Текст книги "Рыбы поют в Укаяли"
Автор книги: Аркадий Фидлер
Жанр:
Путешествия и география
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
У Икитоса Амазонка так глубока, что прежде, в годы лучшей конъюнктуры, сюда заходили большие океанские суда. Во время моего пребывания в Икитосе меня поразили маневры перуанской военной флотилии, которые производились так свободно, словно все это происходило в большом морском заливе.
Около Табатинги, близ границы между Перу и Бразилией и еще сравнительно недалеко от Кордильер, Амазонка уже несет в два раза больше воды, чем крупнейшая река Европы Волга. А в устье эта речная лавина вливает в океан столько воды, сколько могли бы дать двенадцать Волг.
Однажды в марте мы пережили на Укаяли настоящее светопреставление. Ночью неожиданно разыгралась тропическая буря, которая с каждым часом все усиливалась и до рассвета не давала нам сомкнуть глаз. Утром мы не узнали реки. За ночь уровень ее поднялся на четыре метра, то есть в ней прибавилось примерно столько воды, сколько выносит в море Рейн. Это уже была не река, а какое-то воплощение буйства. Она металась, брызгала пеной, яростно клокотала, кидалась вспять, образуя внезапно бездонные воронки и чудовищные водовороты. Целые деревья – богатыри леса, и какие-то сваи неслись с верховий вздувшейся реки; они с грохотом налетали друг на друга, усиливая адский хаос.
Во время паводка река несет так много деревьев, что кое-где, сцепившись ветвями, они образуют целые острова. Над такими сплетениями, чудовищными, словно видения из Дантова ада, вздымаются покореженные сучья – воздетые к небу искалеченные руки лесных исполинов, взывающих о помощи. Плывет целый лес – не счесть в нем деревьев; река днем и ночью несет куда-то несметные богатства. И снова поражаешься непостижимой щедрости здешней природы: река по-прежнему ограждена сплошной стеной растительности, и ущерб, который потерпел лес в результате паводка, совсем неощутим.
На три дня была прервана всякая связь с противоположным берегом Укаяли. Люди, которых внезапный подъем воды застал на чужом берегу, не могли возвратиться домой. Лишь на четвертый день взбесившаяся река начала понемногу успокаиваться.
Чуть выше Кумарии выдавшаяся в реку скала образует мыс; у этого мыса неистовствует водоворот, который здесь называют Поссо-де-Чикоса. Именно здесь погубил спьяна свой великолепный пароход и погиб сам брат нынешнего капитана «Синчи Рока» Ларсен. Весной 1932 года вода в Укаяли прибывала так быстро, что, глядя вверх по течению, можно было отчетливо увидеть разницу уровней и волны, возникавшие прямо на глазах. Подвыпивший Ларсен пренебрег опасностью и решил плыть напрямик, через водоворот. Река не позволила – она швырнула пароход на скалу, смяла его, как спичечную коробку, и проглотила. Много людей погибло в тот раз.
Воды Амазонки внушают местным жителям суеверный ужас. Несмотря на то что их предки издавна жили здесь, они видят в реке лишь безрассудную, таинственную и враждебную силу. На Уальяге и верхнем Мараньоне есть много «заколдованных» мест, проплывая мимо которых плотовщики боятся проронить хоть слово. Они убеждены, что, если кто-нибудь из них заговорит или, упаси боже, крикнет, на реке немедленно появится водоворот, который разобьет плот. Невежественные индейцы и метисы приписывают такие водовороты козням злых духов или колдовству, люди более образованные высказывают мнение, что эти опасные места – результат действия каких-то непознанных сил природы.
Однажды, когда Тадеуш Виктор искал золото в одном из горных ущелий в Эквадоре, он выстрелил из карабина и… едва не утонул. Как только прогремел выстрел, в ущелье заклубились черные тучи и в блеске молний хлынул такой ужасный ливень, что уровень воды в ручье, протекавшем на дне ущелья, мгновенно поднялся на несколько метров.
В Кумарии время от времени слышатся какие-то загадочные глухие раскаты. Сначала я думал, что это где-нибудь вдали гремит гром. Но когда однажды от такого громыхания задрожала наша хижина, мне объяснили, что это барранко – поединок реки с лесом. В половодье течение подмывает прибрежные деревья; когда же вода спадает, деревья, потеряв опору, с ужасным грохотом валятся в реку. Горе тогда гребцам в каноэ! Нависшие над водой деревья создают для них постоянную угрозу. Люди на Укаяли испытывают панический ужас перед барранко.
Невероятно богатство фауны этих могучих рек. В одной лишь Амазонке, без ее притоков, обнаружено свыше одной трети всех видов пресноводных рыб, какие только существуют на нашей планете. Это в шесть раз больше, чем во всей Европе от Нордкапа до Гибралтара. Рыбы Амазонки – это огромный фантастический мир, поражающий внушительными размерами некоторых его обитателей, пестротой их окраски, их причудливыми формами, но больше всего – их поразительной хищностью. Воды эти так богаты рыбой, что в голове возникают туманные картины рая, в котором жизнь бьет ключом; но это проклятый рай пожирающих друг друга существ. Рыбы Амазонки составляют главную пищу местных жителей; одновременно они вселяют в них необъяснимый ужас.
В селении Орельяна на Укаяли мне показали одного юношу, которого три года назад искусали страшные рыбы. Прежде это был отчаянный паренек – он не боялся даже воды. Ни один благоразумный человек не станет купаться в реках Амазонки, если не хочет расстаться с жизнью, а этот паренек стал купаться в Укаяли. Вдруг он начал пронзительно кричать. На его счастье, поблизости оказалась лодка с людьми, которые тут же вытащили его из воды. Однако за несколько секунд напавшие на него рыбы успели вырвать из его тела во многих местах довольно большие куски мяса.
Это были пирайи, ужас здешних вод, тупорылые, слегка сплющенные с боков рыбы, по величине не превосходящие наиболее крупных из наших плотиц, но кровожадностью превосходящие акул. Они нападают огромными стаями и могут за несколько минут объесть человека до костей. Немало людей и животных гибнет от их зубов в южноамериканских реках. У этих сравнительно маленьких рыб невероятно сильные челюсти и острые зубы; даже вытащенные из воды, они пытаются кусаться и могут отхватить палец.
Искусанный ими паренек несколько месяцев находился между жизнью и смертью. Затем раны зажили. Однако рассудок его поврежден, и он часто плачет без причины.
Подобно медведю гризли в Северной Америке, пирайи являются здесь традиционными героями большинства сенсационных историй. Каждый уважающий себя путешественник по Амазонке чувствует неодолимое желание посвятить этим бестиям хотя бы несколько строк и рассказать или о каком-нибудь собственном – леденящем кровь в жилах – приключении, или о преувеличенном, по его мнению, страхе, который испытывают перед пирайями местные жители, страхе, над которым он иронизирует. Именно этот второй путь избрал английский писатель Питер Флеминг, автор остроумной и живо написанной книги «Бразильское приключение». Что касается меня, то мне не удалось установить личный контакт с кровожадными рыбками – к счастью или к несчастью; опасное искушение миновало меня.
И в Амазонке, и в Укаяли вода желтая и мутная, такая мутная, что в ней совсем ничего не видно. Все, что творится в глубинах, покрыто непроницаемой тайной. На поверхности можно увидеть лишь огромных дельфинов и рыб пираруку, выпрыгивающих из воды. Зато, сталкивая в воду лодку, часто можно легко наступить на зарывшегося в ил большого ската, который воткнет вам в пятку свой ядовитый шип. Иногда под вечер из глубины доносятся какие-то необычные звуки, напоминающие колокольный звон. Это поют в Укаяли какие-то усатые рыбы с телом цилиндрической формы, похожие на наших сомов.
Впервые я услышал их как-то под вечер, около нашей хижины. После грозового дня закат был особенно ярок и живописен. В воздухе и на реке стояла абсолютная тишина – и вдруг я отчетливо услышал доносившийся из-под воды звон. Вскоре к этим звукам стали присоединяться другие, похожие, сначала в одном месте, потом почти по всей реке. Это были звуки разных тональностей, высокие и низкие; казалось, что звонят колокола различных размеров, а также маленькие звонки и даже детские бубенчики. Некоторые звуки неслись издалека, другие раздавались где-то совсем близко; один колокол слышался прямо из-под лодки, стоявшей у берега.
– Что это? – не веря собственным ушам спрашиваю я Педро и Валентина. – Неужели рыбы?
– Si, senhor, рыбы, – отвечает Педро.
– Вы знаете их?
– Знаем. Это корвины.
– Это еще неизвестно! – резко протестует Валентин.
Педро не скрывает насмешливой ухмылки, вызванной сомнениями товарища.
– Он, – Педро указывает пальцем на Валентина, – он умнее других. Это ему передалось от прабабушки. От нее он узнал, откуда эти голоса…
Валентин вспыхивает, однако Педро, иронически поглядывая на него, продолжает:
– Вы же видели, какой храбрый наш Валентин! Как он шарахнулся от берега, услышав эти звуки?
– Ну и что же? – развеселившись, спрашиваю я.
– Прабабушка вбила в его умную голову, что это голоса духов. А все, что от прабабушки, для него свято…
Юноша пытается сказать что-то в свою защиту, но я прерываю спор и прошу их замолчать. Мне хочется послушать звуки, несущиеся из воды.
Пение рыб так своеобразно и гармонично, притом само это явление такое ошеломляющее, что спустя некоторое время меня невольно охватывает волнение, какое я иногда ощущаю в концертном зале. Я забываю о комарах, о закате. Я вслушиваюсь, зачарованный, и снова поражаюсь тому, сколько чудес таит этот неповторимый девственный лес. Как и пение рыб, вся природа здесь эксцентрична и необычайна. Она раскрывает перед человеком манящий омут необузданности.
Комары, которые с каждой минутой становятся все более докучливыми, возвращают меня к действительности, и я тороплюсь укрыться от них в хижине.
Ихтиологи относят поющих рыб к роду умбрина. Различные их виды обитают и в реках, и морях; для них характерно более сложное строение плавательного пузыря, чем у большинства рыб. Он состоит у них из нескольких отделений: воздух, переходя из одного отделения в другое, вызывает вибрацию стенок пузыря. Так возникают звуки.
От девяти до десяти месяцев в году в бассейне Амазонки идут дожди: уровень воды в реках повышается тогда до пятнадцати метров. Дважды в год Амазонка вздувается и дважды в год спадает; река словно грудь исполина, которая мерно вздымается. Что-нибудь в мае, когда уровень воды в реке достигает своей высшей точки, наводнение превращается в потоп; тогда вся Амазония представляет кошмарное зрелище: вода заливает огромные пространства амазонских лесов на сотни километров по обе стороны от реки. Это знаменитое игапо – ад на земле! В тех же местах, куда не доходит разлив, дожди образуют множество болот и озер; и там деревья нередко стоят в воде, глубина которой достигает нескольких метров. Люди не покидают своих хижин, которые они предусмотрительно поставили на высоких сваях.
В сентябре все меняется. Дожди перестают, правда ненадолго, вода спадает, на реке обнажаются белые отмели, отовсюду слетаются шумные птицы, все оживает в лучах солнца. Кругом вдоволь пищи; во время нереста рыба идет такой лавиной, что ее слышно издалека. Не нужно утруждать себя и ловить рыбу, местами ее можно просто черпать корзинами. На речных отмелях появляются огромные черепахи и откладывают яйца. Черепашьи яйца – любимое лакомство прибрежных жителей; по ночам они целыми семьями отправляются на их поиски.
Идиллия на Амазонке – если только слово «идиллия» вообще применимо к жизни в этом лесу – длится два-три месяца, до ноября. Затем снова начинаются ливни. Вода снова прибывает. Вместе с тучами к человеку возвращаются трудности и заботы.
А в сердце усиливается страх – неодолимый страх гребца, знающего, что он плывет на утлом каноэ по огромной, капризной и враждебной реке, полной тайн и неожиданностей.
Рабство на Укаяли
Когда я плыл на пароходе «Синчи Рока» из Икитоса в Кумарию, в Контамане на палубу поднялась какая-то анемичная дама, перуанка; с нею были ее сын, тоже очень бледный, с глуповатой физиономией, и еще один мальчик, индеец, их слуга. У того была миловидная пухленькая мордашка, светящиеся умом глаза и тугой животик. Бледному сыну перуанки он чистил обувь, за ней самой он выносил ночной горшок.
Я подружился с этим симпатичным мальчуганом. Мы молча улыбались друг другу. Дама заметила это и однажды заговорила со мной:
– Хороший мальчишка, не правда ли? Здоровый, прилежный.
– Прилежный? Разве он ходит в школу? – спросил я, прикидываясь наивным.
Она слегка смешалась:
– Нет, зачем же… Он прилежен в работе. Нравится он вам?
– Очень. Сколько ему лет?
– Десять. Это кампа, и если вы хотите, я могу недорого продать его…
Я уже кое-что знал о нравах на Укаяли, поэтому такое предложение не поразило меня как пресловутый гром с ясного неба. Наоборот, я даже спросил ее деловито:
– Сколько?
– Сто соле.
Это цена мужского костюма, не так уж дорого за такого славного мальчишку. Оставалось еще узнать, какие права по отношению к нему я приобретаю.
– Какие права? Любые! – ответила дама. – Он станет вашей собственностью, такой же, как и всякая другая ваша вещь, как одежда, как ружье или часы. Существует лишь одно ограничение, – добавила она, лукаво улыбаясь, – закон не разрешает убить его просто так, без причины.
– А разве закон не возбраняет иметь раба?
– Закон не возбраняет «усыновить» мальчишку.
В то время как эта женщина уговаривала меня купить мальчика, он стоял невдалеке и, как обычно, улыбаясь, смотрел на меня своими умными черными глазами. Он не догадывался, что решается его судьба.
В ту ночь я спал очень беспокойно. Нет, не комары докучали мне, просто из головы не выходил разговор с дамой. Он глубоко взволновал меня, нужно было что-то предпринять. Но что? Купить мальчика и считать его своей собственностью? Какой вздор! В сомнительной роли владельца «живого товара» я был бы как та баба, что, не имея хлопот, купила себе поросенка. Чтобы как-то решить эту проблему, я попытался представить себе, как поступил бы на моем месте обычный интеллигентный европеец, скажем, житель Праги или Оксфорда. Несомненно, он выкупил бы мальчика и бескорыстно предоставил бы ему свободу. Я решил сделать то же самое.
На следующий день за завтраком я открыл свои намерения капитану Ларсену и попросил у него совета. Ларсен, ошеломленный, вытаращил глаза и, глядя на меня как на человека, у которого не все дома, сказал:
– Понимаю, вы хотите купить мальчика. Понимаю, вам его жалко, бывает… Но потом, что вы будете делать потом? Дадите ему свободу? А как вы это себе представляете?
– На ближайшей пристани отдам его на попечение местных властей.
– На попечение властей?! – прыснул капитан и залился издевательским хохотом.
– Или вверю его какому-нибудь честному гражданину! – добавил я.
– Честному гражданину! – повторил Ларсен, продолжая смеяться.
Позднее несколько пассажиров «Синчи Рока» объяснили мне, в чем дело. Оказывается, если бы я поручил мальчика кому-либо – все равно кому! – на одной из пристаней, опекун счел бы мальчика своей собственностью и после моего отъезда заставил бы его работать на себя как невольника или же продал бы его на асьенду или какому-нибудь пассажиру с парохода, идущего в Икитос. Маленькому кампа ничем нельзя было помочь. На берегах Укаяли все было враждебно ему, отовсюду тянулись к нему хищные лапы.
Пассажиры на пароходе заволновались. Они пришли к убеждению, что я сентиментальный филантроп (читай дурак), у которого, судя во всему, много денег и которого нужно ощипать. Многие из них стали лихорадочно обдумывать, как бы выцыганить мальчика себе. Каждый пытался оплести меня как умел: лестью, хитростью, велеречивой ложью или обезоруживающей искренностью, как это сделал достохвальный дон Хуан Пинто, кабальеро с затуманенным взором и сердцем, отданным донне Розе де Борда. Этот сердцеед с тихой учтивой кротостью попросил купить ему мальчика, которого он хочет подарить избраннице своего сердца.
– Но ведь у нее уже есть трое ребят! – удивился я.
– Вот именно! – вздохнул задушевно Хуан. – Поэтому ей и нужен четвертый – слуга…
В конце концов скрепя сердце я был вынужден отказаться от всяких попыток осуществить свои планы. Мои попутчики, так же как и я сам, были разочарованы таким исходом дела. Несмотря на самые лучшие намерения, мне так и не удалось освободить маленького невольника.
Верхняя Укаяли – это, пожалуй, наиболее обособленный от цивилизации уголок земного шара. Этот край издавна привлекал искателей наживы различных национальностей, закладывавших плантации кофе, хлопка и сахарного тростника. Для работы на плантациях нужны были рабочие руки. Сюда потянулись испанцы, итальянцы, немцы, даже поляки. Однако европейцы не выдерживали суровых условий жизни, их не устраивали слишком низкая заработная плата и полное отсутствие цивилизации; они бунтовали и бежали. А тем временем асьенды требовали много рабочих рук, как можно больше рабочих рук, дешевых и покорных.
В Кумарии я ежедневно любуюсь голубой цепью гор, вздымающихся на западном краю небосклона. За этой горной цепью, совсем недалеко от Кумарии, простерлась до самых подножий Высоких Кордильер таинственная, малоисследованная страна Гран-Пахонал – белое пятно на картах. Там обитает охотничье племя кампа – независимые, рослые, сильные индейцы. Кампа ведут кочевой образ жизни, живут они главным образом охотой. Они хорошо приспособлены к здешнему климату, прекрасно знают лесные дебри, любят свободу и, словно прокаженных, избегают белых. У них крепкие руки. Эти руки нужны асьендам.
Асьендадо – владельцы асьенд – снаряжают на ловлю кампа экспедиции, которые действуют по установившемуся плану. Хорошо вооруженные пеоны окружают ночью шалаши индейцев, пускают в крыши горящие стрелы, а когда начинается пожар, убивают пытающихся сопротивляться мужчин, а остальных – охотнее всего детей и молодежь – уводят с собой как добычу. Укаяльские асьендадо получают рабочие руки.
На верхней Укаяли много людей, основное занятие которых – ловля и продажа индейцев. В своих целях они используют ненависть между различными племенами, а иногда и сами разжигают ее. Ведь кроме кампа и чама, там живут индейцы мачигенга, пиро, кашибо, амауака, агуаруна. И здесь, как и на севере, где живут хибаро – мастера препарирования человеческих голов, белые разжигают вражду между жителями леса, чтобы извлекать выгоду из их страданий и проливаемой ими крови.
Знает ли об этом правительство Перу? Конечно, знает, но смотрит на все сквозь пальцы. Немало государственных чиновников сами торгуют индейцами. К тому же правительство не имеет здесь никакой власти, ибо, как я уже говорил, Гран-Пахонал – белое пятно на картах. А белые пятна не подчиняются никому. Кроме того, в Перу еще не искоренены традиции и нравы конкистадоров.
Самым матерым среди охотников за людьми слывет здесь некий Панчо Варгас, владелец асьенд на Тамбо и Урубамбе, человек жестокий и неразборчивый в средствах. Не сотни, а, пожалуй, тысячи индейцев переловил он в Гран-Пахонале, опустошив огромные пространства края. «Легкая рука» и у Тригосо, мирового судьи и хозяина асьенды «Вайнилья» неподалеку от Кумарии, человека изворотливого, обходительного, которого я знал лично.
Всегда мило улыбающийся толстячок Грегорио Дельгадо, воспитывавшийся в Женеве, доставляет живой товар в Икитос на своем пароходике «Либертад»![38]38
Либертад – по-испански свобода.
[Закрыть]
Дальнейшая судьба похищенного ребенка складывается в рамках законности. Асьендадо, или патрон, «усыновляет» его и «принимает» в лоно своей семьи. Теперь ребенок обязан работать на него даром, а в случае побега власти преследуют его и ловят как «неблагодарного сына». У такого «сына» только сыновьи обязанности, без всяких прав; само собой разумеется, что он не может унаследовать имущество своего патрона. Когда патрон захочет уступить ребенка кому-либо, он делает это за определенное вознаграждение, которое, однако, называется не продажной ценой, а возмещением расходов на воспитание и образование ребенка. Покупатель получает все права патрона и может в свою очередь продать индейца, как продают какую-нибудь вещь или домашнее животное.
Когда ребенок становится взрослым, его положение почти не улучшается. Патрон определяет ему какую-нибудь девушку в жены, «продает» ему клочок земли вблизи асьенды, большой нож – мачете, немного семян и велит хозяйничать самому. Все это продается, конечно, не за наличные, потому что у индейца денег нет да он в них и не разбирается, а в счет будущих урожаев и отработок на асьенде. Вот тут-то и зарыта собака. Индеец должен отработать на асьенде свой долг, однако асьендадо ведет расчеты так, что индеец постоянно остается должен ему, и бывает так, что за полученный от патрона кусок тика на одежду он целый год должен работать в поле, охотиться в лесу, ловить рыбу, рубить деревья. Из этого заколдованного круга ему уже никогда не выбраться.
Если индеец, желая освободиться, бежит, власти преследуют его, ловят и возвращают патрону как «бесчестного должника» – точно так же, как прежде, когда он был еще мальчишкой, его ловили и возвращали как «неблагодарного сына». Сначала отработай свой долг, потом сможешь получить свободу; патрон же позаботится о том, чтобы краснокожий бедняк, отрабатывая одни долги, запутался в других.
Впрочем, побеги случаются редко. Асьендадо умеет так задурить индейца и так привязать его к асьенде, что горемыка еще благодарен хозяину, что не умирает с голоду и что тот «заботится» о нем. В противоположность индейцам, живущим в глубине леса, где очень мало белых и почти нет асьенд, чама, кампа и большинство других индейцев на Укаяли – невольники своих патронов.
Немногим лучше положение метисов, работающих на асьендах. Не так сильно проникнутые суевериями, как индейцы, они столь же необразованны, не умеют ни читать, ни писать, ни считать и фактически тоже являются собственностью асьендадо. Часто их жизнь еще более беспросветна, чем жизнь индейцев: те хоть могут, если они не в силах сносить бесчеловечное обращение, пытаться бежать в лес и искать там убежища у своих соплеменников, в то время как метисам бежать некуда, и они всецело зависят от милости и гнева своего патрона.
Иногда асьендадо удается заполучать невольников без насилия и кровопролития. Нередко сами индейцы, особенно из племени кампа, добровольно продают своих детей – бедняжек, которых колдуны почему-либо объявляют способными навлечь беду на все племя и обрекают на уничтожение или изгнание из племени. В бытность мою в Кумарии на таких детей была установлена твердая цена. За каждого ребенка родители получают одно индейское пистонное ружье с запасом пороха и дроби, мачете, материю на брюки и рубашку для отца и платье для матери; все это, вместе взятое, стоит примерно семьдесят соле, или около девяти долларов, причем за мальчика иногда платят несколько больше, чем за девочку. Но зато девушка в возрасте пятнадцати-восемнадцати лет, умеющая готовить, стирать и гладить, стоит около двухсот соле. За двадцать пять долларов здесь можно приобрести человека до конца его дней.
В 1930 году, в первые месяцы существования польской колонии, в Кумарии произошел один характерный случай, неплохо иллюстрирующий положение на Укаяли. Один из пеонов, метис, убежал с асьенды Панчо Варгаса и добрался по реке до Кумарии. Польские колонисты, взволнованные его рассказом, решили помочь ему и укрыли в одном из своих бараков. Местная полиция неоднократно требовала выдать пеона хозяину, но поляки упорствовали. Ссылаясь на конституцию, они заявляли, что не потерпят рабства в Кумарии. Тогда Панчо Варгас послал в колонию нескольких надсмотрщиков со своей асьенды, которые, воспользовавшись отсутствием колонистов, выкрали несчастного пеона и затащили в лодку. Как только об этом стало известно, несколько поляков во главе с энергичным Юзефом Домбским схватили оружие и сели на пароходик, который случайно проходил в это время мимо колонии, а свою лодку привязали к корме. Вскоре они перегнали людей Варгаса и, спрыгнув в лодку, преградили им путь. Поляки были настроены решительно, и надсмотрщики не отважились оказать им сопротивление. Пеона, избитого и связанного, обнаружили на дне лодки, освободили и отвезли обратно в Кумарию. Там его отдали под опеку полиции, пригрозив стражам порядка большими неприятностями, в случае если с метисом что-нибудь произойдет.
Польские колонисты знали и раньше о порядках на асьендах, но лишь этот случай открыл им глаза на то, как относятся к этим отвратительным явлениям местные власти.
Положение индейцев на Укаяли должно стать предметом обсуждения; оно недопустимо в государстве, которое желает принадлежать, да, пожалуй, и принадлежит, к семье цивилизованных стран. Попустительство преступлениям таких, как Панчо Варгас, это преступление против человечности, и наибольший вред и ущерб оно наносит самому правительству в Лиме.
На берегах другой перуанской реки, Путумайо, протекающей в северо-восточной части страны, в начале двадцатых годов английская комиссия вскрыла и расследовала целую систему жестокостей, совершенных в отношении индейцев, вплоть до многочисленных убийств. И даже то, что подобные преступления были тогда же вскрыты и в других странах, как, например, во Французской Экваториальной Африке или в Конго, не снимает вину с перуанского правительства.
На Путумайо, северном притоке Амазонки, свирепствовали каучуковые компании; не останавливаясь ни перед чем, они терроризировали целые индейские племена. Палачи-надсмотрщики захватывали как заложников жен и детей индейцев, и если последние не приносили достаточного количества каучука, случалось, что за это «преступление» у них на глазах расстреливали их семьи. Очевидно, эта процедура вообще пользовалась популярностью среди культуртрегеров XX века, так как подобная же система применялась бельгийскими каучуковыми компаниями в Конго. Часто бывало и так, что «провинившегося» привязывали к дереву вблизи муравейника и оставляли на съедение этим прожорливым насекомым.
Вызвавший в свое время немало шуму отчет упомянутой английской комиссии, касающийся злоупотреблений на Путумайо, появился, как утверждают хорошо информированные люди, благодаря острой конкурентной борьбе между несколькими крупными финансовыми группами; его целью была компрометация соперников.
Так уж случилось, что я возвращаюсь из Кумарии в Икитос на пароходе «Либертад», принадлежащем тучному сеньору Дельгадо. Я везу несколько десятков живых зверей, Дельгадо – одну молодую индианку, коренастую, толстую и для женщины кампа довольно некрасивую. Никто о ней как будто не заботится; девушка спит на палубе где придется. На ее лице все время блуждает вялая бессмысленная улыбка, хорошо знакомая мне, – улыбка индейцев, увезенных из леса и растерявшихся при столкновении с враждебной цивилизацией.
Индианка подружилась с моими животными, чему я весьма рад, так как она помогает мне кормить их и ухаживать за ними. Она охотно возится у клеток с животными, словно понимая, что у них с нею общая судьба.
Вечером после ужина мы с капитаном пьем кофе и курим сигареты. Дельгадо на сносном французском делится со мной своими мечтами о возвращении в Европу, в Женеву, где он провел лучшие годы своей жизни.
– А вас не беспокоит, – говорю я, – что в Европе есть Лига защиты прав человека, от которой можно ждать неприятностей?
В ответ на это Дельгадо снисходительно улыбается, пренебрежительно машет рукой и произносит лишь:
– Oh mon Dieu!..[39]39
Oh mon Dieu! (франц.) – О господи!
[Закрыть]
В этой фразе все его мировоззрение.
Изнанка укаяльской романтики
Укаяли начинается менее чем в двухстах километрах от Кумарии, в том месте, где сливаются две глубокие своенравные реки – Урубамба и Тамбо, текущие с далекого юга, со склонов заоблачных Кордильер.
У их слияния лежит асьенда «Ла Гуаира», принадлежащая человеку такому же необузданному, как и бурные реки, на берегах которых он живет. Панчо Варгас, прозванный некогда королем верхней Укаяли и Урубамбы, держит в своем кулаке этот дикий край; его влияние распространяется даже за пределы страны, на соседние области Боливии и Бразилии.
Эта лесная страна на редкость богата гевеей. Во времена каучуковой лихорадки леса по берегам верхней Укаяли, Тамбо, Урубамбы, Мадре-де-Дьос и Бени славились обильными сборами каучука. Пренебрегая огромной удаленностью этих мест от рынков сбыта (более двух тысяч километров до Икитоса и три тысячи до Манауса по реке Мадейре), сюда начали стекаться привлеченные заманчивыми перспективами многочисленные авантюристы, отчаянные из отчаянных, жаждавшие быстро разбогатеть. Винчестером устанавливали они законы, револьвером сгоняли индейцев на работы, а также частенько расправлялись друг с другом. В эти лесные дебри, еще недавно считавшиеся недоступными, в этот край ягуаров, тапиров и кочующих племен хлынули огромные богатства, рекой потекли деньги; широкую известность приобрели разгульные оргии: предприимчивым торговцам было выгодно завозить в эту глушь ящики с шампанским и самыми дорогими винами: они ценились здесь на вес золота. Появились каучуковые магнаты, среди которых выделялся своим богатством, жестокостью и разнузданностью Панчо Варгас.
До «Ла Гуаиры» и дальше, до самых верховий Урубамбы, добирались многочисленные пароходики, скупавшие каучук. Капитаны стремились в верховья рек, как безумные, желая раньше других достичь мест, богатых ценным сырьем. Чтобы подставить ножку конкуренту, не брезговали ничем, шли даже на преступление. Применялся, например, такой «тактический прием»: скупали все запасы древесного топлива для котлов и выбрасывали их в реку, чтобы лишить дров пароходы, плывущие следом, и заставить их повернуть обратно.
Еще большей неразборчивостью в средствах отличались «короли» каучука. Они вели между собой настоящие кровавые войны, причем не только за территории, богатые каучуком. Могущество этих магнатов основывалось на том, что на них не покладая рук работали огромные массы индейцев, которых то заманивали в лес водкой или посулами, то сгоняли силой. Больше всего зарабатывал тот, у кого было больше рабочих рук, поэтому каждый из лесных «царьков» старался отбить индейцев у конкурентов и переманить к себе. Когда посулы и интриги не действовали, людей просто угоняли силой, а если и это не удавалось, то их убивали безо всяких, стремясь лишить конкурента рабочей силы. Вместе с золотом и шампанским сюда доставляли большие партии оружия. Каждый индеец получал в руки винчестер; рабочие бригады были одновременно вооруженными до зубов бандами.
Пароходы, спешившие за лесными сокровищами, часто тонули в водоворотах, индейцы гибли как мухи, но все бреши быстро заделывались: каучуковая лихорадка влекла сюда другие суда, бросала в эту пучину все новые и новые людские полчища. Среди каучуковых магнатов наряду с Панчо Варгасом выделялись Карл Шарф и Фитцкарральд. Каждый из них распоряжался огромными ресурсами рабочей силы – до нескольких тысяч индейцев. Эти три касика вели между собой жесточайшую конкурентную борьбу. Она была такой упорной, что могла окончиться лишь поражением и смертью двоих из них. Тем третьим, кто победил, оказался Панчо Варгас.
