Текст книги "Фантастика 1962"

Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие

Соавторы: Иван Ефремов,Анатолий Днепров,Лазарь Лагин,Геннадий Гор,Ариадна Громова,Юрий Цветков,С. Илличевский,Анатолий Глебов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

Уважаемые профессора недоуменно стреляли глазами друг в друга.

– Если поверить всему тому, что сообщил нам сейчас монсеньор Штир, – заикаясь от волнения, начал руководитель хирургической клиники Гамбурга профессор фон Гросс, – то придется предположить, что мы встречаемся здесь с крайне удивительным заболеванием.

– Коллега фон Гросс оказался чрезвычайно проницательным! – не удержался, чтобы не съязвить, хирург Миллер, у которого фон Гросс отбивал добрую половину пациентов.

– Если верить документу о Кроллициасе, то есть, простите, святом Кроллициасе, то медлить нельзя, – торопливо выговорил представительный дерматолог Криггер.

– Резать… – задумчиво сказал терапевт Брошке.

– Господин терапевт Брошке, очевидно, желает сказать “ампутировать”, – сухо заметил фон Гросс.

– Да, да, именно ампутировать! – поспешил согласиться тот.

– Пожалуй, так! – уверенно сказал Криггер.

– Так! – решился фон Гросс.

– Так! – согласился Миллер.

– Ваше преосвященство, – наклонился к уху епископа монсеньор Штир, – консилиум решил, что необходима ампутация.

– А-а-а-а… мне… все равно, – простонал епископ.

– Но резать надо немедленно, – быстро сказал фон Гросс, которому очень хотелось перебить этого знатного пациента у выскочки Миллера.

– Да, да, немедленно, – заявил Миллер, – вот мои инструменты, отправляюсь мыть руки.

– Коллега Миллер соглашается мне ассистировать? – с вызовом осведомился фон Гросс.

– Нет, коллега, я обойдусь без вас, – с нажимом ответил тот, направляясь к выходу.

Фон Гросс направился за ним, намереваясь в коридоре свести счеты с соперником. За ними последовали остальные врачи. Но тут консилиум был остановлен отчаянным криком его преосвященства:

– Не надо! Не надо!

– Что не надо? – подбежал к епископу монсеньор Штир.

– Не надо ампутировать.

– Но ведь это опасно, ваше преосвященство! – перебивая друг друга, заговорили профессора.

– Творец… отметил… печатью… нас… – выбрасывал слова епископ. – Мы… сопричислены… к сонму…

Как всегда, первым догадался монсеньор Штир.

– Стойте, господа! – закричал он. – Его преосвященство покрывается металлом так же, как святой Кроллициас. Это ли не признак святости! Его преосвященство считает, что он тоже заслужил честь быть святым. Девятьсот девяносто шестой католический святой! Боже правый, какая сенсация!

Врачи оторопело выбежали из гостиной…

История повторялась. Утро застало дом епископа В переполохе. Из спальни его преосвященства доносились громкие и пронзительные стоны. Можно было только удивляться, как удается тщедушному и слабосильному старикашке издавать такие вопли. Под дверьми спальни бегали взад и вперед врачи, не осмеливаясь, впрочем, переступить порог: у дверей с независимым и неприступным видом стоял монсеньор Штир.

– Но, может быть, вы разрешите один укол морфия его преосвященству? – каждые пять минут спрашивал сострадательный Брошке.

Штир отрицательно качал головой. Его преосвященство надрывался все больше. В половине десятого у дома раздался треск мотороллера. Монсеньор Штир подбежал к окну, радостно вскрикнул и кинулся к лестнице. У выхода из зала он столкнулся с монахом. который, тяжело дыша, вбежал в гостиную.

– Телеграмма от его святейшества из Ватикана! – заревел монах внушительным басом, перекрывая доносившиеся из спальни стоны.

Монсеньор Штир благоговейно развернул депешу и быстро пробежал ее глазами. Лицо его разочарованно вытянулось. Он небрежно бросил телеграмму на пол и, не оборачиваясь к врачам, сказал упавшим голосом:

– Можете ампутировать…

Фон Гросс и Миллер, отталкивая друг друга, двинулись к спальне. Любопытный терапевт Брошке склонился над брошенной депешой. Там значилось: “Не слишком ли много святых? Иоанн”.

– Да, да, господа, это удивительное открытие, – напевал своим студентам на очередной лекции профессор Дроббер. – Вы, конечно, многое знаете из газет. Но, господа, газеты так неточны, так неточны… Надеюсь, никто не будет упрекать меня, что я поначалу растерялся, узнав, что эта статуя или эти останки, вернее… мощи… Ну, словом, разумеется, потерял бы самообладание каждый. Триста сорок килограммов шестьдесят третьего элемента сразу! Да еще в таком страшном виде! Я поначалу решил, что мой радиоактивационный анализатор испортился. Но нет, все было в исправности… И я бы, конечно, господа, сошел с ума, потому что последующие три дня я не спал и не ел, я только думал. О, что я только не передумал! Ведь европий, из которого сделан Кроллициас, совершенно чистый! Мы не обнаружили даже ничтожных примесей других металлов. Это было совсем страшно! Да, господа, и тут пришел на помощь мой ассистент. Он занимался в прошлом на медицинском факультете. Он пришел ко мне и сказал: “Это бактерии, герр профессор”. И я его выгнал, потому что эти слова показались мне бредом. Но я стал думать и решил: “А почему бы нет?” Ну, а остальное вы знаете, господа, здесь газеты передавали все как будто бы точно. Да, если мы вдумаемся в эту проблему, то все это покажется не таким уж удивительным. В самом деле, большинство известных нам бактерий черпают необходимую им жизненную эгнергию так же, как и высшие животные, за счет тепла, выделяющегося при сгорании углеводородов в кислороде. Но ведь уже давно было известно, что существует много разновидностей микромира, которые прекрасно обходятся без кислорода. Есть бактерии, которые необходимую им жизненную энергию черпают из реакции соединения с серой или из реакции разложения сероводорода. В последние годы были открыты бактерии, которые возбуждают реакцию соединения кремния с кислородом, и в этой реакции – их источник существования.

Ну, а здесь просто новая разновидность бактерий. Мы с ассистентом Бреслером назвали их атомными бактериями. Они получают жизненную энергию, возбуждая ядерные реакции. Сначала они заставляют медленно, но неукротимо сливаться ядра водорода. При этом образуется кислород и за счет дефекта массы выделяется значительная энергия. Но бактерии на этом не останавливаются. Они ведут процесс ядерных превращений дальше: ядра кислорода сливаются в ядра титана. Это приводит к дополнительному выделению энергии.

Этот процесс укрупнения атомов происходит до тех пор, пока он, по неизвестным нам причинам, не останавливается на европии. Мы зафиксировали эти бактерии в электронном микроскопе, и тогда многое стало ясным. Стало ясно, почему святой Кроллициас превратился в металл и почему его преосвященство тоже чуть было не покончил свои счеты с жизнью таким же образом: бактерии с Кроллициаса перешли на его преосвященство.

Но все же оставалось много загадочного. Почему эти бактерии были только на мощах Кроллициаса?

Почему все живое на Земле не стало их жертвой?

И тут уже, господа, догадался я. Да, да, я не буду ложно скромен. Это я догадался заглянуть в подлинник знаменитого донесения пробста Кассельского монастыря. Об этом донесении, как вы помните, много писали газеты.

Бактерии эти были занесены на Землю метеоритом. Ведь “упавший камень”, о котором говорится в донесении, – это, конечно, метеорит. Кто знает, из каких галактик залетел к нам этот страшный камень?

Ясно только одно – атомные бактерии не выдержали сколь-нибудь долго условий. Они быстро перешли в споры, превратив в европий лишь одного беднягу Кроллициаса.

Ну, а “европизация” его преосвященства объясняется просто. Сильный поток нейтронов, которым я облучил мощи при радиоактивационном анализе, разбудил жизнедеятельность спор этих загадочных бактерий. И вольно же было благословлять его преосвященству мощи сразу же после облучения!

Мощи святого Кроллициаса находятся сейчас в Кассельском соборе. Их показывают верующим раз в неделю, в субботу. К концу недели в Кассель съезжается обычно великое множество народу – верующих и туристов. После окончания богослужения верующие бредут на вокзал, а туристов везут в ресторан “Европий”, который стоит на месте бывшего погребка “Пена над кружкой”. В ресторане туристов встречает сияющий Отто Брунцлау и первым делом подводит гостей к столику, за которым сидит герр Шлезке. Отто Шлезке теперь служит в “Европии”. Обязанностей у него две: показывать себя гостям и пить пиво. С обеими он справляется отлично.

Ариадна Громова
ГЛЕГИ

Он открыл верхний люк ракеты и, стоя на ступеньках, до половины высунулся наружу. Небо было ясное, зеленое, с большим белым солнцем. Скафандр быстро нагрелся, стало жарко.

“Тут вполне можно было бы обойтись без скафандров, – с досадой подумал он. – В этой скорлупе того и гляди сваришься, как яйцо…”

Он хотел было вернуться, но тут увидел темную точку, передвигающуюся вдалеке по равнине. Он сжал губы и медленно поднялся на последнюю ступеньку. “Конечно, вездеход. Почему они возвращаются так рано? И гонят во весь дух, как видно…” Он вдруг понял, что все время подсознательно ждал беды. Ждал какой-то каверзы от этой милой мирной планеты. “Милая, мирная, мертвая, – бормотал он, глядя на вездеход. – Такая симпатичная покойница, прямо сердце радуется”.

Он сам не понимал, почему сердится на эту ни в чем не повинную и, должно быть, очень несчастную планету. Вероятно, его злило, что она, такая красивая и спокойная, оказалась мертвой. Вернее – вымершей. Непонятно, почему и как. За холмами, окружавшими долину, на которой опустилась их ракета, лежали селения; невдалеке был большой город, возможно столица государства. Еще недавно там жили похожие на людей Земли разумные существа, создавшие цивилизацию на довольно высоком уровне. Сохранились здания и фрески, картины и книги. Остались заводы, дороги, машины, летательные аппараты – хорошо развитая, по заброшенная и гибнущая техника. По. книгам, найденным в городе, удалось проанализировать язык, представить себе внешность этих семипалых глазастых созданий, по-видимому более тонких и хрупких, чем жители Земли; можно было бы в случае необходимости объясняться с ними.

Но в том-то и дело, что почти все живое на этой планете бесследно исчезло. Оставалась пышная растительность всех оттенков красного цвета – от розового и бледно-оранжевого до густо-багрового, почти черного: такие черно-багровые деревья толпились вокруг большого озера среди холмов, и вода его казалась черной, хотя река, вытекающая из этого озера, была стеклянистой и прозрачной. В озере водились длинные темные угри, в реке и в ее притоках плавали стайки веретенообразных, почти прозрачных рыбок. Герберт Юнг ловил и исследовал угрей и рыб; ловил он и земноводных фиолетово-черных ящериц. “А что ему еще делать, Юнгу, если только рыбы да ящерицы и остались на этой планете? Ни людей, ни зверей, ни птиц… Правда, Карел позавчера поймал в городе какого-то зверька. Может, где-нибудь тут и есть жизнь…” Он все смотрел на эту мирную красновато-розовую долину, окруженную пологими холмами, и видел, как быстро растет, приближаясь к ракете, пятнышко вездехода. “Да, летят во весь дух… Значит… проклятая планета!” Тут ему стало стыдно. “Ты же изо всех сил добивался, чтоб тебя пустили в этот полет. Хотел побывать где-нибудь первым. Открыть новый мир. Романтика Неведомого. Вот и получай свою романтику. Или ты хотел романтики со всеми удобствами?”

– Казик! Наши возвращаются! – крикнул он, вбегая в кабину Казимира.

– Не кричи! – досадливо сказал Казимир, встряхивая пышными светлыми волосами. – Ты мне все рифмы распугаешь… Минуту! Ага, есть все-таки! – Он удовлетворенно хмыкнул, потом поднял голову. – Так что ты сказал, Виктор?

Его большие синие глаза светились на бледном лице. Виктор знал, что у Казимира железное здоровье и крепкие нервы, что он – чемпион Польши по лыжам, и все же каждый раз удивленно смотрел на это бледное узкое лицо, озаренное мистическим сиянием глаз, – лицо поэта и ясновидца. Между тем стихи Казимир писал плохие, а способностью к ясновидению и вовсе не отличался.

– Опять стихи Кристине? – спросил Виктор. – Говорю тебе: наши возвращаются. Слишком рано, понимаешь? Я так и знал, что на этой планете стрясется какая-то беда!

Он прошелся по кабине, ероша темные, коротко остриженные волосы.

– Не топчись у меня над ухом, – попросил Казимир. – Мешаешь. И почему именно беда? Может, нашли что-нибудь интересное, вот и вернулись. Выйдут они из шлюзовой, тогда все узнаешь.

Виктор изо всех сил хлопнул дверью – впрочем, он заранее знал, что хлопанья не получится, сработает пористая прокладка и дверь прикроется неслышно. Казимир даже не обернулся.

“Нашел время писать стихи! – с досадой думал Виктор, шагая по мягкому, пружинящему настилу коридора. – Вот ведь характер!” Он, в сущности, завидовал спокойствию Казимира и стыдился своей нелепой тревоги – ведь и в самом деле, может, ничего плохого не случилось…

Но когда из-за поворота коридора показался Владислав, Виктор сразу почувствовал – нет, тревожился он не напрасно. Владислав почти бежал, на ходу, приглаживая мокрые волосы.

– Владек! – крикнул Виктор.

Владислав подошел ближе. Его смуглое матовое лицо слегка порозовело от душа.

– Таланов тебя зовет в медицинский отсек, – сказал он.

– Что случилось? С кем? – отрывисто спросил Виктор.

– Карел… с ним неладно. Подожди, Таланов велел рассказать тебе здесь, чтоб при Кареле поменьше говорить. Карел, понимаешь… – Владислав постучал пальцем в лоб.

– Карел! – поразился Виктор.

– Да. Слушай. Мы были уже в городе, когда это у него началось. Шли по большой круглой площади со ступенями, – знаешь, где то белое здание, что похоже на яйцо. Карел начал отставать от нас, потом сел на ступеньку. Я подошел, спросил: “Ты плохо себя чувствуешь?” Он покачал головой. Я говорю: “Что ж ты сидишь, человече? Пойдем!” Он встал и пошел. Но, понимаешь, ходил как-то механически, ничем не интересовался, ни с того ни с сего останавливался. Мы его спрашивали, что с ним, он сначала говорил, что ничего, потом стал как-то странно улыбаться, не отвечал на вопросы. Мы решили вернуться. В вездеходе он так осматривался, будто все впервые видел. Потом сказал, что ему все это, наверное, снится.

– Что именно снится? У него были галлюцинации?

– По-моему, нет. Это он о нас говорил, что мы ему снимся, что вездеход ему снится. А в шлюзовой кабине вдруг заявил, что он – это не он. Понимаешь, стоит под душем, трогает себя и говорит со страхом: “Нет, это не я!” – Так! – Виктор сжал губы, раздумывая.

Ничего подобного он не видел за все время работы на Лунной станции. То есть, конечно, бывали случаи помешательства, но при каких-нибудь тяжелых авариях, катастрофах, под воздействием гибели товарищей, одиночества, ожидания смерти. А здесь ни с того ни с сего… И почему именно Карел, самый уравновешенный и спокойный из всех?..

* * *

– Что ты чувствуешь? – спросил Виктор. – Слабость? Голова болит?

– Слабость? Не знаю, нет… – Карел еле шевелил губами. – Тело не мое.

– Как не твое? А чье же?

– Не знаю. Вот я рукой двигаю, а она не моя. Или, может, моя, а двигает ею кто-то другой.

– Карел, ты же понимаешь, что это чушь, – очень бодро сказал Виктор.

– Понимаю, – согласился Карел. – Конечно, этого не может быть.

Он помолчал, словно к чему-то прислушиваясь, и вдруг резко протянул руку к Виктору. Рука уткнулась в плечо Виктора, и на лице Карела отразилось не то удивление, не то удовлетворение.

– Ты что? – спросил Виктор.

– Я думал, что ты мне снишься, – пробормотал Карел.

– А почему?

– Так… все будто во сне. Или как на картине нарисовано.

Он опять надолго замолчал. Потом вдруг лег и отвернулся к стенке. Виктор отодвинул дверцу стенного шкафа с лекарствами и, поколебавшись, достал маленькую желтую таблетку. – Глотни, Карел! – сказал он.

Карел послушно приподнялся, проглотил таблетку и опять лег. Виктор вышел в соседнее помещение.

Там сидел Таланов.

– В этом состоянии с ним невозможно разговаривать, – сказал Виктор. – Он моментально истощается. Я дал ему таблетку энергина. Минут через десять он, наверное, станет почти нормальным. На время, конечно.

– Что это, по-твоему? – спросил Таланов.

Его темно-карие, глубоко сидящие глаза смотрели испытующе и, как показалось Виктору, недоверчиво.

“Ну что ж, он прав, – не без горечи подумал Виктор. – Я ничего в этом не понимаю. А он теперь жалеет, что взял в рейс меня, а не Вендта… Правда, Вендт уже стар для дальних полетов, зато…”

– Не знаю, – Виктор глядел прямо в глаза Таланову. – Я ведь не специалист в психиатрии. Все это кажется мне странным – такое внезапное и бурное развитие болезни у совершенно здорового, уравновешенного человека… и без предшествующей травмы…

– На Карела и тяжелые травмы не очень действовали, – сказал Таланов. – Я был с ним в том рейсе “Сириуса”… знаешь, когда погибли Беренс и Фальковский на астероиде и Карел их разыскивал. Случилось это все на глазах у Карела, Беренс был его лучшим другом, а помочь ничем нельзя было… Так вот, если Карел тогда не сошел с ума, пять лет назад…

– Понятно, – сказал Виктор. – Пойдемте к нему, энергии, наверное, уже начал действовать.

Карел сидел, растерянно озираясь.

– Что со мной творится? – голос звучал спокойно, но видно было, что Карел испуган. – Я что – заболел?

– Да, немножко, – Виктор сел к нему на койку. – Как ты себя чувствуешь сейчас?

– Лучше. Что это было?

– Расскажи, что ты чувствовал, – вместо ответа попросил Виктор.

Карел нахмурился.

– Мне трудно, – сказал он. – И потом… я боюсь.

– Чего боишься?

– Мне кажется, если я буду рассказывать, это вернется.

Виктор вздохнул.

– Расскажи, – мягко повторил он. – Нам нужно знать, в чем дело, иначе…

Он не договорил. Лицо Карела исказилось от страха.

– Что иначе? Я все еще болен? Я не выздоровел?

– Послушай, Карел, надо спокойней, – вмешался Таланов. – С тобой бывали вещи похуже, а ты выпутывался. Со всеми бывало всякое, верно?

– Такого не было, – убежденно сказал Карел. – То все было вне меня, понимаете? А это – внутри. Поэтому я боюсь. Я теряю себя.

– Ну, объясни, что это значит.

– Не знаю, как объяснить, – Карел помолчал. – Сначала я вдруг подумал, что все это ни к чему. Ну, все, что мы делаем. Просто мне стало неинтересно. И вы, и все кругом, и я сам. Но когда мне говорили: встань, ходи, садись, – я это делал. Только уже будто не я, а кто-то другой, внутри меня.

Он тревожно посмотрел на товарищей.

– Это душевная болезнь, да? – спросил он.

– Не думаю, – сказал Виктор. – Откуда у тебя вдруг душевная болезнь? Ты же не новичок в космосе.

Лицо Карела немного прояснилось.

– Это верно, – сказал он. – Но только что же тогда? Понимаете, мне потом стало казаться, что все вокруг не настоящее. Как во сне. Или будто на картине нарисовано, только движется.

– Это как понять? – спросил Виктор.

– Да не знаю. Ну, плохая картина, такие тусклые краски, словно они выцвели, да и вообще нарисовано неубедительно. А сам я будто высох, уменьшился. И внутри меня кто-то сидит. – Лицо Карела опять свела гримаса страха и отвращения. – Я иду, а это будто кто-то другой идет, не я, не мое тело. Или, может, мое, но ведет его кто-то другой. А сам я как будто невесомый… – Он вдруг застыл, глаза его уставились в одну точку. – Это опять начинается… Не надо было говорить! Я знал, что не надо говорить!

– Успокойся, Карел! – Виктор положил ему руку на плечо и почувствовал, что все большое, сильное тело Карела сотрясается от страшного напряжения. – Это пройдет.

– Пройдет? Думаешь, пройдет? Ты ведь не знаешь, что это, и никто не знает. Зачем ты говоришь, когда не знаешь! Вот, вот, я опять потерял себя! – Карел побледнел. – Там, внутри, опять кто-то другой! Виктор, друзья, помогите мне, я ведь болен, этого не может, быть, того, что я чувствую!

Он лег и уткнулся лицом в подушку. Таланов и Виктор молча переглянулись. Виктор достал из шкафа прозрачную трубку с белыми таблетками.

– Проглоти, Карел, – приказал он.

Карел сел, взял таблетку и проглотил. Потом начал ощупывать себя.

– Виктор, только по совести скажи: я все такой же? – вдруг спросил он. – Ну, я, не стал меньше?

– Нет. Это тебе кажется. – Виктор вздохнул. – Я дал тебе снотворное, тебе нужно поспать и успокоиться. Спи, Карел, мы что-нибудь придумаем. Обязательно.

– Или придумайте, или убейте меня, – сказал Карел угрюмо. – Так жить все равно нельзя. Я ведь не знаю, чего хочет этот, другой, внутри меня. Я не могу так.

– Карел, это болезнь. Ты же понимаешь, что никого другого внутри тебя нет. – Виктор говорил тихо и спокойно. – Спи. Главное – не бойся, мы тебя вылечим.

* * *

– Мы можем сделать для Карела только одно: уберечь его от дальнейших страданий, – сказал Юнг, – и доставить на Землю. Там его вылечат.

– Анабиоз? – спросил Таланов.

– А что же еще? – Юнг пожал плечами. – У нас не остается ничего другого. Карел страдает. А в полете ему, наверное, станет еще хуже. И чем это может кончаться, мы не знаем, верно?

– Виктор, ты как? – спросил Таланов.

– Не знаю. Пока не могу понять, что случилось.

– Но ты соглашаешься насчет анабиоза?

Виктор подумал.

– Отложим до завтра. Я буду дежурить эту ночь в медицинском отсеке.

– А это не опасно? – спросил Герберт Юнг. – Карел ведь очень сильный. В случае чего…

– Я дам ему снотворное.

– Будут дежурить двое, – сказал Таланов. – Ты и Юнг. Спать по очереди.

Карел проснулся вечером. Виктор дал ему таблетку энергина, поговорил с ним. Энергии на этот раз подействовал совсем ненадолго. Карел дрожал от страха, он был неузнаваем. Он, конечно, не уменьшился, но лицо его так осунулось и побледнело, что Карел казался совсем другим человеком. И глаза у него были еще более странные, чем днем. Виктор присмотрелся и увидел, что Карел сильно косит.

– Ты хорошо видишь? – спросил он.

– Плохо, – сейчас же отозвался Карел. – Очень плохо. Туман, все струится. Вот тут, – он показал рукой влево, – какое-то переливчатое пятно. И ты расплываешься, я тебя плохо вижу.

Действие энергина проходило, Карел стал говорить тише, бессвязней, все время будто прислушивался к чему-то внутри себя. Виктор дал ему снотворного.

– Ложись пока спать, – сказал он Юнгу.

Через четыре часа он разбудил Юнга.

– Если проснется Карел, дашь ему еще снотворного, – сказал он и сразу уснул.

Ему показалось, что спал он всего минуту. Юнг тронул его за плечо, и он вскочил, протирая глаза.

Карел лежал на спине, ровно и глубоко дыша; он слегка разрумянился от сна и казался совсем здоровым. Виктор взглянул на часы: двадцать минут третьего, он не проспал и двух часов.

– Что случилось, Герберт? – спросил он.

Юнг молчал. Он сидел сгорбившись, весь будто сжался. Прямые светлые волосы, всегда так аккуратно зачесанные назад, свисали на лоб. Виктор поглядел на его бледное, сразу осунувшееся лицо и до боли прикусил губу.

– Герберт, что с тобой? – еле выговорил он.

Юнг поднял на него светло-голубые глаза: в них был испуг.

– Я тоже… я болен, как Карел. То же самое, что он говорил, – Юнг внезапно схватился за голову обеими руками. – Голова стала легкая, как воздушный шар… Может улететь… Да… и все, как во сне…

Виктор подошел к нему. Юнг отшатнулся и закрыл лицо руками.

– Ты можешь остаться один? Я сейчас же вернусь.

– Иди, пока я не гляжу, – глухо ответил Юнг. – Когда ты ходишь, мне кажется, что ты идешь сквозь меня.

Выходя из кабины, Виктор обернулся: Юнг сидел, зажмурив глаза и держась за голову.

* * *

– Карел позавчера порвал скафандр, – сказал Владислав. – Я совсем забыл. Разрыв был совсем маленький. – Как же это он порвал скафандр? – спросил Таланов. – Легкое ли дело!

– А я вам говорил, что мы зверька видели в городе. Карел поймал его для Юнга. Зверек был красивый такой, с голубоватой блестящей шкуркой, похож на кошку, только мордочка остренькая, как у лисенка, и глаза большие, темные. Зверек начал вырываться, а у него когти острые, вот он когтем и зацепился за скафандр на плече. Тут Карел, конечно, бросил с ним возиться и начал чинить скафандр.

– Ну вот. Значит, это инфекция, – почти удовлетворенно резюмировал Таланов.

Он замолчал. Все трое подумали об одном и том же.

– И от этого они все погибли, да? – тихо проговорил Владислав. – Тогда…

Таланов и Казимир молчали. Болезнь эта, по-видимому, развивается молниеносно. Уже неважно, кто будет следующим. Два—три дня – вот что осталось им всем в лучшем случае. Потом болезнь.

И смерть. В таком состоянии не доведешь ракету до Земли.

Первым заговорил Таланов.

– Владислав, мы с тобой поедем сейчас в город. Надо, мне кажется, проверить ходы, идущие вглубь, под почву.

Владислав быстро взглянул на него.

– Вы что-нибудь заметили? – спросил он.

– А ты?

– Ничего определенного. Но вчера, еще до того, как Карелу стало совсем плохо, мы с ним спустились в люк на главной площади и там… ну, словом, там кто-то есть, какие-то живые существа, я в этом уверен. Хотя ничего определенного сказать не могу.

– А все же? – спросил Таланов.

– За нами кто-то следил. Я не видел, скорее чувствовал.

– Почему сразу не сказал?

– Из-за Карела. С ним начало все это твориться… Он тоже как будто чувствовал, что следят, а потом наверху я его опросил, и он ответил, что это нам показалось.

– Да ведь ему все стало казаться сном, – заметил Таланов.

– Ну да, но это потом, а тогда я решил, что мне тоже показалось.

– А теперь ты так не считаешь?

– Не считаю.

Таланов подумал.

– Казимир, можешь ты сочинить небольшую записку на их языке? Написать крупными знаками несколько простых вопросов? На всякий случай.

– Постараюсь, – Казимир поднял сияющие синие глаза на Таланова. – Что надо написать? Мой “Линг”, я думаю, быстро справится.

“Линг” – это был электронный анализатор языка, усовершенствованный Казимиром, его гордость и радость. Все знали: Казимир потому и согласился на внезапную и долгую разлуку со своей Кристиной, что не устоял перед блестящей возможностью испытать способности “Линга” на совершенно чуждых языковых системах.

– Я думаю так: “Мы прилетели к вам издалека”. Тут надо рисунком показать, откуда мы: отметить путь от Земли до них. Кстати, как все-таки они называют свою планету?

– Боюсь, что на слух этого не уловишь. У них очень сложная фонетическая система, все зависит от высоты и модуляции звука. Не то Энимеен, не то Инемиин…

– А “Линг” что говорит?

– В том-то и дело, что “Линг” не говорит, а пишет, – смущенно сказал Казимир. – Он все это подробно объясняет, а я все равно не могу уловить особенностей произношения. Если б. услышать живую речь…

– Да, если б! – усмехнулся Таланов. – Словом, запиши текст. Дальше так: “Хотим срочно поговорить с вами. Мы ваши друзья. Почему вы прячетесь?” Ну, хватит на первый раз. Тем более, что непонятно, где и как мы их увидим.

– Сочиняй, – сказал Таланов. – Привет “Лингу”. Я пока пойду к Виктору.

Владиславу не хотелось снова видеть больных – впрочем, Виктор все равно держал их теперь в изоляторе и никого туда не впускал. Не хотелось смотреть и на то, как молниеносно перемигиваются зеленые и красные огоньки на белом пульте “Линга”.

Он остался в кабине и откинулся на спинку сиденья, почувствовав страшную усталость. “Мы все равно ни черта не успеем… К чему это все?” – подумал он и вдруг испугался: а что, если это уже начало болезни?

Он вскочил и начал быстро расхаживать по кабине.

Потом решил проверить, не кажется ли ему собственное тело чужим, и стал делать гимнастические упражнения. Казимир появился в тот момент, когда Владислав с яростью наносил удары по невидимой мишени.

Владислав сразу остановился и почувствовал, что краснеет.

Но Казимир и не думал издеваться над ним.

– Разминаешь мускулы? Правильно! – мечтательно сказал он. – Эх, сейчас бы в наше дорогое Закопане! Снег блестит, лыжи сами идут…

– Неплохо бы… – согласился Владислав и вздохнул. – Написал письмо?

– А как же! “Линг” в два счета…

Таланов появился в дверях.

– Ну-ка, покажи, как оно выглядит, – сказал он.

– Вот, пожалуйста, – Казимир протянул ему плотный лист бумаги, разрисованный непонятными знаками: строка покрупнее, над ней вплотную ряд мелких значков. – Надеюсь, это будет им понятно. Если только, конечно, это их язык…

– Чей же еще? – спросил Таланов.

– Кто знает? Может, те, которые живут в подземельях, истребили жителей этой планеты, – задумчиво ответил Казимир. – Убили тех, кто любил свет, потому что сами боятся света, ненавидят его…

– Мрачная картинка, – сказал Владислав.

– А ты представляешь себе что-нибудь более веселое? – осведомился Казимир.

Таланов задумчиво разглядывал письмо.

– Почему они пишут в два ряда? – спросил он.

– Верхний ряд, с мелкими значками, обозначает высоту и модуляцию звука. У них, по-видимому, много гласных и есть разные варианты их звучания, меняющие смысл слова. Очевидно, слух у них более тонкий и изощренный, чем у нас. Без этого верхнего ряда нельзя понять, что говорится в основном тексте. Зато основных знаков немного.

– Нелепо, – заметил Владислав. – Ведь проще иметь побольше основных знаков.

– В наших земных языках тоже сколько угодно нелепостей, – сказал Казимир.

– Ты нигде не встречал в их книгах упоминаний о подземельях, о ходах под городом? – спросил Таланов.

– Нет. Впрочем, я ведь очень мало читал.

– Ладно. Едем, Владислав.

* * *

Они мчались во весь дух по дороге среди холмов. Кустарник, растущий на крутых склонах, хлестал своими гибкими красно-розовыми ветвями по стенкам вездехода. Впереди уже показался город со своими непривычными для земного глаза спиралеобразными улицами, овальными и круглыми зданиями без окон и дверей, со слегка поблекшей светящейся росписью на стенах. Белые и бледно-зеленые, как небо, палевые и светло-бронзовые здания выступали среди буйно разросшихся, одичавших деревьев, кустарников и ползучих растений, вьющихся по стенам и куполообразным крышам. Весь город был словно залит кровью, темневшей и сгущавшейся на большой площади, посреди которой белело овальное здание с округлой крышей и стенами, слабо светящееся, как гигантское серебристое яйцо. Деревья, посаженные на некотором расстоянии от него, своими темно-багровыми ветвями с узорчатой пурпурной листвой уже касались светящихся, плавно закругленных стен. Снизу, от полосы кустарника тянулись цепкие алые побеги; колыхаясь в воздухе, они безуспешно силились зацепиться за безукоризненно гладкие стены и, достигнув ветвей деревьев, обвивались вокруг них.

Таланов и Владислав вышли из вездехода на главной площади.

– Да, конечно, вся эта история произошла совсем недавно, – сказал Таланов, поглядев на деревья и кусты. – Герберт говорит, что здешние деревья и кусты растут примерно с такой же скоростью, как у нас в умеренном климате. Значит, им лет пять-десять, не больше, верно? Ну, так где ты это увидел, показывай.

– Я ведь, собственно, ничего не видел, – сказал Владислав, шагая по овально изогнутым широким ступеням. – Просто мне показалось, что за нами кто-то следит. Даже не знаю почему. Я же говорю: ничего определенного.