Текст книги "Путь на Амальтею (сборник)"

Автор книги: Аркадий Стругацкий

Соавторы: Борис Стругацкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Планетологи пытают штурмана, а радиооптик пытает планетологов

– Кто готовил этот обед? – спросил Быков.

Он оглядел всех и снова уставился на кастрюльки. Михаил Антонович тяжело, со свистом дышал, навалившись грудью на стол. Лицо у него было багровое, отекшее.

– Я, – несмело сказал Моллар.

– А в чем дело? – спросил Дауге.

Голоса у всех были сиплые. Все говорили с трудом, едва выталкивая из себя слова. Моллар криво улыбнулся и лег на диван лицом вверх. Ему было плохо. «Тахмасиб» больше не падал, и тяжесть становилась непереносимой. Быков посмотрел на Моллара.

– Этот обед вас убьет, – сказал он. – Съедите этот обед и больше не встанете. Он* вас раздавит, вы понимаете?

– О черт, – сказал Дауге с досадой. – Я забыл о тяжести.

Моллар лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал. Челюсть у него отвисла.

– Съедим бульону, – сказал Быков. – И все. Больше ни кусочка. – Он поглядел на Михаила Антоновича и оскалил зубы в нерадостной усмешке. – Ни кусочка, – повторил он.

Юрковский взял половник и стал разливать бульон по тарелкам.

– Тяжелый обед, – сказал он.

– Вкусно пахнет, – сказал Михаил Антонович. – Может быть, дольешь мне еще чуть-чуть, Володенька?

– Хватит, – жестко сказал Быков. Он медленно хлебал бульон, по-детски зажав ложку в кулаке, измазанном графитовой смазкой.

Все молча стали есть. Моллар с трудом приподнялся и снова лег.

– Не могу, – сказал он. – Простите меня, не могу.

Быков положил ложку и встал.

– Рекомендую всем пассажирам лечь в амортизаторы, – сказал он. Дауге отрицательно покачал головой. – Как угодно. Но Моллара уложите в амортизатор непременно.

– Хорошо, – сказал Юрковский.

Дауге взял тарелку, сел на диван рядом с Молларом и принялся кормить его с ложки, как больного. Моллар громко глотал, не открывая глаз.

– А где Иван? – спросил Юрковский.

– На вахте, – ответил Быков. Он взял кастрюлю с остатками супа и пошел к люку, тяжело ступая на прямых ногах. Юрковский, поджав губы, глядел в его согнутую спину.

– Всё, мальчики, – сказал Михаил Антонович жалким голосом. – Начинаю худеть. Так все-таки нельзя. Я сейчас вешу двести с лишним кило, подумать страшно. И будет еще хуже. Мы всё еще падаем немножко.

Он откинулся на спинку кресла и сложил на животе отекающие руки. Затем поворочался немного, положил руки на подлокотник и почти мгновенно заснул.

– Спит, толстяк, – сказал Дауге, оглянувшись на него. – Корабль затонул, а штурман заснул. Ну, еще ложечку, Шарль. За папу. Вот так. А теперь за маму.

– Нье могу, простите, – пролепетал Моллар. – Ньа могу. Я льягу. – Он лег и начал неразборчиво бормотать по-французски.

Дауге поставил тарелку на стол.

– Михаил, – позвал он негромко. – Миша.

Михаил Антонович раскатисто храпел.

– С-сейчас я его ра-азбужу, – сказал Юрковский. – Михаил, – сказал он вкрадчивым голосом. – М-мидии М-мидии со с-специями.

Михаил Антонович вздрогнул и проснулся.

– Что? – пробормотал он. – Что?

– Нечистая с-совесть, – сказал Юрковский. Дауге поглядел на штурмана в упор.

– Что вы там делаете в рубке? – спросил он.

Михаил Антонович поморгал красными веками, потом заерзал на кресле, едва слышно сказал: «Ах, я совсем забыл…» – и попытался подняться.

– Сиди, – сказал Дауге.

– Т-так что вы там д-делаете?

– Ничего особенного, – сказал Михаил Антонович и оглянулся на люк в рубку. – Право, ничего, мальчики. Так только…

– М-миша, – сказал Юрковский. – М-мы же видим, что он что-то з-задумал.

– Говори, толстяк, – сказал Дауге свирепо. Штурман снова попытался подняться.

– С-сиди, – сказал Юрковский безжалостно. – Мидии. Со специями. Говори.

Михаил Антонович стал красен как мак.

– Мы не дети, – сказал Дауге. – Нам уже приходилось умирать. Какого беса вы там секретничаете?

– Есть шанс, – едва слышно пробормотал штурман.

– Шанс всегда есть, – возразил Дауге. – Конкретнее.

– Ничтожный шанс, – сказал Михаил Антонович. – Право, мне пора, мальчики.

– Что они делают? – спросил Дауге. – Чем они заняты, Лешка и Иван?

Михаил Антонович с тоской поглядел на люк в рубку.

– Он не хочет вам говорить, – прошептал он. – Он не хочет вас зря обнадеживать. Алексей надеется выбраться. Они там перестраивают систему магнитных ловушек… И отстаньте от меня, пожалуйста! – закричал оп тонким пронзительным голосом, кое-как встал и заковылял в рубку.

– Mon dieu, – тихо сказал Моллар и снова лег навзничь.

– А, все это ерунда, барахтанье, – сказал Дауге. – Конечно, Быков не способен сидеть спокойно, когда костлявая берет нас за горло. Пошли. Пойдемте, Шарль, мы уложим вас в амортизатор. Приказ капитана.

Они взяли Моллара под руки с двух сторон, подняли и повели в коридор. Голова Моллара болталась.

– Mon dieu, – бормотал он. – Простите. Я есть весьма плёхой межпланетникь. Я есть только всего радиооптикь.

Это было очень трудно – идти самим и тащить Моллара, но они все-таки добрались до его каюты и уложили радиооптика в амортизатор. Он лежал в длинном, не по росту, ящике, маленький, жалкий, задыхающийся, с посиневшим лицом.

– Сейчас вам станет хорошо, Шарль, – сказал Дауге.

Юрковский молча кивнул и сейчас же сморщился от боли в позвоночнике.

– П-полежите, отдо-охните, – сказал он.

– Хорошоё-о, – сказал Моллар. – Спасибо, товарищи.

Дауге задвинул крышку и постучал. Моллар постучал в ответ.

– Ну, хорошо, – сказал Дауге. – Теперь бы нам костюмы для перегрузок…

Юрковский пошел к выходу. На корабле было только три костюма для перегрузок – костюмы экипажа. Пассажирам при перегрузках полагалось лежать в амортизаторах.

Они обошли все каюты и собрали все одеяла и подушки. В обсерваторном отсеке они долго устраивались у перископов, обкладывали себя мягким со всех сторон, а потом легли и некоторое время молчали, отдыхая. Дышать было трудно. Казалось, на грудь давит многопудовая гиря.

– П-помню, на курсах нам давали с-сильные перегрузки, – сказал Юрковский. – П-пришлось сбрасывать в-вес.

– Да, – сказал Дауге. – Я совсем забыл. Что это за чепуха про мидии со специями?

– В-вкусная вещь, правда? – сказал Юрковский. – Наш штурман в-вез тайком от к-капитана н-несколько банок, и они взорвались у него в ч-чемодане.

– Ну? – сказал Дауге. – Опять? Ну и лакомка. Ну и контрабандист! Его счастье, что Быкову сейчас не до этого.

– Б-быков, наверное, еще н-не знает, – сказал Юрковский.

«И никогда не узнает», – подумал он. Они помолчали, потом Дауге взял дневники наблюдений и стал их просматривать. Они немного посчитали, потом поспорили относительно метеоритной атаки. Дауге сказал, что это был случайный рой. Юрковский объявил, что это кольцо. «Кольцо у Юпитера?» – презрительно сказал Дауге. «Да, – сказал Юрковский. – Я давно это подозревал. И теперь вот убедился». – «Нет, – сказал Дауге. – Все-таки это не кольцо. Это полукольцо». – «Ну и пусть полукольцо», – согласился Юрковский. «Кангрен большой молодец, – сказал Дауге. – Его расчеты просто замечательно точны». – «Не совсем», – сказал Юрковский. «Это почему же?» – осведомился Дауге. «Потому что температура растет заметно медленнее», – объяснил Юрковский. «Это внутреннее свечение неклассического типа», – возразил Дауге. «Да, неклассического», – сказал Юрковский. «Кангрен не мог этого учесть», – сказал Дауге. «Надо было учесть, – сказал Юрковский. – Об этом уже сто лет спорят, надо было учесть». – «Просто тебе стыдно, – сказал Дауге. – Ты так бранился с Кангреном в Дублине, и теперь тебе стыдно». – «Балда ты, – сказал Юрковский. – Я учитывал неклассические эффекты». – «Знаю», – сказал Дауге. «А если знаешь, – сказал Юрковский, – то не болтай глупостей». – «Не ори на меня, – сказал Дауге. – Это не глупости. Неклассические эффекты ты учел, а цена этому, сам видишь, какая». – «Это тебе такая цена, – рассердился Юрковский. – До сих пор не читал моей последней статьи». – «Ладно, – сказал Дауге, – не сердись. У меня спина затекла». – «У меня тоже», – сказал Юрковский. Он перевернулся на живот и встал на четвереньки. Это было нелегко. Он дотянулся до перископа и заглянул.

– П-посмотри-ка, – сказал он.

Они стали смотреть в перископы. «Тахмасиб» плавал в пустоте, заполненной розовым светом. Не видно было ни одного предмета, никакого движения, на котором мог бы задержаться взгляд. Только ровный розовый свет. Казалось, что смотришь в упор на фосфоресцирующий экран. После долгого молчания Юрковский сказал:

– Скучно.

Он поправил подушки и снова лег на спину.

– Этого еще никто не видел, – сказал Дауге. – Это свечение металлического водорода.

– Т-таким н-наблюдениям, – сказал Юрковский, – грош цена. Может, пристроим к п-перископу с-спектрограф?

– Глупости, – сказал Дауге, еле шевеля губами. Он сполз на подушки и тоже лег на спину. – Жалко, – сказал он. – Ведь этого еще никто никогда не видел.

– Д-до чего м-мерзко ничего не делать, – сказал Юрковский с тоской. Дауге вдруг приподнялся на локте и нагнул голову, прислушиваясь. – Что ты? – спросил Юрковский.

– Тише, – сказл Дауге. – Послушай.

Юрковский прислушался. Низкий, едва слышный гул доносился откуда-то, волнообразно нарастая и снова затихая, словно гудение гигантского шмеля. Гул перешел в жужжание, стал выше и смолк.

– Что это? – спросил Дауге.

– Не знаю, – отозвался Юрковский вполголоса. Он сел. – Может быть, это двигатель.

– Нет, это оттуда. – Дауге махнул рукой в сторону перископов, – Ну-ка… – он опять прислушался, и снова послышалось нарастающее гудение.

– Надо поглядеть, – сказал Дауге. Гигантский шмель смолк, но через секунду загудел снова. Дауге поднялся на колени и уткнулся лицом в нарамник перископа, – Смотри! – закричал он.

Юрковский тоже подполз к перископу.

– Смотри, как здорово! – крикнул Дауге.

Из желто-розовой бездны поднимались огромные радужные шары. Они были похожи на мыльные пузыри и переливались зеленым, синим, красным. Это было очень красиво и совершенно непонятно. Шары поднимались из пропасти с низким нарастающим гулом, быстро проносились и исчезали из поля зрения. Они все были разных размеров, и Дауге судорожно вцепился в рубчатый барабан дальномера. Один шар, особенно громадный и колыхающийся, прошел совсем близко. На несколько Мгновений обсерваторный отсек заполнился нестерпимо низким, зудящим гулом, и планетолет слегка качнуло.

– Эй, в обсерватории, – раздался в репродукторе голос Быкова. – Что это за бортом?

– Ф-феномены, – сказал Юрковский, пригнув голову к микрофону.

– Что? – спросил Быков.

– П-пузыри какие-то, – пояснил Юрковский.

– Это я и сам вижу, – проворчал Быков и замолчал.

– Это уже не металлический водород, – сказал Юрковский, почти не заикаясь.

Пузыри исчезли.

– Вот, – сказал Дауге. – Диаметры: пятьсот, девятьсот и три тысячи триста метров. Если, конечно, здесь не искажается перспектива. Больше я не успел. Что это может быть?

В розовой пустоте пронеслись еще два пузыря. Вырос и сейчас же смолк густой басовый звук.

– М-машина п-планеты р-работает, – сказал Юрковский. – И мы никогда не узнаем, что там происходит…

– Пузыри в газе, – сказал Дауге. – А впрочем, какой это газ – плотность как у бензина…

Он обернулся. На пороге открытой двери сидел Моллар, прислонившись виском к косяку. От тяжести вся кожа на его лице сползла к подбородку. У него был белый лоб и темно-вишневая шея.

– Это есть я, – сказал Моллар.

Он перевалился на живот и пополз к своему месту у казенника. Планетологи молча смотрели на него, затем Дауге встал, взял две подушки – у себя и у Юрковского – и помог Моллару устроиться поудобнее. Все молчали.

– Очень тоскливо, – сказал наконец Моллар. – Не могу один. Хочется говорить. – Он делал самые невообразимые ударения.

– Мы очень рады вам, Шарль, – сказал Дауге совершенно искренне. – Нам тоже тоскливо, и мы все время говорим.

Моллар попытался сесть, но раздумал и остался лежать, тяжело дыша и глядя в потолок.

– А к-как жизнь, Шарль? – спросил Юрковский с интересом.

– Жизнь хорошё-о, – сказал Моллар, бледно улыбаясь, – Только мало.

Дауге лег и тоже уставился в потолок. «Мало, – подумал он, – гораздо меньше, чем хочется». Он выругался вполголоса по-латышски.

– Что? – спросил Моллар.

– Он ругается, – объяснил Юрковский.

Моллар вдруг сказал высоким голосом:

– Друзья мои! – И планетологи разом повернулись к нему.

– Друзья мои! – сказал Моллар. – Что мне дьелатть? Ви есть опытные межпланьетники! Ви есть большие льюди и геройи. Да, геройи! Mon dieu! Ви смотрели в глаза смерти больше, чем я смотрелль в глаза девушки. – Он горестно помотал головой. – И я совсем не есть опытный. Мне страшно, и я хочу много говорить сейчас, но сейчас уже близок конец, и я не знаю как. Да, да, как надо сейчас говорить?

Он смотрел на Дауге и Юрковского блестящими глазами. Дауге неловко пробормотал: «О черт», – и оглянулся на Юрковского. Юрковский лежал, заложив руки за голову, и искоса глядел на Моллара.

– О черт, – сказал Дауге. – Я уже и забыл.

– М-могу рассказать, к-как мне однажды х-хотели ам-ампутировать н-ногу, – предложил Юрковский.

– Верно! – радостно сказал Дауге. – А потом вы, Шарль, тоже расскажете что-нибудь веселенькое…

– Ах, вы все шутите, – сказал Моллар.

– А еще можно спеть, – сказал Дауге. – Я про это читал. Вы нам споете, Шарль?

– Ах, – сказал Моллар. – Я совсем прокис.

– Отнюдь, – сказал Дауге. – Вы замечательно держитесь, Шарль. А это же самое главное. Правда, Шарль замечательно держится, а, Володя?

– К-конечно, – сказал Юрковский. – З-замеча-тельно.

– А капитан не спит, – бодро продолжал Дауге. – Вы заметили, Шарль? Он что-то задумал, наш капитан.

– Да, – сказал Моллар. – Да! Наш капитан – это есть большая надежда.

– Еще бы, – сказал Дауге. – Вы даже не знаете, какая это большая надежда.

– М-метр девяносто пять, – сказал Юрковский.

Моллар засмеялся.

– Вы все шутите, – сказал он.

– А мы пока будем болтать и наблюдать, – сказал Дауге. – Хотите посмотреть в перископ, Шарль? Это красиво. Этого никто никогда не видел. – Он поднялся и приник к перископу. Юрковский увидел, как у него вдруг выгнулась спина. Дауге обеими руками взялся за нарамник. – Бог мой, – сказал он. – Планетолет!

В розовой пустоте висел планетолет. Он был виден совершенно отчетливо и во всех подробностях и находился, по-видимому, километрах в трех от «Тахмасиба», Это был фотонный грузовик первого класса с параболическим отражателем, похожим на растопыренную юбку, с круглой жилой гондолой и дисковидным грузовым отсеком, с тремя сигарами аварийных ракет на далеко вынесенных кронштейнах. Он висел вертикально и совершенно неподвижно. И он был серый, как на экране черно-белого кино.

– Кто же это? – пробормотал Дауге. – Неужели Петрушевский?

– П-погляди на отражатель, – сказал Юрковский.

Отражатель серого планетолета был обломан с края.

– Тоже не повезло ребятам, – сказал Дауге.

– О, – сказал Моллар. – А вон еще один.

Второй планетолет – точно такой же – висел дальше и глубже первого.

– И у этого обломан отражатель, – сказал Дауге.

– Я з-знаю, – сказал неожиданно Юрковский. – Это наш «Тахмасиб». М-мираж.

Это был двойной мираж. Несколько радужных пузырей стремительно поднялись из глубины, и призраки «Тахмасиба» исказились, задрожали и растаяли. А правее и выше появились еще три призрака.

– Какие красивые пузыри, – сказал Моллар. – Они поют.

Он снова лег на спину. У него пошла носом кровь и он сморкался и морщился, и все поглядывал на планетологов, не видят ли они. Они, конечно, не видели.

– Вот, – сказал Дауге. – Ты говоришь, что здесь скучно.

– Я н-не говорю, – сказал Юрковский.

– Нет, говоришь, – сказал Дауге. – Ты брюзжишь, что скучно.

Оба старались не глядеть на Моллара. Кровь остановить было нельзя. Она свернется сама. Радиооптика нужно было бы отнести в амортизатор, но… Ничего, она свернется. Моллар тихо сморкался.

– А вон еще мираж, – сказал Дауге. – Но это не корабль.

Юрковский заглянул в перископ. Не может быть, подумал он. Этого не может быть. Не тут, не в Юпитере. Под «Тахмасибом» медленно проплывала вершина громадной серой скалы. Основание ее тонуло в розовой дымке. Рядом поднималась другая скала – голая, отвесная, изрезанная глубокими прямыми трещинами. А еще дальше вырастала целая вереница таких же острых крутых вершин. И тишина в обсерваторном отсеке сменилась скрипами, шорохами, едва слышным гулом, похожим на эхо далеких-далеких горных обвалов,

– Эт-то н-не мираж, – проговорил Юрковский. – Эт-то п-похоже на ядро.

– Вздор, – сказал Дауге.

– В-возможно, все-таки у Юпитера есть я-ядро.

– Вздор, вздор, – нетерпеливо сказал Дауге.

Горная цепь тянулась под «Тахмасибом», и не было ей конца.

– Вон еще, – сказал Дауге.

Выше скалистых зубьев выступил темный бесформенный силуэт, вырос, превратился в изъеденный обломок черного камня и снова скрылся. Сейчас же за ним вслед появился другой, третий, а вдали, едва различимая, бледным пятном светилась округлая серая масса. Горный хребет внизу постепенно опускался и исчез из виду. Юрковский, не отрываясь от перископа, поднес к губам микрофон. Было слышно, как у него хрустнули суставы.

– Быков, – позвал он. – Алексей.

– Алеши нет, Володенька, – отозвался голос штурмана. Голос был сиплый и задыхающийся. – Он в машине.

– М-михаил, мы идем н-над с-скалами, – сказал Юрковский.

– Над какими скалами? – испуганно спросил Михаил Антонович.

Вдали прошла поразительно ровная, словно отполированная поверхность – огромная равнина, окаймленная невысокой грядой круглых холмов. Прошла и утонула в розовом.

– М-мы еще не все п-понимаем, – сказал Юрковский.

– Я сейчас посмотрю, Володенька, – сказал Михаил Антонович.

За перископом проплывала еще одна горная страна Она плыла высоко вверху, и вершины гор были обращены вниз. Это было дикое, фантастическое зрелище, и Юрковский подумал сначала, что это опять мираж, но это был не мираж. Тогда он понял и сказал: «Это не ядро, Иоганыч. Это кладбище». Дауге не понял. «Это кладбище миров, – сказал Юрковский. – Джуп проглотил их».

Дауге долго молчал, а затем пробормотал:

– Какие открытия… Кольцо, розовое излучение, кладбище миров… Жаль. Очень жаль.

Он оглянулся и окликнул Моллара. Моллар не ответил. Он лежал ничком.

Они стащили Моллара в амортизатор, привели его в чувство, и он, измотанный, отекший, сразу заснул, словно упал в обморок. Потом они вернулись в обсерваторный отсек и снова повисли на перископах. Под «Тахмасибом», и рядом с «Тахмасибом», и временами над «Тахмасибом» медленно проплывали в потоках сжатого водорода обломки несозданных миров – горы, скалы, чудовищные потрескавшиеся глыбы, прозрачные серые облака пыли. Потом «Тахмасиб» отнесло в сторону, а в перископах остался только пустой, ровный розовый свет.

«Устал как собака, – сказал Дауге. Он перевернулся на бок, и у него затрещали кости. – Слышишь?» – «Слышу, – сказал Юрковский. – Давай смотреть». – «Давай», – сказал Дауге. «Я думал, это ядро», – сказал Юрковский. «Этого не могло быть», – сказал Дауге. Юрковский стал тереть лицо ладонями. «Это ты так говоришь, – сказал он. – Давай смотреть».

Они еще многое увидели и услышали, или им казалось, что они увидели и услышали, потому что оба они страшно устали, и в глазах иногда темнело, и тогда исчезали стены обсерваторного отсека – оставался только ровный розовый свет. Они видели широкие неподвижные зигзаги молний, упиравшиеся в тьму наверху и в розовую бездну внизу, и слышали, как с железным громом пульсируют в них лиловые разряды. Они видели какие-то колышущиеся пленки, проплывавшие с тонким свистом совсем рядом. Они разглядывали причудливые тени во мгле, которые двигались и шевелились, и Дауге спорил, что это объемные тени, а Юрковский доказывал, что Дауге бредит. И они слышали вой, и писк, и грохот, и странные звуки, похожие на голоса, и Дауге предложил зафиксировать эти звуки на диктофоне, но тут заметил, что Юрковский спит, лежа на животе. Тогда он повернул Юрковского на спину и снова вернулся к перископу.

В открытую дверь отсека вползла, волоча брюхо по полу, Варечка, синяя в крапинку, подобралась к Юрковскому и взгромоздилась к нему на колени. Дауге хотел прогнать ее, но у него уже совсем не было сил. Он даже не мог поднять голову. А Варечка тяжело вздымала бока и медленно мигала. Шипы на ее морде стояли ежом, и полумертвый хвост судорожно подергивался в такт дыханию.

Надо прощаться, а радиооптик не знает как

Это было трудно, невообразимо трудно работать в таких условиях. Жилин несколько раз терял сознание. Останавливалось сердце, и все заволакивалось красной мутью. И во рту все время чувствовался привкус крови. Жилину было очень стыдно, потому что Быков продолжал работать неутомимо, размеренно и точно, как машина. Быков был весь мокрый от пота, ему тоже было невообразимо трудно, но он, по-видимому, умел заставить себя не терять сознание. Уже через два часа у Жилина пропало всякое представление о цели работы, у него больше не осталось ни надежды, ни любви к жизни, но каждый раз, очнувшись, он продолжал прерванную работу, потому что рядом был Быков. Однажды он очнулся и не нашел Быкова. Тогда он заплакал. Но Быков скоро вернулся, поставил рядом с ним кастрюльку с супом и сказал: «Ешь». Он поел и снова взялся за работу. У Быкова было белое лицо и багровая отвисшая Шея. Он тяжело и часто дышал. И он молчал. Жилин Думал: «Если мы выберемся, я не пойду в межзвездную экспедицию, я не пойду в экспедицию на Плутон, я никуда не пойду, пока не стану таким, как Быков. Таким обыкновенным и даже скучным в обычное время. Таким хмурым и немножко даже смешным. Таким, что трудно было поверить, глядя на него, в легенду о Голконде в легенду о Каллисто и в другие легенды». Жилин помнил, как молодые межпланетники потихоньку посмеивались над «Рыжим Пустынником» – кстати, откуда взялось такое странное прозвище? – но он никогда не слышал, чтобы о Быкове отозвался пренебрежительно хоть один пилот или ученый старшего поколения. «Если я выберусь, я должен стать таким, как Быков. Если я не, выберусь, я должен умереть, как Быков». Когда Жилин терял сознание, Быков молча заканчивал его работу. Когда Жилин приходил в себя, Быков так же молча возвращался на свое место.

Потом Быков сказал? «Пошли», – и они выбрались из камеры магнитной системы. У Жилина все плыло перед глазами, хотелось лечь, уткнуться носом во что-нибудь помягче и так лежать, пока не поднимут. Он выбирался вторым и застрял, и все-таки лег носом в холодный пол, но быстро пришел в себя и тогда увидел у самого лица ботинок Быкова. Ботинок нетерпеливо притопывал. Жилин напрягся и вылез из люка. Он сел на корточки, чтобы как следует задраить крышку. Замок не слушался, и Жилин стал рвать его исцарапанными пальцами. Быков возвышался рядом, как радиомачта, и смотрел не мигая сверху вниз.

– Сейчас, – торопливо сказал Жилин. – Сейчас…

Замок, наконец, встал на место.

– Готово, – сказал Жилин и выпрямился. Ноги тряслись в коленях.

– Пошли, – сказал Быков.

Они вернулись в рубку. Михаил Антонович спал в своем кресле у вычислителя. Он громко всхрапывал. Вычислитель был включен. Быков перегнулся через штурмана, взял микрофон селектора и сказал:

– Пассажирам собраться в кают-компании.

– Что? – спросил Михаил Антонович, встрепенувшись. – Что, уже?

– Уже, – сказал Быков. – Пойдем в кают-компанию.

Но он пошел не сразу – стоял и задумчиво наблюдал, как Михаил Антонович, болезненно морщась и постанывая, выбирается из кресла. Затем он словно очнулся и сказал:

– Пойдем.

Они пошли в кают-компанию. Михаил Антонович сразу пробрался к дивану и сел, сложив руки на животе. Жилин тоже сел, чтобы не тряслись ноги, и стал смотреть в стол. На столе еще стояли стопкой грязные тарелки. Потом дверь в коридор открылась, и ввалились пассажиры. Планетологи тащили на себе Моллара. Моллар висел, волоча ноги и обхватив планетологов за плечи. В руке у него был зажат носовой платок весь в темных пятнах.

Дауге и Юрковский молча усадили Моллара на диван и сели по обе стороны от него. Жилин оглядел их. «Вот это да, – подумал он. – Неужели и у меня такая морда?» Он украдкой ощупал лицо. Ему показалось, что щеки у него очень тощие, а подбородок очень толстый, как у Михаила Антоновича. Под кожей бегали мурашки, как в отсиженной ноге. «Отсидел физиономию», – подумал Жилин.

– Так, – сказал Быков. Он сидел на стуле в углу и теперь встал, подошел к столу и тяжело оперся о него. Моллар неожиданно подмигнул Жилину и закрыл лицо пятнистым платком. Быков холодно посмотрел на него. Затем он стал смотреть в стену.

– Так, – повторил он. – Мы были заняты пере-о-бо-ру-до-ва-нием «Тахмасиба». Мы закончили пере-о-бо-ру-до-ва-ние. – Это слово никак не давалось ему, но он упрямо дважды повторил его, выговаривая по слогам. – Мы теперь можем использовать фотонный двигатель, и я решил его использовать. Но сначала я хочу поставить вас в известность о возможных последствиях. Предупреждаю, решение принято, и я не собираюсь с вами советоваться и спрашивать вашего мнения…

– Короче, Алексей, – сказал Дауге.

– Решение принято, – сказал Быков. – Но я считаю, что вы вправе знать, чем это все может кончиться. Во-первых, включение фотореактора может вызвать взрыв в сжатом водороде вокруг нас. Тогда «Тахмасиб» будет разрушен полностью. Во-вторых, первая вспышка плазмы может уничтожить отражатель, – возможно, внешняя поверхность зеркала уже истончена коррозией. Тогда мы останемся здесь и… В общем, понятно. В-третьих, наконец, «Тахмасиб» может благополучно вы, браться из Юпитера и…

– Понятно, – сказал Дауге.

– И продовольствие будет доставлено на Амаль-тею, – сказал Быков.

– П-продовольствие б-будет век б-благодарить Б-быкова, – сказал Юрковский. Михаил Антонович робко улыбнулся. Ему было не смешно.

Быков смотрел в стену.

– Я намерен стартовать сейчас же, – сказал он. – Предлагаю пассажирам занять места в амортизаторах. Всем занять места в амортизаторах. И давайте без этих ваших штучек. – Он посмотрел на планетологов. – Перегрузка будет восьмикратная, как минимум. Прошу выполнять. Бортинженер Жилин, проследите за выполнением и доложите.

Он оглядел всех исподлобья, повернулся и ушел в рубку на прямых ногах.

– Mon dieu, – сказал Моллар. – Ну и жизнь.

У него опять пошла кровь из носа, и он принялся слабо сморкаться. Дауге повертел головой и сказал:

– Нам нужен счастливчик. Кто-нибудь здесь есть везучий? Нам совершенно необходим счастливчик.

Жилин встал.

– Пора, товарищи, – сказал он. Ему хотелось, чтобы все скорее кончилось. Ему очень хотелось, чтобы все уже было позади. Все остались сидеть. – Пора, товарищи, – растерянно повторил он.

– В-вероятность б-благоп-приятного и-исхода – п-процентов д-десять, – задумчиво сказал Юрковский и принялся растирать щеки. Михаил Антонович, кряхтя, выбрался из дивана.

– Мальчики, – сказал он. – Надо, кажется, прощаться. На всякий случай, знаете… Всякое может быть. – Он жалостно улыбнулся.

– Прощаться так прощаться, – сказал Дауге. – Давайте прощаться.

– И я опьять не знаю как, – сказал Моллар.

Юрковский поднялся.

– В-вот что, – сказал он. – П-пошли по ам-морти-заторам. С-сейчас выйдет Б-быков, и т-тогда… Лучше мне сгореть. Р-рука у него тяжелая, д-до сих п-пор помню. Д-десять лет.

– Да-да, – заторопился Михаил Антонович. – Пошли, мальчики, пошли… Давайте я вас поцелую.

Он поцеловал Дауге, потом Юрковского, потом повернулся к Моллару. Моллара он поцеловал в лоб.

– А ты где будешь, Миша? – спросил Дауге.

Михаил Антонович поцеловал Жилина, всхлипнул и сказал:

– В амортизаторе, как все.

– А ты, Ваня?

– Тоже, – сказал Жилин. Он придерживал Моллара за плечи.

– А капитан?

Они вышли в коридор, и снова все остановились. Оставалось несколько шагов.

– Алексей Петрович говорит, что не верит автоматике в Джупе, – сказал Жилин. – Он сам поведет корабль.

– Б-быков есть Быков, – сказал Юрковский, криво усмехаясь. – В-всех н-немощных на своих п-плечах.

Михаил Антонович, всхлипывая, пошел в свою каюту.

– Я вам помогу, мсье Моллар, – сказал Жилин.

– Да, – согласился Моллар и послушно обхватил Жилина за плечи.

– Удачи и спокойной плазмы, – сказал Юрковский. Дауге кивнул, и они разошлись по своим каютам.

Жилин ввел Моллара в его каюту и уложил в амортизатор.

– Как жизнь, Ваньюшя-а? – сказал печально Моллар. – Хорошё-о?

– Хорошо, мсье Моллар, – сказал Жилин.

– А как девeq o (у;ґ)шки?

– Очень хорошо, – сказал Жилин. – На Амальтее чудесные девушки.

Он вежливо улыбнулся, задвинул крышку и сразу перестал улыбаться. «Хоть бы скорее все это кончилось», – подумал он.

Он пошел по коридору, и коридор показался ему очень пустым. Он постучал по крышке каждого амортизатора и прослушал ответный стук. Потом он вернулся в рубку.

Быков сидел на месте старшего пилота. Он был в костюме для перегрузок. Костюм был похож на кокон шелкопряда, из него торчала рыжая растрепанная голова. Быков был совершенно обыкновенный, только очень сердитый и усталый.

– Все готово, Алексей Петрович, – сказал Жилиц.

– Хорошо, – сказал Быков. Он косо поглядел на Жилина. – Не боишься, малёк?

– Нет, – сказал Жилин.

Он не боялся. Он только хотел, чтобы все скорее кончилось. И еще ему вдруг очень захотелось увидеть отца, как он вылезает из стратоплана, грузный, усатый, со шляпой в руке. И познакомить отца с Быковым.

– Ступай, Иван, – сказал Быков. – Десять минут в твоем распоряжении.

– Спокойной плазмы, Алексей Петрович, – сказал Жилин.

– Спасибо, – сказал Быков. – Ступай.

«Это надо выдержать, – подумал Жилин. – Неужели я не выдержу?» Он подошел к двери своей каюты и вдруг увидел Варечку. Варечка тяжело ползла, прижимаясь к стене, волоча за собой сплющенный с боков хвост. Увидев Жилина, она подняла треугольную морду и медленно мигнула.

– Эх ты, бедолага, – сказал Жилин. Он взял Варечку за отставшую на шее кожу, приволок ее в каюту, сдвинул крышку с амортизатора и поглядел на часы. Потом он бросил Варечку в амортизатор – она была очень тяжелая и грузно трепыхалась в руках – и залез сам. Он лежал в полной темноте, слушал, как шумит амортизирующая смесь, а тело становилось легче и легче. Это было очень приятно, только Варечка все время дергалась под боком и колола руку шипами. «Надо выдержать, – подумал Жилин. – Как он выдерживает».

В рубке Алексей Петрович нажал большим пальцем рифленую клавишу стартера.