Текст книги "Тимур и его команда. Все произведения для детей"
Автор книги: Аркадий Гайдар
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
Нюрка:
– Это, наверное, пожар… Бежим… бежим… ребята!
Перескакивая через грядки, они мчатся к взрослым, бегущим к селу.
Опять поляна. Безмолвная толпа.
Голос наркома: «…Теперь, когда нападение на Советский Союз уже совершилось…»
Лицо полковника Александрова и Жени, которая смотрит в его лицо.
…Село.
Перед репродуктором в толпе колхозников стоят Тимур и Нюрка.
Голос наркома:
«…Советским правительством дан нашим войскам приказ – отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей Родины…»
Глаза Тимура становятся все шире и шире, и, не глядя, он прижимает к себе маленькую перепуганную Нюрку.
В музыке нарастающий гул самолетов, звук сигнальных труб. И могучий гром артиллерии.
Настольный календарь:
ВОСКРЕСЕНЬЕ. 22 ИЮНЯ 1941 ГОДА
На столе рядом с календарем лежат крепкие командирские пояс, ремни, полевая сумка и револьвер в кожаной кобуре.
Рука берется за пояс.
Полковник Александров (одергивая надетые ремни) старается говорить ясно, спокойно, что ему не совсем удается:
– Жаль, что нет Оли. Но ты скажи ей, что я ее люблю, помню. Ты скажи ей, что мы вернемся…
Женя (подсказывает полушепотом и как будто безучастно):
– Не скоро…
Полковник сжал губы, чуть опустил голову, но, тотчас подняв ее, медленно, как бы подыскивая слова, продолжает:
– Ты скажи ей, что она – дочь командира… И что вы не должны обо мне плакать. Слышишь? (Он трогает окаменевшую Женю за плечо.) Женя! Ты меня слышишь?
Женя (ровно, чтобы не сорваться):
– Слышу… (Пауза.) Мы… не будем… (И шепотом доканчивает.) Мы привыкли…
Женя отворачивается, плечи ее вздрагивают.
За окном резкий гудок машины.
У подъезда дачи стоит «ЗИС». В нем свободно только одно место, остальные заняты ожидающими полковника командирами.
Полковник берет Женю за руки и говорит ей совсем другим голосом, простым и взволнованным:
– Что мне тебе сказать еще, Женя? Вот я большой… уже седой. А я стою… смотрю… и что говорить, не знаю…
Женя хочет ответить, она мотает головой, машет руками и только потом бормочет:
– Ничего… ничего не говори, папа!.. Я все… все сама понимаю…
Она бросается к отцу…
Настольный календарь:
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 22 ИЮНЯ 1941 ГОДА
…Возле стола у окна стоит Женя. Слышен стук…
Распахивается дверь. Входит взволнованная Ольга и, остановившись у порога, в страхе спрашивает:
– Женя! Где папа?
Женя ничего не ответила.
Не поворачиваясь, молча, медленно она подняла руку… потом резко вниз, в сторону окна руку опустила.
Резкий переход на шумливо-взволнованную музыку.
Несутся навстречу один другому двое мальчишек…
Расстояние между ними уменьшается. Но, еще не добежав один до другого, как бы что-то вспомнив, они останавливаются; поворачиваются и в том же темпе мчатся назад в противоположные стороны.
Бежит один из этих мальчишек, столкнулся с другим мальчишкой.
Первый мальчишка (растерянно):
– Ну что?
Второй:
– Ну ничего!
Первый:
– Ты куда?
Второй:
– Я… не знаю.
Бегут рядом.
Выскакивают из-за поворота две девчонки.
Первая девчонка:
– Мальчики, погодите, и мы с вами!
Первый мальчишка (зло):
– С нами… с нами… Мы никуда сами…
Обгоняя их, по улице рысью промчались два кавалериста.
…Густая полоска кустарника разделяет две тропки. По одной шагает Гейка, по другой – Квакин.
В просвет между кустами они увидали один другого.
Сразу замедлили шаг.
Гейка (Квакину):
– Ты куда?
Квакин (обламывая веточку и небрежно ею обмахиваясь):
– Я? Гуляю… А ты?
Гейка хочет что-то сказать, но раздумал, потом махнул рукой и буркнул:
– Ну и гуляй своей… а я своей стороной!
Разошлись.
Сарай. Опущенные, провисшие провода. Возле сарая бестолково мечется несколько ребятишек.
Выглянули из-за забора сразу три головы. Увидав, что они не первые, нахохлились… И одна голова кричит сердито:
– Вы сюда зачем? Это не ваше место!
Пробирается кустами к сараю Квакин. С противоположной стороны пробирается кустами к сараю Гейка.
Столкнулись…
Гейка (Квакину):
– Гуляешь?
Квакин (сделав Гейке страшную гримасу):
– Гуляю.
Поворачивается и бежит к сараю…
За ним Гейка.
Поляна.
Увидав двух вожаков, бросились к ним навстречу мальчики.
Разом перепрыгнула через забор тройка. Подбегают еще мальчишки.
Квакин громко спрашивает:
– Где Тимур?
Чей-то голос:
– Нет Тимура!
Квакин смотрит на провисшие провода…
Он махнул одному из мальчишек рукою… Тот ловко взбирается ему на плечи, хватает руками и дергает за веревочные провода.
Звякнули где-то горлышки разбитых бутылок…
Машет впустую железная палка… Дружно звякнули жестянки.
На поляне уже много народу, но еще и еще подбегают ребята.
С заплаканным лицом, закрыв глаза, стоит у дерева Женя…
Шум, волнение, крики:
– Где Тимур, куда его черт носит?!
Вдруг шум смолкает.
Из-за кустов с тяпкой в руках выходит вернувшийся с работы Тимур. За ним Нюрка, Артем, Симаков, Коля Колокольчиков.
Раздается шум, свист, «ура» и крики:
– Да здравствует наша команда!
Гейка хватает за руку растерявшегося Тимура и хмуро говорит:
– Иди… иди… говори! Не ломайся!
У калитки дачи Александровых раздается команда:
– Взвод, стой!
С топорами, ломами, лопатами красноармейский взвод останавливается.
Лейтенант открывает калитку. Поднимается по ступенькам террасы. Что-то увидел. Замялся.
Опустив голову на руки, сидит у стола Ольга.
Лейтенант кашлянул. Ольга обернулась. Вскочила и, торопливо вытирая слезы, спросила:
– Вы к кому? Папа уже уехал…
Лейтенант (здороваясь):
– У меня к вам дело.
На поляне перед сараем много ребят; поодаль, наблюдая за ребятами, стоит несколько взрослых.
Придерживаясь рукой за круто приставленную к чердаку лестницу, взволнованный Тимур говорит:
– Что я могу вам сказать? Я не капитан, не командир… а такой же, как вы, мальчишка. Люди идут на фронт, и надо много работать… молотком, топором, лопатой, в лесу, в огороде, в поле. Была игра, но на нашей земле война – игра окончена…
Шум в толпе.
Тимур (звонко):
– Мальчишки и девчонки! Вот вы киваете головами, шумите: «Давай! Давай! Будем ворочать горы!» А пройдет три дня… (ропот) ну, три недели, три месяца – работа надоест, и выйдет, что мы не пионеры, а хвастуны и лодыри. (Ропот.) Мне говорить так горько, но лучше сказать сразу напрямик, чтобы потом никто не ныл и не хныкал. Давайте жить дружно!
Лица Квакина, Гейки, Жени.
Тимур:
– Нас много, а будет еще больше!
Резкий свист. Свистит Симаков. Люди оборачиваются.
В тени дерева стоит подошедший со всей своей компанией Фигура.
Тимур (командует):
– Отставить! Подходит подкрепление – «последний могикан», гроза садов и морковных огородов.
Тимур вытаскивает из кармана и развертывает старый флаг команды: пятиконечную звезду с опущенными вниз четырьмя лучами.
– И вот у нас уже целый пионерский отряд – и не одна, а три команды: Гейкин – весь поселок, у Квакина – лес и поле, а эти… (улыбнувшись и показывая на Фигуру) ночной патруль по охране покоя и общественного порядка!
Лицо Фигуры озадачено.
Треск. Как по волшебству, сдвигается с места целиком весь ветхий заборчик.
Теперь видно, что как он стоял, так его целиком выдернула из земли и, развертывая, отнесла в сторону шеренга красноармейцев.
Стоят лейтенант и Ольга. К ним бросаются ребята, Тимур, Женя.
Ольга (Тимуру):
– Свой штаб вы можете перенести к нам на террасу, а здесь, около сарая, будет стоять зенитная батарея.
На улице под деревьями стоят, одетые в чехлы, пушки.
Окно незнакомого дома. Квадрат стекла снаружи.
На стекле две пары рук быстро ставят «знак войны» – это узкие, скрещенные наискосок и еще раз перекрещенные через центр бумажные полосы для предохранения стекол от бомбежки.
Внутри комнаты ловко работают, оклеивая окна, Женя и Таня.
Одеты они по-рабочему просто, волосы туго завязаны косынками.
Еще две девочки режут на столе полосы бумаги.
Грудной ребенок, сидя на полу, ловит и дергает, играя, свесившиеся со стола полоски.
Женя погрозила ему пальцем.
Оклеив окно, девочки выбегают во двор.
Во дворе возле грядок много мальчишек с лопатами, ломами, топорами. Они сидят на досках, положенных на бугры свежевыкопанной глины.
Глубокая, идущая траверсами бомбозащитная щель.
Тимур с куском мела в руках стоит у забора. Тут же – его лопата. К нему подходит Коля Колокольчиков.
Тимур приказывает:
– Дай сигналы: «Внимание!», «Вижу врага», «Подать патроны».
Коля Колокольчиков поднимает согнутую правую руку ладонью вперед – пальцы на уровне головы, опускает правую руку. Левую вытянутую относит в сторону, опускает. Потом высоко, во всю длину, поднимает правую и крутит ею над головой.
Тимур (передавая мел):
– Хорошо! Напиши: «Вижу взвод».
Коля рисует.
Тимур:
– «Вижу роту с пулеметом и две пушки».
Коля к кресту прибавляет еще продольную черточку, потом менее уверенно ставит еще два знака.
Тимур, забирая мел, зачеркивает последний знак и говорит с усмешкой:
– Обедать будешь после. Пулемет на плане обозначается так. (Рисует.) А это у тебя не пулемет, а кашевар с походной кухней.
Гейка (поднимаясь, командует):
– Становись на работу!
Ребята хватают топоры, грабли и лопаты.
Один из них прыгает в узкую земляную траншею. Другие тянут доски, пилят и рубят крепежные стойки.
Женя (подходя к взявшему лопату Тимуру):
– Мы побежали. Мы пойдем к комсомолкам… шить мешки и брезентовые рукавицы. Там нас ждет Оля…
Тимур:
– Никуда вы не побежали. Собирай девчонок, идите на огороды!
Женя (жалобно):
– Но, Тима! Мы только недавно оттуда… Нас прогнали… Квакин нагнал туда столько народу, что председатель нам велел уходить обратно. Если не веришь (показывает в сторону улицы), спроси у Фигуры.
Тимур (строго):
– Не зови его больше Фигурой, зови Васькой.
Женя (улыбаясь):
– Есть Фигуру звать Васькой!
Улица.
Фигура и с ним еще несколько мальчишек несут ведро, мочальную кисть и свертки бумаги.
Не держась за руль, лихо прокатил мимо них щеголеватый, в брюках гольф, паренек-велосипедист.
Ребята останавливаются у забора.
Приклеивают белый лист: «Приказ штаба противовоздушной обороны № 1». Второй лист – лозунг.
ТЫЛ. ПОМОГАЙ ФРОНТУ ЗАЩИЩАТЬ РОДИНУ!
Полюбовавшись на свою работу, Фигура сухой тряпкой разглаживает бумагу.
Щеголеватый паренек соскочил с велосипеда и, расталкивая ребят, читает приказ.
Фигура (давая тычка пареньку):
– Кати, кати!.. Не для таких лодырей про эти дела писано…
Паренек обиженно попятился.
Поле. Очень много голов склонилось над грядами.
Раздается русская песня, но слова ее не все знают, и поэтому поющие часто повторяют одни и те же строки:
Эх ты, степь моя…
Степь широкая,
Степь широкая
Да раздольная…
Квакин, поднимая голову, говорит Симакову:
– Когда я был хулиганом, я совсем не знал, что полоть капусту – это тоже трудно…
Степь широкая,
Степь раздольная…
Квакин выпрямился и говорит задумчиво:
– Когда я буду красноармейцем, тогда я буду…
Симаков:
– Ну, и что ты тогда будешь?
Квакин (гордо):
– А вот увидишь, что я тогда буду!
Ночь. Дачный поселок точно вымер. Тявкает собака.
Шаги.
Силуэт патруля. Это какой-то комсомолец и Ольга.
Они с противогазами.
Чужая комната. Яркий электрический свет.
Старуха подходит и поправляет одеяло, закрывающее окно.
Рядом с окном этажерка. На ней спит кошка.
Старуха подходит к дивану, где спит возле игрушек малыш, берет его на руки и уносит.
Кошка на этажерке просыпается, открывает пасть и, потягиваясь, выпускает когти.
Ночь.
Идут Тимур, Фигура и еще четверо из ночного патруля.
Тимур прощается с Фигурой.
– Вася! Я на тебя надеюсь… Ты смотри, не того… чтобы все было как надо!
Фигура (хмуро).
– Капитан! У меня или уже как не надо, или уже все как надо. А на две стороны я никогда не работаю.
Разошлись.
Плывут светлячками затемненные фары.
Возле Фигуры бесшумно остановилась легковая машина. Открывается дверца, и виден силуэт головы человека. Человек спрашивает:
– Мальчики! Как проехать к штабу противовоздушной обороны?
Фигура (после паузы):
– Сначала скажи быстро, как зовут Ворошилова.
Человек, не запинаясь, отвечает:
– Климент Ефремович.
Фигура:
– Откуда он родом?
– Донецкий слесарь из Луганска.
Фигура:
– Первый поворот налево, второй переулок направо. Там вас остановят.
Машина отъезжает.
Голос из машины:
– Молодец! Ты хитер, парень!
Фигура (хмуро, своим ребятам):
– Пятнадцать лет все за хитрость ругали, а вот хоть один раз да похвалили!
Светлая комната.
Изогнувшись, прыгнула с этажерки кошка на закрывающее окно одеяло, вцепилась в него когтями и сорвала неплотно прибитый край.
Улица.
Узкий, но яркий луч света падает со второго этажа на патруль Фигуры.
Фигура бросается к дверям дома и стучит кулаками и ногами.
Другая комната.
Заснула старуха возле кровати ребенка.
Отчаянно колотят в дверь ребята.
Проворно по водосточной трубе, потом по карнизу лезет Фигура к освещенному окошку, добрался и громко стучит в переплет рамы.
Вдруг раздается зловещий вой сирены и паровозных гудков.
Это воздушная тревога.
Ребята шарахнулись внизу от двери.
Фигура сверху кричит:
– Вы куда? Лезь через забор! Пробирайся в дом с черного хода!
Ударила зенитная батарея.
Искаженное лицо Фигуры.
Он смотрит вниз, собираясь прыгнуть в темноту, но вот он выпрямляется и, придерживаясь раскинутыми руками за шероховатую стену, закрывает своей спиной узкую полоску света.
Удар!
Еще удар!!!
Прожектор…
Тени возле зенитки.
Женя проснулась. Вскочила. Надела на плечо противогаз.
Дрожащими руками схватила со стола и поцеловала фотографию отца, выбежала на улицу.
Удар!
Недалеко от входа в подвал-бомбоубежище, взявшись за руки, торопливо шагают цепочкой совсем маленькие ребятишки с няньками, очевидно из детского сада.
Один малыш тащит игрушечного слона и, задрав голову к небу, спотыкается.
Их встречают Ольга и дежурный комсомолец.
Из-за его спины выглядывает лицо Жени.
Ольга (заметив Женю):
– Женя, иди вниз. Здесь без тебя обойдутся.
Женя (хватает спотыкающегося малыша):
– Я сейчас, я только возьму вот этого!
(Берет малыша на руки.)
Гул приближающихся самолетов.
Удар.
Разрывы зениток.
Малыш (Жене, доверчиво):
– Это гром?
Женя:
– Да, это гром.
Опять удар и треск зенитного пулемета.
Малыш:
– Потом будет дождь?
Женя (пригнувшись и опасливо глянув на небо):
– Да, потом будет дождь.
Удар.
Длинная очередь из пулеметов.
Трассирующие пули в небе.
Малыш:
– А потом будет хорошая погода?
Женя, скрываясь за тяжелой дверью бомбоубежища, говорит торопливо:
– Да!.. Да!.. Потом будет очень хорошая погода.
Удар.
Стоит, заслоняя собой свет, Фигура.
Снизу, откуда-то из-под кустов, ему кричат:
– Васька! Скорее вниз прыгай! Что ты думаешь?
Фигура (злорадно):
Имел одной он думы власть,
Одну, но пламенную страсть!..
Трусы! А что скажет наш капитан? Я ему обещал, что все будет сделано как надо!
Бегут взрослые дружинники.
Влезают через окошко в дом, и с улицы видно, как гаснет свет. Выстрелы стихают.
Фигура прыгает вниз, в палисадник.
К нему подбегают товарищи.
На лице Фигуры полоска крови.
Один из мальчишек в страхе спрашивает:
– Ты что? Ты ранен?
Фигура (гордо):
– Да когда прыгал, зацепился щекой за бельевую веревку!
Возле террасы стоят лопаты, грабли, топоры, доски. По лестнице сбегает несколько мальчишек. Разобрали инструмент и убежали. На террасе возле Тимура – Гейка, Квакин, Колокольчиков, Женя, Фигура и другие мальчишки и девчонки.
Вошел почтальон и внес квадратный запакованный в картон сверток.
Он говорит Жене:
– Распишись. Тебе из города посылка. А твоей сестре письмо.
Женя (расписываясь и волнуясь):
– Что это такое? (Берет письмо.) Почему письмо от папы не мне, а только Ольге?
На столе стоит патефон.
Женя (закусив губу, чуть не плача):
– Папа!.. Он вспомнил… Зачем? Мне этого теперь ничего не нужно…
Сдерживая слезы, смотрит в окошко.
Тимур рассматривает патефонные пластинки.
Вдруг лицо его насторожилось.
Он подносит к глазам небольшую прозрачную пластинку.
Потом, загадочно глянув на Женю, он осторожно заводит патефон и ставит пластинку.
Коля Колокольчиков (шепотом):
– Тима!.. Не надо… Она (на Женю) от музыки заплачет.
Тимур отмахнулся от Коли и пускает пластинку.
Недоуменно смотрят на Тимура притихшие ребята.
Крутится пластинка.
Стоит лицом к окну Женя.
Вдруг раздается ровный, знакомый голос отца.
– Женя!
Мгновенно Женя оборачивается и, ухватившись за подоконник руками, замирает с широко открытыми глазами.
Крутится пластинка.
Голос отца:
– Когда ты услышишь эти мои слова, я буду уже на фронте. Дочурка, начался бой, равного которому еще на земле никогда не было… А может быть, больше никогда и не будет.
Лицо Жени.
Голос отца:
– Если тебе будет трудно, не плачь, не хнычь, не унывай. Помня, что тем, которые бьются сейчас за счастье и славу нашей Родины, за всех ее милых детей и за тебя, родную, еще труднее, что своей кровью и жизнью они вырывают у врага победу. И враг будет разбит, разгромлен и уничтожен. Женя! Я смотрю тебе сейчас в глаза прямо, прямо…
Крупно: поясной портрет отца. Он в шлеме, комбинезоне и кожаных перчатках.
Голос отца:
– Я клянусь тебе своей честью старого и седого командира, что еще тогда, когда ты была совсем крошкой, этого врага мы уже знали, к смертному бою с ним готовились. Дали слово победить. И теперь свое слово мы выполним. Женя! Поклянись же и ты, что ради всех нас там у себя… далеко… далеко… ты будешь жить честно, скромно, учиться хорошо, работать упорно, много. И тогда, вспоминая тебя, даже в самых тяжелых боях я буду счастлив, горд и спокоен.
Уже давно смолк голос отца, и с шипением впустую вертится пластинка.
Как зачарованные, стоят, не двигаясь, ребята.
Но вот Тимур подошел к Жене, смотрит ей прямо в лицо, а она тихо и взволнованно ему шепчет:
– Да! Но я не знаю, как… Я не умею…
Тогда Тимур сжимает руки Жене и говорит горячо и звонко:
– Я клянусь, Женя. Я давно знаю. И я научу тебя этой клятве!
Болшево
24 июня – 3 июля 1941
Афиша фильма «Тимур и его команда». 1940 год
Кадр из фильма «Тимур и его команда». 1940 год
Кадр из фильма «Тимур и его команда». 1940 год
Кадр из фильма «Тимур и его команда». 1940 год
Кадр из фильма «Тимур и его команда». 1940 год
Кадр из фильма «Тимур и его команда». 1940 год
Кадр из фильма «Тимур и его команда». 1940 год
Голубая чашка
Мне тогда было тридцать два года. Марусе двадцать девять, а дочери нашей Светлане шесть с половиной. Только в конце лета я получил отпуск, и на последний теплый месяц мы сняли под Москвой дачу.
Мы со Светланой думали ловить рыбу, купаться, собирать в лесу грибы и орехи. А пришлось сразу подметать двор, подправлять ветхие заборы, протягивать веревки, заколачивать костыли и гвозди.
Нам все это очень скоро надоело, а Маруся одно за другим все новые да новые дела и себе и нам придумывает.
Только на третий день к вечеру наконец-то все было сделано. И как раз, когда собирались мы втроем идти гулять, пришел к Марусе ее товарищ – полярный летчик.
Они долго сидели в саду, под вишнями. А мы со Светланой ушли во двор к сараю и с досады взялись мастерить деревянную вертушку.
Когда стемнело, Маруся крикнула, чтобы Светлана выпила молока и ложилась спать, а сама пошла проводить летчика до вокзала.
Но мне без Маруси стало скучно, да и Светлана одна в пустом доме спать не захотела.
Мы достали в чулане муку. Заварили ее кипятком – получился клейстер.
Оклеили гладкую вертушку цветной бумагой, хорошенько разгладили ее и через пыльный чердак полезли на крышу.
Вот сидим мы верхом на крыше. И видно нам сверху, как в соседнем саду, у крыльца, дымит трубой самовар. А на крыльце сидит хромой старик с балалайкою, и возле него толпятся ребятишки.
Потом выскочила из черных сеней босоногая сгорбленная старуха. Ребятишек турнула, старика обругала и, схватив тряпку, стала хлопать по конфорке самовара, чтобы он закипел быстрее.
Посмеялись мы и думаем: вот подует ветер, закружится, зажужжит наша быстрая вертушка. Ото всех дворов сбегутся к нашему дому ребятишки. Будет и у нас тогда своя компания.
А завтра что-нибудь еще придумаем.
Может быть, выроем глубокую пещеру для той лягушки, что живет в нашем саду, возле сырого погреба.
Может быть, попросим у Маруси суровых ниток и запустим бумажного змея – выше силосной башни, выше желтых сосен и даже выше того коршуна, который целый день сегодня сторожил с неба хозяйских цыплят и крольчат.
А может быть, завтра с раннего утра сядем в лодку – я на весла, Маруся за руль, Светлана пассажиром – и уплывем по реке туда, где стоит, говорят, большой лес, где растут на берегу две дуплистые березы, под которыми нашла вчера соседская девчонка три хороших белых гриба. Жаль только, что все они были червивые.
Вдруг Светлана потянула меня за рукав и говорит:
– Посмотри-ка, папа, а ведь, кажется, это наша мама идет, и как бы нам с тобой сейчас не попало.
И правда, идет по тропинке вдоль забора наша Маруся, а мы-то думали, что вернется она еще не скоро.
– Наклонись, – сказал я Светлане. – Может быть, она и не заметит.
Но Маруся сразу же нас заметила, подняла голову и крикнула:
– Вы зачем это, негодные люди, на крышу залезли? На дворе уже сыро. Светлане давно спать пора. А вы обрадовались, что меня нет дома, и готовы баловать хоть до полуночи.
– Маруся, – ответил я, – мы не балуем, мы вертушку приколачиваем. Ты погоди немного, нам всего три гвоздя доколотить осталось.
– Завтра доколотите! – приказала Маруся. – А сейчас слезайте, или я совсем рассержусь.
Переглянулись мы со Светланой. Видим, плохо наше дело. Взяли и слезли. Но на Марусю обиделись.
И хотя Маруся принесла со станции Светлане большое яблоко, а мне пачку табаку, – все равно обиделись.
Так с обидой и уснули.
А утром – еще новое дело! Только что мы проснулись, подходит Маруся и спрашивает:
– Лучше сознавайтесь, озорной народ, что в чулане мою голубую чашку разбили!
А я чашки не разбивал. И Светлана говорит, что не разбивала тоже. Посмотрели мы с ней друг на друга и подумали оба, что уж это на нас Маруся говорит совсем напрасно.
Но Маруся нам не поверила.
– Чашки, – говорит она, – не живые: ног у них нет. На пол они прыгать не умеют. А кроме вас двоих, в чулан никто вчера не лазил. Разбили и не сознаетесь. Стыдно, товарищи!
После завтрака Маруся вдруг собралась и отправилась в город, а мы сели и задумались.
Вот тебе и на лодке поехали!
И солнце к нам в окна заглядывает. И воробьи по песчаным дорожкам скачут. И цыплята сквозь деревянный плетень со двора на улицу и с улицы на двор шмыгают.
А нам совсем не весело.
– Что ж! – говорю я Светлане. – С крыши нас с тобой вчера согнали. Банку из-под керосина у нас недавно отняли. За какую-то голубую чашку напрасно выругали. Разве же это хорошая жизнь?
– Конечно, – говорит Светлана, – жизнь совсем плохая.
– А давай-ка, Светлана, надень ты свое розовое платье. Возьмем мы из-за печки мою походную сумку, положим туда твое яблоко, мой табак, спички, нож, булку и уйдем из этого дома куда глаза глядят.
Подумала Светлана и спрашивает:
– А куда твои глаза глядят?
– А глядят они, Светлана, через окошко, вот на ту желтую поляну, где пасется хозяйкина корова. А за поляной, я знаю, гусиный пруд есть, а за прудом водяная мельница, а за мельницей на горе березовая роща. А что там за горой – уж этого я и сам не знаю.
– Ладно, – согласилась Светлана, – возьмем и хлеб, и яблоко, и табак, а только захвати ты с собой еще толстую палку, потому что где-то в той стороне живет ужасная собака Полкан. И говорили мне про нее мальчишки, что она одного чуть-чуть до смерти не заела.
Так мы и сделали. Положили в сумку что надо было, закрыли все пять окон, заперли обе двери, а ключ подсунули под крыльцо.
Прощай, Маруся! А чашки твоей мы все равно не разбивали.
Вышли мы за калитку, а навстречу нам молочница.
– Молока надо?
– Нет, бабка! Нам больше ничего не надо.
– У меня молоко свежее, хорошее, от своей коровы, – обиделась молочница. – Вернетесь, так пожалеете.
Загромыхала она своими холодными бидонами и пошла дальше. А где ей догадаться, что мы далеко уходим и, может, не вернемся?
Да и никто об этом не догадывался. Прокатил на велосипеде загорелый мальчишка. Прошагал, наверное, в лес за грибами, толстый дядька в трусах и с трубкой. Прошла белокурая девица с мокрыми после купания волосами. А знакомых мы никого не встретили.
Выбрались мы через огороды на желтую от куриной слепоты поляну, сняли сандалии и по теплой тропинке пошли босиком через луг прямо на мельницу.
Идем мы, идем и вот видим, что от мельницы во весь дух мчится нам навстречу какой-то человек. Пригнулся он, а из-за ракитовых кустов летят ему в спину комья земли. Странно нам это показалось. Что такое? У Светланы глаза зоркие, остановилась она и говорит:
– А я знаю, кто это бежит. Это мальчишка, Санька Карякин, который живет возле того дома, где чьи-то свиньи в сад на помидорные грядки залезли. Он вчера еще против нашей дачи на чужой козе верхом катался. Помнишь?
Добежал до нас Санька, остановился и слезы ситцевым кульком вытирает. А мы спрашиваем у него:
– Почему это, Санька, ты во весь дух мчался, и почему это за тобой из-за кустов комья летели?
Отвернулся Санька и говорит:
– Меня бабка в колхозную лавку за солью послала. А на мельнице сидит пионер Пашка Букамашкин, и он меня драть хочет.
Посмотрела на него Светлана. Вот так дело!
Разве же есть в Советской стране такой закон, чтобы бежал человек в колхозную лавку за солью, никого не трогал, не задирал и вдруг бы его ни с того ни с сего драть стали?
– Идем с нами, Санька, – говорит Светлана. – Не бойся. Нам по дороге, и мы за тебя заступимся.
Пошли мы втроем сквозь густой ракитник.
– Вот он, Пашка Букамашкин, – сказал Санька и попятился.
Видим мы – стоит мельница. Возле мельницы телега. Под телегой лежит кудластая, вся в репейниках, собачонка и, приоткрыв один глаз, смотрит, как шустрые воробьи клюют рассыпанные по песку зерна. А на кучке песка сидит без рубахи Пашка Букамашкин и грызет свежий огурец.
Увидал нас Пашка, но не испугался, а бросил огрызок в собачонку и сказал, ни на кого не глядя:
– Тю!.. Шарик… Тю!.. Вон идет сюда известный фашист, белогвардеец Санька. Погоди, несчастный фашист! Мы с тобою еще разделаемся.
Тут Пашка плюнул далеко в песок. Кудластая собачонка зарычала. Испуганные воробьи с шумом взлетели на дерево. А мы со Светланой, услышав такие слова, подошли к Пашке поближе.
– Постой, Пашка, – сказал я. – Может быть, ты ошибся? Какой же это фашист, белогвардеец? Ведь это просто-напросто Санька Карякин, который живет возле того дома, где чьи-то свиньи в чужой сад на помидорные грядки залезли.
– Все равно белогвардеец, – упрямо повторил Пашка. – А если не верите, то хотите, я расскажу вам всю его историю?
Тут нам со Светланой очень захотелось узнать всю Санькину историю. Мы сели на бревна, Пашка напротив. Кудластая собачонка у наших ног, на траву. Только Санька не сел, а, уйдя за телегу, закричал оттуда сердито:
– Ты тогда уже все рассказывай! И как мне по затылку попало, тоже рассказывай. Думаешь, по затылку не больно? Возьми-ка себе да стукни.
– Есть в Германии город Дрезден, – спокойно сказал Пашка, – и вот из этого города убежал от фашистов один рабочий, еврей. Убежал и приехал к нам. А с ним девчонка приехала, Берта. Сам он теперь на этой мельнице работает, а Берта с нами играет. Только сейчас она в деревню за молоком побежала. Так вот, играем мы позавчера в чижа: я, Берта, этот человек, Санька и еще один из поселка. Берта бьет палкой в чижа и попадает нечаянно этому самому Саньке по затылку, что ли…
– Прямо по макушке стукнула, – сказал Санька из-за телеги. – У меня голова загудела, а она еще смеется.
– Ну вот, – продолжал Пашка, – стукнула она этого Саньку чижом по макушке. Он сначала на нее с кулаками, а потом ничего. Приложил лопух к голове – и опять с нами играет. Только стал он после этого невозможно жулить. Возьмет нашагнет лишний шаг, да и метит чижом прямо на кон.
– Врешь, врешь! – выскочил из-за телеги Санька. – Это твоя собака мордой ткнула, вот он, чиж, и подкатился.
– А ты не с собакой играешь, а с нами. Взял бы да и положил чижа на место. Ну вот. Метнул он чижа, а Берта как хватит палкой, так этот чиж прямо на другой конец поля, в крапиву, перелетел. Нам смешно, а Cанька злится. Понятно, бежать ему за чижом в крапиву неохота… Перелез через забор и орет оттуда: «Дура, жидовка! Чтоб ты в свою Германию обратно провалилась!» А Берта дуру по-русски уже хорошо понимает, а жидовку еще не понимает никак. Подходит она ко мне и спрашивает: «Это что такое жидовка?» А мне и сказать совестно. Я кричу: «Замолчи, Санька!» А он нарочно все громче и громче кричит. Я – за ним через забор. Он – в кусты. Так и скрылся. Вернулся я – гляжу: палка валяется на траве, а Берта сидит в углу на бревнах. Я зову: «Берта!» Она не отвечает. Подошел я – вижу: на глазах у нее слезы. Значит, сама догадалась. Поднял я тогда с земли камень, сунул в карман и думаю: «Ну, погоди, проклятый Санька! Это тебе не Германия. С твоим-то фашизмом мы и сами справимся!»
Посмотрели мы на Саньку и подумали: «Ну, брат, плохая у тебя история. Даже слушать противно. А мы-то еще собирались за тебя заступиться».
И только хотел я это сказать, как вдруг дрогнула и зашумела мельница, закрутилось по воде отдохнувшее колесо. Выскочила из мельничного окна обсыпанная мукой, ошалелая от испуга кошка. Спросонок промахнулась и свалилась прямо на спину задремавшему Шарику. Шарик взвизгнул и подпрыгнул. Кошка метнулась на дерево, воробьи с дерева – на крышу. Лошадь вскинула морду и дернула телегу. А из сарая выглянул какой-то лохматый, серый от муки дядька и, не разобравшись, погрозил длинным кнутом отскочившему от телеги Саньке:
– Но, но… смотри, не балуй, а то сейчас живо выдеру!
Засмеялась Светлана, и что-то жалко ей стало этого несчастного Саньку, которого все хотят выдрать.
– Папа, – сказала она мне. – А может быть, он вовсе не такой уж фашист? Может быть, он просто дурак? Ведь правда, Санька, что ты просто дурак? – спросила Светлана и ласково заглянула ему в лицо.
В ответ Санька только сердито фыркнул, замотал головой, засопел и хотел что-то сказать. А что тут скажешь, когда сам кругом виноват и сказать-то, по правде говоря, нечего.
Но тут Пашкина собачонка перестала вдруг тявкать на кошку и, повернувшись к полю, подняла уши.
Где-то за рощей хлопнул выстрел. Другой. И пошло, и пошло!..
– Бой неподалеку! – вскрикнул Пашка.
– Бой неподалеку, – сказал и я. – Это палят из винтовок. А вот слышите? Это застрочил пулемет.
– А кто с кем? – дрогнувшим голосом спросила Светлана. – Разве уже война?
Первым вскочил Пашка. За ним помчалась собачонка. Я подхватил на руки Светлану и тоже побежал к роще.
Не успели мы пробежать полдороги, как услышали позади крик. Мы обернулись и увидели Саньку.
Высоко подняв руки, чтобы мы его скорее заметили, он мчался к нам напрямик через канавы и кочки.
– Ишь ты, как козел скачет! – пробормотал Пашка. – А чем этот дурак над головой размахивает?