Текст книги "Снежная сказка (СИ)"
Автор книги: Ариша Дашковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Ариша Дашковская
Снежная сказка
=1=
Давно это было, так давно, что стало казаться выдумкой…
В одном селе жил дровосек Микола. Жена сгорела от лихорадки, и на руках у него осталась дочь Настенька, которой едва минуло два года. Рассудил он, что без женской помощи не воспитать ему дитя, и женился вскоре на молодой вдовушке Марьяне.
Марьяна заботилась о ребенке как о своем, да только вскоре понесла и родила девочку. Назвали ее Дарьюшкой. Вот тогда и поняла Марьяна, что о родной кровиночке сердечко по-другому болит. Дочка росла, а вместе с ней росла и материнская любовь. Только не чаяла Марьяна, что любовь эта подобна червю в сердцевине наливного яблока.
Для Дарьюшки отбирала Марьяна самые лакомые кусочки. Для нее не скупилась на ярмарке на дорогие яркие ленты. Для нее ночи не спала, расшивала нитками шелковыми сарафаны при тусклом свете камелька. Все селяне должны видеть, какая у Марьяны красавица растет. Через год-другой расцветет, и отбоя от женихов не будет. Берегла она Дарью от тяжелой работы, от палящего солнца, от непогоды. Зато падчерицу не жалела, все домашние дела на нее скинула. Раздражала она Марьяну одним своим присутствием. Молчаливая, покорная, слова поперек не скажет. Вели удавиться – так удавится.
А с прошлой весны примелькался у двора Василь – сын кузнеца. Высокий, плечистый, самый видный парень на деревне. То забор поможет Миколе справить, то к телеге колеса приладит, то топор передаст якобы в подарок от отца, то лошадь подкует да плату не возьмет. Рад Микола, а Марьяна злится. Приметила, какие взгляды Василь на Настьку бросает. Было бы на что смотреть – загорелая от работы в поле, косы желтые что пшеница, глазищи голубые, огромные, влажные как у коровы. Вот Дарьюшка хороша на диво: кожа бледная как у барыни, волосы черные, тяжелые, брови густые, соболиные. И достойна Дарьюшка стать женой помещика, вот только вздыхает родненькая по Василю. Да он ее не замечает, все на Настасью окаянную заглядывается.
Решила Марьяна к знахарке обратиться, что на отшибе у самого леса жила. Старуха селян от всех хворей спасала, но поговаривали про нее всякое. Может, согласится Василя от Настьки отвадить. Боязно такой просьбой знахарку беспокоить, но ведь ради счастья доченьки чего не сделаешь. Не зря боялась Марьяна. Ведьма проклятая рассмеялась в лицо ей, закатила глаза и взвыла глухим нечеловеческим голосом: «Не нужен отворот, смерть Дарью ждет. Зло в твоем доме. Зимой все разрешится». Еле домой добрела Марьяна, спотыкаясь и падая, а в ушах раздавался хохот безумной старухи.
Три дня пролежала пластом на лавке Марьяна, все думу думала. Что за зло может быть в ее доме, что погубит Дашеньку? Да и стоит ли верить старой ведьме? А может, зло – это Настя? И чем больше думала Марьяна, тем больше укреплялась в мысли, что от падчерицы нужно избавиться, как бы ни случилось худа.
Пролетело лето, за ним осень, надвигалась зима. Василь так и увивался за Настей. Встречал ее с поля, дарил нехитрые подарки, разговаривал с ней у околицы вечерами. Марьяна ругала Настасью, не хватало еще, чтоб в подоле принесла. Дарьюшка слезы глотала, утешала ее мать, мол, уладится все. Уже скоро.
Как только побелела земля, реку сковал лед да разгулялся хороший мороз, рассказала Марьяна мужу про слова знахарки, приукрасила все и упросила Миколу отвезти старшую дочь в лес. Ведь иначе погубит она их семью. Не верил Микола сначала, но Марьяна за всю жизнь ни слова о Насте плохого не сказала, трудолюбие ее нахваливала да нрав кроткий. Настенька никогда ему не жаловалась, и по своей простоте думал Микола, что жена с ней так же ласкова и в его отсутствие. Дарьюшка всегда была болезненна, не зря жалела ее Марьяна, оберегала, как орлица орленка. А теперь младшенькая таяла на глазах как свечка восковая. И если уважаемая знахарка сказала, что виной тому Настя, значит, выход один.
Посадил Микола Настеньку на телегу, дал ей в руки узелок с пирожками, что Марьяна с утра в дорогу напекла, взял с собой топор и поехал в лес. Крепчал мороз, куталась Настенька в тулупчик старенький да ладошки в рукавичках ко рту прижимала. Оставил Микола Настеньку у высокой пушистой ели, сказал, что вернется скоро, украдкой сморгнул слезу и уехал.
Долго ждала Настенька отца. Холод пробирался под овчину, пощипывал кожу, веки отяжелели, хотелось спать. Вдруг услышала Настенька похрустывание снега – точно батюшка за ней вернулся! Распахнула глаза и увидела перед собой длиннобородого старца в богатой шубе из синей парчи. Белые волосы выбивались из-под шапки с меховым отворотом. В руке он держал посох серебряный, украшенный каменьями драгоценными.
Поздоровалась Настенька.
– Что ж ты делаешь в лесу, глупая? Замерзнешь ведь.
– Батюшку жду.
– Не вернется батюшка твой. Видел я телегу перевернутую по дороге в деревню. Лошадь убежала, а мужика придавило.
Вскрикнула девушка, глаза ладонями закрыла.
– Не кручинься, красавица. Могу я помочь беде твоей. Цена только велика: за его жизнь, твою возьму. Либо тебя верну домой невредимой, либо его. Знай, вез батюшка тебя на погибель верную. Подумай хорошо.
– Я согласна. Спаси батюшку, – прошептала Настенька чуть слышно.
– Делай все, как я велю, и твой отец останется жив. Поцелуй меня, девица.
Отшатнулась Настенька от старика. Подумала, что ослышалась.
– Стар я для тебя? Не по нраву? – усмехнулся в бороду.
Испугалась Настя, что передумает старец, замотала головой:
– По нраву, по нраву, – зачастила. – Только люб мне Василь.
– Это дело поправимое, – скинул он наземь рукавицы, развел ладони в стороны и в ту же секунду заплясали на них маленькие снежные вихри.
Настя сморгнула несколько раз. Перед ней стоял Василь в холщовой рубахе и простых штанах на завязке, улыбался и протягивал руки. Шагнула Настенька в его объятья, прижалась к груди широкой, будто и не в лесу она сейчас, а возле родного дома. Почувствовала легкие касания губ ко лбу, щекам, только не горячие, а ледяные. Чего обманываться, не Василь это, а старик-чародей. Собралась она с духом, оттолкнула его от себя:
– Не Василь ты! Не хочу лжи сладкой! Будь в облике своем истинном, – прокричала в слезах.
– В истинном, говоришь? – черные глаза Василя злобно сверкнули.
=2=
Воздел он руки к небу, и тут же снег поднялся с земли в воздух, заискрился на солнце, закружился, окутал его фигуру с ног до головы, а когда снежный вихрь растаял, увидела Настя молодого мужчину и залюбовалась невольно. Его короткий черный кафтан с серебристыми узорами был скроен по-иноземному. Черные узкие штаны в высокие сапоги заправлены. Но мужчине эта странная одежда шла невероятно. Длинные, как у девушки, волосы цвета расплавленного серебра доходили до пояса. Даже утонченные черты лица выдавали в нем чужака.
– Кто ты? – выдохнула Настенька.
– Здесь меня называют Морозкой.
– А не здесь? И где это «не здесь»?
Он улыбнулся и вместо ответа притянул девушку к себе. Мягко коснулся ее губ, провел пальцами по шее, ловко справившись с узлом платка и отбросив его на землю. Затем он распустил ее волосы, которые золотым водопадом рассыпались по плечам. Настя не заметила, как тулуп упал на снег. И вот уже его пальцы справились с пуговичками на ее рубахе и ласкали нежную кожу, попутно избавляя от одежды. Не было холодно Насте. Хотя она явно чувствовала, что его губы и руки ледяные, но прикосновения и поцелуи вгоняли ее в жар. Отдаваясь новым ощущениям, не ведала Настя того, что там, где пальцы мужчины рисовали узоры на коже, оставались следы из пушистого инея. Не знала она, что в ее ресницах запутались снежинки, а в волосах появились серебряные пряди. Как в тумане Настя помогала незнакомцу расстаться с кафтаном, под которым оказалась белая тонкая шелковая рубаха, а под ней крепкое мускулистое тело. Она пробежалась пальчиками по его плечам, по подтянутому животу, случайно задела странную твердую выпуклость на штанах. И тут же услышала его сдавленный вздох. Неужели ему больно? В любом случае стоять соляным столбом она не собиралась. Способ убийства, выбранный чародеем, был очень необычным, но пока Насте все нравилось.
Вот только показалось ей, что Мороз разозлился от ее вольности. Его голубые глаза полыхнули странным огнем, а губы требовательно накрыли ее рот. Не было в этом ни осторожности, ни нежности, только желание подавить ее волю. Василь позволял себе только слегка коснуться ее губ, как вор, пока никто не видит. Этот же мужчина чувствовал, что Настя полностью в его власти, она будет принадлежать ему ровно столько, сколько он захочет.
Земля кружилась и уходила из-под ног, Насте почудилось, что она стремительно несется в пропасть. Только не разбивается, а падает на что-то мягкое. Запоздало поняла Настя, что лежит на тулупе. Над ней красивое лицо незнакомца. Его волосы приятно щекотали щеки, а через мгновение его губы прочертили дорожку от скулы, вниз по шее к ключице, задержались на груди, сорвав девичий стон, переместились ко второй, а затем спустились по подтянутому животу вниз. Настя с ужасом поняла, что голова его оказалась между ее ног. Она судорожно запустила пальцы в серебряные волосы, пытаясь остановить, но мысли стали путаться в ее голове, тело изогнулось дугой, а перед глазами заплясали золотые огоньки. Настя закусывала губы, чтобы сдержать крики. Если она умирала, то смерть была мучительно сладкой.
Неожиданно все прекратилось. Настя не успела испытать разочарование, губы Морозко снова завладели ее ртом. Только теперь у поцелуя был другой вкус, пряный. Морозко прижался к ней всем телом, накрыл ее, Настя подумала, для того, чтобы согреть, и обхватила его руками и ногами. И тут она почувствовала резкую боль, там, внизу. Она попыталась выбраться из-под него, но Морозко удерживал ее, целовал и шептал успокаивающие слова на непонятном языке. Толчок. Еще толчок. Вместо боли пришло новое чувство, накатывающее теплыми волнами. Ей показалось, что летит она в ночном небе среди звезд и счастливо смеется.
Очнулась Настя в объятьях мужчины. Они лежали нагишом на снегу, но ей не было холодно.
– Я жива? – спросила она.
– Да. Полюбилась ты мне, девица. Не смог принять я твою плату. Жизнь дарю тебе. Как хоть зовут тебя?
– Настенька.
Настя осмотрелась. Вещи были разбросаны, а на снегу ягодами калины алела кровь. Настя подняла рубаху, но остановил ее Морозко.
– Домой поедешь в этом.
Окружил ее вихрь снежинок, а когда они осыпались наземь, увидела Настя, что на ней белоснежное платье, искрящееся на солнце, короткая шубка и сафьяновые сапожки.
– Это тоже тебе.
Рядом возникли сундук, доверху набитый драгоценными каменьями и жемчугами, и повозка, запряженная тройкой белых лошадей.
– Захочешь увидеть меня снова, просто позови, – сказал он ей на прощанье.
Домой Настя прибыла в аккурат на свои поминки. Соседи и родня, одетые в черное, сидели за столом и ели пирожки, испеченные накануне Марьяной. Пьяный отец рыдал на лавке. Гости повскакивали с мест, заохали, Марьяна принялась креститься. Настасья выглядела как принцесса, вот только бледная и седая.
Когда гости разошлись, стали выпытывать у Насти Марьяна и Дарьюшка, что произошло. Настя рассказала им все как на духу. Не поверила Марьяна, подумала, что нашли в лесу ее барчуки, натешились, а чтобы совесть не мучила, откупились богатыми дарами.
Но потом поразмыслила и велела мужу везти Дарьюшку под ту же ель. Вот только на следующий день Дарьюшка не вернулась сама, а привезли ее на телеге, обледеневшую и нагую. Кольнуло сердечко Настеньки, подскочила она к трупу. Но бросив взгляд на волосы сестрицы, что остались черными как вороново крыло, рассмеялась да сама потом устыдилась.
Марьяна же выла собакой, кидалась на холодное тело родной кровиночки, пыталась отогреть. Еле оттащили ее соседки. На погосте Марьяна улыбалась, сказывала, что в платье белом, жемчугом речным расшитом, да в венце из шелковых роз выйдет Дарьюшка замуж за барина. Настенька же была грустна и тиха, притомилась следя за тем, чтоб сестрицу в мир иной по-божески проводить. Сама и копачей, и плакальщиц искала, и со священником договаривалась. Некому кроме нее было о Дарьюшке позаботиться: батюшка пил с горя, а мачеха умом тронулась.
После поминок Марьяна села у окошка дочь свою любимую поджидать, вглядывалась в даль до боли в глазах, да прислушивалась, не звенят ли бубенчики тройки, на которой Дарьюшка со своим мужем-барином едет.
Настенька же жила по-старому, все хозяйство на себе тянула, да за стариками приглядывала, чтоб сыты да в чистое одеты были. Иногда казалось ей, когда к проруби по воду ходила, что смотрит на нее кто-то пристально, оборачивалась – да никого не было.
От работы тяжелой или от тоски по Дарьюшке не пришла в срок кровь. Думала Настенька, что занемогла она. На другой месяц то же случилось. Дурнота подкатывала, да в глазах темнело. На третий месяц поняла Настенька, что понесла она от волшебника иноземного. Вспомнила девушка, говорил позвать его ежели что. Да побоялась она поведать ему о чаде, вдруг вытравить заставит дитя невинное.
=3=
Знала Настенька, как заметят растущий животик люди, зазлословят пуще прежнего, и так за спиной пересуды слышала. Податься в город можно, да родителей одних не бросишь.
Василь не появлялся все это время. На похороны пришел, а потом будто дорогу к дому Миколы забыл. Да и тогда сказал слова приличествующие и все в стороне держался. Не была теперь Настенька невестой завидной. Раньше говорили о ней, что красива, работяща, скромна. А теперь трепали бабьи языки, что приключилось с ней срамное, что просто так лошадей да повозки не дарят, а раз не сказывает никому, что произошло, так, значит, есть что скрывать.
Но как только растаяли снега, истомилось сердце Василя, подгадал он, когда Настенька за водой пойдет, да и перехватил ее у калитки. Проход загородил, не пускает, поговорить хочет. Протянул к Настеньке руки, не сдержался, обнять хотел, да отстранилась девушка как от чужого.
– Прости меня, Настенька. Жизнь без тебя не мила. Выходи за меня замуж.
– Нет, Василь. Ребенка я жду. Не нужна тебе я такая. Получше найдешь.
Пробежала тень по лицу парня, но потом решился он:
– Не попрекну тебя я никогда прошлым. А малышу отцом стану.
Думал Василь, обрадуется Настенька, на шею к нему кинется, да молвила она только:
– Воля твоя. Пусти во двор, – вздохнув, наклонилась за ведрами, да в калитку вошла.
Вечером, как только наступили сумерки, заявились в избу Миколы сваты: мать Василя Аглая и отец его Ефим.
– Доброго вечерочку! – сели сваты под матицу и завели разговор: – Слыхали мы, что у вас есть курочка под стать нашему петушку, как бы свести их в один хлевушок?
Марьяна, что сидела у окна, оживилась вдруг, признала Аглаю, изменилась в лице, поднялась с лавки:
– Курочка наша сгинула. Любила она Василя как жизнь свою. Слезы лила о нем днем и ночью. Да сгубила ее сестра лживая, рассказала сказки да в лес заманила.
Настенька как раз чай гостям дорогим разливала. Так и застыла, словами мачехи пораженная. Не замечала она, что подходит к ней Марьяна. А та, подойдя, рванула ее за косу белую да дала пощечину хлесткую:
– Замуж собралась? А Дарьюшку черви едят в земле сырой! Ненавижу! Всегда ненавидела! Душегубка!
Схватилась Настенька за щеку пунцовую, и в тот же миг зверем взвыла Марьяна. Ожгло ее руку ледяным холодом. Смотрит баба на руку – инеем ладонь покрылась. Волдыри кровавые вздулись, затем посерела кожа и струпьями пошла. Глаза выпучила от ужаса Марьяна, подбежала к сватам, к мужу, каждому рукой в лицо тычет, хрипит:
– Рука! Рука! Что с ней?!
Гости лишь плечами пожимали, думали, что совсем Марьяна умом тронулась, не видели они тех страстей, что ей чудились. Не найдя жалости, удалилась баба к окошку, тихо поскуливая и руку баюкая.
А сваты, чуть погодя, пришли к согласию с Миколой, засветили свечку, помолились, тем и скрепили договор. Но признать надо, сватья заприметила, что сарафан у Настеньки широк слишком. Никак окрутила ее Василя, чтобы грех прикрыть, пока не поздно. Не желала Аглая видеть ославленную на всю деревню девку своей невесткой, да Василя не переубедишь. Совсем другим сын стал. Уж и не пускала его к Настасье, чуть ли не в ноги падала, и рыдала, и на здоровье плохое жаловалась – ничем не проймешь. Нет, точно приворожила его Настя, не иначе. Но ничего не попишешь – через месяц молодые обвенчаются, а там, бог даст – заживут в мире и согласии.
Настенька к свадьбе готовилась. Часть сокровищ, которые Морозко подарил, в городе на деньги поменяла. На ярмарке Василю костюм дорогой сторговала, а себе ткани, ниток серебряных, да коклюшки взяла. Оставшиеся деньги Василю дала, чтоб бревна приобрел, да работников нанял, избу новую справить. Отказывался парень, да куда деваться, своих сбережений у него негусто было, а со свекрами любимая жить не желала.
Василь все сделал по уму – и бревна из сосны боровой купил и плотников толковых нашел. Быстро избу поставили ладную, любо-дорого взглянуть. И кузню соорудили.
Настенька же платье подвенечное шила, да кружево плела. Пальцы ее порхали так, будто всю жизнь только и выплетали узоры дивные, похожие на те, что оставляет крепкий мороз стеклах. Думала Настенька, что за работой кропотливой разберется с тем, что на ее сердце творилось. Раньше оно пташкой трепетало, стоило Василю на глаза показаться. Теперь же словно заледенело оно. Холодно и пусто в груди было.
В день назначенный увидел Василь невесту свою в платье подвенечном, что метелью кружевной ее гибкий стан окутало. Накидка искусно жемчугом расшитая скрывала живот округлившийся от глаз любопытных. Чудо как хороша суженая – княгиня ни дать, ни взять. И девки деревенские не чета ей. И ничего, что принадлежала другому, зато теперь только его будет. Думал так Василь, не замечая, что сам своей избраннице не ровня.
Еле выстояла Настенька перед аналоем, ноги подкашивались, пахло свечами и ладаном до дурноты. Не слышала она молитв, что читал священник, не слышала певчих, в ушах шумело, и сквозь шум мнился ей шепот на чужом языке.
Только на свежем воздухе стало ей лучше. Но стоило выйти молодоженам, как налетел ветер, небо затянуло тучами, и пошел град. Заголосили бабы, ища, где б укрыться, но кто-то внимательный усмотрел, что не град это вовсе, а самый настоящий жемчуг. Такая давка началась, приглашенные о молодых забыли, стали жемчужины хватать, с земли собирать да по карманам распихивать.
Улыбнулся Василь:
– Чудо какое! Это боженька нас благословил.
=4=
Радовался Василь да недолго. Всем хороша была Настенька, кроткая, тихая, работящая, с утра до вечера кружилась по дому, стряпала, прибирала, со скотиной управлялась. В избе чистота образцовая, на столе кушанья отменные, да не того Василь ждал. Целует жену, а она каменеет будто. Позволяет себя ласкать, да тем же не ответит. Не жаловались девки никогда на Василя, ахали да охали под ним сладко, эта же молчит, губы сожмет и смотрит в потолок глазами пустыми.
И кажется, что делами домашними занимается, лишь бы с ним время не проводить. А то засядет за рукоделие, плетет эти кружева чертовы. По субботам на рынок в город засветло уедет, возвращается без кружев, с деньгами приличными, хвалится, что скупают ее кружева для царских нужд. Проследил Василь за ней, не к полюбовнику ли своему она катается. Нет, все как и говорила. Не успела разложить товар, налетели сразу барыни молодые, чуть ли не рвали друг у друга из рук ее работу. Все расхватали. Не ушла она сразу, дождалась царского приказчика, вытащила из корзинки шали из тончайшей серебряной нити, расплатился тот, и сразу же Настенька домой засобиралась. Чудом Василя не увидела, хоть он и рядом крутился, прислушивался, о чем жена с покупателями разговор ведет. Тут бы ему и успокоиться. Но еще больше опечалился Василь, не мог он разгадать причину ее холодности.
С каждым днем мрачнел Василь, а Настенька будто и не замечала. Так же встретит его у дверей, голову склонив, сапоги снять поможет, полотенце подаст чтоб руки утер, да на стол накроет. Не выдержал он как-то, скинул на пол тарелку с похлебкой да блюдо с пирогами:
– Опостылело все! Думаешь пироги мне нужны? Шиш! Ты мне нужна, а не вот это, – поднялся Василь, лавку пнул, занавеску с окна сорвал в сердцах. – Плетешь, плетешь, целыми днями, как паучиха. Лучше бы мужу улыбнулась, да приветила, слово ласковое сказала бы. Я к тебе и так и эдак, а все не хорош. Как ко псу цепному ко мне относишься. Миску подашь, потому что так должно, за ухом сподобишься почесать, а я и рад уже.
Подошел он к ней, к стене припер, двинуться не дает:
– Молчишь? Сказать-то тебе и нечего.
Впился в губы ее поцелуем неистовым, рукою шею сдавил. Застонала Настенька от боли.
– Так? Вот как тебе нравится? А я осторожничаю, берегу тебя как ценность, а ты как девка подзаборная к грубости привыкла? Он тоже так делал? А вот так? – перестал душить ее Василь, сжал грудь ее крепко, другой рукой сарафан задрал, по бедру шарит. – Чем он лучше меня, раз все забыть его не можешь? Говорила мать, счастья с тобой не будет. Не верил ей, дурак. Женился, с ребенком принял, грех прикрыл. Не дергайся, – коленом ноги ее раздвинул. – Я муж твой, а ты жена моя. Свое беру.
Слезы текли по щекам Насти, пыталась оттолкнуть мужа, да вдруг ахнула, побледнела, за живот схватилась:
– Дитя! – выдохнула и обмякла.
Испугался Василь, одумался, словно морок сошел, подхватил жену, к лавке отнес, устроил на руках своих, обнимает, баюкает:
– Прости, любовь моя. Погорячился, – целует ее в волосы, успокаивает.
С того дня заболела Настенька. Белая стала совсем, в лице ни кровинки. Ходит по избе, за стеночку держится, то согнется вдруг и живот обнимает, от боли губы кусая.
Аглая, которая раньше придраться ни к чему не могла, теперь зачастила в гости. Не чтоб помочь, чтоб укорить. То пол не подметен, то еда не приготовлена, то паутина в углах.
При Василе молчала, только головой качала, боялась, что сын оборвет ее, как уже не раз делал. А вот без Василя высказывала:
– Какому мужику жена хворая нужна? Болеешь – перетерпи. Прибери дом, да есть приготовь. Ох, жалеет тебя Василь! За что такое счастье тебе досталось? Я дитя носила, в поле и косила и жала, и Василя там же рожала. Родила – и дальше жать пошла.
Сына же к себе зазывала под любыми предлогами, а там дочка соседская Парашка уже крутилась. И Аглая девку эту нахваливала, как могла. И печет вкусно, и по хозяйству ей помогает, и здоровая, крепкая. Василь на Парашку и не смотрел. А когда мать особо надоедала, не сдерживался:
– Хороша Парашка, не спорю, да такой хозяюшки как моя жена на всем белом свете не сыскать.
Придумала Аглая тогда хитрость:
– Тяжело сейчас нашей Настеньке управляться, бедная она, болезная. Пусть Парашка ей помогает, а Настя поучит ее кружева плести. Мастерица она знатная, а девочке умение такое в жизни пригодится.
Не разгадал Василь дурного замысла, подумал, что Настеньке с помощницей будет полегче. Парашка – девица проворная, к работе привыкшая. Да и на Василя она не смотрела совсем, дичилась его, все спрятаться старалась. Не должна Настя ревновать. Не к чему. Для Василя только она одна и существовала. Да даже если б и приревновала, ему бы приятно было, знать, не безразличен он своей холодной жене.
=5=
Не сам принял решение Василь, с Настей посоветовался, и теперь Парашка с утра и почти до захода солнца в их доме дневала. Шустрая оказалась девчонка. Кует во дворе Василь, да невольно и залюбуется, как споро и ладно у нее дело получается. И корову подоит, и в стадо отгонит, и конюшню почистит, и воды с речки принесет. В избе подметет, половички вытрусит, Настеньке и блины завести поможет, и пироги напечь, и белье постирает, и развесит. Говорит, отдыхай-отдыхай, голубушка, мне не в тягость. Поладила Парашка с молодой хозяйкой. Зайдет Василь в дом, видит – разговаривают девушки, смеются. А запоет Парашка – заслушаешься. Голос звонкий, чистый, ручьем журчит, то грустью, то радостью переливается.
Только вот кружева у Парашки совсем не получались, нитки перепутает, коклюшки из рук валятся. Как ей только Настя ни объясняла, как ни показывала – все зря!
Вот уж август настал. Совсем тяжело стало Насте ходить. Все за поясницу держится, то охает, то отдышаться не может. Василь не позволял ей даже за ворота показываться, боялся за нее, вдруг рожать надумает. Уже и колыбельку смастерил. Похвалила его Настя за работу, по щеке погладила, улыбнулась. Поймал он ее ладонь, к губам своим прижал, да как в лицо жене взглянул, так и отпустил руку, развернулся, понурился и на улицу вышел. Парашка видела все, лишь головой сокрушенно покачала.
На следующий день, как только сошла роса, собрался Василь на жатву, и Парашка за ним увязалась. Размахивала полевиком с молоком и узелком с пирогами, что Настя им на обед дала, да болтала без умолку, но увидев, что Василю не до ее пустых разговоров, замолчала. Задумчив был Василь. Парашка чувствовала в чем дело, но вопросов задавать не стала. Глупости болтать – одно, а в душу лезть человеку – совсем другое. Помочь хотела ему девушка, да слов подобрать не могла. Что ни скажи, все не то будет.
Молоко да пироги оставила Парашка в тенечке в рощице, что близ поля росла, а сама, поздоровавшись с жницами, подвязала сарафан, чтоб не мешался, открыв загорелые икры, взяла серп, да принялась жать. Ловил себя Василь на том, что нет-нет, да и взглянет, как Парашка управляется, как плавно ее руки движутся, как отдышавшись, пот со лба утирает, как при этом грудь ее колышется.
Как умаялись селяне, отдохнуть да пообедать в рощицу отправились. Сели Василь с Парашей под деревом на траву мягкую, развязала девушка узелок, потянулась рукой к пирогу да нечаянно с пальцами Василя соприкоснулась. Накрыл он ее ладонь своей. Зарделись щеки Парашки, затрепетали стыдливо ресницы, но руки не отняла она.
– Красивая ты, Прасковья! Как я раньше не замечал?
Удивился Василь, вроде на виду все время была соседская девчонка, росли вместе, да не видел какова она. Только сейчас разглядел, что в глазах, темных, как спелые сливы, сверкает озорной огонек, как вздернут носик ее задорно, как выбиваются непослушные каштановые кудри из-под платка. Не было бы неподалеку баб, укрывшихся, как и они, в роще от полуденного зноя, сорвал бы с по-детски пухлых губ девушки поцелуй.
– Полно тебе, Василь. Я такая же, как все, не лучше и не хуже.
– Говорила мне мать, не там ищешь счастье, рядом оно.
– Дома твое счастье.
– Эх, – только рукой махнул Василь.
Вечером домой возвращались молча, шли рядом, иногда соприкасаясь плечами. И казалось Василю в эти мгновения, что Парашка ближе ему, чем жена. Открыться хотелось, рассказать, как горько ему бывает. Чувствовал, что поймет его Парашка, выслушает, не осудит. Да как-то это не по-людски, сор из избы выносить, да языком чесать.
Тепло от девушки исходило, а от жены веяло морозом.
Настасья встретила щами да хлебом свежим. Засуетилась, на стол накрыла. Парашку отужинать звала, да отказалась та, домой спешила.
Смотрел Василь долго на жену, а потом спросил:
– Как получилось, что тебе противен стал? Ответь, любила ли?
– Любила.
– А теперь?
– Не знаю.
Отставил он миску с щами горячими, отложил ломоть хлеба ароматного, не поцеловав жену на ночь, на полати полез спать.
А Настенька прибрала со стола, да за кружево села, вот только не получалось плести, пелена слез мешала. Прилегла на лавку, да так и уснула, бедная.
А Василь после третьих петухов проснулся, увидел Настю спящую, будить не стал, накрыл ее полушубком, коснулся губами щеки ледяной. Рукоделие, что на полу лежало, поднял, да на стол положил. Взял с собой краюху хлеба и в поле отправился.
Настя поднялась только к Парашкиному приходу, размяла затекшие ноги и руки, приготовила каши пшеничной и отослала девушку с кашей в поле, чтоб Василь голодным не остался. Увидела Парашка Василя издали, крикнула, платком замахала.
– Зачем пришла? – спросил он.
– Каши принесла. Настя о тебе беспокоилась.
– Беспокоилась, значит, – невесело заключил он. – Домой иди. Серпа все равно нет лишнего.
– Так я снопы вязать буду.
В полдень укрылись они от зноя в роще березовой. Ложку Настасья только одну положила, не думала, что Парашка в поле останется. Предложила девушка Василю первому есть. Но Василь по-другому решил. Зачерпнул ложкой каши, да к губам девичьим поднес. Распахнула удивленно глаза Парашка, приоткрыла рот, осторожно кашу с ложки взяла, да крупинка на губе нижней осталась. Усмехнулся Василь, пальцем по губе ее провел, вытирая, да будто невзначай тыльной стороной ладони щеку загорелую погладил.
Отломил парень кусочек хлеба и так же угостил ее, коснулись губы нежные его пальцев, хлеб принимая.
Так они и съели горшок каши да краюху хлеба.
На заре вечерней, наработавшись, в деревню возвращались. Соприкасались рукавами рубах своих, так близко друг к другу шли. Василь словно ненароком задел ее ладонь, да пальцы переплел со своими.
– Негоже так, – строго Парашка на него посмотрела, но руку не одернула.
– Негоже, – согласился Василь и крепче сжал ее пальцы.
В сумерках уже до околицы дошли. Только там руки и расцепили. Хоть темно да глаза чужие то, что не надобно показывать, и в темноте увидят. Во двор Парашка вместе с Василем вошла. Жучка радостно залаяла, хвостом завиляла, приласкала ее Парашка. Хотела девушка в избу заглянуть, спросить у Настасьи, чем помочь, прежде чем восвояси отправиться. Да увлек ее Василь в амбар, показать что-то захотел.
Повесил Василь серп на место, обернулся к Параше, а она смотрит на него вопросительно, ждет. Ничего не сказал Василь, подошел к ней, коснулся носом лба, втянул запах кожи. От нее пахло чем-то теплым, родным и близким, детством, домом, сказками, что у жарко растопленной печки рассказывала бабушка. Он стянул с волос цветастый ситцевый платок, и тут же дурманяще повеяло мятой и летним лугом. Василь ждал, что Парашка придя в себя, убежит, но она доверчиво прильнула к нему.
– Где ты раньше была, такая? – прошептал он.
Она подняла голову и взглянула на него. Глаза ее влажно блестели при свете ясного месяца. Приоткрытые губы манили. Искушение было слишком велико. Он не мог не попробовать их на вкус. Не простил бы себе, если б отказался. Да она и сама хотела, подавалась навстречу, запускала пальцы в его кудри, притягивала к себе. Сладкая, земная, настоящая.
За поцелуями и объятьями жаркими Василь не заметил сам, как они оказались на сеновале, лежащими на мягком сене.
– Не бойся, – выдохнул он. – Я тебя не обижу. Ничего дурного не сделаю.
