Текст книги "А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.5"
Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
Фактов всегда достаточно – не хватает фантазии.
Д. Блохинцев
Витька составил на пол контейнеры с живой водой, мы повалились на диван-транслятор и закурили. Через некоторое время Роман спросил:
– Витька, а ты диван выключил?
– Да.
– Что-то мне в голову ерунда какая-то лезет.
– Выключил и заблокировал, – сказал Витька.
– Нет, ребята, – сказал Эдик, – а почему всё-таки не галлюцинация?
– Кто говорит, что не галлюцинация? – спросил Витька. – Я же предлагаю – к психиатру.
– Когда я ухаживал за Майкой, – сказал Эдик, – я наводил такие галлюцинации, что самому страшно становилось.
– Зачем? – спросил Витька.
Эдик подумал.
– Не знаю, – сказал он. – Наверное, от восторга.
– Я спрашиваю: зачем кому-то наводить на нас галлюцинации? – сказал Витька. – И потом, мы же не Майка. Мы, слава богу, магистры. Кто нас может одолеть? Ну, Янус. Ну, Киврин, Хунта. Может быть, Жиакомо ещё.
– Вот Саша у нас слабоват, – извиняющимся тоном сказал Эдик.
– Ну и что? – спросил я. – Мне, что ли, одному мерещится?
– Вообще-то это можно было бы проверить, – задумчиво сказал Витька. – Если Сашку… того… этого…
– Но-но, – сказал я. – Вы мне это прекратите. Других способов нет, что ли? Надавите на глаз. Или дайте диктофон постороннему человеку. Пусть прослушает и скажет, есть там запись или нет.
Магистры жалостливо улыбнулись.
– Хороший ты программист, Саша, – сказал Эдик.
– Салака, – сказал Корнеев. – Личинка.
– Да, Сашенька, – вздохнул Роман. – Ты даже представить себе не можешь, я вижу, что такое настоящая, подробная, тщательно наведённая галлюцинация.
На лицах магистров появилось мечтательное выражение – видимо, их осенили сладкие воспоминания. Я смотрел на них с завистью. Они улыбались. Они жмурились. Они подмигивали кому-то. Потом Эдик вдруг сказал:
– Всю зиму у неё цвели орхидеи. Они пахли самым лучшим запахом, какой я только мог выдумать…
Витька очнулся.
– Берклеанцы, – сказал он. – Солипсисты немытые. «Как ужасно моё представленье!»
– Да, – сказал Роман. – Галлюцинации – это не предмет для обсуждения. Слишком простодушно. Мы не дети и не бабки. Не хочу быть агностиком. Какая там у тебя была идея, Эдик?
– У меня?.. Ах да, была. Тоже, в общем-то, примитив. Матрикаты.
– Гм, – сказал Роман с сомнением.
– А как это? – спросил я.
Эдик неохотно объяснил, что кроме известных мне дублей существуют ещё матрикаты – точные, абсолютные копии предметов или существ. В отличие от дублей матрикат совпадает с оригиналом с точностью до атомной структуры. Различить их обычными методами невозможно. Нужны специальные установки, и вообще это очень сложная и трудоёмкая работа. В своё время Бальзамо получил магистра-академика за доказательство матрикатной природы Филиппа Бурбона, известного в народе под прозвищем «Железная Маска». Этот матрикат Людовика Четырнадцатого был создан в тайных лабораториях иезуитов с целью захватить французский престол. В наше время матрикаты изготавливаются методом биостереографии а-ля Ришар Сэгюр.
Я не знал тогда, кто такой Ришар Сэгюр, но я сразу сказал, что идея о матрикатах может объяснить только необычайное сходство попугаев. И всё. Например, остаётся по-прежнему непонятным, куда исчез вчерашний дохлый попугай.
– Да, это так, – сказал Эдик. – Я и не настаиваю. Тем более, что Янус не имеет никакого отношения к биостереографии.
– Вот именно, – сказал я смелее. – Тогда уж лучше предположить путешествие в описываемое будущее. Знаете? Как Луи Седловой.
– Ну? – сказал Корнеев без особого интереса.
– Просто Янус летает в какой-нибудь фантастический роман, забирает оттуда попугая и привозит сюда. Попугай сдохнет, он снова летит на ту же самую страницу и опять… Тогда понятно, почему попугаи похожи. Это один и тот же попугай, и понятно, почему у него такой научно-фантастический лексикон. И вообще, – продолжал я, чувствуя, что всё получается не так уж глупо, – можно даже попытаться объяснить, почему Янус всё время задаёт вопросы: он каждый раз боится, что вернулся не в тот день, в который следует… По-моему, я всё здорово объяснил, а?
– А что, есть такой фантастический роман? – с любопытством спросил Эдик. – С попугаем?..
– Не знаю, – сказал я честно. – Но у них там в звездолётах всякие животные бывают. И кошки, и обезьяны, и дети… Опять же, на Западе существует обширнейшая фантастика, всё не перечитаешь…
– Ну… во-первых, попугай из западной фантастики вряд ли станет говорить по-русски, – сказал Роман. – А главное, совершенно непонятно, каким образом эти космические попугаи – пусть даже из советской фантастики – могут знать Корнеева, Привалова и Ойру-Ойру…
– Я уже не говорю о том, – лениво сказал Витька, – что перебрасывать материальное тело в идеальный мир – это одно, а идеальное тело в материальный мир – это уже другое. Сомневаюсь я, чтобы нашёлся писатель, создавший образ попугая, пригодный для самостоятельного существования в реальном мире.
Я вспомнил полупрозрачных изобретателей и не нашёлся, что возразить.
– Впрочем, – благосклонно продолжал Витька, – наш Сашенция подаёт определённые надежды. В его идее ощущается некое благородное безумие.
– Не стал бы Янус сжигать идеального попугая, – убеждённо сказал Эдик. – Ведь идеальный попугай даже протухнуть не может.
– А почему? – сказал вдруг Роман. – Почему мы так непоследовательны? Почему Седловой? С какой стати Янус будет повторять Л. Седлового? У Януса есть тема. У Януса есть своя проблематика. Янус занимается параллельными пространствами. Давайте исходить из этого!
– Давайте, – сказал я.
– Ты думаешь, что Янусу удалось связаться с каким-нибудь параллельным пространством? – спросил Эдик.
– Связь он наладил уже давно. Почему не предположить, что он пошёл дальше? Почему не предположить, что он налаживает переброску материальных тел? Эдик прав, это матрикаты, это и должны быть матрикаты, потому что необходима гарантия полной идентичности перебрасываемого предмета. Режим переброски они подбирают, исходя из эксперимента. Первые две переброски были неудачны: попугаи дохли. Сегодня эксперимент, кажется, удался…
– Почему они говорят по-русски? – спросил Эдик. – И почему всё-таки у попугаев такой лексикон?
– Значит, и там есть Россия, – сказал Роман. – Но там уже добывают рубидий в кратере Ричи.
– Сплошные натяжки, – сказал Витька. – Почему именно попугаи? Почему не собаки и не морские свинки? Почему не просто магнитофоны, наконец? И опять же, откуда эти попугаи знают, что Ойра-Ойра стар, а Корнеев – прекрасный работник?
– Грубый, – подсказал я.
– Грубый, но прекрасный. И куда всё-таки девался дохлый попугай?
– Вот что, – сказал Эдик. – Так нельзя. Мы работаем как дилетанты. Как авторы любительских писем: «Дорогие учёные! У меня который год в подполе происходит подземный стук. Объясните, пожалуйста, как он происходит». Система нужна. Где у тебя бумага, Витя? Сейчас мы всё распишем…
И мы расписали всё красивым Эдиковым почерком.
Во-первых, мы приняли постулат, что происходящее не является галлюцинацией, иначе было бы просто неинтересно. Потом мы сформулировали вопросы, на которые искомая гипотеза должна была дать ответ. Эти вопросы мы разделили на две группы: группа «Попугай» и группа «Янус». Группа «Янус» была введена по настоянию Романа и Эдика, которые заявили, что всем нутром чуют связь между странностями Януса и странностями попугаев. Они не смогли ответить на вопрос Корнеева, каков физический смысл понятий «нутро» и «чуять», но подчеркнули, что Янус сам по себе представляет любопытнейший объект для исследования и что яблочко от яблони далеко не падает. Поскольку я своего мнения не имел, они оказались в большинстве, и окончательный список вопросов выглядел так.
Почему попугаи за номером один, два и три, наблюдавшиеся соответственно десятого, одиннадцатого и двенадцатого, похожи друг на друга до такой степени, что были приняты нами сначала за одного и того же?
Почему Янус сжёг первого попугая, а также, вероятно, и того, который был перед первым (нулевого) и от которого осталось только перо?
Куда девалось перо?
Куда девался второй (издохший) попугай?
Как объяснить странный лексикон второго и третьего попугаев? Как объяснить, что третий знает всех нас, в то время как мы видим его впервые?
(«Почему и от чего издохли попугаи?» – добавил было я, но Корнеев проворчал: «Почему и от чего первым признаком отравления является посинение трупа?» – и мой вопрос не записали.)
Что объединяет Януса и попугаев?
Почему Янус никогда не помнит, с кем и о чём он беседовал вчера?
Что происходит с Янусом в полночь?
Почему У-Янус имеет странную манеру говорить в будущем времени, в то время как за А-Янусом ничего подобного не замечалось?
Почему их вообще двое, и откуда, собственно, пошла легенда, что Янус Полуэктович един в двух лицах?
После этого мы некоторое время старательно думали, поминутно заглядывая в листок. Я всё надеялся, что меня вновь осенит благородное безумие, но мысли мои рассеивались, и я чем дальше, тем больше начинал склоняться к точке зрения Сани Дрозда: что в этом институте и не такие штучки вытворяются. Я понимал, что этот дешёвый скептицизм есть попросту следствие моего невежества и непривычки мыслить категориями изменённого мира, но это уже от меня не зависело. Всё происходящее, рассуждал я, по-настоящему удивительно, только если считать, что эти три или четыре попугая – один и тот же попугай. Они действительно так похожи друг на друга, что вначале я был введён в заблуждение. Это естественно. Я математик, я уважаю числа, и совпадение номеров – в особенности шестизначных – для меня автоматически ассоциируется с совпадением пронумерованных предметов. Однако ясно, что это не может быть один и тот же попугай – тогда нарушался бы закон причинно-следственной связи, закон, от которого я совершенно не собирался отказываться из-за каких-то паршивых попугаев, да ещё дохлых вдобавок. А если это не один и тот же попугай, то вся проблема мельчает. Ну, совпадают номера. Ну, кто-то незаметно от нас выбросил попугая. Ну, что там ещё? Лексикон? Подумаешь, лексикон… Наверняка этому есть какое-нибудь очень простое объяснение. Я собрался было уже произнести по этому поводу речь, как вдруг Витька сказал:
– Ребята, кажется, я догадываюсь.
Мы не сказали ни слова. Мы только повернулись к нему – одновременно и с шумом. Витька встал.
– Это просто, как блин, – сказал он. – Это тривиально. Это плоско и банально. Это даже неинтересно рассказывать…
Мы медленно поднимались. У меня было такое ощущение, будто я читаю последние страницы захватывающего детектива. Весь мой скептицизм как-то сразу испарился.
– Контрамоция! – изрёк Витька.
Эдик лёг.
– Хорошо! – сказал он. – Молодец!
– Контрамоция? – сказал Роман. – Что ж… Ага… – Он завертел пальцами. – Так… Угу… А если так?.. Да, тогда понятно, почему он нас всех знает… – Роман сделал широкий приглашающий жест. – Идут, значит, оттуда…
– И поэтому он спрашивает, о чём беседовал вчера, – подхватил Витька. – И фантастическая терминология…
– Да подождите вы! – завопил я. Последняя страница детектива оказалась написана по-арабски. – Подождите! Какая контрамоция?
– Нет, – сказал Роман с сожалением, и сейчас же по лицу Витьки стало ясно, что он тоже понял, что контрамоция не пойдёт. – Не получается, – сказал Роман. – Это как кино… Представь себе кино…
– Какое кино?! – закричал я. – Помогите!!!
– Кино наоборот, – пояснил Роман. – Понимаешь? Контрамоция.
– Дрянь собачья, – расстроенно сказал Витька и лёг на диван носом в сложенные руки.
– Да, не получается, – сказал Эдик тоже с сожалением. – Саша, ты не волнуйся: всё равно не получается. Контрамоция – это, по определению, движение по времени в обратную сторону. Как нейтрино. Но вся беда в том, что если бы попугай был контрамотом, он летал бы задом наперёд и не умирал бы на наших глазах, а оживал бы… А вообще-то идея хорошая. Попугай-контрамот действительно мог бы знать кое-что о космосе. Он же живёт из будущего в прошлое. А контрамот-Янус действительно не мог бы знать, что происходило в нашем «вчера». Потому что наше «вчера» было бы для него «завтра».
– В том-то и дело, – сказал Витька. – Я так и подумал: почему попугай говорил про Ойру-Ойру «стар»? И почему Янус иногда так ловко и в деталях предсказывает, что будет завтра? Помнишь случай на полигоне, Роман? Напрашивалось, что они из будущего…
– Послушайте, а разве это возможно – контрамоция? – сказал я.
– Теоретически возможно, – сказал Эдик. – Ведь половина вещества во Вселенной движется в обратную сторону по времени. Практически же этим никто не занимался.
– Кому это нужно и кто это выдержит? – сказал Витька мрачно.
– Положим, это был бы замечательный эксперимент, – заметил Роман.
– Не эксперимент, а самопожертвование… – проворчал Витька. – Как хотите, а есть в этом что-то от контрамоции… Нутром чую.
– Ах, нутром!.. – сказал Роман, и все замолчали.
Пока они молчали, я лихорадочно суммировал, что же мы имеем на практике. Если контрамоция теоретически возможна, значит, теоретически возможно нарушение причинно-следственного закона. Собственно, даже не нарушение, потому что закон этот остаётся справедлив в отдельности и для нормального мира, и для мира контрамота… А значит, можно всё-таки предположить, что попугаев не три и не четыре, а всего один, один и тот же. Что получается? Десятого с утра он лежит дохлый в чашке Петри. Затем его сжигают, превращают в пепел и развеивают по ветру. Тем не менее утром одиннадцатого он жив опять. Не только не испепелён, но цел и невредим. Правда, к середине дня он издыхает и снова оказывается в чашке Петри. Это чертовски важно! Я чувствовал, что это чертовски важно – чашка Петри… Единство места!.. Двенадцатого попугай опять жив и просит сахарок… Это не контрамоция, это не фильм, пущенный наоборот, но что-то от контрамоции здесь всё-таки есть… Витька прав… Для контрамота ход событий таков: попугай жив, попугай умирает, попугая сжигают. С нашей точки зрения, если отвлечься от деталей, получается как раз наоборот: попугая сжигают, попугай умирает, попугай жив… Словно фильм разрезали на три куска и показывают сначала третий кусок, потом второй, а потом уже первый… Какие-то разрывы непрерывности… Разрывы непрерывности… Точки разрыва…
– Ребята, – сказал я замирающим голосом, – а контрамоция обязательно должна быть непрерывной?
Некоторое время они не реагировали. Эдик курил, пуская дым в потолок, Витька неподвижно лежал на животе, а Роман бессмысленно смотрел на меня. Потом глаза его расширились.
– Полночь! – сказал он страшным шёпотом.
Все вскочили.
Было так, точно я на кубковом матче забил решающий гол. Они бросались на меня, они слюнявили мои щёки, они били меня по спине и по шее, они повалили меня на диван и повалились сами. «Умница!» – вопил Эдик. «Голова!» – ревел Роман. «А я-то думал, что ты у нас дурак!» – приговаривал грубый Корнеев. Затем они успокоились, и дальше всё пошло как по маслу.
Сначала Роман ни с того ни с сего заявил, что теперь он знает тайну Тунгусского метеорита. Он пожелал сообщить её нам немедленно, и мы с радостью согласились, как ни парадоксально это звучит. Мы не торопились приступить к тому, что интересовало нас больше всего. Нет, мы совсем не торопились! Мы чувствовали себя гурманами. Мы не накидывались на яства. Мы вдыхали ароматы, мы закатывали глаза и чмокали, мы потирали руки, ходя вокруг, мы предвкушали…
– Давайте, наконец, внесём ясность, – вкрадчивым голосом начал Роман, – в запутанную проблему Тунгусского дива. До нас этой проблемой занимались люди, абсолютно лишённые фантазии. Все эти кометы, метеориты из антивещества, самовзрывающиеся атомные корабли, всякие там космические облака и квантовые генераторы – всё это слишком банально, а значит далеко от истины. Для меня Тунгусский метеорит всегда был кораблём пришельцев, и я всегда полагал, что корабль не могут найти на месте взрыва просто потому, что его там давно уже нет. До сегодняшнего дня я думал, что падение Тунгусского метеорита есть не посадка корабля, а его взлёт. И уже эта черновая гипотеза многое объясняла. Идеи дискретной контрамоции позволяют покончить с этой проблемой раз и навсегда… Что же произошло тридцатого июня тысяча девятьсот восьмого года в районе Подкаменной Тунгуски? Примерно в середине июлятого же года в околосолнечное пространство вторгся корабль пришельцев. Но это не были простые, безыскусные пришельцы фантастических романов. Это были контрамоты, товарищи! Люди, прибывшие в наш мир из другой Вселенной, где время течёт навстречу нашему. В результате взаимодействия противоположных потоков времени они из обыкновенных контрамотов, воспринимающих нашу Вселенную как фильм, пущенный наоборот, превратились в контрамотов дискретного типа. Природа этой дискретности нас пока не интересует. Важно другое. Важно то, что жизнь их в нашей Вселенной стала подчинена определённому ритмическому циклу. Если предположить для простоты, что единичный цикл был у них равен земным суткам, то существование их, с нашей точки зрения, выглядело бы так. В течение, скажем, первого июля они живут, работают и питаются совершенно как мы. Однако ровно, скажем, в полночь они вместе со своим оборудованием переходят не во второе июля, как это делаем мы, простые смертные, а в самое начало тридцатого июня, то есть не на мгновенье вперёд, а на двое суток назад, если рассуждать с нашей точки зрения. Точно так же в конце тридцатого июня они переходят не в первое июля, а в самое начало двадцать девятого июня. И так далее. Оказавшись в непосредственной близости от Земли, наши контрамоты с изумлением обнаружили, если не обнаружили этого ещё раньше, что Земля совершает на своей орбите весьма странные скачки – скачки, чрезвычайно затрудняющие астронавигацию. Кроме того, находясь над Землёю первого июля в нашем счёте времени, они обнаружили в самом центре гигантского Евразийского материка мощный пожар, дым которого они наблюдали в могучие телескопы и раньше – второго, третьего и так далее июля в нашем счёте времени. Катаклизм и сам по себе заинтересовал их, однако научное их любопытство было окончательно распалено, когда утром тридцатого июня – в нашем счёте времени – они заметили, что никакого пожара нет и в помине, а под кораблём расстилается спокойное зелёное море тайги. Заинтригованный капитан приказал посадку в том самом месте, где он вчера – в его счёте времени – своими глазами наблюдал эпицентр огненной катастрофы. Дальше пошло как полагается. Защёлкали тумблеры, замерцали экраны, загремели планетарные двигатели, в которых взрывался ка-гаммаплазмоин…
– Как-как? – спросил Витька.
– Ка-гамма-плазмоин. Или, скажем, мю-дельта-ионопласт. Корабль, окутанный пламенем, рухнул в тайгу и, естественно, зажёг её. Именно эту картину и наблюдали крестьяне села Карелинского и другие люди, вошедшие впоследствии в историю как очевидцы. Пожар был ужасен. Контрамоты выглянули было наружу, затрепетали и решили переждать за тугоплавкими и жаростойкими стенами корабля. До полуночи они с трепетом прислушивались к свирепому рёву и треску пламени, а ровно в полночь всё вдруг стихло. И не удивительно. Контрамоты вступили в свой новый день – двадцать девятое июня по нашему времяисчислению. И когда отважный капитан с огромными предосторожностями решился около двух часов ночи высунуться наружу, он увидел в свете мощных прожекторов спокойно качающиеся сосны и тут же подвергся нападению тучи мелких кровососущих насекомых, известных под названием гнуса или мошки в нашей терминологии.
Роман перевёл дух и оглядел нас. Нам очень нравилось. Мы предвкушали, как точно так же разделаем под орех тайну попугая.
– Дальнейшая судьба пришельцев-контрамотов, – продолжал Роман, – не должна нас интересовать. Может быть, числа пятнадцатого июня они тихо и бесшумно, используя на этот раз ничего не воспламеняющую альфа-бетагамма-антигравитацию, снялись со странной планеты и вернулись домой. Может быть, они все до одного погибли, отравленные комариной слюной, а их космический корабль ещё долго торчал на нашей планете, погружаясь в пучину времени, и на дне Силурийского моря по нему ползали трилобиты. Не исключено также, что где-нибудь в девятьсот шестом или, скажем, в девятьсот первом году набрёл на него таёжный охотник и долго потом рассказывал об этом приятелям, которые, как и следует быть, ни на грош ему не верили. Заканчивая своё небольшое выступление, я позволю себе выразить сочувствие славным исследователям, которые тщетно пытались обнаружить что-нибудь в районе Подкаменной Тунгуски. Заворожённые очевидностью, они интересовались только тем, что происходило в тайге после взрыва, и никто из них не попытался узнать, что там было до. Дикси [25]25
Дикси (dixi) – Я сказал (лат.).
[Закрыть].
Роман откашлялся и выпил кружку живой воды.
– У кого есть вопросы к докладчику? – осведомился Эдик. – Нет вопросов? Превосходно. Вернёмся к нашим попугаям. Кто просит слово?
Слово просили все. И все заговорили. Даже Роман, который слегка охрип. Мы рвали друг у друга листочек со списком вопросов и вычёркивали вопросы один за другим, и через какие-нибудь полчаса была составлена исчерпывающе ясная и детально разработанная картина наблюдаемого явления.
В тысяча восемьсот сорок первом году в семье небогатого помещика и отставного армейского прапорщика Полуэкта Хрисанфовича Невструева родился сын. Назвали его Янусом в честь дальнего родственника Януса Полуэктовича Невструева, точно предсказавшего пол, а также день и даже час рождения младенца. Родственник этот, тихий скромный старичок, переехал в поместье отставного прапорщика вскоре после наполеоновского нашествия, жил во флигеле и предавался учёным занятиям. Был он чудаковат, как и полагается учёным людям, со многими странностями, однако привязался к своему крестнику всей душой и не отходил от него ни на шаг, настойчиво внедряя в него познания из математики, химии и других наук. Можно сказать, что в жизни младшего Януса не было ни одного дня без Януса-старшего, и, верно, потому он не замечал того, чему дивились другие: старик не только не дряхлел с годами, но, напротив, становился как будто бы даже сильнее и бодрее. К концу столетия старый Янус посвятил младшего в окончательные тайны аналитической, релятивистской и обобщённой магии. Они продолжали жить и трудиться бок о бок, участвуя во всех войнах и революциях, претерпевая более или менее мужественно все превратности истории, пока не попали, наконец, в Научно-исследовательский институт Чародейства и Волшебства…
Откровенно говоря, вся эта вводная часть являлась сплошной литературой. О прошлом Янусов мы достоверно знали только тот факт, что родился Я. П. Невструев седьмого марта тысяча восемьсот сорок первого года. Каким образом и когда Я. П. Невструев стал директором института, нам было совершенно неизвестно. Мы не знали даже, кто первый догадался и проговорился о том, что У-Янус и А-Янус – один человек в двух лицах. Я узнал об этом у Ойры-Ойры и поверил, потому что понять не мог. Ойра-Ойра узнал от Жиакомо и тоже поверил, потому что был молод и восхищён. Корнееву рассказала об этом уборщица, и Корнеев тогда решил, что сам факт настолько тривиален, что о нём не стоит и размышлять. А Эдик слышал, как об этом разговаривали Саваоф Баалович и Фёдор Симеонович. Эдик был тогда младшим препаратором и верил вообще во всё, кроме бога.
Итак, прошлое Янусов представлялось нам весьма приблизительно. Зато будущее мы знали совершенно точно. А-Янус, который сейчас занят больше институтом, чем наукой, в недалёком будущем чрезвычайно увлечётся идеей практической контрамоции. Он посвятит ей всю жизнь. Он заведёт себе друга – маленького зелёного попугая, по имени Фотон, которого подарят ему знаменитые русские космолетчики. Это случится девятнадцатого мая не то тысяча девятьсот семьдесят третьего, не то две тысячи семьдесят третьего года – именно так хитроумный Эдик расшифровал таинственный номер 190573 на кольце. Вероятно, вскорости после этого А-Янус добьётся, наконец, решительного успеха и превратит в контрамота и самого себя, и попугая Фотона, который в момент эксперимента будет, конечно, сидеть у него на плече и просить сахарок. Именно в этот момент, если мы хоть что-нибудь понимаем в контрамоции, человеческое будущее лишится Януса Полуэктовича Невструева, но зато человеческое прошлое обретёт сразу двух Янусов, ибо А-Янус превратится в У-Януса и заскользит назад по оси времени. Они будут встречаться каждый день, но ни разу в жизни А-Янусу не придёт в голову что-либо заподозрить, потому что ласковое морщинистое лицо У-Януса, своего дальнего родственника и учителя, он привык видеть с колыбели. И каждую полночь, ровно в ноль часов ноль-ноль минут ноль-ноль секунд ноль-ноль терций по местному времени А-Янус будет, как и все мы, переходить из сегодняшней ночи в завтрашнее утро, тогда как У-Янус и его попугай в тот же самый момент, за мгновение, равное одному микрокванту времени, будет переходить из нашей сегодняшней ночи в наше вчерашнее утро.
Вот почему попугаи за номером один, два и три, наблюдавшиеся соответственно десятого, одиннадцатого и двенадцатого, были так похожи друг на друга: они были просто одним и тем же попугаем. Бедный старый Фотон! Может быть, его одолела старость, а может быть, его прохватил сквозняк, но он заболел и прилетел умирать на любимые весы в лаборатории Романа. Он умер, и его огорчённый хозяин устроил ему огненное погребение и развеял его пепел, и сделал это потому, что не знал, как ведут себя мёртвые контрамоты. А может быть, именно потому, что знал. Мы, естественно, наблюдали весь этот процесс как кино с переставленными частями. Девятого Роман находит в печке уцелевшее перо Фотона. Трупа Фотона уже нет, он сожжён завтра. Завтра, десятого, Роман находит его в чашке Петри. У-Янус находит покойника тогда же и там же и сжигает его в печи. Сохранившееся перо остаётся в печи до конца суток и в полночь перескакивает в девятое. Одиннадцатого с утра Фотон жив, хотя уже болен. Он издыхает на наших глазах под весами (на которых он будет так любить сидеть теперь), и простодушный Саня Дрозд кладёт его в чашку Петри, где покойник пролежит до полуночи, перескочит в утро десятого, будет найден там У-Янусом, сожжён, развеян по ветру, но перо его останется, пролежит до полуночи, перескочит в утро девятого, и там его найдёт Роман. Двенадцатого с утра Фотон жив и бодр, он даёт Корнееву интервью и просит сахарок, а в полночь перескочит в утро одиннадцатого, заболеет, умрёт, будет положен в чашку Петри, в полночь перескочит в утро десятого, будет сожжён и развеян, но останется перо, которое в полночь перескочит в утро девятого, будет найдено Романом и брошено в мусорную корзину. Тринадцатого, четырнадцатого, пятнадцатого и так далее Фотон, на радость всем нам, будет весел, разговорчив, и мы будем баловать его, кормить сахарком и зёрнышками перца, а У-Янус будет приходить и спрашивать, не мешает ли он нам работать. Применяя ассоциативный допрос, мы сможем узнать от него много любопытного относительно космической экспансии человечества и, несомненно, кое-что о нашем собственном, личном будущем.
Когда мы дошли до этого пункта рассуждений, Эдик вдруг помрачнел и заявил, что ему не нравятся намёки Фотона на его, Амперяна, безвременную смерть. Чуждый душевного такта Корнеев заметил на это, что любая смерть мага всегда безвременна и что тем не менее мы все там будем. И вообще, сказал Роман, может быть, он будет тебя любить сильнее всех нас и только твою смерть запомнит. Эдик понял, что у него ещё есть шансы умереть позже нас, и настроение его улучшилось.
Однако разговор о смерти направил наши мысли в меланхолическое русло. Мы все, кроме Корнеева, конечно, вдруг начали жалеть У-Януса.
Действительно, если подумать, положение его было ужасно. Во-первых, он являл собою образец гигантского научного бескорыстия, потому что практически был лишён возможности пользоваться плодами своих идей. Далее, у него не было никакого светлого будущего. Мы шли в мир разума и братства, он же с каждым днём уходил навстречу Николаю Кровавому, крепостному праву, расстрелу на Сенатской площади и – кто знает? – может быть, навстречу аракчеевщине, бироновщине, опричнине. И где-то в глубине времён, на вощёном паркете Санкт-Петербургской де Сиянс Академии его встретит в один скверный день коллега в напудренном парике – коллега, который вот уже неделю как-то странно к нему приглядывается – ахнет, всплеснёт руками и с ужасом в глазах пробормочет: «Герр Нефструефф!.. Как ше это? Федь фчера ф „Федомостях“ определённо писали, што фы скончались от удар…» И ему придётся говорить что-то о брате-близнеце или о фальшивых слухах, зная и прекрасно понимая, что означает этот разговор…
– Бросьте, – сказал Корнеев. – Распустили слюни. Зато он знает будущее. Он уже побывал там, куда нам ещё идти и идти. И он, может быть, прекрасно знает, когда мы все помрём.
– Это совсем другое дело, – сказал грустно Эдик.
– Старику тяжело, – сказал Роман. – Извольте относиться к нему поласковее и потеплее. Особенно ты, Витька. Вечно ты ему хамишь.
– А чего он ко мне пристаёт? – огрызнулся Витька. – О чём беседовали, да где виделись…
– Вот теперь ты знаешь, чего он к тебе пристаёт, и веди себя прилично.
Витька насупился и стал демонстративно рассматривать листок со списком вопросов.
– Надо объяснять ему всё поподробнее, – сказал я. – Всё, что сами знаем. Надо постоянно предсказывать ему его ближайшее будущее.
– Да, чёрт возьми! – сказал Роман. – Он этой зимой ногу сломал. На гололёде.
– Надо предотвратить, – решительно сказал я.
– Что? – спросил Роман. – Ты понимаешь, что ты говоришь? Она у него уже давно срослась…
– Но она у него ещё не сломана, – возразил Эдик.
Несколько минут мы пытались всё сообразить. Витька вдруг сказал:
– Постойте-ка! А это что такое? Один вопрос у нас, ребята, не вычеркнут…
– Какой?
– Куда девалось перо?
– Ну как – куда? – сказал Роман. – Перенеслось в восьмое. А восьмого я как раз печку включал, расплав делал…
– Ну и что из этого?
– Да, ведь я же его бросил в корзинку… Восьмого, седьмого, шестого я его не видел… Гм… Куда же оно делось?
– Уборщица выбросила, – предположил я.
– Вообще об этом интересно подумать, – сказал Эдик. – Предположим, что его никто не сжёг. Как оно должно выглядеть в веках?
– Есть вещи поинтереснее, – сказал Витька. – Например, что происходит с ботинками Януса, когда он доносит их до дня их изготовления на фабрике «Скороход»? И что бывает с пищей, которую он съедает за ужином? И вообще…
Но мы были уже слишком утомлены. Мы ещё немного поспорили, потом пришёл Саня Дрозд, вытеснил нас, спорящих, с дивана, включил свою «Спидолу» и стал просить два рубля. «Ну дайте», – ныл он. «Да нет у нас», – отвечали мы ему. «Ну, может, последние есть… Дали бы!..» Спорить стало невозможно, и мы решили идти обедать.
