Текст книги "Лесные братья [Давыдовщина]"

Автор книги: Аркадий Гайдар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ АЛИ – СЕЛЯМА

– Конечно, – проговорил Али – Селям, опрокидывая в глотку стакан пива, – конечно, если разобраться подробно, то все в этом мире суета и видимость!

Но Лонжерон не любил вдаваться в философские размышления и ответил лениво:

– Ну понёс!.. Чушь все, дядя, говоришь!

– Конечно, видимость, – продолжал Али – Селям, опрокидывая еще стакан. – Возьмем, к примеру, меня. Какой я басурманский факир с этаким богопротивным именем, если я, скажем, не только у этих египтян не был, но даже ни одного настоящего фараона в глаза не видал! Я даже, сказать по правде, не знаю вовсе, какие такие фараоны бывают! Или, к примеру, почему ты есть Лонжерон, когда ты вовсе не Лонжерон, а Гавриил Петухов, мещанин Тамбовской губернии? Ну, скажи, пожалуйста, где же тут истина? Нету истины!.. Потеряна истина! Погрязло человечество во грехе и беззаконии, и каждый норовит как бы друг друга обмошенничать!

И Али – Селям, горестно опустив захмелевшую голову на руки, вздохнул, глубоко печалясь о неразумности людской

– Ну – ну, опять завел, – ответил Лонжерон насмешливо. – Почему да почему, да все потому! Ежели я, скажем, не Лонжерон, то публика билеты покупать не будет! Потому каждый думает: черт его знает, может, это и настоящий Лонжерон? Ну, а если написать Гаврила Петухов – плюнет зритель и отвернется! Ей – богу, отвернется! Ну скажи, пожалуйста, что русский Гаврила показать может? Да этот самый Гаврила, может, осточертел уже зрителю, когда он и без того каждый день глаза мозолит! Да он хоть лоб расшиби, а никто ему, Гавриле, не поверит! Где, скажут, такое возможно, чтобы простой мужик Гаврила и все тайны черной магии постичь мог? Ясно, скажут, обман и жульничество!

– Суета все! – упрямо повторил Али – Селям. – Кабы достать мне настоящий паспорт, так я бы давно опять в иноки!..

Но тут он замолчал, потому что Лонжерон сильно толкнул его кулаком в бок, ибо совсем рядом с ними, положив голову на руки, спал человек. А черт его, человека, знает, может быть, вовсе и не спал?

– Вот, старый дурак, будто тебя кто за язык тянет, – сердито проговорил Лонжерон, выходя из пивной. – Да тебя, болвана, если одного пьяного оставить, ты бог знает что выболтаешь! Кабы н – а – с – т – о – я – щ – и – й, – передразнил он, – услышал бы полицмейстер, он бы тебе прописал настоящий! Видел – рядом человек сидел, может, это шпион какой! Вот придут завтра да засадят тебя в каталажку, а то еще по этапу на твой Афон отправят!

– Ну, что ж на Афон, – заплетающимся языком попытался оправдаться Али – Селям. – Я и сам рад на Афон! На Афоне – тишина, кельи, смиренные иноки! А благолепие какое! Господи, какое благолепие, яко на небесах, а к тому же и трапеза!

– Трапеза… – прервал его сердито Лонжерон, подталкивая рукой в спину, – тебе настоятель покажет трапезу' А куда, скажет, недостойный раб Симеон, деньги, собранные на построение храма, ты девал? А заковать, скажет, этого сукина сына Симеона в железные кандалы и посадить его в самый темный подвал! Вот тебе и будет трапеза!

Соломон Шнеерман, увидав, что приятели успели уже накачаться, начал их отчитывать:

– Пьяницы вы несчастные, только сошли с парохода и успели уже! Двадцать лет театр держу, всякий роскошный театр держал! По восемь человек труппы держал, не считая звериного состава, а никогда таких негодных людей не видел! Ну, начнутся представления, что скажет публика? «Какие же это замечательные артисты, если мы этих иностранных артистов под заборами пьяных ежедневно видим?» Да разве я вам не говорил, что сегодня театр надо устраивать! Что же я, по – вашему, один театр буду устраивать! Работы столько, что втроем не переделаешь! Двух досок в крыше не хватает, дверь не запирается, да еще эти негодяи мальчишки такое во всех углах наделали, что и сказать прямо невозможно! Да туда сейчас и свинья носа не сунет, не только благородный зритель, особенно ежели с дамой!

Долго он ругался и перестал только тогда, когда заметил, что Лонжерон исчез куда – то, а Али – Селям мрачно похрапывает, опустив голову на грудь.

Проснувшись утром, Али – Селям возымел сильное и вполне законное желание опохмелиться. Но ввиду того, что Соломон Шнеерман усомнился, как бы это опохмеление не послужило толчком к очередному пьянству, категорически отказался выдать Али – Селяму просимый им аванс в сумме 20 копеек. Али – Селям попробовал было сунуться к Лонжерону, но Лонжерон тоже не дал, опасаясь, как бы Али – Селям не запил, ибо тогда работу по очистке сарайчика пришлось бы делать ему одному.

Али – Селям окончательно огорчился и, захватив лопату и метелку, с истинно христианской покорностью направился к сараю. Сарайчик был пуст и грязен. Лонжерон принялся выскребывать пол, а Али – Селям, вооружившись топором, занялся заколачиванием прорех на подгнивших под – мостках.

Проклиная в душе людскую скупость и сребролюбие, поработав немного, сел он закурить. Но так как руки его после вчерашнего слегка дрожали, то выронил он последнюю папироску, которая, покатившись по подмосткам, провалилась в щель.

Изругавшись, Али – Селям зашел к стенке, опустился на колени, зажег спичку, отыскивая под полом оброненную папироску. Сырая, заплесневелая земля попахивала теплой гнилью. Среди щепок он не увидал папиросы, да и не стал ее разыскивать, потому что внимание его было привлечено небольшим ящиком, засунутым в самый дальний угол. Ящик был крепко заколочен и перевязан накрест веревками. Это открытие так заинтересовало Али – Селяма, что в первую минуту он хотел было позвать Лонжерон;» и поделиться с ним известием о странной находке, но, во время спохватившись, благоразумно умолчал и, добравшись на животе до ящика, потрогал его. Ящик был тяжелый и весил не менее двух пудов.

И в тот же вечер Али – Селям тайком перетащил находку к себе на квартиру. Потом ночью пробрался в старую, полуразвалившуюся баню возле огорода, где долго в тусклых окошках ее светился огонек восковой свечки. Потом огонек потух, и из бани вышел Али – Селям. Шел он, покачиваясь как пьяный, не переставая в то же время осторожно озираться.

Хозяина в квартире не было. Не понадеявшись на своих артистов, он остался ночевать в театральном сарайчике, куда уже было свезено небогатое театральное имуществе

Утомившись от дневной сутолоки, Соломон Шнеерман крепко заснул на охапке сена, брошенной в углу.

Проснулся он от того, что ему послышался легкий скрип деревянной крыши.

«Это негодяи мальчишки, должно быть, пробираются?» – рассерженно подумал он, хотел было заорать, но поперхнулся сразу, как будто бы горло ему заткнули тряпичным комом, увидев на фоне голубого звездного неба чью – то руку, спускающуюся в еще незаделанное отверстие крыши, а в руке белую сталь большого длинного револьвера.

«Га! – подумал озадаченный и порядком перепуганный Шнеерман. – Так это рука, а не мальчишки! Какой же может быть разговор у мирного человека с такой воинствен ной рукой?»

И Соломон Шнеерман, зарывшись в сено, натянул на себя покрепче одеяло и, сделав щелку для глаз, начал наблюдать, что будет дальше.

В следующую минуту из отверстия спустилась на землю веревка, затем по ней соскользнул человек. Чиркнул спичкой и, осмотревшись, он крикнул тихонько наверх:

– Нет никого! Будешь ожидать!

Затем направился к подмосткам, опять зажег спичку, и крепкое ругательство долетело через минуту до слуха притаившегося еврея.

– Кто там? – послышался сверху встревоженный голос.

– Его здесь нет, – взволнованно ответили снизу.

– Куда же он девался, если должен быть здесь? Поищи получше!

При этих словах Шнеерман, подумавший, что предметом поисков грабителей является он сам, едва не взвыл от ужаса. Но человек, спустившийся вниз, не стал производить дальнейших розысков и, поднявшись по веревке, исчез в отверстии. Потом Шнеерман услышал, как оба незнакомца, спустившись по крыше, спрыгнули на землю. Минут через десять, убедившись в том, что ничего подозрительного более не слышно, Шнеерман высунул голову из – под одеяла и, постукивая зубами, возблагодарил небо за дарованное ему спасение, не понимая в то же время причины ночного нашествия вооруженных людей на театральный сарайчик.

Утром он рассказал об этом Лонжерону и Али – Селяму. Лонжерон рассмеялся и заявил, что все это враки. Но Али – Селям вздрогнул и, молча повернувшись, вышел во двор. Вскоре вслед за ним вышел Лонжерон.

– Ты чего дрожишь, – спросил он Али – Селяма, – испугался что ли? Брось, врет, должно быть, хозяин! Ну за каким чертом полезут в этот сарай грабители? Выпил, должно быть, тайком с вечера. Вот и померещилось!

– Нет, я так, – ответил Али – Селям, – лихорадит просто что – то!

– Чтоб тебя лихорадило? В кабаке давно не был? Знаю я эту лихорадку! Нет, брат, ты воздержись! Как – никак, а завтра у нас представление!

ВОПРОС, ОСТАВШИЙСЯ БЕЗ ОТВЕТА

На следующий день базарная площадь была полна народу. Еще с утра Соломон Шнеерман суетился около дверей балаганчика. Он приводил в окончательный порядок помещение, вывешивал намалеванные на холсте плакаты, на которых были изображены смерть с косой и черт рыжего цвета с хвостом; похожий на калач и облаченный в черную мантию кудесник, держащий в одной руке книгу с надписью «Черная магия», а в другой похожий на арбуз земной шар, поперек которого была надпись: «Мне известны тайны всего мира».

Одновременно с этим Соломон Шнеерман зорко наблюдал за тем, чтобы никто из мальчишек самотеком не пробрался в помещение, а также несколько раз яростно пинал ногой облепленного репьями грязного козла, неоднократно пытавшегося содрать с деревянных стенок балагана облинявшее полотнище вывешенного флага.

Словом, забот у него была масса. Не считая уже того, что он то и дело искоса посматривал на Али – Селяма, мысленно призывая на его голову все египетские казни, если только он ухитрится до начала представления каким-нибудь непостижимым образом надрызгаться, что иногда случалось, и, если по правде сказать, то и не очень редко. Но, к счастью, сегодня все шло вполне благополучно.

Близилось начало представления. Билетов продано было уже порядочно, и театральный сарайчик был полон. В первых рядах, как это и полагается, сидели забравшиеся чуть не за три часа до начала ребятишки, затем публика посолиднее: торговцы, мясники, мастеровые, бабы и прочий неприхотливый и невзыскательный люд, оторвавшийся от своих дел, чтобы за гривенник вдоволь насладиться созерцанием обещанного увлекательного представления.

Еще раз вышел за двери клоун Лонжерон и, перекривив засыпанное мукой лицо, затрубил в жестяную трубку, напоследок созывая публику.

Наконец, распахнулся вылинявший занавес. Вышел сам Соломон Шнеерман, поднарядившийся в порыжевший сюртук, и, обращаясь к публике, произнес короткую речь. Потом он прочел небольшую лекцию о тайнах магии, познанных им в Индии и прочих странах, попросил публику по возвращении домой рассказать о виденном представлении всем своим родным и знакомым, дабы и они имели возможность получить огромное удовольствие, посетив театральное представление Франсуа Джонсона.

Затем выступил Лонжерон. Он ловко, уверенно проделал несколько удивительных и непостижимых уму фокусов. Например, он извлек из носа одного мальчишки целый дождь медных трехкопеечников, продемонстрировал таинственное исчезновение со стола нескольких платков и, к великому смущению сидящих, обнаружил потом все исчезнувшее в карманах некоторых зрителей.

Потом Лонжерон одолжил у одного из торговцев фуражку.

Он заявил, что будет жарить в ней яичницу – и точно: разбил и выпустил туда несколько яиц, невзирая на протесты владельца фуражки, обеспокоенного таким неприятным фокусом, помешал яичницу ложкой, потом раз… раз и на глазах пораженных зрителей вытащил из фуражки сначала платок, потом красную ленту, потом цветную коробку, еще коробку и еще коробку, и такое бесчисленное количество коробок, что никак нельзя было понять, как могли они поместиться в фуражке.

Когда сопутствуемый бурными возгласами одобрения Лонжерон исчез за перегородкой, вышел факир – египетский прорицатель Али – Селям. Лицо его было для большей загадочности выкрашено в зеленый цвет, а одет он был в широченный ситцевый халат с разводами.

– Господа, – сказал Соломон Шнеерман, выступая из – за занавески, – почтенные господа и госпожи, смотрите обоими глазами на этого замечательного египетского человека! На ваших глазах он удавится сейчас за шею на веревке и по истечении пяти минут, будучи снят с петли, окажется совершенно живым к вашему величайшему и неимоверному восторгу!

Публика заохала и насторожилась. И точно, Али – Селям с невозмутимым выражением лица забрался на табуретку. Шнеерман приладил ему петлю и вышиб табуретку из – под ног. В тот же момент за занавеской Лонжерон закрутил ручкой хриплого органа, и под мрачно торжественные звуки «Догорай, моя лучина» Али – Селям повис в воздухе.

Однако не прошло и двух минут, как публика заволновалась и потребовала, чтобы Али – Селям перестал удавливаться и тотчас же слез на твердую землю. И только чей – то бас с задних рядов гаркнул хмуро:

– Хай висит! Хай висит, сколько заказывали!

Но на него тотчас же зазыкали и заорали.

– Виси сам, черт окаянный!

– Тебе чтобы за гривенник – человека до самой смерти?!

Увидав такое настойчивое единодушие публики, Соломон Шнеерман, напыжив свою тщедушную фигурку, с трудом приподнял ноги Али – Селяма, подсунул под них табуретку; потом, забравшись на нее, отстегнул незаметно крючок, зацепленный за ремень, проходящий под халатом к поясу, и, скинув петлю, спросил почтительно:

– Живы ли вы, великий факир?

Но так как Али – Селям ничего не отвечал, то на лице Соломона Шнеермана показалась ясно выраженная тревога. Он повторил вопрос второй раз. Волнение начало передаваться зрителям, и единодушный радостный вздох вырвался у присутствующих, когда после третьего вопроса Али – Селям потянулся, как бы возвращаясь из небытия к земной жизни, и, по – восточному приложив руки к голове, молча поклонился зрителям, ответив басом:

– Жив, господа и госпожи, благодаря милости моего аллаха!

Когда публика немного успокоилась, опять выступил Шнеерман и предложил всем желающим выйти на сцену, и для того, чтобы убедиться, что не было никакого обмана, проделать повешение над самими собой. Но, несмотря на троекратное предложение, желающих воспользоваться им среди публики не нашлось. После этого Шнеерман роздал зрителям десяток беленьких конвертов и предложил желающим написать любую фразу и запечатать ее, утверждая, что прорицатель прочтет и даст ответ на каждый вопрос, не распечатывая конверта.

Он собрал в ящик все вопросы и, поставив его на стол, удалился за ширмы, унося с собой ловко вытащенное второе дно со всем содержимым ящика. Пока Али – Селям демонстрировал искусство поглощения подряд 25 стаканов воды, Шнеерман, распечатав конверты, прочел их содержание и стал за ширмой, чтобы оттуда подсказывать ответы Али – Селяму.

После этого Лонжерон вызвал из публики в помощь прорицателю одного из мальчишек и приказал ему вынимать конверты по одному.

Али – Селям же для того, чтобы показать, что он вовсе не притрагивается к содержимому ящика, отошел к самой занавеске. Мальчишка вынул первый конверт. Али – Селям потер голову, как бы раздумывая, а на самом деле прислушиваясь к шепоту Шнеермана, потом сказал замогильным голосом:

– У в этом конверте спрашивают, где такое находится страна Египет? А на это я могу ответить, что находится эта страна у в владении африканского царя, которое расположено возле самого моря!

– Правильно он говорит? – вопросил публику Лонжерон.

– Правильно! В самую точку, – послышались голоса.

– А у в этом спрашивают… – Али – Селям замялся, – …у в этом конверте насчет любви вопрос записан… Но в такой неудобной форме, что в присутствии дам отвечать я не буду, хоть и могу!

– А у в этом конверте?..

Но тут Али – Селям поперхнулся, как будто глоток пива попал ему не в то горло, потом закашлялся, испуганно посмотрел на публику, раскрыл рот еще раз, чтобы ответить, но отяжелевший язык не слушал его. И тщетно ничего не понимающий Соломон Шнеерман шипел ему:

– Глухой дьявол!.. Отвечай же!.. Спрашивают, куда девался какой – то ящик?.. О чтоб тебе провалиться! Отвечай же что-нибудь, скотина ты этакая!

Но у Али – Селяма от страха глаза вылезли на лоб. Он замычал что – то несуразное так, что разозленный, ничего не понимающий Шнеерман выскочил из – за кулис и сказал за него, обращаясь к публике:

– Прошу извинения! Ему занемоглось. Это с ним бывает! От чересчур умственного напряжения вроде как бы египетская темнота находит. Прошу покорно пожаловать в следующий раз! Сеанс… окончен!

И в эту же ночь на квартиру Соломона Шнеермана был произведен настоящий налет.

Послышался не громкий, но властный стук. Шнеерман поднял голову. Стук повторился.

– Кто там? – спросил он. – Отворите, полиция!

Шнеерман наспех натянул штаны, подошел к двери, отодвинул щеколду. И в тот же момент ноги его подкосились, и он сел на пол, потому что увидел перед собою три черных маски и три руки, направляющие на него револьверы.

– Тише! – сказал один из налетчиков. – Сидите смирно, и вам ничего плохого не будет! Где ваши товарищи?

– Там… – прошептал Шнеерман, указывая пальцем на соседнюю комнату.

Первый налетчик, не опуская револьвера, подошел к ситцевой ширме, раздвинул ее. Но прежде чем он успел сделать шаг, как с треском захлопнулось окно, и что – то грузное бухнулось на грядки огорода, прилегающие к стене дома.

– Га, – сказал Шнеерман, стараясь выдавить улыбку из перекосившегося рта, – теперь я понимаю, кто им был нужен! Но кто же мог предполагать, что этот бесштанный пропойца на самом деле богатый человек!

ПОВЕШЕННЫЙ БРОДЯГА

Возле Александровского завода Алексей Давыдов то и дело прорывался через кольцо ингушей, провокаторов и жандармов, стягивающееся вокруг него.

Была ночь сухая, душная. На берегу реки сидели выбравшиеся из чащи «лесные братья» – двое: Штейников и Алексей.

– Алешка! – сказал Штейников, возвращаясь из кустов с куканом, на котором были нанизаны несколько пойманных рыбок. – Чего – то вода плещет. Кажется, что по реке плывет лодка. Остановить ее или нет?

– Не надо. Пусть проходит мимо. Рыбачит кто-нибудь. Плеск все приближался, уже было слышно, как журчит разрезаемая рулевым веслом вода, слышны были чьи – то негромкие голоса.

– Алексей, да она правит прямо сюда, – прошептал Штейников, опять высовываясь из зарослей.

– Давай смотаемся в сторону! – ответил Давыдов. – Не стоит встречаться с кем-нибудь около этих мест, разболтают еще. А тут и стоянка недалеко!

И, захватив винтовки, они быстро скрылись в гуще леса.

– Рыбаки, должно быть, – повторил Алексей, останавливаясь и прислушиваясь к шороху причаливающей лодки. – Вероятно, ночевать будут. Давай закуривай, а потом пойдем дальше, костер разведем и уху сварим!

– Закуривай, – сказал Штейников, пошарив в карманах, – а спички на берегу позабыл!

Сильный и отчаянный крик заметался эхом по лесу. Потом опять, но уже какой – то глухой и сдавленный.

– Кого там черти режут? – приложив руку к уху, пробормотал Штейников. – Погоди, я проберусь и посмотрю, а заодно и спички найду! Тсс!.. Слушай, да они, кажется, уже уплывают! Слышишь, опять заплескались весла!

Штейников полез к берегу, но и Алексей не захотел его ожидать. Быстро выбрались они на прежнее место; лодки уже не было видно. Штейников стал шарить спички. Алексей прислушивался, ему показалось, что кто – то хрустит ветками позади. Он обернулся и тотчас же резанул Штейникова за плечо:

– Смотри!

И оба боевика увидали, что почти рядом тихо колышется черная тень повешенного человека.

Ударом ножа Алексей перерезал веревку, и тело человека тяжело повисло ему на руки.

Повешенного положили на сырую мшистую землю, и Алексей приложил ухо к его груди. Но ничего не разобрал. Мешали слушать всплески теплой реки, шорох листвы да причудливые перекликивания, пересвисты какой – то неугомонной ночной птицы.

«Нет, – подумал он, – конченое дело!» – И хотел уже встать, как вдруг скорее почувствовал, чем услышат легкий, едва уловимый удар сердца.

– Стучит! – сказал он, поднимаясь. – Клади его выше!

Давай оттягивай руки назад, может быть, он еще выживет!

Через несколько минут лежавший на земле человек вздохнул и застонал. Принесли воды, влили ему в горло, он хлебнул глоток и вздохнул еще глубже.

– Жив, – решил Алексей. – Но кто это, кто? За что его повесили? Может быть, это были вовсе и не рыбаки, может быть, это были жандармы?

Чтобы не привлечь внимания уплывшей лодки, огня не зажигали. Но в это время небо просветлело. Поляна озарилась голубым мерцающим светом, и Алексей увидел одутловатое, крупное лицо лежащего в рваных отрепьях чело – века.

– Вероятно, какой-нибудь бродяга, – решили они. Вскоре человек очнулся. Сначала, увидев возле себя двух незнакомых людей, он перепугался и, очевидно, принимая их за каких – то других, забормотал:

– Ей – богу, ничего не слышал, ей – богу, спал за кустом!

Но потом, когда ему толком объяснили, что никто его трогать не собирается, он назвался Семеном Федоровым, отправляющимся на заработки в Чусовую.

Будто бы по дороге он заблудился. Попал на берег речки и уснул там. Проснувшись, он услышал рядом с собой голоса. О чем был разговор, слышал он плохо. Но только, не удержавшись, он чихнул, на него накинулись четыре человека и связали его. Долго допрашивали, кто он и зачем подслушивал, потом посадили в лодку, повезли с собой и, наконец, посовещавшись, решили высадить его на берег и повесить.

Весь этот рассказ, а особенно его первая часть показались Давыдову мало правдоподобными, ибо берег речки, на которой захватили его неизвестные люди, вовсе не лежал по соседству с Чусовским трактом. Но в то же время Давыдов чувствовал, что нельзя было подозревать в этом человеке шпиона, ибо какой же это шпион, если его свои, очевидно, переодетые жандармы самым настоящим образом повесили.

И, поразмыслив, Алексей решил: вероятно, свой человек, который не сознается только потому, что не уверен в том, к кому он попал, и в том, что спасшие его люди не выдадут его обратно жандармам.

Он задал бродяге еще несколько вопросов, но тот упер но отмалчивался.

– Послушай, – негромко сказал ему молчавший до сих пор Штейников, – а не лучше ли нам его опять того?..

– Что того?

– Да обратно! На то же самое место, пусть висит, где висел, и ему спокойно будет, да и нам тоже!

– Нет, – категорически отказался Давыдов, – это дело разобрать надо, что ты еще выдумал! Ты возьмешь его с собой и отведешь к землянкам! А я пойду к ребятам, может быть, там, поближе к заводу, узнаю что!

В условленном месте Алексей встретился с поджидавшими его боевиками. Здесь же был только что вернувшийся из Соликамска Студент.

– Есть оружие? – весело спросил Алексей, здороваясь с товарищами.

– Нет, – хмуро ответил Студент, – ящик украли! Когда ночью я тащил его, то за мной увязались шпики. Васька отвлек их на себя, а я забежал в какой – то пустой балаган и спрятал его. Но его оттуда украли!

И он рассказал по порядку, как было дело.

– А самое главное то, что вчера, подъезжая сюда, я увидел шагающим вдоль полотна того самого фокусника, который украл ящик. Я соскочил на ходу, но он, узнав меня, бросился сломя голову бежать и скрылся где – то в лесу! – Значит, он здесь неподалеку?

– Здесь!

– Это, конечно, провокатор?

– Ясное дело!

Алексей стиснул губы и выпрямился.

– Ну, ребята, смотрите в оба! А только эту сволочь мы должны обязательно изловить!

– И повесить! – послышались голоса.

– И повесить башкою вниз, – зло сощуривая глаза, добавил Алексей. – Теперь оставим это! Что нового?

– Есть новое… Жандарма вчера убили и бомбу к управителю опять Тимшин бросил.

Стали совещаться. Предстояло большое и трудное дело. Нужно было пробраться к общежитию полиции и разгромить его бомбами. Выработали план. Время назначили – послезавтра, в полночь.

– Послушай, Алексей, – тихо сказал ему брат, когда они остались вдвоем, – ты слышал что-нибудь про Лбова?

– Нет, но я жду!

– А я слышал! Мне надежные люди передавали, что он гибнет! Кругом измена, провокация, начинаются грабежи. И даже он, Сашка Лбов, своей железною волею не в силах более поддерживать дисциплину! А кроме того, – добавил он, помолчав, – кроме того, рабочие разгромлены и рабочие устали!

– Ну… а к чему это ты?

И Алексей пристально, испытующе посмотрел на брата.

– Рабочие устали! Ну что ты сделаешь, – он особенно подчеркнул слово ты, – если разгромили Лбова с его мотовилихинцами.

– Неужели ты думаешь выдержать?

Алексей помолчал, постучал прикладом винтовки о носок сапога и ответил сквозь зубы:

– Выдержу или не выдержу – это дело второе. Но то, что пока жив буду, не сдамся – это первое!

– А если?.. – И Иван еще более снизил голос – А если сами рабочие перестанут верить тебе и будут считать тебя за простого разбойника, тогда что?

Алексей быстро, рывком повернул голову, еще сильнее стукнул прикладом о носок сапога.

– Не будут!

– Нет, будут! Я тебе говорю, что будут! И если не все, то многие! Мы не собираем их, не разъясняем им ничего, на что идем, зачем все это, почему, для чего?! ,

– Нельзя!.. Конспирация прежде всего! Дурак ты, что ли, если не понимаешь?

– Нет, я понимаю, а это ты слепой, – резко ответил Иван, и его обыкновенно мягкий голос прозвучал на этот раз тверже, чем обыкновенно. – Я слышу уже, что когда мы ограбили заводского кассира, то жалованье всем задержали! И, воспользовавшись этим, полиция повсюду, на все перекрестках кричала рабочим: «Видите, кто такой Давыдов? Разбойник, и больше ничего! Ему бы только пограбить! Он ваши же деньги забирает, а вы еще ему верите, поддерживаете его». И, знаешь, многие заколебались что – то!

– Я не для себя деньги беру, а для них же, – запальчив. ответил Алексей, – мне, что ли, деньги нужны? Для кого это я, как волк, по лесам рыскаю? Разве не для них же?

– Нет, – убежденно ответил Иван, – какая им польза с тебя? Ну, повесят из – за тебя многих? Жандармов, ингушей на постой по квартирам пошлют? Людей арестуют, в тюрьмы, в Сибирь сошлют? Только – то и всего! Ты один, а один в поле не воин! Героизмом, брат, тут ничего не сделаешь надо массы поднимать!

– Так пусть все подымаются, – нервно ответил Алексей. – Пусть все восстают, если не хотят идти в тюрьмы! Ты говоришь, что силой их не подымешь, а чтоб сами они поднялись – время еще не пришло. Так что же делать? Неужели сидеть сложа руки, агитировать потихоньку? Но я не могу потихоньку, когда у меня все нутро вроде как каленым железом прожжено. Я делаю!.. Я буду делать, как умею! А кто прав, кто виноват – это уж разберут после!

– После чего?

– А хотя бы после того, когда нас повесят, – с издевкой ответил Алексей. – Я знаю все сам, мы люди конченые, нам одна дорога, и с этой дороги мы… Я, например, не сверну никогда, что бы ты мне ни говорил!..

К вечеру из леса пришел Штейников. Боевики собирались уже ложиться спать, как со стороны, где стоял часовой, послышался предупреждающий свист. Все насторожились. Штейников молча схватил карабин и бросился вперед. Через несколько минут он вернулся, но уже не один, с ним был еще незнакомый человек.

– Посланный от Лбова, – проговорил Штейников.

Все встали. При свете костра боевики увидели невысокого полного человека, лет двадцати восьми. Движения его были порывисты, глаза насторожены, и, точно опасаясь, чтобы не попасть в засаду, он сунул правую руку в оттопыренный карман брюк. Затем он подошел к Алексею и сказал ему негромко несколько условных фраз. Потом, осмотревшись, вынул руку из кармана и сел рядом.

Посланный принес хорошие вести. Лбов передавал, что дела его идут неплохо, и обещал, в случае надобности, прислать денег и оружия.

– Денег мне не надо, – ответил Алексей, – оружие надо! Где и у кого я его достану?

– В Чусовой, – ответил лбовец, – я дам тебе адрес надежного человека, и через него ты всегда, когда нужно будет, получишь!

И поднялся с локтя Иван и спросил:

– Послушай, но у нас говорят, что у Лбова дела вовсе плохи! Что рабочие его устали поддерживать! Кругом провокация! Что Матрос ограбил несколько крестьянских потребиловок! Дисциплина падает, начинается пьянство, и дружина разлагается!

– Неправда, – ответил посланный, – дружина крепка! Еще только недавно Ястреб ограбил огромный камский пароход, и теперь Лбов собирается сделать налет на Пермь, Он силен сейчас как никогда!.. Неправда, не верьте тем, кто сеет смуту и уныние!

При этих словах Алексей насмешливо посмотрел на брата, а Иван опустил голову и покачал ею, как бы раздумывая и не доверяя.

– Хватит разговоров, пора спать, на рассвете отправимся на стоянку, там отдохнем! Посмотришь наше логово, а затем у нас… дело на днях будет… большое дело!

– Какое? – спросил у Алексея лбовец.

– Налет на полицию!

– Когда?

– Послезавтра ночью!

Проснувшись рано, все тронулись в путь. К полудню добрались до того места, где недавно Алексей и Штейников были случайными свидетелями разыгравшейся ночью непонятной драмы.

– Вот на этом самом месте, – сказал Алексей, показывая на уступ берега. – Как раз здесь позавчера мы сняли с петли повешенного человека!

– Ну? – спросил, заинтересовавшись, лбовец. – Кого же это? Вашего, что ли?

– Нет, в том – то вся и загадка, что не нашего! Жандармы, вероятно, повесили! Да я сам ничего не понимаю! Может быть, сегодня от него что-нибудь узнаю толком, а тогда, ночью, никак ничего не мог добиться!

– От кого добиться? – Лбовец остановился.

– Да от повешенного! Я же тебе говорю, что мы его успели с петли снять! Как только лодка отъехала – так и сняли!

Лбовец вытащил из кармана папиросу, закурил ее, вытер взмокший лоб и спросил:

– Так сейчас он где?.. Отпустили вы его?

– Да нет же, он у нас в землянке заперт! Вот придем к вечеру, и увидишь сам!

– Шпион, – ответил лбовец. – И почему ты не оставил его висеть?

– Вот тебе и на! Да разве же шпиона стали бы вешать жандармы?

– А откуда ты вздумал, что его повесили жандармы?

– А то кто же еще? Лбовец промолчал, заколебался, потом ответил твердо:

– Кто? Я повесил!..

– Ты? – И Алексей остановился. – Ты его повесил? Но тогда погоди, значит, ты здесь не один? Ведь в лодке были еще трое! Что же они здесь делали, куда делись? – И Алексей посмотрел на спутника.

– Мы искали вас, а он следил за нами! Он сидел, спрятавшись в кустах, и подслушивал наш разговор!

– А где остальные?

– Они ждут меня возле поселка!

– Вот оно что, – протянул Алексей.

Дальше они шли молча. Алексей шепнул о чем – то Штейникову. И Штейников, как охотничья собака, насторожился и всю дорогу неотступно шел по пятам за лбовцем. Лбовец чувствовал это и, тоже искоса, посматривал на Штейникова и руки из кармана не вынимал.