Текст книги "Чечня Червленая"

Автор книги: Аркадий Бабченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Старшина: – О, Аркадий Аркадьевич! Чё-то ты рано. Я ждал тебя месяца через четыре.

Сидельников: – Куда ж я без вас, товарищ прапорщик.

Старшина: – Ну и дурак. Я уже телеграмму отослал в прокуратуру, что ты в СОЧах.

Сидельников достает из-за пазухи бутылку водки: – Вот.

Старшина достает стаканы, разливает на двоих: – Ну, давай.

Выпивают.

Старшина: – Да, у меня еще не было такого солдата. Все отсюда, а ты сюда. Дурак. На хрена вернулся...

Сидельников: – Когда колонна, товарищ прапорщик?

Старшина: – Завтра. Завтра.

Они снова выпивают. За дверью ходит разведка, крики, мат.

Старшина: – Хочешь, я сегодня здесь переночую?

Сидельников: – Они меня не тронут.

Старшина: – Переводят меня, вишь-ты, какое дело. Не твой я старшина больше. Я теперь в пехоте. Наших в Грозном сильно разбили, в полку формируют сводный батальон, ну и меня туда. Завтра в Грозный.

Сидельников: – Я с вами, товарищ прапорщик. Возьмите меня с собой. Я здесь не останусь.

Старшина наливает, они выпивают.

Взлетка. На бетоне на вещмешках дожидается вертушку сводный батальон. Сидельников лежит, положив голову на вещмешок и закрыв глаза.

За кадром: Война пахнет всегда одинаково – солярой, пылью и немного тоской.

Ничего не изменилось на этой взлетке за четыре месяца. И ничего не изменится. Пройдет еще четыре месяца, и четыре года и еще четыре раза по четыре и все также палатки будут стоять здесь, на этом самом месте, все те же палатки, и около фонтанчика с водой все также будут толпиться люди, и винты вертушек будут крутиться, не останавливаясь. И все также исправно будут снабжаться разорванным человеческим мясом госпиталя.

Я закрываю глаза и чувствую себя муравьем. Нас были десятки тысяч таких, ждавших своей судьбы на этом поле. Десятки тысяч жизней, таких разных и таких похожих проходят у меня перед глазами. Мы жили и умирали здесь, и похоронки наши летели во все концы России. Я един с ними со всеми. И все мы едины с этим полем. В каждом городе, куда пришла похоронка, умерла часть меня. В каждой паре глаз, бездонных, выжженных войной молодых глаз остался кусок этого поля.

Лежащий рядом солдат толкает Сидельникова локтем.

Солдат: – Курить есть?

Сидельников достает сигареты, они закуривают. Солдат протягивает руку:

– Толян.

Сидельников: – Аркан.

Толян: – Интересно, куда нас?

Сидельников: – В Грозный.

Толян: – Вот и я думаю, что в Грозный. А майор говорит – в Шали. А вертушку мы ждем на Ханкалу. Зачем же на Ханкалу, раз нас в Шали? А я был в Шали. Меня и ранило там. Там своя взлетка есть, если бы в Шали, то мы и летели бы в Шали. Нет, точно, в Грозный. Ты был в Грозном?

Сидельников: – Был.

Толян: – Ну и как там?

Сидельников: – Жопа.

Из штаба выбегает почтальон и бежит к взлетке. В поднятой руке у него конверт, он бежит и кричит что-то. Солдаты смотрят на него.

Толян: – Интересно, кому это? Вот же подфартило...

Когда Фунт подбегает, становится видно, что у него в руке телеграмма. Он бежит, размахивая ею и кричит: "Сидельников! Сидельников"

Фунт: – Сидельников... На... У тебя отец умер.

Команда: – Батальо-он, строиться! На погрузку!

Сидельников стоит с телеграммой в руке, мимо него идут солдаты, хлопают его по плечу: "Повезло" и садятся в вертушку.

Вертушка взлетает. Фунт и Сидельников стоят на взлетке и смотрят ей вслед. Вертушка уже скрылась за хребтом, а они все стоят. Сидельников сжимает в руке телеграмму.

Фунт: – Пойдем. Слышишь?

Сидельников: – Да.

Фунт: – Тебе надо оформить отпускной, без него не посадят на борт. Пойдешь к кэпу, он тебе все подпишет, после этого зайдешь к писарям, они выпишут проездные документы, а потом в финчасть за отпускными. Ты меня слышишь?

Сидельников: – Да.

Фунт: – Ладно. На, закури.

Каптерка. На столе водка, хлеб, тушенка. На полу, в куче бушлатов, валяется пьяный майор Минаев. Сидельников трясет его за плечо:

– Товарищ майор! Я улетаю. Товарищ майор! В отпуск я, товарищ майор...

Минаев не просыпается, мычит что-то невнятное.

Сидельников: – Товарищ майор!

Майор не просыпается. Тогда Сидельников снимает с него портупею и надевает её вместо своего солдатского ремня, затем меняет свою кепку на офицерскую. Смотрит на берцы на ногах майора, примеряет к своим кирзачам. Малы. Потом подходит к столу, наклоняется, поднимает валяющийся на полу автомат и прислоняет его к стенке, наливает водки в стакан, выпивает, закусывает тушенкой. Затем выходит.

Полк. Пустой плац, трибуна. Около трибуны стоит забытый барабан. Сидельников смотрит на него. За кадром звучит марш "Прощание славянки", топот марширующих рот. Заводятся винты вертолета. Потом звуки стрельбы, крики: "Чехи! Чехи! Ложись!", кричит раненный, стрельба, разрывы, бьет пулемет...

За кадром: Отец подарил мне жизнь дважды. Если бы он умер через двадцать минут, я умер бы через полчаса – при посадке в Ханкале вертушку расстреляли. Из девяноста шести человек осталось сорок два.

ЗТМ.

Москва. Аэродром "Чкаловский". Сидельников выходит из самолета вместе с другими отпускниками – это все офицеры. Сидельников один солдат среди них единственный кому удалось улететь из этой мясорубки. Единственный живой. Остальных срочников выгружают из грузового люка в цинках. Выносят раненных.

Железнодорожная станция "Чкаловская". Сидельников покупает билет:

– До Москвы сколько? Дайте один.

К нему подходит солдат-контрактник, молодой парень:

– Земляк, из Чечни?

Сидельников: – Да.

Контрактник: – Слушай, зема, добавь немного, а? Денег нет совсем. А я отдам потом.

Сидельников с контрактником едут в электричке. Контрач перематывает грязную портянку, поставив ногу на скамью. Они едят перловку, пьют пиво, громко разговаривают. На них смотрят. Контрач закуривает.

Контрач: – Нас никого не отправляли оттуда, нам даже телеграммы запретили приносить, потому что все хотели улететь, а вертушек не было и никто не возвращался, а блокпосты надо было держать. Меня взводный посадил на вертушку, он меня силой впихнул в люк. Наверное, я последний солдат, который улетел из Грозного. Больше там в живых нет никого. Все трупами завалено, одни мертвые там остались, одни мертвые. Вот, смотри, это мой взвод. Вот это Андрюха, земеля мой. Он погиб. Череп осколком раскроило. А это Витька, он тоже погиб, подорвался на растяжке, а это Санька, и он погиб тоже ... Подожди, я лучше покажу тебе тех, кто не погиб. Вот этот, его ранило, и эти двое. И еще вот этому оторвало кисть, он летел со мной вместе в одной вертушке из Ханкалы. И еще я. Остальные все погибли. А я живой. И ты живой. И мы едем домой. Ты веришь в это?

Сидельников: – Нет, не очень.

Контрач: – А здорово, что у нас умерли отцы, правда?

Сидельников: – Правда. Ведь когда-нибудь они все равно бы умерли, а так они подарили нам жизнь еще раз. Лучшего для них и не придумаешь, согласен? Наверняка они поступили бы именно так, если бы у них был выбор.

Контрач: – И мой взводный тоже. Он тоже подарил мне жизнь. Это ему я обязан, что еду домой. У меня теперь два отца. И оба мертвые. Он тоже умер, погиб, я знаю. Меня самого чуть не завалили, я пока до Ханкалы доехал, две "мухи" словил. Бэтэр сдох прямо на взлетке, представляешь? Я привел машину, полную трупов, никого не осталось в живых. Только я. Меня самого ранило, в ногу и вот, смотри.

Контрач показывает на щеку. Из щеки у него торчит маленькая железочка, с острыми заусеницами, словно колючая иголка.

Сидельников: – Давай вытащу.

Контрач: – Нет. Хочу так домой приехать. Без медалей, зато с осколками. Надо же хоть какое-то железо родным показать. Пускай посмотрят. У меня еще вся нога в железе, там осколков двадцать, наверное, не меньше. Я ещё даже и не бинтовался, воняет уже... Ты не представляешь, как нам чертовски повезло, что мы вырвались оттуда. Наших больше нет, они все погибли, остались только мы с тобой и мы едем домой. Здорово, правда?

Сидельников: – Здорово.

Контрач ловит вшу, давит её ногтями и откидывает куда-то на пассажиров.

Контрач: – Вши замучили, бляха-муха... Месяца полтора не мылся...

Сидящая на соседнем сидении нафуфыренная девушка отодвигается от солдат.

Пассажир: – Молодой человек, ведите себя как подобает.

Контрач: – Что? Как подобает? А как это?

Сидельников: – Успокойся, че ты...

Контрач: – Нет, объясните мне, я просто хочу понять... Я... я контуженный, я не знаю, я был в окопах, я смерть видел, я не знаю как подобает вести себя в вашем обществе! Вам не нравиться? Вам всем не нравиться? Смотрите! Смотрите на нас, мы – солдаты, вот мы какие! Это мы армия! Вам не нравиться что мы пьем и материмся? Да? А когда мы подыхали под Самашками и в Грозном, вам это нравилось? Никто из вас не говорил тогда ни слова, никто из вас не возмущался и не вышел на улицы! Что, молчите? Вы всегда молчите! Да пошли вы все на хрен! Никто из вас не имеет права жить, никто в этом вагоне не заработал такого права, только мы вдвоем, только мы пьяный вшивый контрач и забитый всеми душара! Смотрите на нас, смотрите! Вот мы какие! Мы едем с войны домой, у нас умерли отцы и мы радуемся этому, да черт возьми, мы рады этому, потому что если бы не умерли они, тогда умерли бы мы, и по крайней мере это было честно с их стороны! А кто-нибудь из вас согласился бы умереть за меня? Нет? Тогда закройте свои вонючие рты и слушайте! Слушайте про то, как пахнут трупы в жару, вы будете слушать это, будете, а мы будем орать на весь вагон матом, пить пиво и плеваться перловкой! И никто из вас не скажет нам ни слова!

Вокзал. Сидельников достает деньги, отсчитывает половину и протягивает ему:

– На, возьми. Здесь немного, но до дома хватит.

Контрактник: – Спасибо. Слушай... Я понимаю, тебе на похороны надо, но может, все-таки поедем ко мне, а? Мать таких пельменей наготовит, она умеет такие классные пельмени делать... Поехали, а? На пару дней. Я тебя потом провожу...

Сидельников: – Нет. Я домой. Домой.

Контрач: – Ладно. Будешь в Ярославле, заезжай. Адрес запиши...

Сидельников: – Ты из Ярославля?

Контрач: – Да.

Сидельников: – Может, Андрюху Киселева знал?

Контрач: – Нет... Что-то не припомню... А где он жил?

Сидельников: – Не знаю. Ладно, давай адрес.

На выходе из вокзала Сидельникова останавливает милицейский патруль.

Менты: – Добрый день, патруль ... отделения милиции. Ваши документы. Откуда едете?

Сидельников: – Из Моздока. В отпуск.

Менты: – В Чечне был?

Сидельников: – Был.

Мент: – Да? Ну, показывай, че везешь.

Контр: – Ничего.

Мент: – Ты думаешь мы тебя первого видим, Рэмбо? Все вы оттуда сувениры тащите. Сегодня утром один тоже клялся, а сам в сидоре две лимонки тащил. Ноги на ширину плеч...

Менты шмонают Сидельникова и находят три патрона.

Мент: – Ну вот, а говоришь ничего. Будем оформлять транспортировку боеприпасов. Пошли.

Сидельников: – Какие же это боеприпасы... Так, патроны. В кармане завалялись.

Мент: – Завалялись? А ты знаешь, что каждый на три года тянет? Так что чирик ты себе уже заработал.

Сидельников: – Слушай, земляк, ты ж русский...

Мент: – Земляки все там остались. Пошел.

Сидельников: – Товарищ сержант, отпустите меня, а? Это случайно, честно.

Мент: – Следователю расскажешь.

Сидельников: – Товарищ сержант, у меня отец умер, мне на похороны надо. У меня есть сто пятьдесят тысяч, это все, честное слово. Отпустите меня, а? Хоть на похороны. А я приду потом, честное слово, я потом приду. Я отца восемь месяцев не видел, хоть попрощаться, а?

Сидельников сидит в обезьяннике. За решеткой стоит мать.

Дежурный: – Алло! Комендатура? Тут у нас ваш клиент, да, отпускник. Ярославский вокзал. Забирайте. Через три часа? А что так долго? Ладно, ждем... Ну не смотри ты на меня, мать, не смотри! Ну не могу я, не могу! Он задержан нарядом милиции за перевозку боеприпасов, понимаешь? У него патроны нашли.

Сидельников: – Мы от них прикуриваем, товарищ капитан. У нас спичек не было. Я забыл просто.

Дежурный: – Забыл. Думать надо было.

Сидельников: – Что мне теперь будет?

Дежурный: – Что будет, что будет. Тюрьма будет. Надолго.

Мать: – Он в Грозном был. У них всю роту поубивало. На похороны он едет, отец умер у него. На похороны он...

Мать стоит в коридоре, на неё никто не обращает внимания, мимо водят бомжей, задержанных, она прижимается к стенке. Смотрит на дежурного.

Дежурный: – Алло! Комендатура? Это с Ярославского вокзала, мы машину вашу ждем. Не вышла еще? Вот и хорошо. Да тут все уладилось, отменяем вызов... Да ошиблись просто. Нет, все в порядке... Иди. Не попадайся больше.

Сидельников: – Спасибо.

ЗТМ.

Дома у него какие-то люди, поминки.

Гражданин: – Давайте помянем покойного добрым словом. Это был замечательный человек.

Он ходит по квартире, смотрит на них.

Гражданин: – Можно вас на минутку, молодой человек.

Они выходят в коридор, Сидельников закуривает.

Гражданин: – Я конечно, не слышал, как пули над головой свистят. Я вообще не слышал, как они свистят, но хочу сказать тебе... Твой отец был замечательный человек, замечательный. Мужайся. Такое горе, такое горе, правда?

Сидельников: – Нет. Горе – это когда тебе отрежут все пальцы, уши и гениталии и повесят тебе на шею на веревочках, как на новогоднюю елку. Вот это горе.

ЗТМ.

Комендатура. Сидельников стоит около окошка. Его документы проверяет дежурный капитан.

Капитан: – Почему отметку о прибытии не поставили?

Сидельников: – Я ж болел. Вон справка, там написано все. Дизентерия у меня. Я на похороны еле успел, а потом загнулся сразу. Товарищ капитан, я в полк еду, вы мне только печать поставьте и все. У меня уже и билеты есть.

Капитан: – Пошли со мной.

Они идут по коридорам, приходят к кабинету коменданта Москвы.

Капитан: – Жди здесь.

Он заходит в кабинет, виден шикарный стол, ковровые дорожки. Сидельников ждет. Капитан выходит.

Капитан: – Пошли.

Сидельников: – Все в порядке?

Капитан: – Да.

Они спускаются в подвал, там камера, дежурный. Капитан отдает дежурному документы.

Капитан: – Вот, еще один лыжник. Держи.

Сидельников: – Какой лыжник! Я ж сам пришел! Товарищ капитан, что ж вы делаете? Я ж сам обратно еду, мне печать только поставить.

Капитан: – Следователю расскажешь.

Он уходит.

Дежурный: – Так, снимай ремень, шнурки, смертник, че там еще у тебя. Деньги, личные вещи.

Сидельников: – Товарищ лейтенант, я ж не отказываюсь...

Дежурный: – Товарищ солдат, я сказал шнурки, ремень и смертник на стол!

Сидельников все снимает, достает из карманов мелочь, сигареты, зажигалку. Дежурный убирает все в сейф.

Потом запирает Сидельникова в камеру.

Сидельников в камере.

Его выводят. Лицом к стене, руки за спину. Передают конвою.

Конвой сажает его в УАЗик.

Старший конвоя: – Это не твоя мать у ворот стоит?

Сидельников: – Не знаю. Наверное.

Старший: – Ложись на пол. Отъедем, пересядешь.

Сидельников ложится, его прижимают ногами. УАЗик выезжает из ворот комендатуры. На улице стоит мама Сидельникова.

Старший: – Че, отпуск просрочил?

Сидельников: – Да.

– на много?

– На двенадцать дней.

Солдаты ржут: – Ох, ни фига себе! Тут люди на десять минут из увольнения опаздывают, их без слов на губу сразу, а ты на двенадцать дней!

Сидельников: – У нас по четыре месяца не возвращались.

Старший: – Где служил?

Сидельников: – В Моздоке.

– Да... Дисбат тебя ждет, братан.

Восьмая серия.

Камера для допроса. За столом сидят Сидельников и рыжий капитан-следователь.

Следователь: – Почему сбежал?

Сидельников: – Я не сбегал.

Следователь: – Как не сбегал. Вот (копается в бумагах) Вот – тебя доставили с нарядом милиции.

Сидельников: – Нет. Я сам пришел.

Следователь: – Как сам? Вот, рапорт – тебя задержал наряд милиции на Белорусском вокзале.

Сидельников: – Это не моя фамилия. Я – Сидельников.

Следак: – Да? Да, правда, не твоя. Так. На тебя ничего нет. Ну ладно, пиши рапорт. Я, рядовой Сидельников, явился в пункт сбора военнослужащих добровольно. От службы в армии не уклоняюсь. Согласен продолжить службу в любой точке России... В любой точке России. Подписывай.

Прогулочный дворик. Осень, зарешеченное небо. Сидельникова выгуливают.

Камера. Пятеро арестантов, Сидельников. Дверь открывается. Арестанты вскакивают, строятся у стены. Входит начкар.

Начкар : – Сидельников!

Сидельников: – Аркадий Аркадьевич, 1977, под следствием!

Начкар: – Не слышу!

Сидельников: – Аркадий Аркадьевич, 1977, под следствием!

Начкар: – Че, отвечать разучились, товарищ сержант? Выходи!

Конвойный: – Лицом к стене, руки за спину. Вперед.

Сидельникова выводят на улицу. Конвойный ведет его через плац, на котором тренируется рота почетного караула.

Сидельников: – Меня куда?

Конвойный: – В дизелятник.

Сидельников: – В дисбат?

Конвойный: – Нет еще. В казарму. Покантуешься здесь, пока на тебя дело не закроют. Или пока не посадят. Не раненный?

Сидельников: – Нет.

Конвойный: – Не повезло. Значит посадят. Здесь просто. Каличей обратно дослуживать, а здоровых на кичу.

ЗТМ.

Плац, на плацу шагистикой занимается рота почетного караула. Красивые нарядные солдаты, все движения отточены – парад, одним словом.

За кадром: Первый комендантский полк. Тот самый полк, который почетным караулом встречает в аэропортах президентов разных стран. Показательная часть. Лучший полк в стране.

В кадре: У самого дальнего угла казармы толпой идет разношерстно одетое стадо то ли солдат, то ли бомжей – это "дизеля".

За кадром: Но есть в этом показательном полку еще одна казарма, от КПП наискось направо. Это пункт сбора военнослужащих, или, как его здесь называют – "дизелятник". Здесь ждут своей участи "дизеля", подследственные, потенциальные дисбатовцы. Почти все мы из Чечни. Кто после ранения, кто из плена, кто просто сбежал. Нам давно уже на все плевать и мы просто ждем, что будет дальше с нами.

Столовая, солдаты чистят картошку. Среди них Сидельников, Мирзуха, Колян и Андрияненко.

Мирзуха: – А рядом с тобой кого-нибудь убивало?

Колян: – Конечно. Мы вместе лежали, мне в бок зарядило, а ему в спину.

Мирзуха (достает вставную челюсть): – А мне зубы вышибло. Во, видел. На излете. Вот так прошла.

Андрияненко: – Вот бы служить здесь, а? Можно было бы ездить домой чуть ли не каждый день.

Колян: – Тебя не возьмут в эту роту с твоими ногами. Здесь же надо маршировать по шесть часов в день.

Андрияненко: – Дело не в коленях. Просто у меня нет денег.

Колян: – Ну да. Эта парадная рота не про нас. Здесь служат сынки тех, кто сумел отмазать их от войны, или дал денег кому надо.

Мирзуха: – Здорово, да? Президента видят. Что бы ты сделал, если бы Президент с тобой за ручку поздоровался?

Колян: – Завалил бы его.

Мирзуха: – Вот это служба, это я понимаю. Они, наверное, не вшивые совсем и не голодные. Их, поди, и не бьют даже... Интересно, а сколько стоит откупиться от войны?

Сидельников: – По разному. В Москве, говорят, двадцать пять миллионов.

Мирзуха: – Ого! Это откуда ж взять такие деньги? Это знаешь что... Если я продам дом, две коровы у меня, еще мотоцикл есть, сарай... Нет, все равно не хватает. Даже половины не набирается. Все равно на войну пришлось бы ехать.

Андрияненко: – А вот было бы здорово, если бы парни взяли да прямо с аэродромов привезли бы президентов сюда, в дизелятник. И к нам в казарму, и показали бы им, все, что здесь происходит. Вот, мол, господа президенты, смотрите, что у нас в армии делается и как служат парни, которые из чучундрии. А что? Дать им денег, подговорить... Может, тогда все и измениться.

Сидельников: – Нет. Их за это самих отправят в Чечню.

Колян: – У нас в учебке одного сержанта отправили за то, что он пропил старый овчинный полушубок. Он ехал вместе с нами в одном вагоне. Его убили потом в Грозном.

Мирзуха: – А мы два бэтэра продали.

Сидельников: – Как это?

Мирзуха: – А так. На зачистку ехали, а тут чехи. Первый бэтэр подорвали, взводный сразу погиб, а ротного ранило, они его дорезали потом. Куда едете, говорят. Вам бэтэры везем. Ну, за четыре лимона продали и обратно в полк. Я ведь даже бежать не пытался. А меня судят теперь по этому делу. Двенадцать лет обещают за продажу оружия. Зампотыл, сука, списал на нас все, что пропили в полку за это время – двенадцать стволов, гранатометы, соляру, бушлаты. По его рапорту выходит что в том бэтэре одних валенок целый КАМАЗ был.

Колян: – Че-то дешево – четыре лимона.

Мирзуха: – Сколько дали. Не на рынке же, не поторгуешься.

Колян показывает вырезанные из картошки две женские груди. Сидельников тоже выточил кое-что. Солдаты ржут.

Строй. Казарма. Голый по пояс старшина ходит перед строем.

Старшина: – Пшеничников!

Пшеничников: – Я!

Старшина: – Иди сюда. Ты ж у нас калич?

Пшеничников: – Так точно.

Старшина: – Че с тобой?

Пшеничников: – Контузило.

Старшина: – На тумбочке стоять сможешь?

Пшеничников кивает.

Старшина: – Становись. Да на тумбочку залезай, баран. На, держи...

Сует ему в рот сигарету:

– Стой, не шевелись.

В прыжке выбивает сигарету с разворота ногой.

Старшина: – Заступаешь дежурным по пункту сбора военнослужащих. Понял? Дневальными с тобой... Андрияненко!

Андрияненко: – Я!

Старшина: – Фигня. Дневальным пойдешь.

Андрияненко: – Товарищ старшина, я не могу, у меня колени...

Старшина: – А с тобой че?

Андрияненко: – Снайпер.

Старшина: – Отставить. Тогда Тумчин и...

Тумчин: – Товарищ старшина, у меня пальцев нет.

Старшина: – Бля, понабрали в армию каличей! Когда вас уволят уже!

Тумчин: – Никогда. Нам в дисбате еще сидеть.

Старшина: – Иванов, у тя все есть? Ничего не оторвало? Тогда дневальным пойдешь. В спецгруз сегодня поедут... Сидельников, Мирзоян и Беляев.

На плацу стоит грузовик, солдаты залезают в кузов. Выезжают из полка.

За кадром: Ночами мы ездим в спецгруз – груз 200. Развозим цинковые гробы. Какой-то умный начальник с садистской наклонностью решил, что в спецгруз должны ездить обязательно "дизеля". Наверно для того, что бы мы смотрели на своих мертвых товарищей и думали о том, как плохо поступили, что остались живы.

Сидельников, Мирзуха, Колян едут в грузовике по городу. В кузове стоит большой деревянный ящик.

Колян: – Куда едем-то?

Сидельников: – В Домодедово.

Колян: – Давай покурим?

Сидельников достает сигареты, протягивает одну Коляну. Закуривают. Колян садится на ящик. На ящике табличка: "Полковник Миронов В.П. 1996. Грозный. В/ч 01860"

Колян: – Тяжелый какой полковник. Зампотыл, поди. Жируют там на казенных харчах, во какую гробину отгрохали. Целиком, наверное. А может и нет там полковника, так, песку насыпали для весу и привет. Все равно ведь не вскроешь.

Мирзуха: – А мы вчера с Китом одного парнишку везли, так цинк легкий-легкий был. Ребята, которые цинк сопровождали, говорили, что там одна нога только. Зато его нога, они точно знают.

Сидельников: – Слезь с гроба.

Колян: – А?

Сидельников: – Слезь с гроба, сука!

Колян пересаживается на лавочку: – Че ты орешь, придурок.

На светофоре Колян стреляет сигареты у прохожих. Водитель "Зила" протягивает ему пачку. Колян одной ногой становится на капот, грузовик трогается. Сидельников ловит его за ногу, солдаты пытаются втянуть его в кузов. Им это удается. Они начинают смеяться.

Колян: – Шапка! Блин, шапку потерял! Че ржете, придурки!

Сидельников: – А курево? Курево?

Колян показывает пачку.

Все начинают ржать еще сильнее. У Мирзухи выскакивает вставная челюсть. Солдаты едут в грузовике с гробом и гогочут, как безумные.

Домодедово, грузовой терминал. Солдаты вытаскивают цинк из машины. Рядом с машиной курит чернявый майор с усиками.

Они затаскивают гроб в терминал, выходят.

Сидельников подходит к майору: – Товарищ майор, у вас сигареты не будет?

Закуривают.

Майор: – Поехали. В кузове покуришь.

Сидельников: – В батальон?

Майор: – На Курский. Потом во Внуково. Поехали, поехали.

Машина едет по Москве. В кузове кроме солдат, пожилая женщина. Она везет цинк с сыном домой. Все молчат.

Выгружают гроб.

Солдаты стоят строем. Перед ними ходит майор.

Майор: – Товарищи подследственные! Вы совершили воинское преступление. Вы оставили Родину в трудный час, бросили оружие, струсили. Бежали в тепленькое местечко. Вот перед вами мать солдата, выполнившего свой долг до конца. Вам должно быть стыдно перед ней. Он погиб за вас, а вы спрятались за его спиной и спинами еще сотен тех, кто не вернулся с поля боя, кто положил свою жизнь за восстановление конституционного строя нашей Родины...

Мать молча стоит рядом. Потом наклоняется и отрывает прилипшую к цинку обертку.

Ночь. Казарма. Сидельников ложится спать.

Сидельников: – Сказал бы я тебе, сука. Сказал бы я тебе.

ЗТМ.

Дизелятник. Кабинет начальника. За столом сидит толстый полковник. Перед ним стоит мама Сидельникова.

Мама: – Что ж вы делаете, люди вы или нет? Ведь он же уже отслужил свое, он же больной! Не отправляйте, пожалуйста, не отправляйте! Сволочи, сволочи!

Полковник: – Успокойся, мать! Успокойся! Он сам подписал рапорт. Вот: "Согласен служить в любой точке России!" Успокойся, мать, кому-то надо служить.

Мать: – Что ж вы то не служите! Сволочи...

Она сидит с Сидельниковым на лавочке в комнате для посетителей.

Мать: – На. Здесь сигареты, яблоки, шоколад. Твой любимый.

Сидельников берет сигареты, закуривает.

Мать: – Зачем ты подписал?

Сидельников: – Они не говорили, что обратно. Я думал, они имеют в виду Камчатку или Сибирь.

Сидят молча.

Сидельников: – У тебя деньги есть?

Мать: – Я займу. Сколько надо?

Сидельников: – Не знаю. Миллиона два, наверное. Есть тут один писарь, через него можно откупиться.

ЗТМ.

Сидельников спит в поезде на полке, накрывшись кителем. Поезд останавливается. Сидельников вскакивает, спрыгивает вниз, начинает быстро одеваться.

Сидельников: – Что, Прохладный? Это Прохладный?

Проводница: – До Прохладного далеко еще. Спи.

Сидельников выходит на улицу покурить. Вечер. Большое красное солнце висит низко над горизонтом. На платформе курит пограничник, смотрит на солнце. Сидельников подходит к нему.

Сидельников: – Дай прикурить, братишка.

Погранец: – Второй раз страшнее. Не замечал? Второй раз на войну ехать всегда страшнее. Даже страшнее чем третий. Я знаю.

Сидельников: – Тебе сколько осталось?

Погранец: – Месяц. Я увольняться еду.

Проводница выходит в тамбур, становится над ними. Втроем они смотрят на солнце.

За кадром: Я хорошо помню, как мы стояли на этой платформе в незнакомом городе с незнакомым пограничником, и курили. Пустой низкий перрон, торговки рыбой и пирожками, несколько газетных ларьков. Мы стояли и курили около вагона, который вез нас на войну. И всем опять наплевать на это. Мы ехали умирать, а люди проходили мимо и торговали газетами и рыбой, как будто так и надо.

Жара. Пыль. Липкие руки и грязь на босых ногах.

Мы курили, а над нами молча стояла осетинка-проводница и тоже смотрела на этот перрон. Она тоже ехала на войну. Все время молчала. Что-то у неё там произошло, какое-то горе, кого-то убили. Единственная родственная душа.

И этот пограничник. У него было ранение лица – граната взорвалась рядом с его головой – скорее всего, граната – и все лицо у него было испещрено пороховыми оспинами, а щека разворочена осколком. Я видел его всего десять минут, но запомнил на всю жизнь. Нам было так плохо тогда. Всего девятнадцать лет, а нам было уже так плохо.

И солнце. Огромное красное солнце над горизонтом, оно садилось, и казалось, что это был последний день нашей жизни. Вместе с солнцем уходила и жизнь и стоять и смотреть как она скрывается за горизонтом было невыносимо.

ЗТМ.

Чечня. Зима. Бэтэр едет через нефтезавод, нефтяные танки пробиты снарядами и испещрены осколками, в канаве валяется сгоревшая бэха без башни.

Бэтэр выезжает в поле, едет по берегу реки.

Зампотыл: – Стой! Дальше нельзя.

Он становится на нос бэтэра и начинает отливать на дорогу. Сидельников видит что на обочине, метрах в десяти от дороги, лежит шелковый парашют от осветительной ракеты.

Сидельников спрыгивает с брони и идет за парашютом. Он уже почти дошел до него, когда раздается истошный вопль зампотыла: – Стой! Стой, полудурок! Не двигайся, стой на месте!

Сидельников замирает, оборачивается. Все смотрят на него, никто не двигается. Он наклоняется за парашютом.

Зампотыл: – Не трогай! Не трогай, придурок! Ты что! Ты что? Тут же заминировано все! Не трогай... Стой там... Не двигайся...

Говоря это, зампотыл пятится назад. Несколько солдат потихоньку сползают вниз по броне, стараясь спрятаться за башней или люками. Сидельникова уже не достать – словно невидимая черта отделила его ото всех и он остался совсем один на этом поле – маленький солдат посреди минного поля, рядом со своей смертью – он уже почти мертв – и солдаты прячутся от него за броню, как от чумного, потому что если он подорвется, то подорвется – это его судьба, так уж получилось и ничего тут не поделаешь – но остальным погибать совсем не обязательно и они прячутся за броню.

Но прячутся не все. Мутный сидит как сидел.

Зампотыл: – Давай назад... Назад потихоньку, аккуратно.

Сидельников поворачивается на одной ноге, долго смотрит на землю, потом делает шаг. Снова разглядывает землю, затем – еще один шаг. Все смотрят, как он идет.

Сидельников доходит до бэтэра, лезет на броню. Мутный дает ему сигарету. Закуривают.

Мутный: – Ты че туда полез-то?

Сидельников: – Портянки хотел. Портянок нет у меня.

Мутный: – А.

Берег озера. На бровке установлен АГС, за ним сидят взводный с зампотылом. За их спинами стоят солдаты. Зампотыл дает длинную очередь по озеру. Все смотрят на воду.

Взводный: – Я ж тебе говорю, нет тут ни хрена. Уходим.

Зампотыл: – Сейчас. Подожди. Еще разок.

Он снимает с плеча "муху" с тандемным зарядом – огромная такая болванка, похожая на фаустпатрон – и еще раз стреляет вверх по реке. Бровка сотрясается. Сидельников хватается за грудь. На ладони у него лежит маленький осколочек.

Зампотыл: – Вон она, вон она, лови!

Мутный вбегает в реку, пытается поймать плывущую кверху брюхом здоровую рыбину.

Взводный: – Давай быстрее, упустишь!

Солдаты свистят, орут, улыбаются. ("Лови, Мутный! Ноги не промочи!")

Сидельников: – Лови, лови!

Мутный хватает рыбину за жабры, поднимает её над головой.

Зампотыл: – Во, какая! О, какая! Я ж говорил – форель! "Нету ничего, нету ничего!" Давай!

Он снимает с плеча еще одну "муху", снова стреляет. Все открывают шквальный огонь по воде, взводный бьет из АГСа, все орут, кричат, улыбаются и шпарят по воде почем зря.

Они идут цепочкой по дороге, шаг в шаг. Зампотыл первый, за ним взводный, потом солдаты. Зампотыл поднимает руку, взвод останавливается, некоторые приседают.

Зампотыл: – Где этот придурок? Он один у вас такой, или все дегенераты? Смотри. Это сапер. Они тут ночью разминировать пытались.

Он показывает на воронку. Рядом с воронкой валяется сапог, ремень с подсумком и шапка. Еще что-то непонятное, кроваво-костистое... Это части человека.

Зампотыл: – Нечего хоронить даже, только шапка вон... У него на подсумке гранаты висели, сдетонировало все... Ладно, пошли.