Текст книги "Ведьма"

Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Максим входит за нею и украдкой осматривается. Марта поспешно убирает со стола коробочки с кремами и набрасывает откинутый край одеяла на подушку.

– Вы извините, я не ждала...

– Напротив, это вы извините...

– Я уже спать собралась... и наряд на мне не для гостей...

– Поверьте, это вам идет...

– Ну, уж вы скажете... Да вы садитесь.

– Может быть, позволите раздеться?

– Да зачем же вам раздеваться, беспокоиться? Садитесь как есть, ничего тут такого особенного...

Максим садится на стул, держа шляпу и перчатки на коленях. Марта присаживается на край постели.

Пауза. Марта, деликатно кашлянув, произносит:

– Так чего вы хотели, извините?

Максим решается.

– Это очень трудно... – говорит он, запинаясь. – И неделикатно, и я бы никогда... Вы сочтете это за бред, за безумие... Но я даю честное слово! Только вы одна во всем свете можете меня спасти. Если вы не согласитесь, я погибну... просто умру, и всё... Это не наглость, не самонадеянность... я понимаю, явиться вот так к порядочной женщине и просить... Но у меня нет выхода! Сжальтесь надо мной, спасите меня, а уж я – все, что вам будет угодно... Только спасите...

Говоря, он все больше наклоняется вперед, к ней, а она, изумленно и испуганно глядя на него, все дальше отклоняется назад, от него. Наконец она вскакивает и протягивает руку, словно отталкивая его.

– Что это вы... как вас...

– Максим! Меня зовут Максим! Погодите, Марта, не отказывайте сразу...

– Нет уж, это вы погодите. Ишь как разлетелся... Впервые меня видит, я его в первый раз вижу, и пожалуйста, спаси его, погибнет он...

– Марта, поверьте, я говорю правду! Жалости, только жалости прошу!..

– Да что вам, Максим, молоденьких мало? Такой солидный, самостоятельный... Что это вас вдруг на старуху потянуло?

– При чем здесь молоденькие? Только вы меня можете спасти, а не какие-то там молоденькие!.. В ваших руках моя жизнь, вы же это знаете, у вас же есть сердце... или у вас нет сердца?

– Ах, сердце? – Глаза Марты сужаются. – А вы уж не из той ли породы, что давеча приходил? Кругломордый такой...

– Какой кругломордый?

– Тоже все насчет сердца интересовался! А нога вас хромая не интересует?

– Я не понимаю... При чем здесь нога?

– И понимать нечего. Мне сорок лет, я вам не девочка – в разные ваши игры со мною играть. Уж если мне понадобится фигура в брюках, я сама найду, без всяких ваших таких подходцев...

– Марта, Марта, как вы можете?..

– Вот что, друг мой. Ступайте-ка вы отсюда. Я за день намоталась, устала, мне спать пора. Ступайте, ступайте. Ответа не будет, как говорится.

Максим потерянно встает, шляпа и перчатки падают на пол. Марта поднимает и подает их ему. Он берет, не спуская с нее глаз, и она со смятением видит в его глазах слезы.

– Ступайте же... – шепотом произносит она.

– Да, – говорит он. – Я пойду. Я сейчас уйду. А вам грех. Я же не какой-нибудь особенный урод... могли бы глаза закрыть, если так уж противен... Безжалостная вы. Знаете, как я теперь буду мучиться, и радуетесь...

Он неловко взмахивает рукой и выходит. Слышно, как в прихожей открывается и захлопывается дверь.

Марта опускается на стул и сидит, зажав ладони между коленями. Затем придвигает зеркало, всматривается в свое лицо. Начинает медленно, одну за другой, расстегивать пуговицы халата. На губах ее стынет неуверенная улыбка.

Эпизод 5

Разочарованный и отчаявшийся Максим бредет по ночному городу куда глаза глядят. Идет, шлепая по черным лужам, спотыкаясь на выбоинах в тротуаре, слепо продираясь через группки подозрительных юнцов, толпящихся у подъездов и подворотен.

В конце концов его заносит в какие-то трущобы: уличных фонарей почти нет, двери многих домов заколочены досками, стекла в окнах выбиты. У входа в полуподвальное ночное заведение, откуда на мокрый щербатый тротуар падают тусклые квадраты света и доносятся звуки злокачественной музыки, дорогу Максиму преграждает огромный тучный молодчик – то ли битник, то ли хиппи, одним словом, забулдыга в расстегнутой дубленке с поднятым воротником поверх потрепанного джинсового костюма. Обнимая левой рукой за плечи тщедушное существо женского пола, забулдыга приближает волосатую физиономию к лицу Максима и, жутко глядя очками в мощной роговой оправе, сипит:

– Дай десятку!

Максим молчит. Забулдыга огромной дланью берет его за лацканы пальто и сипло повторяет:

– Дай десятку! Не видишь, кисочка выпить хочет!

– Раскошеливайся, шляпа! – пищит кисочка.

Максим молча лезет в карман.

В этот момент дверь кабака распахивается, и свет падает на его лицо.

– Ба-а-а! – неожиданным басом гремит забулдыга. – Да никак это профессор? Профессор, вы?

Выскочивший из кабака юркий человечек деловито произносит:

– Хухрика наколол? Возьми в долю, Тарантул...

– Отзынь! – Тарантул отталкивает человечка так, что тот стукается о стену. – Это свой... Какими вы здесь судьбами, профессор?

– Простите, я...

– Не узнаете? И не надо. Деньги у вас есть?

– Есть.

– Тогда пойдемте, угостите нас. У нас здесь весело. Одно плохо: за веселье приходится платить. Пока.

Он подхватывает Максима под руку, и они втроем скатываются по склизким ступеням в полуподвал.

В обширном, с низким потолком помещении кабака зверски накурено, гремит отвратительная музыка, на дощатой эстраде трое обритых наголо молодых людей в брезентовых бесформенных портках, голые по пояс и босые, извиваясь, надрываясь, шлепая себя по голым бокам голыми локтями, орут песню – то ли на иностранном языке, то ли состоящую из междометий. Несколько пар кривляются на площадке перед эстрадой. За столиками сидят, беспрерывно курят, пьют, болтают или даже спят мальчики и девочки, мужчины и женщины, есть несколько стариков и старух. Все одеты весьма разнообразно – от живописных лохмотьев до скромных плащей, курток и пальто.

Тарантул уверенно протаскивает слегка обалдевшего Максима и свою кисочку к столику в полутемном углу. Там в одиночестве спит, положив голову на столешницу, молодой бритый мужчина в новенькой хромовой куртке и таких же штанах, заправленных в высокие сапоги. На груди у мужчины Железный крест, на полу рядом с ним валяется железная каска вермахтовского образца.

Тарантул глядит на него, произносит раздумчиво:

– Наладить его отсюда, что ли?

– А, пусть себе спит, – отзывается кисочка и садится.

– Присаживайтесь, – говорит Тарантул Максиму. – И давайте деньги. Я быстро.

Максим дает Тарантулу несколько бумажек и садится за столик. Тарантул исчезает в дыму. Кисочка с любопытством приглядывается к Максиму.

– Вы действительно профессор? – спрашивает она.

– Да.

– Как странно.

– Что именно?

– Тарантул ненавидит профессоров. И я тоже. И многие здесь. Вы не физик?

– Нет.

– Гуманитарий?

– Я профессор философии.

Бритый мужчина, не просыпаясь, гогочет. Максим и кисочка смотрят на него.

– Совсем плохо, – говорит кисочка.

– Что – плохо?

– Да что вы профессор философии. А впрочем, черт с ним совсем. Какая разница, действительно...

Тарантул возвращается, грохает на стол бутылку и расставляет бумажные стаканчики. Валится на стул, разливает.

– Ну, за красотку Танатос! – провозглашает он.

– Постой... Танатос – ведь это смерть, да?

– Ага!

– Сам целуйся с этой красоткой, – произносит кисочка с достоинством. – А я так выпью за жизнь.

Тарантул хохочет, затем обращается к Максиму:

– Вы, конечно, не помните меня. А я был вашим студентом. Лет десять назад. Вышибли.

– Нет, не помню, – отзывается Максим.

– Еще бы... Посмел иметь свое мнение! Философия... Сейчас и вспомнить стыдно – этакое дерьмо. Но ведь доходное, ежели повезет, а?

Максим поднимает на него мученические глаза.

– Что вы имеете в виду?

– Не что, а кого. Вас, профессор, вас! Ну, эрго бибамус!

Залпом выпивает и наливает снова. Максим, поколебавшись, тоже выпивает залпом, морщится.

– Экая дрянь...

– Другого здесь не держат. Зато крепко. О чем бишь мы... Да! Кисочка, ты, кажется, тоже на философском была?

– Видала я твою философию... Я биолог. Тычинки и пестики.

– Надо понимать, главным образом – тычинки... – с понимающим видом произносит Тарантул. – Ладно, все равно. Так что я хочу сказать, профессор? Слышал я вас намедни по телеку – и какая же вы сволочь! Сколько вам там заплатили эти гады – двадцать тысяч?

– Простите, – говорит Максим, уже несколько опьяневший. – Премия, строго говоря, не является платой...

– Бросьте, бросьте... Академик. Доктор. Знаете, почему я не бью вас по морде? Потому что пью на ваши деньги... Да, кстати, вы уже взошли или не взошли?

– Не понимаю, что вы мелете, – угрюмо произносит Максим и снова выпивает.– Ну как же... Ведьма, целительница... Так взошли?

– Идите вы в задницу, студент.

– Ага, не взошли. Смотрите, профессор! Ведьма ведь тоже женщина. И если как женщина она рассердится, то как ведьма...

– Погодите! Откуда вы знаете?

– Так это же я вам звонил. Помните?

Максим молчит, тупо глядя на свой стаканчик. Тарантул снова разливает. Затем говорит убежденно:

– Да, он – великий человек!

– Кто? – с ужасом спрашивает Максим.

– Да вам-то что? Вы его только слушайте, а то пропадете. А впрочем, пропадайте, черт с вами. Одним профессором больше, одним меньше... Выпьем!

Они выпивают. У столика возникает из дыма человек неопределенного возраста, облаченный в нелепый балахон с большими перламутровыми пуговицами.

– Тарантул, – произносит он стонущим голосом. – Ты пьешь, Тарантул, эрго ты при деньгах. Дай десятку. Без отдачи.

– Дам. А ты спой.

Человек в балахоне закидывает голову и поет:

 
Кими-га ё-но
Хисасикарубэки
Тамэси-ни я
Ками-но иэкэму
Сумиёси-но мацу...
 

– Это гимн бывшей Японской империи, – сообщает он, закончив. – Могу еще «Хорст Вессель», «Боже, царя храни...» Спеть?

– Не надо, – машет рукой Тарантул.

– Не надо, так не надо. А где десятка?

– Дайте ему десятку, профессор, – приказывает Тарантул.

Максим достает десятку и вручает человеку в балахоне.

– Реквизиция, – произносит тот и исчезает в дыму.

– Однако нас прервали, – говорит Тарантул. – Так как там насчет Танатоса? Отбросим страх смерти, как костыли? Смерть самое прекрасное приключение? Идеал – дух без материи? А когда приперло – к ведьме в постель? Нам бы хоть немного пожить, так?

– Оставь его, – морщится кисочка. – Ему и без тебя тошно.

– Молчать! – ревет Тарантул. – Ну-ка, профессор, извлеките еще десятку!

Максим безропотно извлекает десятку. Тарантул сует ее кисочке.

– На, и иди отсюда.

– Я хочу здесь...

– Иди, я тебе сказал! Купи жратвы! Ты со вчерашнего утра ничего не жрала, только спирт хлещешь, др-раная кошка... И вообще, даже порнография лучше, чем наша беседа с профессором, доктором, академиком, лауреатом... Пошла!

– Не желаю! Мне скучно одной!

– Скучно – подцепи кого-нибудь... Ну, кому сказано?

Кисочка плачет, поднимается и неверными шагами устремляется прочь.

– Сейчас мы снова выпьем, профессор, – произносит Тарантул, разливая по стаканчикам остатки спиртного из бутылки. – Но прежде чем выпить, профессор, и для того чтобы выпить, профессор, а может быть, и вместо того чтобы выпить, профессор, я должен сказать вам еще несколько слов. Иначе у меня будет тяжело на душе и я все-таки набью вам морду. Итак. Вы не паразит. Вы – новая порода. Лицемер, карьерист и так далее, это я не ругаюсь, это я даю дефиниции. Не вы первый, не вы последний. А вот получать деньги, общественное положение, авторитет за чудовищную подмену – жизнь менять на смерть – это уже новенькое. А впрочем, этим занимались все религии. Вы только перенесли эту подмену с религиозной почвы на научную. Да ведь эти сволочи должны вам не то что лауреатство – памятник вам поставить! Золотой! С полудрагоценными камнями в глазных впадинах.

– Я не желаю разговаривать в таком тоне, – с пьяным достоинством объявляет Максим. – Вы ничего не понимаете, а туда же, беретесь осуждать...

Человек с бритым лицом снова гогочет, не просыпаясь.

– Вы мелете чепуху, – говорит Максим, и по лицу его текут слезы. – Философия – это нечто... А жизнь... Я, знаете ли, много, очень много передумал... и вот надо умирать... да еще мучиться, как будто я виноват... А она меня не хочет... а казалось бы, чего ей стоит? Но я упрошу... я не побоюсь никаких унижений, потому что жизнь, знаете ли...

– Надрался профессор, – с видимой симпатией объявляет Тарантул и выпивает.

Эпизод 6

Яркий солнечный день. По пригородному шоссе между двумя стенами начинающих зеленеть лесов мчит автобус. Следом на некотором расстоянии мчит роскошный «Мерседес».

За рулем «Мерседеса» Максим. Он осунулся, под глазами темные пятна. Машиной он управляет мастерски и рассеянно, одной рукой на баранке. Глаза его прикованы к автобусу.

Автобус тормозит и останавливается. Из него выпрыгивает Марта – белый плащик, косыночка, большая сумка в руке. Мельком оглянувшись на «Мерседес», она скрывается в лесу. Автобус трогается и уходит, а «Мерседес» останавливается там, где вышла Марта. Максим открывает дверцу и выходит. Смотрит на тропинку, уходящую в лесную чащу, делает по ней несколько шагов и вдруг останавливается как вкопанный, притиснув ладонь к левой стороне живота. На лице его выступает испарина. Постояв немного, он идет дальше, держась за живот.

Он идет по тропинке, а лес вокруг тихий, молчаливый, и на ветвях деревьев распустились почки, а земля под ногами пружинит и не расползается в грязь, а в верхушках деревьев временами шелестит ветер.

И вот конец тропинки: заросший густым чертополохом и выцветшим бурьяном полуразрушенный дом. Максим обходит развалины, затем сквозь дверной проем заглядывает внутрь. Через сгнившие доски пола торчат блеклые стебли травы, по стенам выцветшие ободранные обои, над головой дырявая крыша. И никого.

И вдруг шорох. Максим оглядывается и видит в нескольких шагах от себя великолепную лисицу. Секунду они глядят друг на друга. Затем лисица неторопливо поворачивается и уходит в заросли. Видно, что к хвосту ее пристало несколько сухих репьев. Максим смотрит ей вслед.

Он идет через лес и вскоре выходит на поляну, почти круглое пространство, покрытое пожухлой травой, освещенное ярким солнцем, и посередине поляны стоит Марта и смотрит на него, улыбаясь. Он оглядывает ее... несколько сухих репьев пристало к поле ее белого плащика.

Затем он молча подходит к ней.

– Все-таки догнал, – говорит она.

– Догнал.

– А я сюда нарочно заехала. Загадала: если и сюда за мной проберется...

– Тогда что?

– Ничего.

Он снимает пальто, бросает на землю, садится и притягивает Марту к себе.

– Очень уж вы торопитесь, – говорит она, отворачивая лицо.

– Да я уже столько дней...

– Знаю. Когда ни выйду из дому, а он уже тут как тут и на меня таращится... Смешно, право. Я уж боялась, что соседи замечать станут...

– Поверьте, я не хотел вас обидеть. Но только в вас мое спасение. Да и то я все не решался.

Максим застывает и хватается за бок.

– Что с вами?

– То самое... – с трудом улыбаясь, произносит он. – Теперь все пройдет. Ведь верно? Пройдет?

Он обнимает ее за плечи и медленно опрокидывает на спину.

– Вы очень настойчивы, Максим...

– Да, да...

– Ты очень настойчивый, очень упрямый...

– Да, да...

– Я тебя съем сейчас, Максим...

– Прелесть моя, прелесть...

– Боже, как мне странно... Боже, как хорошо... Максим!

– Да, хорошо...

– Пусть так... и пусть так... и пусть так...

Эпизод 7

Кабинет Максима. За французским окном – зелень парка. Максим сидит на ковре перед камином и рассматривает рентгенограммы. Лицо у него счастливое и встревоженное. В кресле для посетителей у стола сидит Эрнст и исподлобья смотрит на него.

– Слушай, – произносит Максим и бросает рентгенограммы на ковер рядом с собой. – Я же в этом ничего не смыслю... Ты мне скажи по-человечески.

– Я даже не смею радоваться, – отзывается Эрнст. Он встает и, заложив руки за спину, идет по кабинету. – Просто не могу... Никогда не видел ничего подобного. Ведь не может же быть, чтобы я тогда ошибся.

– Значит, я здоров? – спрашивает Максим.

– Да, здоров. Как самый здоровенный бык-производитель. Никаких следов опухоли. Никаких следов метастазов. Что-то поистине поразительное. Если бы я не видел своими глазами...

– К черту твои глаза! Скажи по-человечески...

– Здоров, здоров! Великолепно здоров! Был обречен, а ныне здоров... Черт! Впрочем, были, конечно, прецеденты... Но это все не то.

Эрнст подходит к Максиму, наклоняется над ним, уперев руки в колени, пристально его рассматривает.

– Чепуха какая-то... – медленно произносит он. – Морда веселая. Глаза ясные, блестят. Дыхание чистое. Румянец во всю щеку. А тебе сейчас самое время валяться в постели и выть от болей... Хотел бы я знать, как ты это сделал... Не скажешь?

– Это ты доктор, ты должен мне сказать...

– Брось, брось, брось! Я уже давно заметил... Ты как-то лечился, суетился чего-то... Да и сейчас, стоит на твою физиономию посмотреть, на твою самодовольную, хитрую, счастливую рожу, совершенно ясно становится, что это не случайность, что ты на это рассчитывал... Что, нет?

– Это уж как тебе угодно...

Максим, без помощи рук, поднимается на ноги и отходит к французскому окну. Эрнст становится рядом, кладет руку ему на плечо.

– Ты должен мне об этом рассказать, – убеждающе говорит он негромко. – Я допускаю, что ты можешь и не знать механики этого своего... ну, исцеления, что ли... Поэтому твой долг – описать день за днем, час за часом, что ты делал, как себя ощущал, что испытывал с того самого часа, как мы... как я тогда открыл тебе... помнишь? Что ел, как спал, с кем говорил, о чем и так далее. Может быть, нам удастся нащупать... Ты представляешь, что это может означать для человечества?

– Чихал я на твое человечество, – произносит Максим с большим чувством. – Ничем я не могу ему помочь. Если расскажу, все равно не поверишь...

– А ты все-таки попробуй.

– Нет. И пробовать не буду. Вам, дешевым позитивистам, такого не понять. Ничего я не буду описывать. Пусть всяк спасается сам, как может. Коемуждо по вере его, слыхал такое? Вот и весь секрет. Миром правит любовь. И судьбою тоже. В том числе и раковыми заболеваниями, как выяснилось.

– Что-то ты... Впрочем, направленные интенсивные эмоции... Ты имеешь в виду семью? Лизу, Петера?

Максим вдруг мрачнеет.

– Какая тебе, черт подери, разница? И вот что: хочешь водки с лимоном?

Эпизод 8

Комната Марты. По-прежнему чистенько, но уже не так опрятно.

На полу и на стульях небрежно брошены одежды: брюки, чулки, платье, пиджак, рубашка... На столе початые бутылки, тарелки с едой, раскрытая коробка конфет. А на кровати лежит Максим в трусах и майке, и рядом сидит, прижимаясь к нему, Марта в короткой ночной рубашке.

Марта рассказывает:

– ...И вот обмеряю я ее ниже пояса, а она мне: «Не прикасайтесь, – говорит, – у вас пальцы холодные...» А я ей: «Как же, – говорю, – не прикасаться, обмерять и не прикасаться?», а она ведь лавочница, лахудра, пальцы ей, видишь ли, холодны, а давно ли луком на рынке торговала?.. Ты меня слушаешь?

– Слушаю.

– А чего улыбаешься? Лежит и улыбается... Ну, чего улыбаешься? Чего тебе весело?

Он берет ее за руку.

– Ты знаешь, как я тебе благодарен?

– Так ведь и есть за что!

– Есть, есть...

Максим тянется через край кровати, подбирает с пола пиджак и достает из внутреннего кармана кубическую коробочку. Раскрывает ее и протягивает Марте. Там в лиловом бархатном гнезде сияет ослепительным камнем тонкое золотое кольцо.

– Ох! – произносит Марта, принимая подарок. – Неужели это мне?

– Тебе.

– Да что ты?

– Тебе, тебе. На память с благодарностью.

Марта достает кольцо, надевает на палец и любуется.

– Красота какая... Сроду у меня такой красоты не было. И дорогое, поди... Сколько стоит?

Максим привлекает ее к себе и крепко целует.

– Ты в миллион раз больше стоишь. Ты стоишь жизни моей. За такой подарок мне никогда не отдариться.

Марта нетерпеливо освобождается из его рук.

– Ну, это уж не надо. Так только в кинофильмах да в романах разговаривают. Жизни его я стою... Подумаешь, пожалела мужика, так он до сих пор слюни пускает...

– Так просто пожалела, и всё?

– Нет, конечно, и мне много радости от тебя было, я же не скрываю... Что же мне – тоже тебе что-нибудь подарить за это?

– Фу, Марта! Что ты такое говоришь?

– То-то и оно. Ты же просто землю рогами рыл. Даже страшно было. А в лесу как на меня накинулся? Помнишь? Ничего ты не помнишь.

Я уж думала – конец мне, раздавит, сожжет...

Она счастливо смеется.

– И ведь смотри... – продолжает она, отсмеявшись, не замечая, каким отчаянным и страшным взглядом он смотрит на нее. – Я и думать не могла никогда, что со мною такое может быть. Я ведь не девочка, да и тебе за пятьдесят... Ах, Максим, так хорошо было, так хорошо!

Максим садится и опускает голые ноги на пол.

– Было... – горько произносит он. – Почему же было?

– Да потому что... было! Не век же нам миловаться? Побаловались, порадовали друг друга, пора и расходиться. Я как раз нынче хотела тебе сказать: я уезжаю. Тетка у меня старенькая в Заречье, совсем на ладан дышит, меня зовет... Да ты не огорчайся, неужели мало тебе было?

Пауза. Затем Максим тяжело произносит, глядя под ноги:

– Да, понимаю. Что ж, ты права, наверное. Ты ведь ведьма, целительница... Сделала свое дело, спасла человека... Можно и расходиться.

Марта изумленно смотрит на него, затем растерянно обводит взглядом комнату, снова смотрит на него.

– Постой, постой... Кто я?

– Ведьма... Целительница...

– Что-то я тебя не пойму никак. Какая я ведьма? Я портниха, а не ведьма...

Максим кричит:

– Ты меня исцелила! Притворяешься, что ли? Я же смертельно болен был, а ты меня исцелила!

Марта встает.

– Ну, знаешь ли... Исцелила... Ну и славно. Не понимаю я твоих заумных речей. Здоров теперь?

– Да, здоров!

– Вот и славно. Вина выпьешь?

– Да погоди ты со своей выпивкой! Слушай... Иди сюда... – Он хватает Марту за руку и сажает к себе на колени. – Марта, Марта, родная ведьма моя, ты меня можешь выслушать?

– Могу. Только не тискай меня так, у меня синяки от тебя на боках... Ну, пусти.

Она освобождается от его объятий и пересаживается на стул. Максим некоторое время молчит, собираясь с мыслями.

– Не буду настаивать. Может быть, тебе запрещено об этом... Не мне у тебя домогаться... Но за себя-то я говорить могу, не правда ли? Так вот: после того... после нашего лесного чуда я стал другим человеком. Честно скажу: от отчаяния тебя преследовал, от ужаса перед мучительной смертью, таким я с тобою лег, встал человеком, которому нет никого дороже тебя...

Он грохается перед ней на пол голыми коленями.

– Я тебя люблю. Марта. Я жить без тебя не могу. Можно, я всегда буду с тобой?

Она с любопытством и отчуждением смотрит на него. Глядит на кольцо на пальце. Снимает кольцо и бросает перед ним.

– Тра-та-та! – произносит она. – А еще профессор. А еще философ! Встань, коленки запачкаешь... хотя я только утром полы мыла... Ну сам подумай: чего мелешь? Семейный человек, жена, ребенок... Сам же говоришь, что завалил меня от отчаяния, потянуло, значит, попастись на лужок, ну что ж, это бывает. И хватит. Всё в порядке, ты сыт, и я сыта. Забирай свое колечко и иди. Следующей весной, если опять невтерпеж будет, приезжай ко мне в Заречье, не прогоню. Сама знаю: весной щепка на щепку лезет... А то ведьма, исцеление, надо же придумать, чтобы перед собой оправдаться...

Она берет платье и выходит из комнаты. Максим стоит на коленях и смотрит на кольцо на полу. Затем тяжело поднимается и начинает одеваться.

Эпизод 9

Кабинет Максима. Вечер. За французским окном мрак и проливной дождь. Максим сидит за столом, бессмысленно разглядывая собственные пальцы. Рядом стынет чашка с кофе. Из глубины дома доносятся фортепьянные гаммы – видимо, Петер занимается музыкой. И однообразный плеск падающего дождя за окном.

Слышится резкий звонок. Быстрые легкие шаги Лизы. Щелкает дверной замок. Голоса Лизы и Оскара:

– Добрый вечер. Я к профессору.

– Добрый вечер. Минутку, я сейчас...

– Не извольте беспокоиться. Профессор меня ждет.

– Ах, вот как... Прошу вас, раздевайтесь...

– Нет-нет, я на минутку...

– Как вам угодно... Сюда, пожалуйста.

Максим поднимается из-за стола, и тут в кабинет входит боком Оскар в своеобычном мокром берете, в мокром плаще, в мокрых брюках и мокрых ботинках, с мокрым набитым портфелем в руке. Максим идет к нему с протянутой рукой.

– Рад, искренне, рад...

Оскар от рукопожатия уклоняется.

– Простите, весь мокрый...

– Прошу, садитесь...

– Ну, сегодня уж я вам, так и быть, наслежу, – заявляет Оскар и садится в кресло для посетителей.

Максим садится напротив.

– Здоровы? – осведомляется Оскар.

– Здоров. Могу показать рентгеновские снимки...

– Покажите...

Максим извлекает из стола желтый конверт, протягивает Оскару. Тот вынимает из конверта один из снимков, внимательно смотрит на просвет.

– Да. Вполне здоровая печень.

Максим приглядывается к снимку.

– Это у вас не печень. Это легкое.

– Ну, тем более.

Оскар вкладывает снимок обратно в конверт и возвращает Максиму.

– Я рад. Итак?

– Полагаю, вы явились...

– Да-да, за своим фунтом мяса. Как проклятый Шейлок.

Максим, усмехнувшись, достает из стола половинку банковского билета. Оскар достает из-за пазухи вторую половинку, катушку скотча и ножницы. Соединяет на столе половинки, склеивает скотчем и обрезает ленту. Затем перебрасывает банкноту Максиму.

– Держите.

Максим с изумлением глядит на него.

– Но это же, так сказать... ваш гонорар...

– А! – Оскар легкомысленно машет рукой. – Где наше не пропадало... «Зачем мне деньги? Сегодня утром у меня опять шла кровь из горла». Впрочем, я это уже вам цитировал...

Он сваливает портфель с колен на пол и идет вдоль полок, рассматривая книги. Максим, крутя в пальцах купюру, с жадным любопытством следит за ним.

– Гм... – произносит Оскар. – Гм... Ага... «Танатосоидные рефлексы у высших млекопитающих», М. Акромис. Так. «Флюктуации эвиденций после клинической смерти». Он же. «Объективные основания танатосной рефлексологии». Опять он... – Оскар поворачивается к Максиму. – Ума не приложу, как это я мог уживаться с вами в одной вселенной. Понимаете, выйдешь утром из дому... я иногда просыпаюсь по утрам... Солнце сияет, зелень, воды, синева небесная и все такое в этом роде, и вдруг вспомнишь о вас...

Он гадливо сморщивается и оглядывает подошвы ботинок, словно наступил на что-то неудобосказуемое.

– А вы не обижаетесь? – осведомляется вдруг он.

– Нет.

– Совсем не обижаетесь?

– Нисколько.

– Нет, все-таки я не буду дальше. А вы дайте слово.

– Даю.

– Обещаете?

– Обещаю и клянусь.

Оскар возвращается в кресло, глядит на Максима.

– Хорошая штука – жизнь, – говорит он. – Куда до нее смерти. Верно? Ну а как вам ведьма?

– Не надо, – просит Максим.

– Ну, не надо так не надо. Собственно, у меня все. Я действительно могу надеяться?

– Конечно, – твердо произносит Максим. – Я больше никогда!

– Правильно. Ну какие из нас с вами философы? Мы с вами люди простые. Не Гегели, не Канты, не Марксы... Нас ведь только нанимать можно. А это грязно. И для здоровья вредно.

Оскар встает, поднимает портфель и выходит из кабинета.

Максим подходит к книжным полкам. Берет одну из книг, рассеянно листает, роняет на ковер. Берет другую.

Тихий стук в стекло. Максим живо оборачивается и видит: снаружи к залитому дождем окну прижалось лицо Марты. Он подбегает к окну, распахивает створку. Марта стоит перед ним мокрая, жалкая, съежившаяся. Он молча обхватывает ее за плечи и прижимает к себе.

Тесно прижавшись друг к другу, они бредут под проливным дождем между черными мокрыми стволами деревьев, подходят к изгороди и, помогая друг другу, перелезают через нее. И скрываются за пеленой ночного дождя.

Москва, 23 марта 1981 года