Текст книги "Гросспираты"

Автор книги: Аркадий Полторак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Дениц откровенно заявляет, что ему больше было бы по душе, если бы и в рейхстаге к решению всех вопросов «подходили по-солдатски».

До 1933 года, как повествует гросс—адмирал, в Германии были две крупнейшие партии – национал—социалистическая и коммунистическая. Рейхсверу надлежало принять решение – какую из них поддержать. «Тo, что он не мог стать на сторону коммунистического интернационала, было очевидно. Поэтому … рейхсвер приветствовал назначение Гитлера рейхсканцлером». И гитлеровский преемник уже не в силах скрыть своего восторга нацистским режимом: «Тот общий подъем, которым характеризовалась жизнь Германии с момента прихода Гитлера к власти, наполнял меня... чувством гордости и радости».

Да, время – великий маг и чародей. На какие превращения оно способно! Если в 1945 году Дениц убеждал всех, что он противник нацистских доктрин, то в 1956 году гросс-адмирал гордился ими.

На суде глаза Деница почти всегда были прикрыты большими темными противо—солнечными очками. Так, видимо, спокойнее, когда лжешь; порой упрямо, бессмысленно, вопреки неотразимым фактам и логике, но всегда настойчиво, а иногда и нагло. Создается впечатление, что все это говорит не живой человек, а некая маска. Маски же, как известно, не краснеют от стыда, на них не проступает растерянность. В положении Деница это было удобно.

Однако в те редкие моменты, когда гросс-адмирал расставался с очками, можно было рассмотреть его лицо – худое и несколько продолговатое, с резкими, не по возрасту, складками, идущими наискосок от углов рта до подбородка. Высокий лоб изрезан сетью поперечных морщин. Сильно поредевшие волосы небрежно зачесаны назад и слегка набок без претензии создать иллюзию прически. Тонкогубый рот, если Дениц молчит, плотно сомкнут. Близко посаженные неопределенного цвета глаза смотрят не мигая прямо и колюче, как бы стараясь проникнуть в самые тайники того, на кого они устремлены; профессиональный взгляд опытного детектива или бывалого тюремщика. Аскет с военной выправкой. Человек, пренебрегший житейскими радостями и поглощенный одной целью. Типичный фанатик.

Но это фанатик своеобразный. Фанатик, который не дрогнет, когда дело касается судьбы не только отдельных людей, но и целых народов. Здесь он решителен. Здесь может проявить такую волю, на какую не способен даже Редер. И в то же время он расчетлив и осторожен, если дело касается его самого. Здесь «идеи» национал—социализма никогда не выведут Деница за те границы, где начнется угроза его драгоценной особе. Честь страдать и умирать во имя «великой германской империи» – он всегда предоставлял другим. Сам же предпочитает жить. В этом ключ к пониманию всей карьеры господина гросс—адмирала и некоторых ее неожиданных изгибов.

Заговор 20 июля 1944 года провалился. Заговорщики схвачены. И громче всех – «распни его!» – вопит Дениц. Его, видите ли, душит «священная ярость и бепредельный гнев».

Но минует 12 лет, казненные заговорщики войдут в моду. И Дениц прослезится: он «не знал тогда того, что знали они». Одарит их иудиным поцелуем и объявит во всеуслышание: будь он на их месте и знай то, что знали они, непременно оказался бы рядом с ними.

На суде в Нюрнберге, вопреки очевидности, Дениц пытался воздвигнуть китайскую стену между собой – военным профессионалом и «безответственными демагогами». Но пройдут годы, и Дениц в своих мемуарах станет распинаться: он—де реакционер по наследству и готов дать себя «разорвать на куски» во имя черных дел и идей германских милитаристов.

Вершины двурушничества достиг гросс-адмирал в момент крушения «третьей империи». Авантюрист до кончиков ногтей, он как завороженный смотрит на ту тень высшей власти, которая передана ему волей фюрера. Подсознательно понимает всю ее иллюзорность и тем не менее не в силах от нее отказаться. Делает все возможное и невозможное, чтобы удержать эту власть и уцелеть самому.

Англо—американцев он надеется привлечь на свою сторону, объявляя священной дальнейшую борьбу на Востоке. Остатки германской армии, измученный народ он призывает к этой борьбе именем фюрера, неумеренно куря ему фимиам. Авось сила инерции сработает еще раз! И одновременно указывает на дверь Гиммлеру, дает приказ об аресте Геббельса и Бормана. Бог мой, как бешено вертится политическая карусель!

О каждом своем шаге гросс—адмирал, как и прежде, подобострастно докладывает по команде. Только адрес теперь другой – не рейхсканцелярия, а ставка Эйзенхауэра.

Он бы еще и не так развернулся в своем политическом балагане, если бы справедливость не положила ему на плечо свою тяжелую руку.

Тишайший Редер

Два гросс—адмирала сидели на скамье подсудимых рядом. Но близко наблюдавший их доктор Келли находил определенное различие в их прошлой деятельности:

«Редер имел в виду использовать Гитлера для флота, Дениц стремился служить Гитлеру при помощи флота».

Вряд ли можно признать эту формулу бесспорной. Тем не менее определенный резон в ней есть.

Среди подсудимых не было человека старше Редера. За свои долгие годы службы он создал себе хорошую репутацию у Вильгельма II и у Бетман—Гольвега, у Гинденбурга и Людендорфа, у Брюнинга и Штреземана, у Папена и Шлейхера. Едва ли Эриха Редера можно причислить к разряду тех участников нацистской клики, от поведения которых зависело слишком много в гитлеровской Германии. Но при всем том, как мы видели, Редер играл весьма значительную роль в подготовке «третьей империи» к мировой войне, в развязывании целой серии агрессивных войн. И делал он свою работу с большим рвением, а в отношении Норвегии, например, даже с энтузиазмом.

Родился Редер в 1876 году в Вансбеке под Гамбургом. Службу в германском флоте начал в 1894 году. Менее чем через три года был произведен в офицеры. А дальше, как определил в своих показаниях сам подсудимый, шло «самое обычное продвижение». Два года в военно-морской академии и каждый год по три месяца отпуска для изучения иностранных языков. Ездил в Россию во время русско-японской войны. С 1906 по 1908 год служил в имперском управлении военно-морского флота, в отделе информации у адмирала Тирпица. Занимался там иностранной печатью. С 1910 по 1911 год состоял навигационным офицером на яхте кайзера «Гогенцоллерн». С 1912 года был первым штаб-офицером и начальником штаба при адмирале Хиппере. В 1915 году командовал крейсером «Кельн».

Кончилась первая мировая война, и Редер назначается на пост начальника центрального отдела в адмиралтействе. Затем он два года «писал историю морской войны в архиве военно-морского флота». С 1922 по 1924 год, будучи уже контр-адмиралом, занимал пост инспектора отдела воспитания и обучения германского военно-морского флота.

В 1925 году Редер покидает Берлин, перебирается на север и уже в звании вице—адмирала командует военно-морской базой в Киле.

Важная веха в его карьере – 1 октября 1928 года: по предложению военного министра Тренера Эриха Редера назначают на пост начальника штаба германского военно-морского флота.

Еще более значительная веха – 30 января 1933 года. К власти в Германии приходит Гитлер. Один из первых шагов фюрера – назначение Редера главнокомандующим военно-морским флотом.

В 1937 году Редер получает из рук того же Гитлера золотой значок нацистской партии. В следующем году обладатель значка становится членом тайного совета.

В 1939 году, как заявил Редер трибуналу, у него созрело намерение уйти в отставку. Но Гитлер присваивает ему звание гросс-адмирала. А через несколько месяцев разразилась вторая мировая война, которая в 1945 году закончилась полным разгромом вооруженных сил Германии. Редер переживает вторую капитуляцию, куда более страшную для него, чем первая. Затем Нюрнберг и печальная необходимость дать ответ за свои преступные действия.

Мне пришлось не только слушать показания Редера на суде, не только наблюдать его там. Я имел возможность прочитать то, что он писал, будучи в плену в СССР. В этом очень пространном документе Редер дает характеристику времени, когда он действовал на политической арене, и оценивает тех, с кем потом находился на скамье подсудимых. Читая все это, я опять удивлялся наивным его попыткам представить себя ангелом в аду. Он был весьма реалистичен, когда принимался рассказывать о Гитлере и Геринге, Денице и Риббентропе. И вдруг начисто утрачивал это качество, как только дело касалось его самого.

И Редер и Дениц служили одному делу. Но Редер гораздо раньше вышел на орбиту большой политики. Свое положение командующего подводным флотом, а затем и Главнокомандующего всем флотом Германии Дениц получил из рук Гитлера. А Редер стал фактическим руководителем германского военно-морского флота, когда Гитлер только карабкался к власти. В этом смысле положение Редера было аналогичным положению Шахта, Нейрата и Папена. Политическое кредо Деница формировалось в значительной мере под влиянием программы нацистской партии, которой он обязан был своим возвышением. Взгляды же Редера полностью сложились еще до прихода нацистов к власти. Более того, как раз Редеру было хорошо известно, что именно руководители рейхсвера, к которым принадлежал и он, сыграли решающую роль в формировании военно-политической программы нацистской партии. Ему не требовалось растолковывать, что именно Людендорф и Сект стояли у колыбели этой партии.

Главное, что определило союз немецких милитаристов с нацистской партией, заключалось в общем убеждении: Германия должна осуществить всеобъемлющий план завоевательной войны, лишь первой стадией которого будет решение реваншистских задач. У Редера никогда не возникало никаких сомнений насчет такого плана и его реализации. Потому—то он в течение ряда лет и шел рядом с Гитлером. Именно в этом смысле утверждение Келли, что Редер стремился использовать Гитлера для флота (т. е. для целей осуществления программы агрессии), имеет определенное основание.

Можно допустить, что гросс-адмиралу Редеру отдельные крайности в политике нацистской партии были столь же антипатичны, как, скажем, и Гинденбургу. Можно в какой-то мере поверить, что его, как и Шахта, коробило кликушество, связанное с культом Гитлера, все эти уличные погромы, которые подрывали престиж империи за границей, что на него произвела отвратительное впечатление позорная расправа над Бломбергом и Фричем.

Но это лишь частности. В основном же и главном Редер был вместе с Гитлером и заодно с ним. Он без колебаний делает все, на что рассчитывал фюрер, назначая его главнокомандующим флотом. Напрасно Редер возмущался тем, что обвинители не хотели якобы замечать существенной разницы между ним и Герингом или Риббентропом. Без него, как и без Кейтеля, без той значительной группы Вильгельмовских генералов и фельдмаршалов, которые пошли на союз с Гитлером, вовсе не было бы нацистского режима, а следовательно, и его крайностей.

Сам Редер на процессе в Нюрнберге старался представить себя только «военным специалистом», весьма далеким от политики. Однако ему, как и Деницу, очень мешали здесь документы, оказавшиеся в руках трибунала.

Вот текст речи Редера, произнесенной 12 марта 1939 года. Она изобличает гросс—адмирала в его агрессивно—милитаристских убеждениях и политическом единомыслии с нацистами. Этот документ показывает, что Редер ясно сознавал, какая органическая связь существовала между германскими милитаристами и Гитлером. Послушайте, что он говорил тогда: «Германскому народу был подарен его великий фюрер. Германский народ сделал своим мировоззрением национал—социализм, рожденный из духа германского фронтовика».

Явно не заботясь о будущем и не допуская, что оно может быть таким, что он пожалеет по поводу сказанного, Редер требует «беспощадного объявления войны большевизму и международному еврейству».

Советский обвинитель Ю. В. Покровский, предъявивший эту речь, ставит подсудимого в весьма деликатное положение. С одной стороны, надо, конечно, отказываться от таких взглядов, а с другой – Редеру, видимо, не хотелось предстать перед судом в положении того самого флюгера, с которым сравнил его Дениц. Редер пытался вилять, уйти от самого себя:

– Во время официальной публичной речи, с которой я выступал по поручению правительства, я не мог изложить других взглядов, которые могли иметься лично у меня. Эта позиция была выражена в соответствии с государственным характером речи.

Он сознает, что то государство, которому служил, причинило человечеству много горя, но утверждает, что подлинные причины и масштабы зла стали известны ему только в Нюрнберге. Пусть трибунал расценивает это, как считает нужным, но Редер все же хочет сообщить, что даже, не будучи полностью осведомленным, он тем не менее не раз предпринимал попытки уйти в отставку. Оказывается, еще перед войной многие события породили у него «тяжелые сомнения в искренности фюрера».

А хорошо известный факт ненавистного отношения к Редеру гестапо! Еще бы! Гейдрих, всемогущий Гейдрих, до 1929 года был морским офицером и в соответствии с решением суда чести уволен Редером «за аморальное обращение с юной девушкой». Сообщая об этом, Редер заключает:

– Этого он мне никогда не забывал и старался соответствующим образом настроить против меня своего шефа – Гиммлера.

Гейдрих, оказывается, не упускал случая доносить фюреру о попытках гросс—адмирала помочь заключенному в концлагерь пастору Нимеллеру, бывшему в первую мировую войну командиром подлодки. Доносил он и о том, что Редер старался сохранить во флоте способных офицеров—неарийцев, и даже о посещении гросс—адмиралом «ряда еврейских семейств».

Но имелись ли у Редера возможности осуществить свое намерение уйти в отставку? Оказывается, тоже имелись:

– Я мог бы в качестве основания привести врачебное заключение, по которому еще в тысяча девятьсот тридцать четвертом году мне оставался только один год жизни вследствие расстройства кровообращения...

Достаточно было и поводов для оставления поста главнокомандующего.

Однажды (это случилось в 1938 году) Редер докладывал Гитлеру планы строительства кораблей. Фюрер позволил себе грубо обойтись с ним, и гросс-адмирал решил подать в отставку. Однако Гитлер «просил... ни при каких обстоятельствах не уходить сейчас». И он тут же изменил свое решение.

Далее Редер рассказал о второй своей неудачной попытке уйти на покой:

– Адъютант фюрера по военно—морским делам... хотел жениться на молодой девушке, которая жила в Киле и пользовалась в университете дурной славой. Я сказал фюреру, что не дал бы на это разрешения. Фюрер приказал представить ему эту девушку и сказал затем, что он не имеет ничего против этой женитьбы. Я уехал из Бергхофа и послал фюреру со штабным офицером письмо, в котором писал, что не разрешаю адъютанту жениться на этой девушке. А если тот женится, то он должен будет уйти из военно-морского флота или я уйду со своего поста...

На этот раз Гитлер сделал будто бы такой коварный шаг: он разрешил офицеру жениться, уволил его со службы в военно-морском флоте, но оставил своим адъютантом по партийным вопросам.

–  Для фюрера это было характерно, – глубокомысленно размышляет Редер. – Он всегда стремился до конца поставить на cвоем. Однако офицер все—таки вынужден был уйти из флота... При таких обстоятельствах я выразил готовность служить дальше.

Ситуация прямо юмористическая. Невольно вспоминается заявление самого же Редера о том, что в 1941 году он открыто выступал против войны с СССР, но Гитлер не посчитался с его мнением. Так вот тогда гросс-адмирал не поставил вопрос об отставке. Конфликт же по поводу женитьбы какого—то офицера на девушке, которую Редер считал блудницей, оказался достаточно веским основанием, чтобы грозить Гитлеру отставкой.

Весной 1939 года Редер будто бы в третий раз просил об отставке, но 1 сентября началась война.

– Я считал, что при любых обстоятельствах не имею права покинуть военно-морской флот во время войны без крайней к тому необходимости...

Такая крайняя необходимость вскоре, однако, возникла. В конце 1942 года между

Гитлером и Редером произошел спор об использовании больших кораблей. Гитлер питал к ним недоверие, полагал, что они устарели. Редер придерживался противного мнения. Так завязался конфликт, который гросс-адмирал и использовал. Вот на этот раз он действительно решил проститься со службой.

– Я заявил, что мне шестьдесят семь лет, что мое здоровье не в порядке.

Фюрер якобы опять возражал. Заявил даже, что уход Редера означал бы «большую потерю лично для него». Но здесь гросс-адмирал проявил твердость.

Это было время тяжелейших боев на берегах Волги. Катастрофа под Сталинградом являлась вопросом дней. Как человек военный, Редер понимал – Германия идет к поражению. Самое время ретироваться. И он ретировался, передал свой пост Деницу.

Началась частная жизнь Эриха Редера. Он обосновался под Берлином в своем имении. И очень скоро обнаружил, что переживать поражение куда проще здесь, чем в кресле главнокомандующего. Пусть эта сомнительная честь принадлежит теперь тому, кому даже в такое время льстит пребывание в окружении фюрера.

20 июля 1944 года. Покушение на Гитлера. В Берлине пополз слух, что Редер причастен к этому. Если верить гросс—адмиралу, то эту ошеломляющую новость принес ему зубной врач доктор Вебер. Редер понимает, что такой слух мог быть распущен «фирмой Геринга или Гиммлера». Он отдает себе отчет, чем это может кончиться. И спешит засвидетельствовать свои верноподданнические чувства:

«Еще 21 июля я позвонил по телефону адмиралу Вагнеру в ставку фюрера и попросил получить для меня разрешение 22 июля лично выразить мою радость по поводу его спасения».

Вымолив аудиенцию, трусливый и холуйствующий, он поздравляет Гитлера с избавлением от опасности, клянется в лояльности, а под конец выбрасывает совсем уже смердяковское коленце:

«При отъезде, – вспоминает Редер, – постарался обратить внимание охраны на то, что она пропустила меня с заряженным револьвером в кармане обедать наедине с фюрером. Это могло бы облегчить акт покушения, если бы только, в приступе сумасшествия, я вздумал это сделать».

В судебном зале, так же как и другие его коллеги по скамье подсудимых, Редер стоял на том, что никогда и ничего не знал о страшных преступлениях режима, которому так верно служил. Лагеря? Камеры уничтожения? Пытки? Он, Редер, решительно ничего не ведал об этом. И тут одним из заключительных аккордов по его делу прозвучала история с Гесслером. Человек этот занимал в Веймарской Германии пост военного министра. Случилось так, что в связи с событием 20 июля 1944 года Гесслер угодил в концлагерь. Каким—то образом он дал знать Редеру, что арестован по недоразумению, и просил поддержки. Редер обратился в ставку. Оттуда ему сообщили, что, по данным СС, Гесслер замешан в покушении.

– Так как у меня не было оснований не верить указанному официальному органу, я прекратил все попытки и старания, – заявляет гросс—адмирал.

Но вот в марте 1945 года Гесслера освободили. Он встретился с Редером и рассказал, что «был подвергнут пыткам, во время которых ему забивали деревянные клинья между пальцами». Гесслеру стало известно, что «эти пытки производились по приказу фюрера». И что же Редер?

Гросс-адмирал дает четкий ответ:

– Когда я получил это известие, первое, что сделал, – пошел со своей женой на озеро за моим домом и бросил в воду свой золотой партийный значок.

Обвинитель осведомляется: нельзя ли считать, что это был первый протест гросс—адмирала против политики нацизма.

Редер. Я всегда заявлял решительные протесты...

Но сколько ни рылся в своей памяти подсудимый, кроме истории с женитьбой адъютанта на девушке «с дурной славой», ничего конкретного припомнить не мог. Да вот еще увидев следы пыток на руках у своего бывшего начальника, оглядевшись и убедившись, что русская армия уже за Одером, союзные войска за Рейном, а главное, что Гитлера поблизости нет, гросс-адмирал взял да и бросил в озеро золотой значок нацистской партии. Как—никак это проще и дешевле, чем, скажем, демонстративно вернуть полученную от Гитлера незадолго до отставки награду – 250 тысяч марок!

Май 1945 года. Самоубийство Адольфа Гитлера. В своих московских показаниях Редер дал этому факту такое объяснение:

– Я убежден, что ему не оставалось иного пути после того, как он резко критиковал поведение Вильгельма II, бежавшего (после поражения Германии. – А. П.) в нейтральную страну, и после того, как... довел немецкий народ до такого ни с чем не сравнимого ужасного положения.

Конечно же, в этом лаконичном комментарии нет ни слова о собственной ответственности за многолетнее сотрудничество с фюрером и верную службу ему. А ведь Редер хорошо знал, с кем связал свою судьбу, свою карьеру. Столь же хорошо, как и Гитлер знал Эриха Редера, энергичного и верного помощника, до тех самых времен, пока на горизонте не обозначились явственно результаты Сталинградской битвы.

На Нюрнбергском процессе Редер, в отличие, скажем, от Геринга, вел себя тихо, стремился ни с кем не вступать в конфликты, никого ни в чем не упрекал. «Тишайший Редер» – так его и звали. Он—то сразу усвоил – затронь кого-нибудь, и посыплются неприятности... И все же выдержать такую тактику до конца не удалось. Неожиданно ворвался еще один документ и вызвал страшную бурю.

В 1945 году в Москве следователь спрашивал Редера, что он думает о тех, с кем много лет сотрудничал. Там с ним обращались, как оценил сам гросс—адмирал, «истинно по—рыцарски». Где—то в глубине души у него затаилась надежда, что ему уже не придется больше свидеться со своими бывшими коллегами. Советские следователи, не связывая Редера никакими формальностями, дали ему возможность изложить свои соображения, как ему заблагорассудится. И он изложил.

Но истекли несколько месяцев. Из Москвы пришлось переехать в Нюрнберг и предстать перед Международным трибуналом.

У пульта советский обвинитель Ю. В. Покровский.

Покровский. У меня остается к вам последний вопрос. Не было ли сделано вами 28 августа 1945 года в Москве письменного заявления о причинах поражения Германии.

Редер. Да, это так. После поражения я очень детально занимался этим вопросом.

Обмен такими репликами вызвал большую озабоченность на лицах подсудимых. Что «тишайший Редер» написал о них, какой еще сюрприз подготовил?

Редеру передается копия его московских записок. Автор заметно бледнеет и старается не смотреть на скамью подсудимых. Его просят найти определенные выдержки, и Редер нервно листает документ.

Вот она, первая: «Мое отношение к Адольфу Гитлеру и партии. Роковое влияние на судьбу немецкого государства оказала личность Геринга...»

Совсем сник господин гросс—адмирал. Он чувствует, что кроме суда ему придется еще держать ответ перед рассвирепевшим Германом Герингом и другими по—разному настроенными «коллегами».

Покровский. Вы нашли это место?

Редер. Да, я нашел...

Покровский вслух повторяет уже прочитанные Редером строки и следует по тексту дальше: «Невообразимое тщеславие...»

В этот момент к трибуне неровным шагом подходит адвокат Редера доктор Зим—мерс.

– Разрешите мне попросить у вас один экземпляр с тем, чтобы я мог следить... Адвокат получает просимое и удаляется на свое место. К нему тянутся другие защитники. Все вместе впиваются в текст.

Вскоре возникает спор.

Зиммерс. Господин председатель, разрешите мне высказаться как раз по поводу этого документа.

Ему предоставляется слово, и он начинает доказывать, почему «не следует оглашать эти выдержки».

К трибуне подходит американский обвинитель:

– Господин председатель, есть причина для того, чтобы зачитать этот документ. Обвинитель объясняет: в документе содержится нечто такое, что может вызвать желание других подсудимых передопросить Редера.

Адвокатов, а вернее многих подсудимых, это не устраивает. Зиммерс опять бросается в атаку. Американский обвинитель просит прекратить спор:

– Мне кажется, что так мы потеряем гораздо больше времени, чем если бы полковник   Покровский зачитал этот документ... Его все услышат, и если кто—либо захочет задать... вопросы, то это можно будет сделать очень быстро.

Зиммерс. Господин обвинитель ошибается, если считает, что подсудимые еще не знают этого документа...

Но все тщетно. Советский обвинитель уже оглашает выдержки из показаний Редера:

«Геринг оказал гибельное влияние на судьбу немецкой империи. Его характерными чертами было невообразимое тщеславие, честолюбие, стремление быть популярным, пускать пыль в глаза, неверность, эгоистичность, которые он не пытался сдерживать ни ради государства, ни ради народа. Он особенно отличался своей жадностью, расточительностью и изнеженными манерами, несвойственными солдату. Я убежден, что Гитлер понял его очень скоро и воспользовался им, поскольку это отвечало его целям, и он поручал ему выполнение все новых и новых задач с тем, чтобы обезопасить его для себя».

Ю. В. Покровский делает короткую паузу, спокойно перелистывая документ, и останавливается на странице 24:

«Фюрер старался показать, что его отношение ко мне является хорошим. Он знал, что я пользуюсь почетом и доверием в действительно авторитетных кругах немецкого народа так же, как, например, барон фон Нейрат, граф Шверин фон Крозиг, Шахт и другие, чего нельзя было сказать о Геринге, фон Риббентропе...»

Трудно передать, что происходило в это время на скамье подсудимых. Куда ни шло, если бы Редер всех постриг под одну гребенку. А то ведь одних он топит в грязи, а других возводит в князи. «Виновник торжества» чувствует себя как на горячих угольях. Он пытается оправдаться:

– Я никогда не рассчитывал, что эти мои заявления станут известны общественности. Эти записи предназначались лишь для меня и для моей позднейшей оценки событий...

Но исправить положение уже нельзя. Джин выпущен из бутылки. И все же Редер продолжает:

– Я хотел бы, господа судьи, особенно попросить о том, чтобы то, что я сказал о гос—

подине генерал—полковнике Иодле, также было включено в протокол заседания... В частности, я хотел бы сказать, что поведение генерал—фельдмаршала Кейтеля в отношении фюрера позволило ему долгое время поддерживать с ним терпимые отношения, в то время как если кто—нибудь другой находился на этой должности, то ежедневно или через день происходили бы столкновения с фюрером и тогда была бы невозможна работа всех вооруженных сил...

Зачем вдруг Редеру понадобилось подымать так Кейтеля? Это нетрудно было понять, памятуя предшествовавшую тому весьма любопытную сцену.

Когда еще шел спор между обвинителями и защитой – зачитывать или не зачитывать на суде московские показания Редера, Иодль сказал своему адвокату:

– Пусть зачитывают.

Но Кейтель, метнув на Иодля злобный взгляд, требовал от своего защитника совсем иного. Указывая пальцем на Покровского, он шипел:

– Остановить его!

Редер чувствовал себя весьма неуютно в одном метре от Кейтеля. Он—то помнил, что написал о нем. И советский обвинитель, конечно, не пропустил этого места, процитировал самые убийственные строки:

«Теперь следует упомянуть о человеке совершенно другого плана, который, занимая одно из самых влиятельных положений, оказал неблагоприятное воздействие на судьбу вермахта. Начальник ОКВ Кейтель – человек невероятно слабый, именно благодаря такому качеству довольно долго пребывал в этой должности: фюрер мог обращаться с ним очень плохо, и Кейтель все сносил... Партия насиловала армию в различных вопросах из года в год во все возрастающей степени, и она всегда находила поддержку у Кейтеля и его советника по внутриполитическим вопросам – генер~ала Рей—неке. Кейтель не пользовался никаким почетом в армии... Совершенно иным был генерал—полковник Иодль, который, собственно, и являлся оперативным руководителем в верховной ставке. Свои обязанности в области планирования он выполнял в течение ряда лет с большим спокойствием и знанием дела, с прозорливостью и верным суждением. Он, по всей вероятности, был в генштабе единственным армейским офицером, который отдавал себе отчет в понятии «главнокомандование» и соответственно этому действовал. Он полностью удовлетворял требованиям, предъявляемым к человеку, занимающему столь трудный пост...»

После этого, видимо, уже нет необходимости объяснять, почему по—разному отнеслись к спору между защитой и обвинением Кейтель и Иодль. Понятным становится и то, почему вдруг Редер счел необходимым несколько отретушировать нарисованный им ранее портрет Кейтеля.

Но уж кто был, пожалуй, больше других «поражен и возмущен» московскими показаниями Эриха Редера, так это гросс-адмирал Карл Дениц. Еще бы! Это ведь о нем Редер писал:

«Наши взаимоотношения были довольно холодными, поскольку мне не нравилось его высокомерие и его зачастую бестактное поведение. Ошибки, которые он допустил, были вначале известны только офицерскому корпусу, но затем стали известны всем. Они причинили ущерб военно—морскому флоту... Сильное подчеркивание Деницем партийной стороны в морских делах затрудняло ему руководство флотом.

Своей последней, критикуемой всеми кругами, речи, обращенной к «Гитлерюгенд», он обязан иронической кличке «Гитлерюнге Дениц». Это не очень способствовало укреплению его авторитета. У фюрера же он завоевал большое доверие, так как иначе нельзя объяснить назначение Деница шефом управления Северной Германией. Занятие этого поста главнокомандующим морского флота показывало, насколько дороги ему интересы флота, на руководство которым едва хватало его способностей. Его приказы в новой должности преемника фюрера показали, насколько плохо он понимал положение Германии, призывая в прежнем тоне к дальнейшему српротивлению. Он сделал себя посмешищем, чем вредил также флоту. По моему убеждению, он потерял в этот период последние симпатии в Германии...»

В тот же день в камеру к Деницу заглянул доктор Джильберт. В руках у него копия московского заявления Редера.

– Смотрите, адмирал, я не знаю, должен ли еще иметь с вами дело. Ваш собственный начальник весьма неважно о вас отзывается.

Дениц кипит:

– Здесь, доктор, все вранье. Вы знаете, почему он это писал? Потому, что он ревновал, завидовал тому, что мы со Шпеером добились резкого увеличения производства подлодок по сравнению с его старыми методами... «Гитлерюнге» – это ложь. Меня так никогда не называли. Редер – старый, завистливый человек. Он зол не только потому, что я заместил его, но и оттого, что в действительности сделал больше, чем он. И еще потому, что я стал главой государства, хотя когда—то был его подчиненным.

Не собираюсь здесь выяснять, насколько правы или не правы Редер и Дениц во взаимных комплиментах. Одно лишь ясно: вряд ли можно было после Сталинграда завидовать тому, кто брал на себя бремя командования немецким флотом, и уж, во всяком случае, тому, кто взял на себя сомнительную честь стать на одну неделю фюрером Германии, потерпевшей полное поражение.