… Ну, нашел и нашел; ну, подарили и подарили… Ничего я себе такого не думал… Вдруг, слышу, говорят, Володька на бильярде сто рублей проиграл… «Где деньги взял?» – «Часы, говорит, продал». – «Врешь! Они у тебя на руке!» – «Это я, говорит, другие нашел»… Подозрительно, а? Стал я приглядываться к дромадеркам, которые мне изредка в руки попадали, – глядь, а на двух вместо «Тетрович» – «Петрович» напечатано.

Я к Володьке… «Ты анафема? Признавайся!!» В слезы. Покраснел как рак… «Я, говорит, папочка, только расширил эмиссионное право»… Ну, показал я ему это расширение права… До сих пор рука опухшая!..

– Чем же это все кончилось? – спрашивал сочувственный слушатель.

– Крахом! – отвечал несчастный отец, проливая слезы. – Кончилось тем, что теперь волосатовки идут выше: за одну волосатовку четыре дромадерки… Каково? Все финансовое хозяйство разрушил, подлый мальчишка!

Записки дикаря

Не так давно управляющий конторой той газеты, где я иногда писал фельетоны, отвел меня в сторону и сунул мне в руку целую пачку разноцветных бумажек разного фасона и формата.

– Что это? – слегка удивился я.

– Это вам.

– Зачем?!

– За то, что вы у нас пишете.

– Да что же я с этим буду делать?

– Берите. Такой у нас порядок.

– Какие смешные бумажки…

Чтобы не обижать симпатичного управляющего конторой, я сделал вид, что пачка этих странных обрезков раскрашенной бумаги очень меня обрадовала, отошел в сторону и стал рассматривать бумажку за бумажкой.

Были очень потрепанные, склеенные, но были и новенькие, от которых еще вкусно пахло типографской краской…

Одни кусочки чрезвычайно напоминали мне ярлычки на спичечной коробке, другие – наклейку на лимонадной бутылке, третьи – наклейку на нарзановой бутылке – даже орел был нарисован, – четвертые – очень походили на крап игральных карт.

Были и просто спокойные серые бумажки…

А одна бумажка, размером побольше других, даже понравилась мне: очень красиво на ней была изображена яркая – желтая с черным – георгиевская лента.

– Послушайте, – робко сказал я, приблизившись к управляющему, – нельзя ли мне обменять этот ярлычок от спичечной коробки на большую штучку с желтой ленточкой.

– Можно, – усмехнулся управляющий. – Только я у вас возьму за одну с ленточкой – 25 ярлычков.

«Ловкий какой, – подумал я, отходя. – 25 ярлычков! Штуки три я бы еще дал, а 25… Ищи других дураков!»

Я отобрал самые красивые кусочки с картинками и ярлыки – и сунул все это в карман, а узенькие маленькие ленточки были некрасивые – я их выбросил: улучил минуту, когда управляющий не смотрел на меня, и бросил в угол.

А то заметит еще, обидится…

* * *

Пришел я домой, вынул пачку подаренных мне бумажек и положил их в ящик письменного стола – в этом ящике у меня всякий дрязг валяется: кусочки обгорелого сургуча, приглашения на свадьбу с золотым обрезом и пуговицы от давно уже погибших брюк.

А вчера слышу, маленький сынишка соседки так раскапризничался, что сил нет – работать мешает.

Взял я часть полученной мною пачки, пошел к нему, стал его утешать:

– Погляди-ка, какая цаца: если не будешь плакать, я тебе подарю.

Подошла мать, посмотрела на нас, сказала небрежно:

– Вы ему этих засаленных бумажек не давайте – еще заразится, не дай Бог… Дайте ему лучше эту, с черно-желтой ленточкой.

– Пожалуйста. На тебе, Петя… Видишь, какая хорошая ленточка. И вот тебе еще две серенькие бумажечки с красными дядями. Видишь, какие хорошенькие мордочки в кружочке.

Заинтересованное дитя сразу затихло.

Вообще, детей можно купить всяким пустяком. Нужно только знать, как к ним подойти…

* * *

Вчера писал для одного знакомого рекомендательное письмо…

Он сидел тут же, ждал.

В перо попала волосинка и повезла, замазывая все закругления букв.

Я выругался, поискал глазами клочок бумажки, чтобы очистить перо, не нашел, выдвинул ящик стола, взял один ярлычок и стал обтирать перо.

И тут я с удивлением заметил, что на лице моего знакомого отразился ужас.

– Что вы делаете?! – крикнул он.

– Разве не видите? Обтираю.

– Чем? Да ведь это керенка!!

– Ну? Я не знал, что оно так называется.

– Да ведь это деньги!!!

– Что вы говорите? – ахнул я, искренно огорченный. – Неужели на эту бумажку можно купить костюм?

– Ну, положим, для костюма нужно таких штук пятьсот, шестьсот.

– Вот видите! Где же мне столько набрать… А башмаки можно купить?

– Штук двести нужно.

– То-то и оно. А у меня их и пятидесяти штук не наберется. Тут, впрочем, еще есть такие, с красными портретиками…

– Это украинки!..

– Что вы говорите! А эти вот, розово-лиловенькие, пестренькие…

– Ну да! Крымские двадцатипятирублевки. Только это фальшивые.

– Плохо сделана, что ли?

– М… м… да, если хотите. Ее у вас не примут.

– Выбросить, что ли?

– Придержите пока. Может быть, какой-нибудь дурак возьмет.

– А я давеча мальчишке дал поиграть такими вот. Одна была с ленточкой. Черная с желтым.

– И глупо сделали. Ведь вы на эти бумажечки можете чего-нибудь купить.

– А чего?

– Ну, я уж не знаю. Пойдите на базар и купите.

«Врет, поди», – недоверчиво подумал я.

Но – решил попробовать.

* * *

Как смешно!

Оказывается, действительно, за эти обрезочки кое-что дают.

Я пошел на базар, положил на прилавок одного ларька всю пачку и спросил:

– Что дадите за это?

Оказывается, дали:

1. Целого гуся.

2. Два десятка яиц.

3. Фунт масла.

Подумайте только: целый фунт масла!

А и бумажек-то этих было не больше четверти фунта.

Я схватил все завернутое мне – гуся, яйца и масло – и поспешно ушел, почти убежал, боясь, чтобы торговец не раздумал.

Вдруг да вернет.

Гусь оказался очень милым, сочным, да и из яиц добрая половина была свежая, съедобная.

Эге-ге…

Начинаю понимать смысл жизни…

Давно собирался покушать жареного поросенка. Завтра же пойду к управляющему конторой, попрошу: не даст ли он мне еще с полфунтика бумажек.

Узнал я также, что напрасно выбросил тогда узкие длинные ленточки: за четыре таких ленточки дают коробку спичек.

Это говорят:

– Купон.

А черт же его знал!

Купон – не купон.

По виду некрасивый.

Леденящая душу история

Эту историю рассказал мне один очень симпатичный человек.

– Видите, – сказал он мне, показывая в театре на сидящего в ложе полного блондина. – Видите этого господина? Инженер Пятеркин. Замечательно светлая личность! Я очень хотел поступить к нему на службу и, представьте себе, – никак, ну, никак – не могу!

– Что ж… не хочет он, что ли? – спросил я вяло, без любопытства, как спрашивают обыкновенно, предчувствуя впереди скучный безынтересный рассказ.

– Он-то не хочет? Да он спит и видит, чтобы меня к себе залучить!

– Значит, вы не хотите?

– Хочу! С руками и ногами готов пойти!

– Понимаю! Значит, дело у вас еще не открылось?

– На полном ходу дело!

– Догадался: вакансий нет?

– Есть! Как раз для меня!

– Жалование маленькое, что ли?

– Еще вчера он предлагал мне 20 тысяч в месяц!

– Да провалитесь вы! В чем же дело?! Он хочет, вы хотите, дело интересное, жалованье большое, а поступить не можете!

И тут, отведя меня в уголок за дверью, он рассказал мне одну из самых диких историй наших диких дней.

* * *

…Этот Пятеркин обо мне очень много наслышан. Как-то встречает меня:

– Поступайте ко мне на службу!

– К вам-то? Да с удовольствием. А какое жалование?

– Три тысячи в месяц.

– Пожалуй, подходит. Закончу дела на своей теперешней службе и через две недели к вам.

Закончил я дела, собрался к инженеру Пятеркину, узнала жена, одобрила. Потом спрашивает:

– А какое жалование?

– Три тысячи.

– С ума ты сошел? Не хватит!

– Постой… А я уже две недели тому назад покончил с ним.

– То было две недели тому назад, а то теперь! Тогда масло стоило 30 рублей фунт, а теперь 45, тогда ботинки стоили тысячу рублей, а теперь полторы. И все так… Пойди, измени условия!

Прихожу: рассказываю. Инженер Пятеркин, как я уже изволил вам докладывать, – светлая личность! Да, говорит, вы правы… За эти две недели жизнь поднялась в полтора раза. Хорошо. Будете вы у меня получать четыре с половиной тысячи!

Радостный, побежал я к жене. До того бежал, что вспотел, пронизало меня ветром, пришел домой и слег. Инфлюэнца.

Две недели провалялся. Встал, собираюсь к инженеру Пятеркину.

А жена опять:

– Постой! Как же ты будешь получать четыре с половиной тысячи, когда жизнь опять вздорожала на 35 процентов. Масло, что стоило 2 недели тому назад 45, – теперь 60, ботинки вместо полторы – две тысячи!

Пошел я к этой светлой личности – Пятеркину, рассказал.

С одного слова все понял человек!

– Верно, – говорит. – Ежели, – говорит, – по маслу равняться – цена вам шесть тысяч. Только подождите две недельки. Пока вы болели, я на ваше место взял на месяц временного человека. Дослужит он и уйдет. А вы на его место.

Подождал я две недели, собираюсь идти к Пятеркину.

Жена опять:

– А какое жалование?

– Шесть тысяч.

– Что ты, милый! Как же можно на шесть тысяч прожить, когда масло уже 120, ботинки – четыре тысячи…

Прихожу к этой буквально замечательной личности – Пятеркину, рассказываю…

– Верно, – говорит. – Если уж начали мы по маслу равняться и по ботинкам, так и будем продолжать. Значит, полагается вам 9 тысяч. Контракт на 3 года, как у нас установлено…

Тут меня и осенило.

– Позвольте! – говорю. – Ежели за это время каждый месяц цены на все увеличиваются вдвое, то как же я могу застыть на одном и том же жалованье? Ведь этак я месяца через три умру с голода.

До чего это была светлая личность – сказать даже не могу.

– Верно, – кричит, – совершенно бесспорно! Тогда мы, если вы хотите, сделаем расчет прогрессивный. Два месяца тому назад сколько стоило масло?

– 30 рублей.

– Месяц тому назад?

– 60.

– Теперь?

– Значит, 120.

– Ботинки?

– То же самое: тысяча – две тысячи – четыре тысячи…

– Так, – говорит, – теперь, когда мы математически установили вздорожание жизни в месяц ровно вдвое… (ох, и математик же был, шельма! Светлая голова! Недаром – инженер!)… то теперь мы, говорит, равняясь по маслу и ботинкам, исчислим математически и увеличение вашего жалования… Этот месяц вы получите 9 тысяч, второй – 18, третий – 36, четвертый – 72, пятый – 134, шестой – 288, седьмой – 576, восьмой… ну, будем для ровного счета считать – миллион в месяц. На девятый месяц – 2 миллиона, десятый – четыре, одиннадцатый – 8, двенадцатый – 16 миллионов…

Он погрузился в вычисления, потом оторвался, покрутил головой:

– Гм… да! Выходит, что к концу второго года вы получите ежемесячно 64 миллиарда, а к середине третьего года свыше четырех биллионов в месяц.

– Многовато, – задумчиво сказал я.

– Да, дело, пожалуй, этого не выдержит.

– И возиться с ними, с такой уймой деньжищ, тоже, знаете, затруднительно. Ведь эти четыре биллиона домой привезти – обоз нанимать придется!

– И верно! А сколько миллиардов один обоз будет стоить? Да помещение для хранения нужно… Сухое, железобетонное! Да страховка от пожара, да сторожа, да счетчики…

Говорю ж вам – светлая был голова инженер Пятеркин – все высчитал, даже сторожей не забыл!

Сидим мы, молчим оба – грустные-прегрустные.

– Что ж теперь делать? – спрашиваю. – Может, плюнуть пока на эти расчеты и поступить к вам тысяч на десять!.. А там видно будет.

– А контракт на 3 года? Ведь по уставу нашего общества мы без контракта не можем.

Вздохнул я. Ушел.

И так вот до сих пор хожу я к нему. Поговорим, поговорим и разойдемся.

И мне хочется служить, и ему страх как хочется, чтобы я поступил. И прошло уже с тех пор три недели. И масло уже 180, ботинки вчера жене купил – 7000, значит, наш расчет по маслу был верен, а поступить все не могу!..

Сойдемся оба и чуть не плачем.

* * *

Голова рассказчика уныло свисла на грудь.

– А я, собственно, не понимаю, – заметил я, – почему вам было не подписать контракт на эти 4 биллиона? Получали бы вы 4 биллиончика в месяц, а ботинки стоили бы тогда биллиончика три…

– Мы-то оба понимаем, но главное – перевозка! Да наем сухого железобетонного сарая, да сторожа, да счетчики, да кассиры… Инженер Пятеркин – светлейшая голова – он уже все высчитал!

Да… Страшные, леденящие кровь драмы совершаются около нас каждый день, а мы проходим себе мимо, как дураки, и ничего не замечаем…

IV. Спекуляция

Борцы

На первом организационном собрании «Общества русских граждан, соорганизовавшихся для борьбы со спекуляцией» («Обспек») инициатор организации Голендухин говорил:

– Господа! Не только административными мерами нужно бороться со спекуляцией! На помощь власти должны прийти сами граждане, должна прийти общественность! Посмотрите на Англию (и все посмотрели на Англию) – там однажды торговцы повысили цену на масло – всего два пиастра на фунт – и что же! Вся Англия встала на ноги, как один человек, – масло совершенно перестали покупать, всеобщее возмущение достигло такой степени, что…

– Простите… – поправил Охлопьев, – но в Англии пиастров нет. Там – пенни.

– Это все равно. Я сказал для примера. Обратите внимание на Германию (и все обратили внимание на Германию) – там на рынке фунт радия стоит…

– Я вас перебью, – сказал Охлопьев, – но радий на фунты не продается…

– Я хотел сказать – на пиастры…

– Пиастры – не мера веса…

– Все равно! Я хочу сказать: если мы сейчас повернемся в сторону России (и все сразу повернулись в сторону России), то… Что мы видим?!

– Ничего хорошего, – вздохнул Бабкин.

– Именно, вы это замечательно сказали: ничего хорошего. У нас царит самая безудержная спекуляция, и нет ей ни меры, ни предела!.. И все молчат, будто воды в рот набрали! Почему мы молчим! Будем бороться, будем кричать, разоблачать, бойкотировать!!

– Чего там разоблачать, – проворчал скептик Турпачев. – Сами хороши.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать о нашем же сочлене Гадюкине.

– Да, господа! Это наша язва, и мы ее должны вырвать с корнем. Я, господа, получил сведения, что наш сочлен Гадюкин, командированный нами за покупкой бумаги для воззваний, узнал, что на трех складах, которые он до того обошел, бумага стоила по 55 тысяч, а на четвертом складе с него спросили 41 тысячу… И он купил на этом складе 50 пудов и продал сейчас же в один из первых трех складов по 47 тысяч.

– Вот-те и поборолся со спекуляцией, – вздохнул Охлопьев.

– Ловко, – крякнул кто-то с некоторой даже как будто завистью.

– Именно что не ловко, раз попался.

– Внимание, господа! – продолжал Голендухин. – Я предлагаю пригвоздить поступок Гадюкина к позорным столбцам какой-нибудь видной влиятельной газеты, а самого его в нашей среде предать… этому самому…

– Чему?

– Ну, этому… Как его… остро… остра…

– Остракизму? – подсказал Охлопьев.

– Во-во! Самому острому кизму.

– Чему?

– Кизму. И самому острейшему.

– Позвольте: что такое кизм?

– Я хотел сказать – изгнание! Долой спекулянтов!

Встал Охлопьев.

– Господа! Конечно, мы должны бичевать спекулянтов, откуда бы они ни появлялись… Но вместе с тем мы должны и отдавать дань уважения тем коммерсантам, которые среди этого повального грабежа и разгильдяйства сохранили «душу живу». Я предлагаю послать приветствие оптовому торговцу Чунину, который, получив из заграницы большую партию сгущенного молока, продает его по 1100 р., в то время когда другие оптовики продают по 1500, и это при том условии, что сгущенное молоко еще подымется в цене!!

– А где он живет? – задумчиво спросил Бабкин.

– А вам зачем?

– Да так, зашел бы… поблагодарить. Отдать ему дань восхищения…

– Он живет: Соборная, 53, но дело не в этом…

Встал с места Турпачев.

– Предлагаю перерыв или вообще даже… Закрыть собрание…

– Почему?

– Да жарко… И вообще… Закрыть лучше. До завтра.

– Да! – сказали Грибов, Абрамович и Назанский. – Мы присоединяемся. Закрыть.

Большинством голосов постановили: закрыть.

* * *

У ворот дома Соборная, 53 столкнулись трое: Абрамович, Бабкин и Грибов.

– Вы чего тут?!

– А вы?

– Да хочу зайти просто… От имени общества принести благодарность Чунину, этому благородному пионеру, который на фоне всеобщего грабежа, сияя ярким светом…

– Бросьте. Все равно опоздали!

– Как… опоздал?

– Свинья этот Голендухин. А еще председатель! Инициатор…

– Неужели все скупил?

– До последней баночки. А? По 1100… А я-то и пообедать не успел, и извозчика гнал.

– Возмутительно!! В эти дни, когда общественность должна бороться… Где он сейчас?

– Только что за угол завернул. Еще догоните.

Из ворот вышел Турпачев.

– Господа! Я предлагаю не оставлять безнаказанным этого возмутительного проступка представителя общественности, в то время, когда наша Родина корчится в муках, когда уже брезжит слабый свет новой прекрасной России…

– Слушайте, Турпачев… А он по 1300 не уступил бы?

– Какое! Я по 1400 предлагал – смеется! Если мы, господа, обернем свои взоры к Англии…

Но никто уже не оборачивал своих взоров к Англии.

Стояли убитые.

Торговый дом «Петя Козырьков»

Мы уже стали забывать о тех трудностях, с которыми сопряжено добывание денег «до послезавтра».

В свое время – до революции, которая поставила все вверх ногами, – это было самое трудное, требующее большой сноровки искусство.

Подходил один знакомый к другому и, краснея и запинаясь, и желая провалиться сквозь землю, тихим, умирающим голосом спрашивал:

– Не можете ли вы одолжить мне пятьдесят рублей на две недели?

– Знаете что? – находчиво возражал капиталист. – Я лучше одолжу вам два рубля на пятьдесят недель.

Иногда ловили на ошеломляющей неожиданности:

– Послушай, – запыхавшись, подлетал один к другому, – нет ли у тебя двугривенного с дырочкой?

– Н-нет… – растерянно бормотал спрашиваемый. – В… вот – без дырочки есть.

– Ну черт с тобой, все равно, давай без дырочки! – И, выхватив у сбитого с толку простака серебряный двугривенный, исчезал с ним.

Были случаи и явно безнадежные:

– Что это у вас?.. Новая сторублевка? Вы знаете, моя жена еще таких не видела. Дайте, снесу покажу ей… Да вы не бойтесь – верну. Дня через три-четыре встретимся, и верну.

А вот случай, чрезвычайно умилительный по своей беспочвенности:

– Что это вы все в землю смотрите?

– А? Полтинник ищу.

– Обронили, что ли?

– Я? Нет. Но я думаю, может, кто другой обронил.

Ах, с каким трудом раньше давали взаймы. По свидетельству старинных летописцев (да позволено нам будет выразиться по-церковнославянски), это было «дело великого поту»…

Должник приступал к этой несложной операции, будто к операции собственного аппендицита, дрожа, заикаясь и спотыкаясь, заимодавец – с наглостью и развязностью необычайной, неслыханной – третировал несчастного en canaille [42] 42
  Как сволочь (как жулье) ( фр.).


[Закрыть], задавая ему ряд глупых вопросов и одаривая его попутно ни к черту негодными советами:

– А? Что? Да! Взаймы просите. Вы что же думаете, что у меня денежный завод, что ли? Нужно жить экономнее, молодой человек, сообразуясь с вашими средствами! Если бы я еще сам печатал деньги – тогда другое дело!.. А то ведь я их не печатаю, не правда ли? Чего вы там бормочете? А? Что? Ничего не понимаю!

Фу, какое было гадкое чувство!

* * *

А теперь у нас, в России, настал подлинный золотой век:

– А, что? Просите 7 тысяч? Да какой же это счет – 7 тысяч? Не буду же я ради вас менять в лавочке десятитысячную?! Или берите целиком десятитысячную, или подите к черту.

– Очень вам благодарен… Поверьте, что я на будущей неделе… сейчас же…

– Ладно, ладно, не отнимайте времени пустяками…

– Ей-богу, я как только получу от папы деньги…

– Да отстанете вы от меня или нет?.. Действительно, нашел о какой дряни разговаривать…

– Поверьте, что я никогда не забуду вашей… вашего…

– А, чтоб ты провалился! Не перестанешь приставать – выхвачу обратно бумажку и порву на кусочки!

– Однако… Такое одолжение… Так выручили…

Сразу видно, что это старозаветный, допотопный должник.

Новый возьмет и даже не почешется.

А если вся требуемая сумма – тысяча или две – так он это сделает мимоходом, будто, летя по своим делам, на чужой сапог сплюнул.

– Сколько стоят папиросы? Две тысячи? Сеня! Заплати, у меня нет мелких. Как-нибудь сочтемся, а не сочтемся – так тоже неважно!

И Сеня платит, и Сеня смеется, распялив рот, не менее весело, чем жизнерадостный курильщик.

* * *

Позвольте рассказать об операции, которую любой из читателей может проделать в любой день недели и которая тем не менее несет благосостояние на всю остальную жизнь…

Один ушибленный жизнью молодой человек, по имени Петя Козырьков, не имея ни гроша в кармане, лежал в своей убогой комнате на кровати и слушал через перегородку, как его честила квартирная хозяйка:

– И черт его знает, что это за человек? Другие, как люди: спекулируют, хлопочут, торгуют, миллионы в месяц зарабатывают, а этот!.. И знакомства есть всякие, и все… а черт его знает, какой неудалый! Слушайте, вы! Еще месяц я вас держу и кормлю, потому я вашу покойную маму знала, а через месяц со всеми бебехами вон к чертям свинячим! Вот мое такое благородное, честное слово…

А надо сказать, Петя не зря лежал: он дни и ночи обдумывал один проект.

Теперь же, услышав ультиматум, дарующий ему совершенно точно один месяц обеспеченной пищей и кровом жизни, Петя взвился на дыбы, как молодой конь, и, неся в уме уже выкристаллизованное решение, помчался на Нахимовский проспект.

Известно, что Нахимовский проспект – это все равно что Невский проспект: нет такого человека, который два-три раза в день не прошелся бы по нему.

И вот на этом свойстве Нахимовского построил Петя свою грандиозную задачу: стал у окна гастрономического магазина Ичаджика и Кефели, небрежно опершись о медный прут у витрины, и стал ждать…

Ровно через три минуты прошел первый знакомый…

– Афанасий Иванович! Сколько лет, сколько зим… Голубчик! У меня к вам просьба: дайте десять тысяч. Не захватил с собой бумажника, а нужно свечей купить.

– Да сделайте ваше такое одолжение… Пожалуйста. Что поделываете?..

– Так, кой-чего. Спасибо. Встречу, отдам.

– Ну какие глупости. Будьте здоровы. Почин, говорят, дороже денег.

Через полчаса у Пети было уже 70 тысяч, а через четыре часа 600.

Это была, правда, скучная работа, но Петя для развлечения варьировал ее детали: то ему нужно было купить не свечей, а винограду для именинницы, то «ему предлагали приобрести очень миленькое колечко за триста тысяч» и не хватало десяти.

Короче говоря, к шести часам вечера Петя встретил и задержал на минутку сто знакомых, что составляло по самой простой арифметике – миллион!

Пересчитал Петя добычу, сладко и облегченно вздохнул и помчался в кафе.

Уверенно подошел к одному занятому столику.

– Сгущенное молоко есть?

– Сколько надо?

– А почем?

– Оптом две тысячи.

– Пятьсот коробок.

– Ладно. Завтра утром на склад.

Свез Петя пятьсот коробок домой, сунул их под кровать, лег на кровать – и начался для него месяц самой сладкой жизни: дни и ночи лежал он на кровати, этот умный Петя, и чувствовал он, что в это самое время под ним совершается таинственный и чудный процесс постепенного, но верного обогащения его сгущенным швейцарским молоком, – не исследованный еще новыми экономистами процесс набухания и развития.

И ровно через месяц слез Петя с кровати, пошел в кафе и, усевшись за столик, громогласно сказал:

– Есть пятьсот банок сгущенного молока. Продаю. – Налетели, как саранча.

– Почем?

– А сколько дадите?

– По четыре!

– По шесть дайте.

– По пять!!

– Сделано.

Получил Петя два с половиной миллиона, расплатился с добросердечной хозяйкой, пошел на Нахимовский, стал на то же место и принялся ловить своих заимодавцев:

– Афанасий Иванович! Сколько лет, сколько зим. Что это я вас не видел давно? Там за мной должок… Вот, получите.

– Ну что за глупости. Стоит ли беспокоиться. Я, признаться, и забыл. Спасибо. Ну, что поделываете?

– Так, кой-чего. Александр Абрамович! Одну минутку. Здравствуйте… Там за мной должок.

– Ну, какой вздор. Спасибо. Что это за деньги, хе-хе. Одни слезы.

– Ну все-таки!

До вечера простоял у магазина Ичаджика и Кефели честный Петя, а на другой день купил на оставшийся миллион спичек и папирос, сунул их под кровать, сам лег на кровать, и так далее…

Если вы, читатель, ходите по Нахимовскому, а живя в Севастополе вы не можете избежать этого, вы должны заметить большой магазин, заваленный товарами, а над огромным окном – золоченая вывеска:

«Торговый дом «Петр Козырьков». Мануфактура и табачные изделия. Опт.»

Прогнившие насквозь

Зал ресторана. Пустынно. Только за одним из столиков сидят муж и жена, за другим столиком, поодаль от мужа и жены, – элегантный молодой господин.

У стены уныло, как осенняя муха, дремлет лакей.

Вот и вся рельефная карта, вот и вся диспозиция той местности, где должна произойти битва житейская.

Начинается тем, что муж бросает целый дождь сердитых взглядов то на жену, то на молодого человека.

Взгляды делаются все ревнивее, все яростнее.

Наконец, муж не выдерживает, вскакивает, надевает нервно перчатки и, скрестив руки, подходит к элегантному господину:

– Милостивый государь!!

– Милостивый государь? – хладнокровно приподымает одну бровь молодой господин.

– Я заметил, что вы смотрели на мою жену!

– Согласитесь сами, что я не могу вывинтить свои глаза и спрятать в карман. Надо же их куда-нибудь девать.

– Да! Но вы смотрите на нее особенным взглядом.

– Почем вы знаете – может быть, у меня все взгляды особенные.

– Вы на нее смотрели любовным взглядом!!

– Вы должны гордиться, что ваша жена может внушить такое серьезное чувство.

– Ах, так вы же еще и издеваетесь? В таком случае – вот вам!

Муж стаскивает перчатку и бешено бросает ее в лицо молодому господину.

– Что это значит?

– Я бросил вам перчатку! Вызываю вас к барьеру!

– О, сделайте одолжение! Я подымаю брошенную вами перчатку и принимаю ее.

– То есть как принимаете? Вы должны мне ее вернуть!

– Ничего подобного! Дуэльный кодекс Дурасова [43] 43
  …Кодекс Дурасова – речь идет о «Дуэльном кодексе», составленном русским историком В. Дурасовым на основе европейских дуэльных правил. Издан в 1908 г.


[Закрыть]гласит…

– Плевать я хотел на дурасовский кодекс, когда мои перчатки стоят 28 тысяч!!

– Вот эти вот перчатки?! Полноте!

– Вы считаете меня лжецом?