Текст книги "Реввоенсовет (часть сб.)"
Автор книги: Аркадий Гайдар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
– Так я, значит, на десяточек рассчитываю все-таки…
Отправляясь к сараям, Димка нечаянно обернулся и заметил, что Головень пристально смотрит ему вослед. Он нарочно свернул к речке.
* * *
Вечером беспокойный Жиган встретил Димку встревоженный.
– Димка, а говорят все-таки на деревне…
– Чего?
– Про нашего. Тут, мол, он, где-либо недалече, потому книжку его нашел возле Горпининого забора Алексашка, спер, а она кровяная и в ней листков много, он для игры, конечно, а батька увидел да и рассказал. Я сам один листок видел, белый, а на ем в углу буквы «РВС», потом палочки, вроде как на часах, а потом…
Димке даже в голову что-то шибануло.
– Жиган, – остановил он шепотом почему-то, хотя кругом никого не было, – надо тово… ты не ходи туда прямо… лучше обходи с берега, кабы не заметили.
Предупредили раненого.
– Что же, – сказал он, – что же, Димка… будьте только осторожней. А если не поможет, ничего не поделаешь, не хотелось, правда, за революцию пропадать так нелепо.
– А если лепо?
– Такого слова нет, Димка, – улыбнулся он, – а если не задаром, тогда можно.
– И песня такая есть, – вставил Жиган, – кабы можно было, я спел бы, хорошая песня… Вот повели казаки коммуниста, а он им объяснил у стенки: мы, говорит, знаем, по какой причине боремся, и знаем, за что умираем… Только ежели так рассказывать – не выходит… Вот как солдаты на фронт уезжали, так эту песню пели. Уж на что железнодорожные, и то рты разевали… так тебя и забирает.
Возвращались домой поодиночке. Димка ушел немного раньше и добросовестно от сараев направился к речке, чтобы другой дорогой подойти к дому.
Жиган же со свойственной ему беспечностью позабыл об уговорах, захватил у раненого флягу, чтобы утром набрать воды, и направился ближайшим путем, мимо ям, через огород. Замечтавшись о чем-то, он засвистел потихоньку. Потом оборвал свист, когда послышалось ему, как что-то хрустнуло возле кустов.
– Стой, дьявол! – крикнул на него кто-то. – Стой, собака!
Жиган испуганно шарахнулся, бросившись в сторону, взметнулся на какой-то плетень и почувствовал, что кто-то в темноте крепко ухватил его за штаны. Отчаянным усилием от толкнул назад ногой, попал кому-то в лицо. Перевалившись через плетень на грядку с капустой, выпустив флягу из рук, он кинулся бежать.
Димка же вернулся домой и, ничего не подозревая, сразу же завалился спать. Не прошло и десяти минут, как в сени с ругательствами ввалился Головень, и Димка услышал, как он закричал на мать:
– Пусть твой дьяволенок и не ворочается, сейчас ногой меня по лицу съездил, сукин сын!
– Когда съездил? – со страхом спросила та. – Что ты?
– Когда? Сейчас только.
– Что ты? Да он спит давно…
– Значит, прибег! – только уж не закричал, а заревел Головень. – Каблуком по лицу прямо. – И он распахнул двери в сенцы.
– Что ты, что ты! – испуганно заговорила мать. – Каким каблуком? Да у него с весны обуви-то нет. Он же босый! Кто ему ботинки покупал?.. Ты спятил, что ли? – дрожащим голосом говорила мать, загораживая ему дорогу.
Но Головень и сам сообразил, что ботинок у Димки не было вовсе, потому он остановился озадаченный, выругался и вошел в избу.
– Гм, – усевшись на лавку, бросил Головень на стол найденную флягу. – Ошибка, видно… Но какая же стерва и где скрывает его? Книжка и фляга… Подохнуть мне на этом месте, если это не его и если я не найду этого комиссара. – Потом добавил, усмехаясь: – А суку-то я все-таки убил…
– Кого убил?! – переспросила не оправившаяся от испуга мать.
– Собаку. Бабахнул ей в голову, вот и все.
Димка, уткнувшись лицом в полушубок, зарывшись глубоко в сено, задергался всем телом и плакал беззвучно, но горько-горько…
Утихло все. Ушел-на сеновал Головень. К Димке подошла мать и, заметив, что он еще всхлипывает, сказала ему, желая успокоить:
– Ну, будет, Димушка! Стоит о собаке-то.
Но при этом новом напоминании перед глазами Димки снова еще яснее и ярче встал образ ласкового, помахивающего хвостом Шмеля, и он еще с большей силой молча затрясся и еще крепче втиснул голову в намокшую от слез подушку.
* * *
– Эх, ты! – проговорил Димка. – Эх! – И не сказал больше ничего. Но почувствовал Жиган в словах его такую горечь, такую обиду, что смутился окончательно.
– Разве ж я знал, Димка!
– Знал? А что я говорил – не ходи той дорогой, долго ли кругом пробечь. А теперь что? Вон Головень седло налаживает, ехать куда-то хочет. А куда? Не иначе, как к Левке или еще к кому. Даешь, мол, обыск!
Незнакомец – тот молча посмотрел на Жигана, был в его взгляде легкий укор, и сказал он мягко:
– Осторожней надо. Хорошие вы, ребята, только зелены еще очень.
И все. Больше ничего не добавил, не рассердился на него, как будто не его из-за Жигановой ошибки будет искать и наверняка найдет банда.
Жиган стоял молча, но глаза его не бегали, как всегда, по земле, ему нечем было оправдаться, да и не хотелось что-то. И он ответил хмуро и не на вопрос:
– А красные в городе.
И вспыхнуло сразу лицо у незнакомца, и он приподнялся на обе руки, так что блеснула ярко под пробивающимся солнечным лучом красная звездочка в серебристом венке на его груди, и мелькнула какая-то мысль или надежда у него в глазах.
– А ты не врешь? – со свойственной ему недоверчивостью спросил Димка.
– Нет, нищий Авдей пришел вчерась еще оттуда. Много, говорит, и всё больше на конях. – Потом он поднял глаза и сказал все тем же виноватым и негромким голосом: – Я попробовал бы, может, поспею, проберусь еще как-нибудь.
И удивился Димка, который только что хотел предложить для этого себя. Удивился незнакомец, заметив серьезно остановившиеся на нем большие и темные глаза мальчугана. И больше всего удивился откуда-то внезапно набравшийся решимости сам Жиган.
– Тогда скорей! – Торопливо вырвал незнакомец листок из книжки и написал карандашом несколько строк. И пока он писал, увидел Димка в левом углу белого листочка те же три большие буквы «РВС», потом палочки, как на часах. Сложил записку, на ней адрес: «Начальнику красного отряда», и два креста поставил.
– Вот, – подал ее Жигану, – вот, ставлю аллюр два креста. Торопись только. С этим значком каждый солдат, – хоть ночью, хоть когда, – сразу же отдаст начальнику. Может быть, проберешься как-нибудь вовремя. Спрячь только ее подальше… Да не попадись с нею, Жиган…
– Ты, брат, тово, не подкачай, – добавил Димка. – Или не берись лучше, дай я.
Но у Жигана уже снова забегали глаза, и, запихивая бумажку в башмак, он ответил с ноткой вернувшегося бахвальства:
– Знаю сам… Что мне, впервой, что ли?
И, выскочив из щели, он огляделся по сторонам и, не заметив никого, пустился наперерез дороге.
* * *
Солнце стояло еще высоко над Никольским лесом, когда выбежал на дорогу Жиган и когда мимо Жигана по той же дороге рысью промчался куда-то Головень.
Недалеко от опушки леса Жиган догнал подводы, нагруженные мукой и салом. На телегах сидело пять человек с винтовками, кто такие – он не угадал, но решил, что, наверно, зеленые какой-нибудь шайки, возвращающиеся из фуражировки. Подводы ехали потихоньку, а Жигану надо было торопиться, и поэтому он свернул в сторону, обогнал их кустами и пошел дальше не по дороге, а краем леса. Попадались полянки, заросшие высокими желтыми цветами. В тени начинала жужжать надоедливая мошкара. Проглядывали ягоды дикой малины. На ходу он оборвал одну, другую, но не остановился ни на минуту.
«Верст пять, пожалуй, отмахал! – подумал он. – Хорошо бы дальше так же без задержки. Скверно только по сучьям, выйду-ка на дорогу…»
Прошел сотни две шагов еще, завернул за поворот и, зажмурившись, остановился даже – прямо навстречу в глаза брызгали густые красноватые лучи заходящего солнца.
С верхушки высокого клена по-вечернему звонко пересвистнула какая-то пташка, и что-то затрепыхалось в листве кустов.
– Эй! – послышался вдруг откуда-то негромкий окрик.
Обернулся Жиган испуганно и не увидел никого.
– Эй, хлопец, поди сюда!
И только сейчас он разглядел за небольшим стогом сена двух человек с винтовками: в стороне за деревьями стояли их верховые лошади.
Подошел.
– Откуда ты идешь?.. Куда?
– Оттуда… – И он, махнув рукой, запнулся, придумывая дальше. – С хутора я. Корова убегла… Может, повстречали где? Рыжая, и рог у ей один спилен. Ей-богу, как провалилась, а без ее – хоть не ворочайся
– Не видали… Телка тут бродила какая-то, так ее еще в утро сожрали, а коровы нет, не было. А тебе не повстречались подводы какие?
– Едут там какие-то, сейчас, должно, будут.
По-видимому, это сообщение крайне заинтересовало спрашивающих, потому что вскочили они оба разом и бросились к коням.
– Забирайся! – скомандовал один Жигану, подводя лошадь. – Садись мне за спину.
– Мне домой надо, корову надо… – жалобно завопил Жиган. – Куда я поеду?
– Забирайся, когда тебе говорят, – крикнул тот снова. – Тут недалече отпустим, а то ты сболтнешь еще и тем тоже…
Тщетно уверял Жиган, что у него корова и что он ничего не сболтнет подводчикам, – ничего не подействовало. Совершенно неожиданно для себя Жиган уже сидел верхом за спиной одного. Поехали легкой рысью. В другое время это доставило бы ему только большое удовольствие, но сейчас совсем нет, особенно когда из разговоров он понял, что едут они к отряду Левки, дожидающемуся кого-то на пути.
«А ну, как Головень там? – мелькнула вдруг мысль. – Да узнает сейчас, что тогда?» И, почти не раздумывая, под впечатлением обуявшего ужаса он слетел кубарем с лошади и бросился к деревьям.
– Куда, стервец? – круто остановив лошадь, сорвал винтовку и вскинул к плечу один…
Может быть, и не успел бы добежать до деревьев Жиган, если бы другой не схватил за руку товарища и не крикнул сердито:
– Стой, стой, дурень!.. Не стреляй, пес тебя возьми, все дело испортишь.
Не вбежал, а врезался в гущу леса Жиган, напролом через чащу, через кусты, глубже, глубже. И только когда очутился он посреди сплошной заросли осинника и сообразил, что никак не смогут проникнуть сюда всадники, остановился на минуту перевести дух.
Потом пошел шагом.
«Левка! – решил он. – Не иначе, как к нему Головень. – И сразу же сжалось сердце при этой мысли. – Хоть бы как-нибудь до темноты, ночью-то не найдут все равно. А утром бы красные. Скорей надо, а тут, на-ко, без дороги…»
Вдруг грохнул выстрел, другой… и пошло!
«С обозниками», – догадался Жиган. – Через несколько минут лес поредел, и под ногами у него оказалась другая, параллельная той дорога. Жиган вздохнул облегченно и бегом бросился по ней дальше. Не прошло и полчаса, как рысью навстречу ему вылетел торопящийся куда-то большой конный отряд… И не успел он как следует опомниться, как очутился со всех сторон окруженный всадниками.
– Эй, хлопец, – окрикнул Жигана один из всадников, грузный и с большими седоватыми усами, – тебя куда дьявол несет?
– С хутора я, – начал было опять Жиган, – бык у меня убежал, черный и пятна на нем белые.
– Врешь, оборвал его тот, – тут и хутора никакого вовсе нет.
Жиган испугался еще больше и совсем чуть не присел на дорогу, когда увидел среди всадников Головня. Но тот был занят тем, что подтягивал подпругу плохонького седла, и не обратил на встретившегося мальчишку никакого внимания.
А Жиган заговорил заплетающимся от страха языком:
– Да не тут… а как зачали стрелять, напугался я и убег.
– Слышали? – вставил первый, многозначительно показывая на остальных. – Я же говорил, что где-то стреляли.
– Ей-богу, стреляли, на Никольской дороге, – заговорил быстро, начиная догадываться в чем дело, Жиган. – Там Козолупу мужики продукт везли, а Левкины ребята на них напали.
– Как напали?! – гневно вспыхнул первый. – Как они смели, сукины дети!
– Ей-богу, напали, сам слышал… Чтоб, говорят, сдохнуть Козолупу, жирно с него – и так обжирается, старый черт, бабий паскудник.
И еще сильнее вздулись от гнева морщины на лице бандита.
– Слышали?! – заревел зеленый. – Это я ожирел, это я бабник!
– И бабник, подтвердил Жиган, у которого при виде впечатления, какое производят его слова, язык заработал как мельница. – Если, говорят, сунется на нас, мы ему намнем… Мне что, конечно, это все ихние разговоры.
Прикрываясь несуществующим разговором, Жиган смог бы выпалить еще не один десяток слов, обидных для достоинства Козолупа, но тот и так был взбешен до крайности и, помимо того, не испытывал никакого удовольствия слушать при всем отряде нелестные Левкины эпитеты. А потому рявкнул грозно:
– По коням, живо!
– А с ним что делать? – указал один на Жигана.
– А всыпь ему нагайкой раз-другой, чтобы не мог больше такие паскудные слова слушать.
Отряд умчался в одну сторону, а Жиган, получивший плетью ни за что ни про что, поспешно помчался в другую, радуясь тому, что легко отделался.
«Ей-богу, – думал он на бегу, – ей-богу, сейчас схватятся, а солнце закатилось уже. Глядишь, пока разберутся, и темно будет».
Нависли сумерки. Высыпали звезды, вечер быстро сменился на ночь, а Жиган все бежал, бежал, тяжело дыша, и только изредка останавливался на минуту перевести дух. Один раз, заслышав мерное бульканье, отыскал в темноте ручей, с жадностью хлебнул несколько глотков холодной воды. Один раз шарахнулся испуганно, наткнувшись на сиротливо приткнувшийся придорожный крест. И понемногу отчаяние начинало овладевать Жиганом: «Бежишь, бежишь, а все конца нет, может быть, сбился давно, узнать или спросить бы у кого…»
Но не у кого было спрашивать. Не попадались навстречу ни хохлы с ленивыми волами, возвращающиеся с работ, ни ребята с конями из ночного, ни запоздалый прохожий из города. Пуста и молчалива темная дорога, только соловей вовсю насвистывал, щелкая, и рокотал среди деревьев, только он один не боялся и смеялся переливчато над ночными страхами притаившейся земли.
И вот, в то время, когда измученный Жиган совсем потерял уже всякую надежду выйти хоть куда-нибудь, дорога разделилась надвое.
«Еще новое! По какой же теперь?» – остановился он в нерешительности.
«Га-га-га», – послышалось вдруг откуда-то негромкое клокотание гусей. Едва не подскочил от радости Жиган и только сейчас заметил за кустами небольшой хутор.
Завыла отчаянно собака, точно к дому приближался не мальчуган, а по меньшей мере медведь, захрюкали встревоженные свиньи. Жиган застучал в дверь:
– Эй! Эй! Отворите!
Сначала молчали, потом в хате послышался кашель, возня и чей-то бабий голос:
– Господи, кого еще несет?
– Отворите! – стучался Жиган.
Но не такое было время, чтобы в полночь отворять всякому. И чей-то хриплый бас спросил:
– Кто там?
– Откройте, это я, Жиган…
Нельзя сказать, что это сообщение подействовало успокаивающе на обитателей хутора, потому что тот же голос ответил:
– Какой еще, к черту, жиган? Вот я тебе из берданки пальну через дверь!
Жиган откатился сразу в сторону и, сообразив об опасности, завопил просительно:
– Не жиган! Не жиган, то прозвище такое – Васькой зовут… Я же еще малый, мне дорогу узнать, какая в город ведет…
Очевидно раздумывая, помолчал немного кто-то за дверью.
– Иди тогда к окошку, оттуда покажу, а открыть… нет. Мало что маленький, может, за тобой здоровый битюг сидит…
Окошко открылось, и дорогу Жигану показали.
– А далеко тут?
– Нет, с версту будет, тут, за опушкой.
– Только-то!
И, окрыленный надеждой, Жиган снова пустился бежать…
На кривых улочках его сразу же остановил патруль. Показали, где помещается штаб.
Сонный красноармеец спросил недовольно:
– Какую еще записку! Приходи утром. – Однако, рассмотрев поставленные крестики «спешно аллюр», добавил: – Ну, давай сюда… Эй, там где дежурный?
Дежурный посмотрел на Жигана, взял бумажку, развернул и, увидев в правом углу три буквы, сразу придвинул к себе огонь.
Едва только прочитал записку, сейчас же надавил клапан телефона и вызвал кого-то.
Через несколько минут вошел командир, тоже прочитал записку и забегал торопливо и волнуясь по комнате.
– Не может быть… прочитайте… он, конечно, он, его рука и его почерк. Кто привез?!
И только сейчас взоры всех обратились на притихшего в углу Жигана.
– Какой он из себя?
– Черный такой, в сапогах. Звезда у него прилеплена, а из нее вроде как флажок.
– Ну да, да, орден!
– Только, – добавил Жиган, – живей бы, если можно. Рассвет скоро. А то Левка и Козолуп искать его будут. Убьют тогда.
И что тут поднялось только! Не забегали, а сорвались все сразу, зазвонили телефоны, затопали кони. И среди всей этой суматохи разобрал утомленный Жиган несколько раз повторявшееся слово «РВС».
Потом затрубила быстро-быстро труба, и от топота задрожали даже стекла.
– Где? – порывисто распахнув дверь, спросил высокий, вооруженный маузером и шашкой командир. – Это ты, мальчуган?.. Васильченко, с собой его, на коня, живо.
Не успел Жиган опомниться, как кто-то схватил, поднял его и усадил на лошадь.
И снова заиграла труба.
– Скорей! – повелительно крикнул кто-то с крыльца.
– Даешь! – дружно ответили десятки голосов с коней.
И сразу сорвавшись с места, как бешеный, врезался в темноту конный отряд.
А в это же время незнакомец и Димка с тревогой ожидали чего-то и чутко прислушивались к тому, что делается в деревне.
– Уходи лучше, сиди дома, Димушка, – несколько раз предлагал незнакомец, – смотри, попадешься и ты вместе со мной.
Но на Димку точно упрямство какое нашло.
– Нет, – категорически мотал он головой, – нет, не пойду.
Он выбрался из угла, разворочал еще больше солому возле стенки и, тщательно забросав снопами небольшое входное отверстие, с трудом протискался обратно.
Сидели молча: было не до разговоров. Один раз только спросил Димка, и то как-то нерешительно:
– А ты вправду, если что, пропуска достанешь до батьки? Я мамке сказал недавно: уедем, говорю, может, в Питер скоро, так она подивилась было, а потом ругать зачала, что ты, говорит, язык, Димка, понапрасну чешешь.
– Достану, достану, только бы…
Но Димка и сам знает, какое большое и страшное это «только бы», и потому он притих у соломы, о чем-то молча и напряженно раздумывая.
Наступал вечер. В пустом обвалившемся сарае каждый угол резче и резче поглядывал темной пустотой и, тускло отсвечивая, расплывались в ней незаметно лучи угасающего солнца.
– Слушай! – Димка задрожал даже от волнения.
– Слышу, не бай, – и незнакомец крепко сжал его за руку, – но кто это?
За деревней, в поле, захлопали выстрелы, частые, неровные… И ветер, сожравши на пути остроту и резкость звуков, донес их сюда беззвучными хлопками игрушечных пушек.
– Может, красные?.. – вспыхнул надеждой Димка.
– Нет, нет, Димка, рано еще.
Выстрелы смолкли. Прошло еще полчаса, топот и крик, наполнившие деревеньку, донесли до сарая тревожную весть, что кто-то уже здесь, рядом. Голоса то приближались, то удалялись – и вот послышались совсем близко-близко…
– И по погребам? И по клуням? – переспросил чей-то резкий голос.
– Везде! – подтвердил другой. – Только, сдается мне, что скорей где-нибудь здесь.
«Головень!» – узнал Димка, а незнакомец протянул куда-то руку, и чуть-чуть блеснул в темноте темный, холодновато-спокойный наган.
– Темно, пес возьми, разве теперь возможно.
– Темно! – откликнулся кто-то.
– Тут и шею себе сломишь. Я полез было в один сарай, а на меня, мать их, доска сверху, чуть не в башку.
– Темно, – и снова Димка узнал Головня, – а место такое подходящее. Не поставить ли вокруг с пяток ребят до рассвета?
И замерли снова скрывающиеся, стараясь дышать потихоньку в солому, потому что близко то и дело проходили оставшиеся дозорные.
Чуть-чуть отлегло. Пробудилась смутная надежда.
Сквозь одну из щелей видно было, как вспыхивал недалеко костер, мигая светлым, колеблющимся огоньком.
Почти что к самой заваленной двери подошла лошадь и нехотя пожевала, похрустывая, солому.
Рассвет не приходил долго… Задрожали наконец на горизонте зарницы, помутнели звезды, виднеющиеся через выломанную дверь, и начало понемногу бледнеть небо.
Скоро обыск. Не успел или не попал вовсе Жиган?..
– Димка, – шепотом проговорил незнакомец, – скоро будут искать. Я не хочу ни за что, чтобы и ты был здесь. В той стороне, где обвалились ворота, есть небольшая щелка. Ты маленький и пролезешь, ползи туда.
– А ты?
– А я тут… Под кирпичами, ты знаешь где, я спрятал сумку, печать и записку про тебя, отдай, когда придут красные. Ну, полезай скорей!
Незнакомец крепко, как большому, пожал в темноте Димкину руку и тихонько толкнул его.
А у Димки жгучие слезы подступили вдруг к горлу, и было ему страшно, и было ему жалко как никогда оставлять одного незнакомца. И, закусив губу, глотая слезы и еле сдерживаясь, чтобы вслух, по-детски, не расплакаться, он пополз, спотыкаясь о разбросанные остатки кирпичей.
– Тара-та-тах! – прорезало вдруг воздух. – Тиу-у, тиу-у… взвизгнуло бешено по сараю.
И крики, и топот, и зазвеневшее эхо от разряженных обойм «Льюисов» – все это так мгновенно врезалось, разбило предрассветную тишину и вместе с ней и долгое ожидание, и напряженность нервов. Димка не заметил и сам, как очутился он опять возле незнакомца. Не будучи более в состоянии сдерживаться, заплакал вслух громко-громко.
– Чего ты, глупый? – радостно вскрикнул незнакомец.
– Да ведь это же они, ей-богу, они, – ответил Димка, улыбаясь, не переставая плакать.
И еще не смолкли выстрелы за деревьями, еще кричали где-то и что-то по улицам, как снова затопали лошади возле сарая.
– Здесь… здесь! – закричал знакомый такой голос. – Куда вы?..
Отлетели снопы в сторону, ворвался свет в щель, и кто-то спросил тревожно и торопливо:
– Вы здесь, товарищ Сергеев?
– Да, да, мы здесь…
И народу кругом сколько взялось откуда-то – командиры, красноармейцы, фельдшер с сумкой, и все улыбались, говорили и кричали что-то совсем невозможное.
– Димка! – захлебываясь от радости, тараторил Жиган. – Я успел… Назад на коне летел… И сейчас с зелеными тоже схватился… в самую гущу… Как рубанул одного по башке, сразу свалился!..
– Ты врешь, Жиган!.. – оборвал его Димка. – Ей-богу, врешь… – А сам смеялся сквозь не высохшие еще слезы.
* * *
…В этот день на деревне бы митинг. С бревен, наваленных возле старостиного дома, говорил мужикам речь незнакомец.
Пришло народу много-много: и старики, и бабы, и, конечно, чуть ли не все ребятишки. С любопытством всматривались, охали, ахали и дивились, как это сумел он, скрываясь под сараями…
Мужики слушали внимательно, потому что говорил он про землю, про помещиков, про мир и про все такое.
И решили все, что хорошо большевик говорит, а главное, про самую сущность, и вздыхали мужики, раздумывая, что скажет, – когда уйдет большевик, – Левка, либо кто придет еще, кроме Левки… И вздыхая, приговаривали:
– Ох, когда ж то наступило б скорей…
– Хиба ж можно, щоб ось такое на земле робилось.
И когда, кончив речь, Сергеев велел поднять руки, кто за Советскую власть, то все подняли разом. И не то чтобы Косаврюк босой, или Григоренко погорелый, или разная там мелкота однолошадная, а все как есть, даже Никита-лавочник, даже Митрофан-староста и даже сам Яков-мельник.
Подивился по простоте душевной такому единодушию старый дед Захарий и сказал своей старухе радостно:
– А побачь, Горпина, уси как исть на одном порешили, о то ж доброе делают.
– О, старый, як дети дурные ты. Сдается мне, що не руки, а кулаки некоторые поднимали. Где такое видать, щоб Никита либо Яков за красных были?..
А Димка тем временем вьюном вертелся всюду. И все какие ни на есть ребятишки дивились на него здорово. И целыми ватагами отправлялись высматривать, где прятался беглец, так что к вечеру, как после стада коров, намята и утоптана была солома возле логова.
Должно быть, большим начальником был недавний пленник, потому что слушались его и красноармейцы и командиры здорово, и написал Димке всякие бумаги и на каждую бумагу печать поставил, чтобы не было ни ему, ни матери, ни Топу никакой задержки.
А Жиган среди бойцов чертом ходил и песни такие заворачивал – только ну! И хохотали над ним красноармейцы и дивились на его глотку здорово.
– Жиган, а ты теперь куда?
– Я, брат, фьи-ить! Даешь по станциям, по эшелонам. Эх, я новую песню петь хорошо у них научился:
Хорошая песня! Как я спел раз – гляжу: у старой Горпины слезы катятся. «Чего ты, – говорю, – бабка?» – «Та умирал же!» – «Так, бабка, это ж в песне»… Помолчала, а потом и говорит: «А разве мало взаправду?» Вот в эшелонах только которые из товарищей не доверяют. «Катись, – говорят, – колбасой, может, это шарамыжник или шарлатан какой, стыришь що чего…» Кабы и мне какую-нибудь бумагу!
И как раз проходил тут политрук Чумаченко.
– А давайте, – говорит, – ребята, напишем ему взаправду бумажку.
– Напишем, напишем, – подхватили голоса…
И написали ему, что есть он, Жиган, не шантрапа и не шарлатан, а элемент, на факте доказавший свою революционность. Оказывать ему, Жигану, всяческое содействие в пении советских песен по всем станциям, поездам и эшелонам. Точка.
И подписывалось много ребят под этой бумагой – целью пол-листа, даже рябой Пантюшкин, тот, который еще только на прошлой неделе при эскадроне ликвидацию неграмотности устраивал, вычертил всю фамилию до буквы. А потом пошли к комиссару, чтобы дал печать. Прочитал он.
– Нельзя, – говорит, – такие документы не выдаются.
– Как же нельзя? Что от ей, убудет ли? Что же, даром старался малый… Пришпандорьте, пожалуйста.
Улыбнулся еще раз комиссар, посмотрел на Жигана.
– Этот самый?
– Самый.
– Ну, уж в виде исключения… – тиснул по бумаге, сразу на ней: «РСФСР», серп и молот.
И такой это вечер был, что давно не помнили поселяне. И чего там говорить, что звезды, как начищенные кирпичом, блестели, или как ветерок играл нежно с расцветающей гречихой… А что на улицах делалось! Высыпали как есть все за ворота… Гоготали красноармейцы, вторили им дивчата звонко, а лекпом Придорожный, завалившись на смолистые бревна перед обступившей его кучкою, наяривал искусно на двухрядке и распевал басом:
– Ты прощай, село родное…
И вдруг раздался в толпе женский плач, горький-горький. Обернулись все, смущенные и рассмеялись. Это Севрюков представлял, как плачут провожающие рекрутов бабы.
– А, чтоб тебе, да тебе и в самом деле юбку надеть! – проговорил кто-то и прибавил к этому еще что-то такое занозистое, что хохотом залились окружающие.
А многие с дивчатами бродили парами и шептались о чем-то потихоньку в тени возле Федорова плетня. С Пелагеевой Манькой Кравченко о чем-то договаривался горячо, постукивая шпорами, и дергал тихонько за рукав и звал ее куда-то.
А Маруська смеялась и только мотала головой…
А отец Перламутрий, высматривая из окошка, заметил все это и пришел в величайшее негодование, а когда увидал, что они и вовсе скрылись где-то за калиткой, отвернулся даже, не будучи в силах взирать на такое беззаконие, и, отвернувшись, подумал с некоторым удивлением: «А ведьма-то… к ней не пошел, а то на, смотри-ка». – И он вздохнул огорченно, припоминая что-то.
А ночь спускалась тихо-тихо, зажглись огоньками разбросанные домики. Уходили до дому старики и старухи. Но долго еще по залитым лунным светом уличкам, по полянкам шумела, смеялась и шепталась молодежь. Долго наигрывал на гармони искусник лекпом, а с ее переливчатыми песнями спорили переливчатыми посвистами соловьи из соседней прохладной рощи.
Утром на другой день незнакомец уезжал из деревеньки с частью отряда. Жиган и Димка провожали их до поскотины. На лугу, возле покосившейся загородки, товарищ Сергеев остановился. Остановился за ним и весь отряд. И перед всем отрядом подозвал он к себе ребятишек, крепко пожал им руки, прощаясь.
– Может быть, когда-нибудь я тебя увижу в Питере, – сказал он Димке. – А тебя… – Он посмотрел на Жигана и запнулся.
– Может, где-нибудь, – неуверенно ответил Жиган.
…У забравшихся на перекладину мальчуганов чуть трепал волосы ветер. Долго они смотрели, как исчезал понемногу отряд, и был Димка доволен, что все так хорошо устроилось, и было ему немножко жаль, что так скоро все кончилось…
– В Питер теперь, тоже интересно…
Жиган не ответил ничего. Ветер чуть-чуть шевелил волосами его лохматой головы, худенькие руки крепко держались за перекладину, а большие глубокие глаза внимательно уставились в даль перед собой…
На дороге чуть заметной точкой виднелся еще отряд, вот он взметнулся на горку возле Никольского оврага, скрылся и исчез за ним. Улеглось облачко пыли, поднятое копытами над гребнем холма. Проглянуло сквозь него поле под гречихой, и на нем – уже ничего.
(1926)
