Текст книги "Помни меня"

Автор книги: Ариша Дашковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– К врачу. Уж она-то должна разобраться. Пусть позвонит Максиму, и он скажет ей сам, что не знает меня.

– Да я не то… – она недоговорила свою мысль.

В ординаторской, кроме Галины Степановны, никого не оказалось. Моему приходу она не особо обрадовалась. На столе перед ней стояла тарелка с рагу, которое сегодня давали на обед, и, судя по всему, она только собиралась приступить к трапезе. Я замялась, хотела сначала развернуться и уйти, но потом подумала, что в другой раз вряд ли у меня хватит решимости попросить о звонке Максиму.

– Извините. Я ненадолго, – несмело начала я.

Женщина посмотрела на тарелку, потом на меня:

– Знаете, я уже третий раз пытаюсь пообедать, а меня всё время отрывают. Ну что ж поделать, раз уж вам неймётся, говорите.

– Ко мне вместо родственников приходят незнакомые люди.

– Кто?

– Да откуда же я знаю? Мужчина и женщина, представились матерью и братом. Но я их впервые в жизни вижу.

– Всё верно. Мать и брат. Они и ко мне заходили. Очень переживали за вас. Мама за вас, кстати, расписывалась в документах при госпитализации. Всё? Вопросов больше нет?

– Но моя мама умерла, брата никогда не было. Есть муж и сын. Причём с мужем я разговаривала менее часа назад.

– Про маму и брата мы, кажется, выяснили. А муж что вам сказал?

– Попросил не звонить ему больше.

– Значит, не звоните. Если человек не настроен с вами общаться, то не стоит и пытаться. Возможно, произошло что-то неприятное, то, что не нужно ворошить. Подождите, пока ваша память хоть немного восстановится.

– Это он не помнит меня, а не я его.

– Иванцова, у вас ушиб головного мозга тяжёлой степени, семь дней в коме, из них четыре дня за вас дышал аппарат, радуйтесь, что живы, что ходите, что разговариваете. Память восстановится со временем. Главное – позитивный настрой. В любящей семье вы пойдёте на поправку, – Галина Степановна поднялась со стула и подошла ко мне, приобнимая и подталкивая в сторону двери.

– Позвоните, пожалуйста, Максиму, скажите, что я жду его. Умоляю! – я не оставляла надежды. Возможно, моя идея была идиотской, но если Максим не хотел слушать меня, моего лечащего врача он бы выслушал.

– Иванцова, не забивайте голову ни мне, ни себе. Лучше матери позвоните, она очень о вас беспокоится. Потом разберётесь со своей личной жизнью.

– Помогите мне, здесь что-то не так, – слёзы снова потекли по щекам.

– Я знаю, кто вам поможет, – она оставила меня у двери, а сама вернулась к столу, нашла мою карту, что-то размашисто в ней написала и вручила мне. – Вам к Игорю Борисовичу. Прямо сейчас идите во второй корпус, сто первый кабинет. Только к свободной санитарке подойдите, чтоб проводила вас.

Санитарку я нашла, но относительно свободную. Она пила чай в сестринской. Посетовав, что до второго корпуса по снегу в тапочках и халате не добежишь, она достала из шкафа стёганый ватный бушлат и калоши на меху, всучила мне:

– Одевайся. Добежишь быстренько, не замёрзнешь.

– А вы? – я всунула босые ноги в обувь и накинула широкий бушлат.

– А зачем я тебе? Вот что с тобой может случиться?

Действительно, что со мной может случиться, думала я, скользя резиновой подошвой по накатанному снегу. Могу ещё раз упасть и удариться головой. Могу вообще уйти из больницы и поехать к себе домой. Может голова закружиться.

Солнечный свет неприятно бил по векам, и я прикрыла глаза свёрнутой в трубку картой. Другой рукой я балансировала, пытаясь удержаться на ногах. Голова, действительно, кружилась. То ли от слишком свежего морозного воздуха, то ли от потрясения.

Во втором корпусе на входе не было бахил. От моих галош на светлом линолеуме оставались влажные следы. Уборщица, протиравшая пол в коридоре, недобро покосилась на меня. Как ни странно, сто первый кабинет я нашла быстро. На двери красовалась золотистая пластиковая табличка с чёрными буквами «Психиатр».

Глава 3

Разумом я понимала, что Галина Степановна поступила профессионально, отправив меня к психиатру. Со стороны мои слова звучали как бред. Но в душе было обидно, что она не вошла в моё положение и не позвонила Максиму.

Я помялась возле двери, а потом постучалась.

– Да-да, войдите, – отозвался на стук приглушённый мужской голос.

В кабинете я запоздало сняла бушлат, свернула  и прижала к груди, не двигаясь с места.

– Смелее-смелее, присаживайтесь, – доктор указал на стул перед рабочим столом. – Я не кусаюсь. И вы, надеюсь, тоже.

Несмотря на то что его внешность располагала, я робела. Без белого халата он бы совершенно не был похож на врача. Скорее, он напоминал голливудского актёра. Тёмные волосы с проседью, хищный римский нос и лукавые голубые глаза совершенно не вязались с моими представлениями о том, как должен выглядеть психиатр.

– Давайте знакомиться, – он выкинул перед собой руку в странном жесте, то ли для рукопожатия, то ли для того, чтобы что-то от меня получить.

– Вашу карту, – пояснил он, видя, что я замешкалась.

Пытаясь дать ему карту, я выронила дурацкий бушлат, нагнулась за ним, чуть не завалила стул. Пока удерживала стул от падения, бушлат опять оказался на полу.

– Воспользуйтесь вешалкой, – он указал в угол кабинета, где расположилась одноногая металлическая вешалка, увенчанная, словно рогами, крючками для одежды.

Мысленно ругая себя за неловкость, я повесила бушлат, а затем, присев на краешек стула, передала карту доктору.

– Ну что, продолжим наше знакомство? Я Руслан Игоревич. А вы?

– Марина Николаевна.

– А фамилия?

– Говорят, что Иванцова.

– Мне кажется, вы сомневаетесь. А кто говорит?

– Врачи, медсёстры, – я пожала плечами. – Просто мне эта фамилия не кажется знакомой.

– А какая кажется знакомой?

– Никакая. Но эта фамилия будто совершенно чужая.

– А с чем вы к нам попали?

– Ушиб головного мозга. Вроде бы.

– При подобных травмах, к сожалению, память может страдать. Есть ли у вас с ней проблемы?

Я утвердительно кивнула.

– Расскажите, пожалуйста, об этом.

– Ну… Я помню какие-то обрывки. Иногда воспоминания всплывают как нарезка кадров из фильма. Я со стороны вижу какое-то событие, ощущаю эмоции момента, но не помню, когда оно происходило и с чем связано. Некоторые вещи я просто знаю. А некоторые будто ускользают.

– Дату своего рождения вспомните?

Я потерла виски пальцами, наморщила лоб, готовясь к бою с памятью за воспоминания, но, как ни странно, дата всплыла сама собой:

– 15 марта 1990 года.

– Простите за бестактность, но я всегда отвратительно считал, сколько ж вам исполнится в этом году?

– Тридцать.

– Да, всё верно. Словно в подтверждение перед глазами нарисовалась картинка, где я в золотистом платье режу именинный торт на фоне стены ресторана, декорированной золотыми шариками в форме звёздочек и надувными цифрами два и девять.

– А что ещё вы помните или знаете?

– Я работаю врачом в поликлинике. Замужем. Есть ребёнок.

– Коллега, значит. А каким врачом?

– Педиатром.

– Вам нравится работа?

– Да, очень. Муж постоянно ругает меня за то, что я задерживаюсь. Хотя он тоже врач и всё понимает.

– Муж тоже педиатр?

– Нет. Детский хирург в областной больнице.

Взгляд психиатра пробежался по строчкам первого листа стационарной карты.

– Как интересно, – хмыкнул он. – А у вас написано в карте, что вам 22 года. И день рождения у вас в июне. И отчество у вас указано «Александровна». Как вы думаете, почему так?

– Я не знаю, – прошептала я, поражённая его словами. – Может, напутали?

– Могли и напутать, – согласился он. – Сразу по двум графам ошиблись, так? А почему вас ко мне направили?

– Я рассказала своему врачу, что происходят странные вещи, что я не могу понять, что творится. И она решила, что проблема во мне. Ну а как она могла подумать иначе, если мои слова звучат как бред сумасшедшей?

– А что за странные вещи происходят?

– Мой муж за три недели ни разу не навестил меня и даже не позвонил. Это просто невозможно. Он меня очень сильно любит. А всё выглядит так, будто он забыл обо мне. Вместо мужа и сына ко мне пришли незнакомые люди и стали утверждать, что они мои родственники. Я сначала подумала, что они обознались. Но они принесли вещи для меня, телефон, деньги и, кажется, расстроились, что я их не узнала.

– Кто приходил?

– Молодой мужчина и пожилая женщина. Мужчина представился братом. А женщина сказала, что она моя мать.

– Почему вы думаете, что это не ваши родственники?

– Я их никогда раньше не видела. Я была единственным ребёнком в семье. А моя мать умерла восемь лет назад.

– Как вы считаете, зачем им это? – он подался вперёд, словно надеялся услышать интересную историю.

– Понятия не имею. Но они вели себя так, будто знают меня. Принесли вещи, телефон и деньги.

– Вы думаете, они хотели вам навредить?

Я пожала плечами.

– Какой смысл вредить незнакомому человеку? А меня они знать не могут, хотя и уверяли в обратном.

– А ваш отец?

– Отец бросил нас, когда мне было пять. Просто собрал чемодан, чмокнул меня в щеку, сказав: «Будь хорошей девочкой», и ушёл. Больше я его не видела.

– То есть у вас нет родственников?

– У меня есть муж Максим и маленький сын.

– Они навещали вас?

– Ни разу. Максим никогда бы так не поступил. Три недели прошло. Господи, как же мой сыночек? Он, наверное, жутко скучает. Он же совсем ещё малыш, – нижняя губа предательски задрожала, и я прикусила её, чтоб не разреветься. – Может, что-то случилось? Я звонила Максиму, но он был очень зол, не узнал меня и попросил не звонить.

– Хм, как интересно. А номер мужа был в списке контактов телефона, так?

Я покачала головой.

– Нет. Я его вспомнила. Вы не думайте ничего. Я узнала голос Максима, ошибки не могло быть.

– Ну да, – сказал он с нейтральной интонацией и вдруг спросил: – А вы помните, как получили травму?

– Да. Я спешила на встречу с мужем, поскользнулась, упала, ударилась головой о бордюр.

– Ваш муж был рядом?

– Да.

– Тогда очень странно, что согласие на медицинское вмешательство подписывала ваша мать Иванцова Валентина Ивановна. Хотя ваш супруг мог сообщить ей, и она приехала сразу же в больницу.

– Моя мама умерла. И её звали не Валентина. Вы мне не верите?

– Почему же? Верю. Если вы сомневаетесь, что Валентина Ивановна ваша мать, вы можете поговорить с ней о проведении генетической экспертизы. Правда, это удовольствие не из дешёвых. Так у вас развеются сомнения. Если вы, конечно, не полагаете, что её результаты могут подменить.

– Подменить? Но зачем?

– Этим вопросом я задаюсь с самого начала вашей истории. Зачем чужой женщине говорить, что она ваша мать? Неужели у нас не проверили бы её документы, прежде чем позволить ей расписаться? Если, конечно, всё это не страшный заговор врачей, спецслужб и ещё бог весть кого.

– Заговор? Глупости какие-то, – я сцепила пальцы и сжала их до боли. – Я не хочу ждать результатов генетической экспертизы. Да и эта женщина может на неё не согласиться. Но я просто сойду с ума, если не узнаю, что с моей настоящей семьёй. Вы могли бы позвонить Максиму?

– А если откажусь,  запишете во вражеские агенты? – он улыбнулся.

– Вам смешно. А мне не до шуток, – я отвернулась к окну.

– Ну, если это развеет ваши сомнения. Только пообещайте мне, если вдруг всё пойдёт не так, как вы задумали, попытаться поверить в то, что говорят вам доктора и родственники.

– Хорошо.

Я достала смятый листок с номером Максима из кармана халата. Руслан «какой-то там» взял со стола свой сотовый и быстро набрал цифры, показав мне экран, чтобы я убедилась, что он не обманывает.

– Я включил громкую связь, чтоб вы слышали все своими ушами.

Мне было боязно, что сработает обычный закон подлости, и Максим не возьмёт трубку, но спустя несколько гудков я услышала его голос, и сердце забилось сильнее.

– Лесногорская городская больница номер три. Врач-психиатр Руслан Игоревич беспокоит. Сможете уделить несколько минут?

– Да, – в голосе Максима слышалось недоумение.

– Наша пациентка Марина Александровна Иванцова, поступившая первого января с черепно-мозговой травмой, попросила сообщить вам, как супругу, что проходит лечение в неврологическом отделении нашей больницы.

– Я не знаю никакой Иванцовой. Вы ошиблись номером. А теперь простите, мне нужно готовиться к операции.

– Слышали? – сквозь звон в голове пробился голос психиатра.

Слышала. Стены со всех сторон стремительно двинулись на меня, желая раздавить.

До палаты я добиралась как во сне. Происходящее не имело никакого отношения ко мне. Это другая девушка рыдала на стуле, обхватив голову руками. Другая затыкала уши, чтобы не слышать того, что говорил человек в белом халате напротив. Другая пила воду с привкусом лекарства, стуча зубами о стакан.

Смазанно помнилось, как психиатр выглянул в коридор и ругнулся из-за отсутствия санитарки, как напяливал на меня бушлат, а потом лично проводил до отделения и сдал в руки медсёстрам. Или не меня, а ту, другую, несчастную, ничего не понимающую женщину, от которой отказался муж.

С моим появлением медсёстры засуетились. Одна сделала укол, вероятно, с успокоительным. Вторая измерила давление и попробовала уложить в постель. Но я отмахнулась от неё и продолжила сидеть на кровати и пялиться в стену.

Наверное, со стороны зрелище казалось занятным, но меня это не волновало. Даша подсела ко мне и тихо спросила:

– Что случилось?

– Сходила к психиатру. Всё кончено, Даш. Никакую Иванцову Максим не знает. Нет у меня мужа. И не было. Я его придумала.

– Слава яйцам! – в тишине раздалось несколько звонких хлопков Галины. – Хоть не зря сходила.

– Не слушай её, – затараторила Даша. – Она вообще… антагонистка. Вот.

Галя присвистнула и покрутила пальцем у виска.

– Да ну тебя! – шикнула на неё Даша и стала выпытывать у меня подробности визита к доктору, после допроса, она задумалась ненадолго и выдала: – Знаешь, что интересно, ты звонила Максиму и человека, которому ты дозвонилась, зовут Максим. Ты говорила, что твой муж хирург, и этот Максим, если ему верить, готовился к операции. Слишком много совпадений.

– Даш, вот что ты несёшь? У человека только мозги на место вставать начали, ты опять вселяешь ненужную надежду. Может, этот Максим готовился к операции не как врач, а как пациент. Тем более хирургов с такой фамилией в нашем городе нет. Сама проверяла.

На удивление, слова Галины в этот раз звучали здраво.

Но у Даши на всё было своё мнение.

– Давай телефон. Я позвоню этому Максиму, и пусть расскажет, как так получилось, что ты его знаешь, а он тебя нет.

– Это глупо, – я покачала головой.

– Да какая тебе разница? Хуже уже всё равно не будет.

Я пожала плечами, пошарила в кармане халата и протянула ей смятую бумажку с номером.

Даша сложила руки в молитвенном жесте, потёрла ладони словно согревала их в стужу, прочистила горло и, набрав номер телефона, нажала на кнопку вызова. Как бы она ни хорохорилась, было заметно, что она волнуется. Но, надо признать, что голос её в ответ на вымученное «алло» прозвучал твёрдо:

– Добрый день, Максим. Вы могли бы уделить мне пару минут? – Даша включила «громкую связь».

– Пару минут могу.

– Только пообещайте, что выслушаете меня и не сбросите вызов.

– Я борюсь с желанием сделать это прямо сейчас.

– Я по быстренькому. Со мной в палате лежит девушка. Её зовут Марина. Она говорит, что вы её муж, что вы детский хирург и что у вас есть ребёнок, мальчик. Она очень скучает и не понимает, почему вы её не узнаете.

Повисла долгая пауза. Мне показалось, что он повесил трубку.

Но потом вновь раздался его голос:

– Господи! Это что, флешмоб какой-то? Сначала ваша подружка, потом психиатр, теперь вы. Скоро по её просьбе всё ваше отделение мне названивать будет?

– Но она меня не проси…

– Девушка, я не знаю, что вам рассказывает эта… Марина, но моя жена умерла, и ваши звонки как минимум неуместны. Надеюсь на понимание.

Я не знаю, кто из них нажал на «отбой». Лицо Даши после этих слов изменилось, даже веснушки как-то поблёкли.

– Вот теперь конец, – сказала она.

Глава 4

 Через неделю меня выписали. Доктора предупредили, что восстановление растянется на неопределённый срок. Близким придётся смириться, что я могу вести себя не так, как они привыкли. Могу не помнить фрагменты прошлого, путать их, заторможено реагировать на просьбы и выдавать неадекватные эмоции. Кроме того, у меня могут измениться вкусы и появиться новые предпочтения. Я могу стать совершенно другим человеком.

Не только мне будет тяжело с родственниками, которых я не помню, но и им со мной будет непросто. Поэтому мне нужно стараться быть терпимее к окружающим. И конечно же, надеяться на лучшее.

Неуточненный психиатрический диагноз – синдром Капгра, наставления, длинный список лекарств, схема лечения на несколько месяцев и никаких гарантий – это всё, что я получила при выписке из больницы. Хотя нет, ещё я получила взбалмошную подругу, которую выписали раньше, и она теперь звонила мне каждый день, проверяя, не сошла ли я с ума окончательно.

Забирать меня приехали те же родственники, которых я так же упорно не узнавала. Женщина при встрече распростёрла объятья, а когда я осталась стоять на месте, растерялась и неловко опустила руки. Она надеялась, что я её вспомню, но я разрушила её надежды, спросив, как её называть.

– Называй как обычно – мама. А вообще, меня Валя зовут, но это как-то не по-людски будет. Что соседи и знакомые подумают? – с явной обидой в голосе проговорила она.

С Васей всё было проще. Вася он и есть Вася. Но назвать мамой человека, которого второй раз в жизни вижу, язык не поворачивался. Называть по имени из-за большой разницы в возрасте было неловко. Бабушкой Валей тоже не совсем удобно – ещё обидится, что считаю старухой. Самый лучший вариант называть как всех малознакомых людей по имени-отчеству. Но услышав вопрос об отчестве, Вася прыснул в кулак:

– Во сеструха бахает! «Камеди-клаб» отдыхает.

– Степановна я, – с нескрываемой горечью произнесла «вроде как моя мама». – Вот так носишь дитё под сердцем, ночи не спишь, душой болеешь, а оно тебя и не вспомнит.

Валентина Степановна привезла сапоги и короткую дублёнку. Пришлось надевать всё поверх спортивного костюма. Теперь вид у меня был таким же нелепым, как у всей семейки. Мы бы сошли за прекрасный образец того, как не стоит одеваться, никогда и ни при каких обстоятельствах.

Тётя Валя пыталась сгладить натянутость, задавая вопросы. Я отвечала односложно, и она наконец отстала. Больничный лифт не работал, нам пришлось спускаться по лестнице. Мы пересекли двор и вышли за ограждение. Вася тыкнул пальцем в сторону старенькой «семёрки», припаркованной у тротуара. Я обречённо поплелась следом за ним, а тётя Валя семенила рядом со мной, реагируя на каждое моё пошатывание, наивно полагая, что смогла бы меня удержать, надумай я падать. У капота курил немолодой мужчина в куртке защитного цвета и клетчатой шерстяной кепке. Увидев, что мы близко, он бросил окурок в снег, сплюнул и сел за руль. Вася занял «место штурмана», а мы с грузной «как бы мамой» разместились сзади. Я поймала в зеркале взгляд водителя, и он неожиданно подмигнул мне:

– Мать говорит, ты память потеряла. А я ведь тебя, малёхоньку, на шее катал. Не помнишь дядьку Борьку?

– Вы мой дядя? – уточнила я, разглядывая нового родственника.

– Сосед я ваш, – хмыкнул он. – Память не беда, главное, живая осталась. Думал, не успею довезти. Погода жуткая, метель, снег валит, новогодняя ночь. Васька с квадратными глазами прибёг. Выручай, мол, сеструха упала, головой о бетонный порожек ударилась, а скорая отказалась ехать. Все гуляют, а я тебя везу. Подвезло тебе, что у меня язва открылась, ни грамма в рот не брал.

– Спасибо.

– Да ладно тебе, благое дело сделал, – широко улыбнувшись и сверкнув золотыми коронками, он переключился на тётю Валю. Не видя смысла вникать в их беседу, я повернулась к окну. Мимо проплывали серые унылые многоэтажки. Затем они сменились разномастными частными домиками, а за домиками потянулись бесконечные заснеженные поля, изредка разрываемые чередой корявых чёрных деревьев. Часа через полтора вид из окна снова стал разнообразнее, теперь за холодным стеклом мелькали заборы, за которыми прятались невысокие дома с дымящимися трубами. Ни одно из названий населённых пунктов, которые мне удалось прочесть на столбах, не показалось знакомым, впрочем, как и сама местность.

– Куда мы едем? – я немного встревожилась: как завезут куда-нибудь.

– Домой, дурёха, в Гальцево, – Вася улыбнулся мне через плечо. – Сейчас повернём, и, можно сказать, дома.

Теперь я более внимательно всматривалась в пробегающие мимо дома и магазинчики в стиле «сельпо», надеясь увидеть то, что всколыхнуло бы мою память.

– Станция Березай, кому надо, вылезай, – громко огласила тётя Валя, когда машина, издав кашляющий звук, остановилась у деревянного полусгнившего забора. Наверное, больше для приличия, она пригласила дядю Борю зайти в гости отметить моё возвращение, но он отказался.

Здесь было холоднее и ветренее, чем в городе. И даже небо отличалось. Там оно слепило глаза ультрамарином, здесь же давило своей серостью. Казалось, ещё немного, и оно рухнет на голову. Дорога грязевым месивом перечёркивала полотно снега, простирающееся от заборов с одной стороны улицы до другой.

Выпустив выхлопной трубой чёрный дым, жигулёнок дяди Бори задребезжал и попятился от забора. Валентина сняла со столба кольцо из проволоки, призванное удерживать ветхую калитку закрытой. Кирпичный домик, распахнув синие облезлые ставни, уставился на меня небольшими окошками, пытаясь разглядеть во мне хозяйку. Ключ от дома висел на видном месте на гвоздике, вбитом в перекладину крыльца. Женщина отомкнула дверь и пропустила меня вперёд. На пороге я споткнулась о валяющуюся в беспорядке мужскую и женскую обувь и остановилась в нерешительности. В нос ударил запах сырости. Немудрено, что по одной из стен вверх ползли серые пятнышки грибка. Часть веранды была отведена под кухню. Плита, к которой прижался красный газовый баллон, соседствовала со столом, покрытым выцветшей клеёнкой. У другой стены раковина без крана, стол-тумба с эмалированным ведром, на крышке которого стояла алюминиевая кружка. Невысокий советский холодильник, дрожащий от собственного гула и настенная вешалка с ворохом тулупов, фуфаек и курток дополняли удручающую картину.

Рука потянулась к пуговицам, но Валентина остановила меня:

– Не раздевайся пока. Дом стылый, не протапливали ещё, сразу за тобой поехали.

Под ноги она кинула мне тапочки в мелкий цветочек.

– Давай сапожки помогу снять, – она наклонилась ко мне, заметив, что я долго вожусь с молнией. Замёрзшие пальцы слушались с трудом.

– Я сама, – буркнула я сквозь зубы.

В следующей комнате, очевидно, гостиной, в первую очередь бросалась в глаза огромная старомодная стенка. Лет пятьдесят назад такие были в моде. За стеклом пылились сервизы с золотой каёмкой, хрусталь и фарфоровые фигурки. В центре на тумбе разместился большой ламповый телевизор. Напротив – диван, застеленный ярким покрывалом «под велюр» с красными маками на синем фоне. Покрывало совершенно не сочеталось с бордовой скатертью с бахромой, покрывающей стол у окна. И, как в самой настоящей деревне, здесь была кирпичная печь, на ржавой чугунной поверхности которой стоял закопчённый котелок.

– Там твоя комната, – Валентина махнула в сторону проёма, завешенного цветастой занавеской. – А это комната Васеньки.

У Васеньки с дверью, вздохнула я про себя. Ясно-понятно, кто у неё любимчик. Только про него вспомнили, как тут же он появился с охапкой поленьев. Раньше я никогда не видела, как растапливают печь и теперь как заворожённая следила за этим действом. Закончив складывать дрова в топку, он взял с полки книгу, вырвал из середины несколько листов, поджёг их и подложил под поленья.

– Ты что делаешь? – я чуть не задохнулась от возмущения.

– Печь растапливаю. Будто впервые видишь.

– Книги зачем рвёшь?

– А кто их читает? Мать с библиотеки списанных натащила, хоть в дело пойдут.

Тётя Валя тем временем достала из шкафа трёхлитровую банку и три стопки, принесла квашеной капусты, хлеба и нарезанного крупными ломтями сала.

– Ну, давайте, молодёжь, погреемся, – она потёрла руки.

– Мне нельзя, я лекарства принимаю, – открестилась я, сообразив, что в банке не вода.

– Да, мам, ей лучше не наливать. Она и так странная.

– Доча, хоть покушай с нами. Проголодалась небось.

– Не хочу, спасибо. Попозже. Я к себе, – я нырнула за занавеску.

Моя комната оказалась довольно чистой и уютной. Светлые обои в тонкую полоску. Односпальная кровать под пушистым оранжевым пледом, придвинутая к стене. На тумбочке фотография в серебристой рамке. Я на коленях у какого-то масляно-скалящегося хмыря. Его рука по-хозяйски обхватывала мою талию. Да и я не сказать, что была против этого, тоже улыбалась. В тумбочке оказались китайская плойка, коробка из-под обуви, набитая косметикой и небольшой фотоальбом.

Я улеглась на кровать и принялась медленно его листать. На первой фотографии рыжая девочка лет двух с веснушчатым носом и жиденькими косичками сидит на стуле и держит на руках кота. Судя по его испуганно выпученным глазам, кот удовольствия от фотосессии не получил. Та же девочка с куклой, девочка с тётей Валей, девочка с белобрысым бандитского вида пацаном. Череда школьных фотографий с обезьянками, игуанами, с многочисленными подружками. На более поздних снимках видно, что эта девочка, без сомнения, я. На фото с выпускного я в коротеньком серебристом платье, с перекосившейся красной ленточкой обнимаюсь с не более трезвыми одноклассниками. Фривольные позы, нецензурные жесты, пьяные лица. Потом шла череда фотографий с застолий, чередующихся со снимками в барах и клубах. На некоторых меня зажимали парни премерзкой наружности и знакомый хмырь. Если судить объективно, хмырь не самое худшее из всего здесь увиденного. Можно сказать, лучший экземпляр, но мне он совершенно не симпатичен.

И всё. Ни воспоминаний, ни эмоций. Хотя нет. Отвращение. Вот что я испытала. Я скрючилась на кровати, подтянув колени к подбородку. Замёрзшие руки засунула поглубже в широкие рукава дублёнки. В соседней комнате приглушённо говорили обо мне. Заслышав семенящие шажки, я закрыла глаза. Кто-то, наверное, «как бы мама», накрыл меня тулупом.

Я проснулась от слишком яркого лунного света, беспрепятственно проникающего сквозь лёгкий тюль на окне. В комнате жарко, душно до дурноты. Во рту пересохло, хотелось пить. В соседней комнате громогласно храпела тётя Валя. Я откинула одеяло и выскользнула на кухню, стараясь не скрипеть ни половицами, ни дверью. Лампу зажигать не стала, от луны и снега и так светло. Сняв крышку с ведра, зачерпнула воды. Глотала жадно, хотя она была ледяной.

С улицы донёсся звук, похожий на тонкое мяуканье. Или детский плач? Дверь заперта на крючок, сделанный из согнутого большого гвоздя. Я отворила дверь и высунула голову. Лицо обдало морозным воздухом. Плач, а теперь я была уверена, что это именно он, раздался отчётливей.

Я сбежала с крыльца и запоздало поняла, что забыла обуться. Снег обжигал холодом ступни. Мороз проникал под тонкую ткань ночной сорочки. Я обхватила плечи в тщетной попытке согреться и сделала несколько шагов вперёд на звук.

От стены покосившегося сарая отделилась крошечная фигурка. Я вздрогнула от неожиданности, но присмотревшись, поняла, что это ребёнок в осенней курточке и шапочке с помпоном. Он плакал и тёр глаза кулачками. Хотя откуда взяться ребёнку в чужом дворе в столь поздний час? Не к месту вспомнились фильмы про демонических детей. Вот сейчас он уберёт кулачки от лица и, взглянув на меня красными светящимися глазами, захохочет, а я умру тут же, на месте, от страха. Дрожь усилилась. Поборов порыв заскочить в дом, я шагнула навстречу мальчику и срывающимся голосом позвала его:

– Малыш, иди сюда, не бойся.

Да, не бойся. Я сама тебя боюсь.

Он перестал всхлипывать и отвёл руки от лица. В этот миг тучи чёрной пеленой закрыли луну, и фигурка ребёнка растворилась во мраке.

– Мама! Мамочка! Не бросай меня, – я слышала только его испуганный голос.

Я бросилась вперёд, но наткнулась на стену неизвестно откуда взявшегося тумана. Туман осязаемый, плотный, окутывал меня, забивался в нос, рот, душил. Я задыхалась, отплёвывалась, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха.

Внезапно вспыхнул свет. Надо мной склонилась тётя Валя:

– Господи! Надо было тебя раскрыть. Думала, ты сама догадаешься, – она подхватила тулуп и унесла его, а я продолжала сплёвывать ворсинки овечьей шерсти, попавшие в рот.

Несколько минут я полежала, не двигаясь, осознавая, что мне только что приснился кошмар, а потом медленно поднялась с кровати, сняла дублёнку и спортивный костюм, оставшись в нижнем белье.

– Ночнушку в шкафу возьми, – заглянула ко мне из-за занавески тётя Валя.

Я, вздрогнув, прикрылась олимпийкой. Хорошо, что не Вася.

Вещи на полках в шкафу были разложены аккуратными стопками. Я достала сиреневую атласную сорочку, но она оказалась слишком короткой, а сверкать задницей перед родственниками, если вдруг им приспичит заглянуть ко мне, не хотелось. Красная гипюровая явно предназначалась не для спокойного сна дома. Поэтому я остановила свой выбор на домашнем костюме – трикотажной футболке с шортиками, выключила свет и нырнула под одеяло.

Наутро тётя Валя разбудила меня и позвала завтракать. В холодное время года ели в гостиной, в неотапливаемой кухне только готовили. На столе дымилась тарелка супа с макаронами, а на блюдце сиротливо жались друг к другу два заветренных кусочка варёной колбаски. Тётя Валя уже позавтракала с Васей. Он ушёл на работу, а она не решилась рано меня будить. Тётя Валя собиралась на рынок и ещё по каким-то делам, а оставлять меня дома голодную не хотела. Поэтому под её пристальным взглядом мне пришлось запихивать в себя разваренные макароны, разбухшие до гигантских размеров. Дождавшись, пока я осилю половину тарелки, она со спокойной душой ушла, а я с радостью слила остаток супа в помойное ведро, стоящее прямо у двери на кухне.

Я заглянула в кастрюлю на плите, приподняв крышку. Супа, давиться которым я больше не собиралась, осталась ещё добрая половина. Даже больничная еда была на порядок вкуснее. Если они считают меня членом своей семьи, имею же я право приготовить что-нибудь?

В навесном ящике отыскались несколько пачек макарон. В практически пустом холодильнике я обнаружила полпачки сливочного масла, десяток яиц и лоток фарша. Возле кухонной тумбы стоял мешок с картошкой и корзинка с луком. Негусто. Но вполне достаточно, чтобы приготовить вкусный обед.

Но пока проводила ревизию продуктов, я невольно оценила плачевное состояние кухни. Варочная поверхность плиты красовалась засохшими подтёками и блестела от жира. Кое-где застарелый жир превратился в россыпь желтоватых бугорков. Выцветшая клеёнка, изрезанная ножом, липла к рукам. Коричневые круги от кружек с чаем-кофе и розовые разводы, видимо, от варенья, оттирать никто не пытался. Край клеёнки загнулся в тонкую трубочку, и там скопились грязь и хлебные крошки. На прутьях сушилки для посуды, стоявшей на кухонной тумбе, толстым слоем налипли жир, грязь и паутина. К покрытому беловатым налётом поддону намертво присохли кусочки пищи. А ведь я ела из тарелки, которая здесь сушилась. Живот тут же скрутило от спазмов.