Текст книги "Тайна Рио де Оро"
Автор книги: Аркадий Фидлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
Измена Капитона Моноиса
На следующий день, несмотря на окружающую буйную лесную растительность, мы с самого утра изнываем от жары бразильского февраля. Пазио, который идет по тропинке впереди нас, млеет, как в бане, а с меня и Вишневского буквально текут ручьи пота. Наконец, лес редеет и мы выходим на берег Иваи, почти напротив впадения в нее Марекуиньи.
За последние недели у нас было столько разговоров и столько споров об этой реке, что сейчас я смотрю на ее берега с некоторым волнением. Устье довольно широкое – почти как Варта около Познани, – но Пазио утверждает, что всего в нескольких километрах выше оно значительно сужается и образует предательские быстрины и водопады. В то же время Иваи, в том месте где мы стоим, несет примерно столько воды, сколько Одер перед впадением в него Нейсе.
Не мешкая мы садимся в лодку, которую находим на берегу, чтобы переправиться через Иваи. Неожиданно Пазио останавливается, зорко всматривается в противоположный берег и удивленно вскрикивает:
– Это еще что за чертовщина!
Мы тоже смотрим туда. На фоне плотной стены зелени с Марекуиньи выплывает большая каноэ, в которой сидят шестеро индейцев: четверо мужчин и две женщины. За первой лодкой появляется вторая, третья – на всех полно людей. Выбравшись на середину Иваи, индейцы направляют каноэ вниз по течению, проплывая мимо нас. В первой лодке мы узнаем… Моноиса!
Измена его становится явной: если бы Моноис спешил к ранчо Гонзалеса, то должен был бы плыть в противоположном направлении вверх по реке.
– Вот негодяй! – говорит нам Пазио и начинает кричать индейцам, сидящим в первой лодке, чтобы они приблизились к нам.
– Бао диа,[5]5
Добрый день (португ.).
[Закрыть] компадре! – приветствует Пазио Моноиса. – Подойди ближе, компадре капитон!
– Не могу! – бурчит индеец. – Скоро пойдет дождь, надо спешить.
– Дождь будет и на середине реки и на берегу. Куда ты плывешь в таком многочисленном обществе?
– В Буфадеру.
Буфадера – это лагерь индейцев, находящийся отсюда на расстоянии двух дней пути на лодке. Из этого явствует, что Моноис собирается пробыть там долго.
– Жаль! – говорит Пазио. – Мы думали, что ты будешь ждать нас в своем тольдо на Марекуинье. И вот оказывается, что ты уезжаешь.
– Си,[6]6
Да (португ.).
[Закрыть] уезжаю.
Пазио показывает на меня рукой и разъясняет:
– Охотник из далеких стран хотел у вас поохотиться и даже договорился с тобой. Он друг твой и всех короадов.
Моноис медленно крутит головой и сухо произносит:
– Ошибаешься, компадре Томаис! Он мне не друг и вообще не друг короадов!
– О, черт возьми! Какой-то подлец наварил нам каши! – по-польски говорит мне Пазио и громко обращается к Моноису. – Почему ты так думаешь?
– Он платит бразильцам за работу по пять мильрейсов[7]7
Денежная единица Бразилии, замененная в 1942 г. крусейро.
[Закрыть] в день, а нам хочет платить только по два. Он собирался обмануть нас!
Это правда, что с бразильцами я договорился за плату пять мильрейсов в день, а с индейцами – по два. При заключении договора такая разница сразу же показалась мне странной и несправедливой в отношении индейцев, но в Кандидо де Абреу мне категорически заявили, что таков уж местный обычай и мне тоже нельзя отступать от него; индейцам платят значительно меньше, чем белым.
Пазио старается убедить Моноиса, что я плачу бразильцам не только за их работу, но еще и за охотничьих собак, которых у индейцев нет. Эти старания тщетны. Моноис собирается отплыть, и Пазио снова спрашивает!
– Кто же тебе наболтал обо всем этом?
– Априсито Ферейро, наш опекун.
Я шепчу Пазио, чтобы он немедленно сообщил индейцам о повышении им платы.
– Ферейро бесстыдно лгал тебе! – кричит Пазио через разделяющее нас водное пространство.
– Лжешь ты, компадре Томаис! Франсиско Гонзалес точно подтвердил мне все, что сказал Ферейро!
– Ферейро лгал – ты и твои люди получат от сеньора охотника по пять мильрейсов, как и все остальные!
Но обиженный Моноис прерывает разговор: он больше не желает ничего слушать. Капитон снова поднимает весло, и вскоре его каноэ исчезает за поворотом реки, а за ним отплывают и его люди.
Априсито Ферейро, «директор индейцев», в своем загадочном противодействии нашему походу на Марекуинью пошел на явную интригу, и она, надо признаться, удалась ему. Он восстановил против нас Моноиса, который сейчас демонстративно покинул со своими людьми лагерь, чтобы сделать невозможным наше пребывание в нем.
Томаш Пазио, «польский индеец»
Каноэ индейцев скрываются за поворотом. Черт с ними! Мы переправляемся на ту сторону реки, привязываем лодку к кустам, а затем по тропинке, что тянется вдоль Марекуиньи, вступаем в лес. Хотя бегство Моноиса – досадное происшествие, тем не менее мы не можем отказаться теперь от первоначального замысла и отступить. Где-то по реке уже плывут наши друзья-бразильцы, а провиант и собаки, которых они везут с собой, позволят нам охотиться и без помощи индейцев.
Начинает накрапывать дождь. Лес теряет свои прежние яркие краски, сереет и мокнет. Глохнет шум деревьев, пение птиц и жужжание насекомых, слышится только монотонный плеск дождя и время от времени гул быстрины на реке, скрытой где-то ниже, среди буйной растительности. Неровная извилистая тропинка становится скользкой, и это затрудняет наше продвижение. Когда начинается подъем, становится труднее дышать. Зато, когда спускаемся вниз, снова обретаем силы, возвращается бодрость, в голове появляются более веселые мысли. И тогда я думаю о Томаше Пазио, необыкновенном человеке, который молча шагает впереди меня.
Пазио завоевал себе славу на территории всего бассейна реки Иваи как «польский бугер», то есть польский индеец. С того самого момента, когда юношей, еще перед первой мировой войной, прибыл он из Польши в эти далекие паранские джунгли, Пазио вел жизнь, совершенно не похожую на жизнь других колонистов. Он полюбил лесные тропы. Скрытые в зарослях, они вели его к забытым людям, которым он нес веселую беседу и приятную новость. Чаще всего он бывал среди короадов, владения которых находились вблизи колонии Кандидо де Абреу, его местожительства. Он знал их всех; вел с ними различные дела, на которых, кстати сказать, плохо зарабатывал, а индейцы оказывали ему безграничное доверие и считали сердечным компадре, то есть кумом. Злоязычные и хорошо осведомленные соседи Пазио говорили мне шутливо, что он также пользовался большим успехом у индианок. Словом, Пазио – большой знаток местных взаимоотношений, прекрасный гид по приивайским местам, человек, хорошо знакомый с каждой лесной тропинкой вплоть до Питанги и Сальто Уба.
Несколько лет назад Пазио женился и поселился у истоков реки Байле. Он сажает там кукурузу, разводит свиней, но пока все же испытывает нужду, так как на него часто находит тоска, которая уводит Пазио в лес, а тогда уже вся забота о хозяйстве целиком ложится на плечи его энергичной жены.
Характерным было одно происшествие, случившееся за несколько месяцев до нашего приезда. Пазио вместе с женой валили дерево пиниоро. Во время работы пилу заело так, что ее нельзя было ни продвинуть, ни вытащить. Необходимо было подклинить наполовину спиленное дерево.
– Подожди минутку! – сказал Пазио жене. – Я схожу в лес, сделаю клин. Сейчас вернусь.
Он ушел и вернулся… только через два месяца! Оказалось, что Пазио встретил какого-то кума-индейца, к которому имел важное дело. Возвращаясь домой, Пазио не забыл о клине. Снова вместе с женой он отправился допиливать оставленное дерево пилой, сильно заржавевшей за два месяца.
Естественно, что, прибыв на Иваи, я не мог не познакомиться с этим замечательным человеком и подружиться с ним. Он стал моим хорошим товарищем, переводчиком и посредником между мною и людьми, живущими в здешних лесах.
Прежде чем мы добираемся до индейского тольдо, спускаются сумерки. Около тропинки виднеется пустой шалаш. Пазио останавливается и говорит:
– До тольдо еще несколько часов пути. В темноте нельзя идти дальше. Переночуем тут!
Мы разжигаем костер, сушим на нем одежду, а затем измученные и голодные, укладываемся спать. Мы взяли с собой в дорогу очень мало еды и во время перехода съели весь запас, надеясь на то, что еще засветло доберемся до индейского лагеря.
«Вы здесь помощи не получите!»
На следующий день с рассветом трогаемся дальше. Мы голодны. Страдаем от головной боли после скверного ночлега и вчерашнего дождя. Через три часа обнаруживаем первый признак лагеря: половину кукурузного початка. Дальше лес редеет, и мы выходим на открытое место, где расположено несколько убогих хижин, стоящих на довольно далеком расстоянии друг от друга: это индейский лагерь, или, по-местному, тольдо.
Перед первой с краю хижиной сидят трое индейцев – один пожилой и два молодых. Они пристально смотрят на нас. Очевидно, это охрана лагеря, ожидающая нашего прихода. Приближаемся к ним, и после обмена приветствиями напрашиваемся на шимарон. Индейцы медленно встают и вводят нас внутрь хижины. С изумлением узнаем в одном из них того молодого парня, который приходил на ранчо Франсиско Гонзалеса, якобы по пути в Фачинали, и два дня назад покинул его, даже не простившись с нами.
– Ты же должен был идти в Фачинали? – с издевкой спрашивает Пазио молодого индейца.
– Си, должен… – отвечает парень.
– Но ты не был там?
– Был и вернулся.
– Хо-хо… Видно, бежал быстрее, чем серна!
– Бежал быстрее… – с невозмутимым спокойствием отвечает индеец.
Лжет! За два дня он не мог успеть побывать в Фачинали и вернуться. Просто удрал от нас сразу на Марекуинью, чтобы предупредить тольдо о нашем приближении.
Индейская хижина, в которую мы входим, построена из такуары, растения, похожего на бамбук и распространенного в сухих частях бразильских лесов. Посреди хижины, прямо на полу, горит костер. Мы складываем наши ружья в углу и садимся на пне с одной стороны костра, а индейцы – напротив, с другой стороны. По давно принятому здесь обычаю сидим в полном молчании, равнодушно глядя друг на друга, пока пожилой индеец, играющий роль хозяина, приготавливает шимарон. Поставив на огонь чайник с водой, индеец достает куйи – выдолбленный плод паранги величиной с мужской кулак – наполовину засыпает ее сухой травой герва мати, или паранским чаем, обливает все это кипятком и пьет отвар, потягивая его через тростниковую трубочку, по-местному «бомба».
Высосав напиток, индеец снова наливает в куйи кипяток и подает Пазио. Томаш не берет куйи, изумленно поднимает брови вверх и с легким удивлением в голосе спрашивает:
– Почему ты подаешь куйи левой рукой?!
Подача куйи левой рукой считается в здешних местах бестактностью. Индеец улыбаясь извиняется, перекладывает куйи в правую руку и вновь протягивает Пазио. В полном молчании куйи путешествует по кругу. Горячий шимарон производит чудеса. Словно по мановению чародейской палочки, наша усталость исчезает, в жилах быстрее начинает обращаться кровь. Но одновременно усиливается прямо-таки болезненное ощущение голода.
Присматриваюсь к индейцам. У них, как почти у всех короадов, коренастые и мускулистые тела, ростом они примерно на голову ниже меня. Их лица – круглые, смугловатые, монгольского типа – выражают достоинство и спокойствие. Они красивы. Несомненно красивее, нежели лица обычно истощенных бразильцев – кабоклё, встречавшихся нам в бассейне Иваи. Особенно красив один парень, не достигший еще и двадцати лет, с искусственно заостренными зубами: он мог бы сойти за образец мужской красоты. Индейцы одеты только в легкие рубашки и брюки. Под расстегнутыми воротниками выделяются крупные мускулистые груди.
Мы голодны, а у голодных дума только о хлебе. Правда, индейцы хлеба не имеют, зато они едят фаринью – мелко дробленную кукурузу. Пазио просит индейцев продать нам немного фариньи.
– Нельзя! – спокойно отвечает пожилой индеец. – Фаринью съели. Свежая кукуруза только еще замочена в воде, а жена моя куда-то ушла.
– А рис есть?
– Да, есть. Колосится в поле, скоро созреет…
– А может быть у тебя есть какой-нибудь поросенок?
– Нет. Но на следующий год, когда кто-нибудь приедет, поросенок будет и я продам его.
– А яйца есть?
– Есть. Курица сидит на них. Не сегодня-завтра могут появиться хорошие цыплята.
– А фижон?
Фижон – это черная фасоль, самая популярная пища в Бразилии.
– Фижона ни у кого здесь нет.
– А маниоки[8]8
Кустарниковое растение из семейства молочайных, клубневидные корни которого употребляются в пищу.
[Закрыть] или бататы?[9]9
Растение из семейства вьюнковых. Его клубни (так называемый сладкий картофель) употребляют в пищу.
[Закрыть]
– Только что посадили.
Наступает молчание. Вопрос ясен: отказывая нам в продаже продовольствия, индейцы хотят заморить нас голодом и вынудить вернуться обратно. Шимарон идет дальше по кругу. И тут пожилой индеец прерывает молчание. Он говорит, что у него есть двухмесячный поросенок.
– Хорошо! Сколько хочешь за него? – спрашивает обрадованный Пазио.
– Пятьдесят мильрейсов.
Это настолько высокая цена, что она не может служить даже основой для переговоров. Индеец насмехается над нами, скрывая насмешку под маской невозмутимого спокойствия.
От голода нас может спасти только быстрое прибытие наших друзей бразильцев с лодками и провиантом. К сожалению, тридцатикилометровый путь, который может оказаться длиннее, если учесть повороты, займет еще два или три дня. Ведь им придется плыть против быстрого течения. Мы решаем выслать навстречу бразильцам двух молодых индейцев. Чтобы привлечь их на свою сторону, Пазио обещает им очень высокое вознаграждение: по десять мильрейсов каждому, то есть в два раза больше, чем получили бы иные бразильцы. После долгого молчания за них отвечает пожилой индеец:
– Нет! Во всем тольдо нас осталось только трое мужчин. Мы не можем вам помочь. Я должен идти в лес за такуарой, а эти двое отправляются в Питангу.
– Пусть отложат поездку в Питангу!
– Не могут!
– Нам казалось, что один из них должен идти в Фачинали, а не в Питангу.
В глазах индейца неожиданно появляются злые искорки. Он подчеркнуто заявляет:
– Вы здесь помощи не получите!
Однако Пазио не теряется, он объясняет индейцам, сколько разных ценных товаров они смогут купить за десять мильрейсов в венде[10]10
Постоялый двор, корчма (исп.). Здесь: лавка и кабачок одновременно.
[Закрыть] в Кандидо де Абреу. Зная слабую струнку индейцев, он соблазняет их красочным описанием разных заманчивых товаров. Но все его красноречие расходуется впустую: сказочные соблазны не оказывают на них никакого действия. С издевательской усмешкой пожилой индеец повторяет:
– Вы здесь помощи не получите!
Мы встаем. Закидываем ружья за плечи и выходим из хижины.
Погоня за цыпленком
Минуем несколько хижин тольдо. Вокруг царит зловещая тишина. Большинство хижин, очевидно, пустует, но в некоторых видимо есть люди: мы слышим тихий плач детей. Тропинка ведет нас через узкую полоску леса, оставшуюся после вырубки. Из леса выходим на новое поле, поменьше прежнего, где растет кукуруза, а больше сорняки. Здесь только одна хижина. Она принадлежит капитону Моноису.
На утоптанной площадке перед хижиной играет несколько детей и хлопочет жена Моноиса, довольно симпатичная женщина лет тридцати с небольшим. На вопрос о фаринье, как мы и ожидали, она отвечает отрицательно. Скрипнув зубами, шагаем дальше и в самом скверном настроении выходим к берегу Марекуиньи. Подавленные, садимся у самой воды.
Возникают и тут же отвергаются различные фантастические планы. Вишневский предлагает построить плот и плыть вниз навстречу бразильцам. Мысль эта в основе своей неплохая, однако ее трудно осуществить, так как река изобилует быстринами, к тому же у нас нет на дорогу продуктов.
Сидя в тени могучего дерева имбуи, мы с любопытством следим за стаей крикливых перекит,[11]11
Вид мелких попугаев.
[Закрыть] которые расселись на его вершине. К сожалению, это небольшие птички, в них очень мало мяса, однако у всех текут слюнки; задирая головы вверх, мы думаем: стрелять или не стрелять? У нас по нескольку патронов, но только два заряжены дробью на дичь, остальные же – на крупного зверя. Мы проявили легкомыслие, взяв с собой так мало патронов.
Пока мы сидим и раздумываем, к нам подходит жена Моноиса. По ее озабоченному лицу видно, что она приняла какое-то решение. Действительно, женщина хочет продать нам цыпленка. Наученные горьким опытом, мы слушаем ее недоверчиво. Но в предложении нет ловушки. Мы замечаем, что женщина чем-то обеспокоена. С уверенностью можно сказать, что жена капитона опасается, не замышляем ли мы какой-нибудь авантюры? Она видела, что мы ушли в скверном настроении, что у нас имеются три ружья и три пистолета. А вдруг мы учиним скандал? Видимо, придется продать цыпленка…
На площадке перед хижиной женщина указывает нам черного цыпленка и говорит, что это тот самый, которого мы можем застрелить. Создание ничтожно мало для удовлетворения волчьего аппетита трех изголодавшихся путешественников, но для начала и это хорошо. Я поднимаю ружье, но Пазио толкает меня под руку и о комической важностью заявляет:
– Нао,[12]12
Нет (португ.).
[Закрыть] сеньор! Не стреляйте. Это божественное жаркое падет от моей руки!
Пазио достает из-за пояса огромный «Смит», подкрадывается к цыпленку и стреляет с расстояния в три метра. Абсолютно не задетый цыпленок немного испуган: он забавно подскакивает, отлетает на несколько шагов и вновь спокойно поклевывает что-то.
Вишневский и я валимся от смеха. Тем временем Пазио снова осторожно приближается к жертве и… бац! Стреляет второй раз и опять промахивается. Для цыпленка этого уже чересчур много… Он понял «привет» Пазио и сломя голову мчится в кусты. Пазио и Вишневский бегут за ним. Они еще два раза стреляют из револьвера, но мужественный беглец исчезает в кустах.
На наших лицах одинаковые мины раздосадованных людей. Жена Моноиса продать другого цыпленка не желает.
– Я попал в него, даю голову на отсечение! – утверждает Пазио. – Сдохнет где-нибудь в кустах.
Иного выхода, как обыскать заросли, нет. Это трудная задача, ибо капоэйра,[13]13
Перелесок.
[Закрыть] несмотря на отсутствие крупных деревьев, представляет собой густые заросли, в которых свободно скроется вол, не говоря уже о цыпленке. Искать цыпленка нам старательно помогают женщины и ребятишки, и счастье сопутствует поискам: цыпленок скоро найден. С него немного каплет кровь – кто-то все же задел его пулей, но в общем он цел. Жена Моноиса добивает цыпленка. На этом заканчивается охота и начинается пир.
Пока мы наслаждаемся шимароном, жена капитона вместе с дочкой приготавливает нам цыпленка. Спустя некоторое время его приносят нам аппетитно зажаренным, в соусе, с хорошей порцией тертой кукурузы.
Мы констатируем, что еще стоит жить, если можно так поесть. В ножке цыпленка, видимо, скрыта чудодейственная сила, потому что мир вновь кажется нам прекрасным.
Уродец
Вишневский и я ошеломленно таращим глаза в сторону хижины Моноиса. Из нее неожиданно вылезает некий индивидуум мужского пола, прикрытый лишь болтающейся тряпкой, обмотанной вокруг бедер. У него выпяченное округлое брюшко, ноги и руки тоненькие, а лицо – помилуй господи! – настоящего кретина. Он смущенно улыбается нам, видя ошеломляющее впечатление, произведенное им, и спешит в лес.
– Кто это? – вслед за Вишневским удивленно спрашиваю я.
Пазио хохочет и отвечает:
– Это Леокадио.
Он рассказывает нам историю странного уродца. До недавнего времени жил на Марекуинье энергичный и смелый индеец Паулино, который добился такого большого влияния среди короадов и уважения бразильских властей, что ему присвоили звание почетного колонеля, то есть полковника, и доверили начальство над всеми вождями племени. Это был незаурядный авантюрист. Лет тридцать-сорок назад, когда в прииваинских джунглях было еще немного белых, он организовывал далекие походы против индейцев другого племени – ботокудов, грабил их лагери, захватывал людей и обращал их в рабство. Леокадио, схваченный еще ребенком, был одной из ботокудских жертв Паулино. Его привезли на Марекуинью, и он принужден был всю жизнь выполнять самые грязные работы. После смерти Паулино, в 1924 году, он перешел в собственность капитона Моноиса. Сейчас Леокадио около пятидесяти лет и он сжился с короадами, которые представляют его бразильским властям как своего соотечественника.
У Леокадио очень странные привычки. Он умеет лазить по деревьям, как обезьяна, часто ночует в лесу и вообще охотнее бывает под открытым небом, чем в доме. В свое время бразильские власти решили до известной степени «цивилизовать» индейцев этой местности и принудили их одеваться по-европейски. Лишь один Леокадио воспротивился этому и по сей день ходит в чем мать родила. Чтобы сломить его сопротивление, бразильцы одели его насильно, но едва они покинули тольдо, как Леокадио бросился в лес и вскоре вернулся голым. Выданную ему одежду он повесил на недосягаемой для других вершине самого высокого в окрестности дерева. Таков этот чудак.
Пока Пазио рассказывает о нем, Леокадио возвращается из леса. Когда он проходит мимо нас, я угощаю его сигаретой. Он осторожно берет ее грязной рукой и, бормоча что-то невразумительное, кротко улыбается нам. При этом глаза его становятся детскими и добрыми.
– Ну, этот, пожалуй, будет нашим союзником! – заявляет Пазио.
