Текст книги "Письма на воде"

Автор книги: Арина Холина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Кажется, эта Аня с кем-то росла на одной даче.

– Вы что, поссорились? – спросила Настя у Саши.

– Еще нет, – буркнула Саша. – Но это не за горами…

Никита, словно и не заметив, что Саша где-то рядом, весь вечер ухлестывал за Аней. То ли она приманила его сиськами в позолоте, то ли им овладело помрачение рассудка, но скоро это уже было не смешно – они сидели рядом, хихикали, занятые только друг другом.

– Я пойду, – сказала Саша.

– Я с тобой! – воскликнула я, хоть мне не хотелось уходить.

Мы с Настей посадили Сашу в такси.

У всех не возникло никаких сомнений в том, что у Никиты с этой Аней что-то было. Он ведь повез ее домой.

– Ты охренел? – орала я ему на следующее утро.

Никита молчал, но я будто слышала эту его присказку: принимайте меня таким, какой я есть.

Скоро он заскучал без Саши и пришел извиняться.

Черная от горя Саша твердила ему:

– Ты сделал мне больно.

Никита ей врал. Говорил, что ничего не было.

– Ну почему ты так со мной поступаешь?! – Саша не умела орать, поэтому выглядела жалко.

Никита в ответ бубнил, что ему хочется свободы, флирта, что их отношения сковывают его, он не такой, то есть с Сашей ему хорошо, но не надо накидывать ему удавку на шею…

И она его простила. Не потому, что действительно простила, а потому, что не могла без него.

– И что ты в нем нашла? – лениво интересовалась Настя, которой, по большому счету, не было до них никакого дела.

Вначале ее увлекла их история – но лишь потому, что Никита ее отверг.

– Как я могу это объяснить? – разводила руками Саша.

– Саш, ты все можешь объяснить, – уверяла ее я.

– Он – мой, – говорила она.

Вскоре в нашей компании появилась новая девушка Соня с грузинской по маме фамилией Мегрелишвили.

Она была очень эффектной, но сумасшедшей.

Поначалу Соня Мегрелишвили – Семенихина по папе – вела себя тихо, женственно. Кротко смотрела на мужчин и, затаив дыхание, слушала других женщин. Но ровно через час срабатывал какой-то внутренний будильник, Соня хваталась за водку и напивалась до полнейшего безобразия. Она хохотала. Заламывала руки. Рыдала в туалете. Подходила к мужчинам и требовала:

– Увези меня отсюда!

Мы не успевали ее ловить.

Никите она не могла не понравиться. Ему было все равно – ядовитая ли девушка, есть ли у нее шипы, грызет ли она мебель. Он был естествоиспытателем и коллекционером, которому главное – открыть новый вид.

Некоторое время он ничем себя не выдавал, потом исчез на неделю.

Мне донесли, что его видели с Соней – и я мучилась: говорить или нет Саше?

Так или иначе – лучше не будет, рассудила я и промолчала.

Проболталась Настя.

– Это конец, – сухо произнесла Саша и попросила нас забрать у Никиты ее вещи.

Вещей было немного – косметика, фен для волос, домашние штаны.

Нам было неловко. Никите, кажется, тоже.

– Зачем ты это делаешь? – спросила я, хоть и клялась себе не лезть в их отношения.

– Я такой.

– Достойный ответ, – буркнула я.

– А я что-то обещал? – раздухарился Никита. – Мы просто иногда встречаемся! Она не моя девушка!

Прошло несколько дней, и Никита ощутил пустоту. Он заблуждался, думая, что это он нужен Саше. Никита привязался к ней уже потому, что никто не делал для него так много.

Но Саша не хотела его видеть – она была слишком несчастной и оттого слишком уязвимой.

Несчастная Саша тогда мне малость поднадоела – я все еще не считала ее своей подругой и устала с ней возиться.

А вот Никита нравился мне все больше. Невольно, через Сашу, я узнавала его и даже симпатизировала его самоуверенности, его наивному желанию жить так, как хочется. Я стремилась узнать, возможно ли это. В моей жизни были смешные недельные влюбленности, измены, ссоры, лучшие подруги на час, и все это разнообразие так меня вдохновляло, что я стремилась к единомышленникам. Правда, в отличие от Никиты я так и не научилась легко и без угрызений совести причинять людям боль.

Мне казалось, что Саша зря старается приручить его – он был всеобщий мужчина, он не мог принадлежать кому-то одному. Каждая могла надеяться на роман с ним.

Мне нравилось встречаться с ним и его очередной девушкой. Иногда девицы были приятные, иногда – красивые и самодовольные, иногда – жуткие, от одной страшно несло потом, и я все издевалась над ним: спрашивала – замачивал ли он ее в порошке или в хлорке? Никита злился и отвечал, что у них ничего не было.

Однажды он позвал меня стать третьей – он, его девушка и я, но был мною отвергнут с возмущением.

Мы провели странные и восхитительные две недели: он, я, его девушки, клуб «Секстон», его приятели байкеры, оказавшиеся преувеличенно галантными, словно какие-нибудь мушкетеры Александра Дюма.

А потом Саша к нему вернулась.

Не знаю, зачем ему это понадобилось – может, он вкусил прелесть близости, таинственное ощущение счастья от того, что тебя кто-то ждет.

Он изменял ей постоянно. Но научился это скрывать.

Изменял даже тогда, когда любил, когда скучал.

Я заметила, что не общаюсь с ними вместе: только отдельно с Сашей, отдельно с Никитой. Вдвоем они либо наводили тоску, либо сюсюкались.

– Он открывает для меня новые грани отношений. Я была у подруги, позвонила ему в три часа ночи. Ведь мы договорились, что я позвоню, когда буду уезжать. Попросила забрать меня. А он сказал, что устал и не хочет никуда ехать. Как же так? – Саша растерянно смотрела на меня. – Я приехала на такси, позвонила снизу, а он говорит, что уже спит. Неужели так трудно спуститься и меня встретить? Я же не виновата, что у него в подъезде спят бомжи.

Я думала, что на месте Саши развернулась бы и поехала домой. Наверное. А Саша мужественно поднималась на шестой этаж, мыла посуду – она на дух не выносит грязную посуду – и ложилась рядом с Никитой.

– Я не понимаю… – трясла головой Саша. – У меня температура тридцать восемь, я лежу, помираю, голова кружится. Один раз он принес чай, сходил в аптеку. Вернулся хмурый. Ты же понимаешь, на следующий день мне лучше не стало, ангина все-таки. И знаешь, что он отчубучил?! «Ну что ты расклеилась? Встала бы, сходила в магазин, подышала воздухом!» Он не в себе?

– Наш роман начался с блевотины… – грустно заметила она. – О чем тут можно говорить?

– Так странно получается… – грустила Саша. – Я иду со своими друзьями, он – со своими. Мы встречаемся только в квартире. Это нормально?

– А тебе не кажется, что это только по-твоему у вас роман? – сказала я. – По-моему, Никита не считает себя связанным обязательствами.

Я не понимала, зачем Саше это надо. И спросила ее.

– Я не могу сейчас с ним расстаться. Это будет слишком больно, – ответила Саша и взглянула на меня измученными глазами.

И тогда я поняла, что надо держаться этой девушки. Она была в миллион раз умнее всех нас.

Мы рвали душу в клочья, тратили себя на красивые, но бесполезные чувства. А Саша обходила стороной все эти вульгарные представления – она была не клоуном, она была настоящим трагиком.

Мы страдали, если нас отвергали – но неудачи лишь ранили самолюбие, не задевая жизненно важных органов, а Саша по-настоящему мучилась от неразделенной любви.

Я поговорила с Никитой.

– Ну что ты ее мучаешь? – упрекнула я его.

– Никого я не мучаю! – ответил Никита, поглядывая тем временем на высокую худенькую блондинку.

Я не могла его раскусить. Может, в этом и есть не выразимая словами разница между мужчиной и женщиной: женщина чувствует ответственность за каждое свое слово, за любой поступок, а мужчина просто делает то, что хочет, и это не вопрос воспитания, это происходит на уровне клеток, это органика. Хотя лично я не верю в органику. Но другого объяснения нет.

Саше хотелось, чтобы ее любили. Хотелось романтики, доказательств, преклонения – еще одна очень женская потребность. Она огорчалась, что Никита черствый, резкий, она догадывалась о его изменах, но никак не могла смириться с тем, что даже если бы он был ей верен, то не мог бы дать того, о чем она мечтала. Он просто был не такой.

Он точно знал, что в любом случае все сводится к сексу, и отвергал все предварительные игры, поэзию. Он не чувствовал себя виновным и не собирался доказывать кому бы то ни было серьезность или легковесность своих намерений.

С Сашей тогда было очень тяжело – она не умела страдать вслух, любое слово нужно было из нее вытягивать: как будто мы с ней были две команды по перетягиванию каната. Я содрала себе с ней все руки, меня это раздражало, я тайно сочувствовала Никите, хоть и понимала, что он не прав, что он – плохой человек.

Никита влюбился. В ту самую худенькую блондинку, которая оказалась Викой.

Вика была, конечно, очень красива – и это торжество эволюции стало нашим всеобщим Ватерлоо.

Долгое время мы считали самой красивой Настю – скорее благодаря ее самоуверенности, чем природным качествам. Настя была, наверное, работой великого автора, над которой тот, достигнув могущества и сложив в темный угол мировую славу, посмеивается, даже стесняется ее, но все же немного любит как часть самого себя.

Вика была шедевром. Не просто совершенством – она вся светилась.

У них с Никитой было много общего. Она приехала в Москву в шестнадцать лет, с бестолковой матерью и старшей сестрой – теперь угрюмой замужней женщиной двадцати пяти лет, которая сразу же из-под венца превратилась в тыкву.

Вика где-то кем-то работала, кажется, даже крупье, потом у нее завязались сложные отношения с женатым мужчиной.

Мужчина бредил ею, но не разводился – от этого решительного шага его ловко удерживала сама Вика, одновременно подогревая в нем чувство вины. Она говорила, что не может разрушить его брак, не простит себе этого, но при том так удачно страдала, что любовнику дешевле было бы пару раз развестись – печальная Вика вытянула из него намного больше, чем он потерял бы при разводе.

Вика присоединилась к нашей компании не из-за Никиты.

Мы ей понравились. Она перешла на новый уровень – ей хотелось не только полезных, но и веселых знакомств, а все мы, разномастные, в целом представляли собой довольно колоритную группу золотой молодежи.

Почему-то никто ее не возненавидел. Она была настолько хороша, что девушкам не было никакого проку с ней соперничать, молодые люди же быстро пришли в чувство – для них Вика была недоступна.

И только Никита не мог успокоиться. В его переживаниях не было и толики того, что другие люди называют любовью – он хотел ее физически, но мечтал об этом с таким неистовством, что казался безумцем.

– Никит, нет ощущения, что об тебя вытирают ноги? – спросила я его, когда Вика прислала ему очередное сообщение из серии: «Можешь отвезти меня домой? Я в Барвихе пьяная».

Вика не была коварной обольстительницей, сердцеедкой. Просто у нее было так много поклонников, что она могла выбирать. И любой мужчина понимал: либо он едет за ней в Барвиху, или же она найдет для этих целей кого-то еще.

Саша знала, что у него с Викой ничего нет.

И у нее хватило уважения к себе, чтобы не возненавидеть Викторию. Она ненавидела Никиту.

– Я не понимаю, у тебя что, проблемы с сексом? – возмущалась я. – Да ты завтра же найдешь себе нового мужика, и лучше, и краше!

Я преувеличивала, но не слишком.

Просто ни один человек не заслуживает того, чтобы им пренебрегали.

Всегда найдется тот, кому отчего-то необходимо тебя любить, и вопрос лишь в том, с кем ты его сравниваешь.

Саша была мудрее всех нас, но ей было всего двадцать лет, и она просто никак не могла отказаться от своих надежд. Если в двадцать ты говоришь себе: тот человек мне не подходит, потому что он – эгоист и никогда не будет любить меня так, как я того заслуживаю, значит, с тобой что-то не в порядке.

Так можно сказать лишь в двух случаях: если ты не влюблен, или когда тебя даже не ранят, а сразят наповал или бросят, и ты принимаешься запоздало утешать себя.

Саша не могла оставить борьбу.

– Почему? – настаивала я. – Почему он?

И Саша мне рассказала.

Секс был потрясающий.

Когда человек влюблен, все искажается – внешность, характер, секс. Любовь – царство кривых зеркал, где все делается лучше. Но однажды ты обнимаешь любимого, целуешь, и все на первый взгляд как обычно, и вдруг оказывается, что он двумя руками не может найти в штанах собственный член. Чары прошли.

Случается и так, что идут годы, и ты все чаще сомневаешься, надо ли оставаться рядом с этим странным человеком, – но едва вы оказываетесь в постели, начинается магия.

Никита был нежным. Его нежность ничего не значила, он просто любил ласковые прикосновения, он тискал Сашу как кошку, для которой через минуту не жалел пинка – если кошка не только брала то, что он давал, а еще и требовала добавки.

Никита никогда не был злым – его просто не интересовали желания других людей. Он и не догадывался, что нужно обращать на это внимание.

Была и еще одна особенность. Никита любил жизнь. Он приходил домой поздно, после какой-нибудь девицы, и действительно радовался тому, что дома Саша, и любил ее, и покупал ей что-то вкусное, и мог среди ночи ее разбудить, если ей снился кошмар (пока Саша была с Никитой, кошмары ей снились часто), прижать к себе, пожалеть, подогреть для нее молоко.

Она не могла без того хорошего, что в нем было.

Но если чувства он раздавал без разбора, то в материальном мире все считали его прижимистым. Никита в уме подсчитывал каждый рубль. Хорошую машину он купил только потому, что это было вложение – на машину он ловил девушек.

Одевался очень скромно, причем в явно поддельные вещи с надписями «Армани», «Гуччи».

Когда Саша выкинула все его барахло, был скандал. Никита рвался в Теплый Стан, к спекулянту, торговавшему всеми этими тряпочками, и едва не плакал, когда Саша спрятала ключи и заявила, что одеваться они поедут вместе.

Он все-таки уговорил ее отправиться к спекулянту. Саша доложила, что чуть не плакала – в этой квартире убогие и сирые, поддельные одежки выглядели рабами где-нибудь на Тортуге – их всех хотелось спасти, что было абсолютно невозможно. Саша утащила Никиту из этого дома скорби и отвела в нормальный магазин.

Она купила ему хорошую одежду. По идее, Никита должен был предложить и ей приодеться, но наш скупой друг только угостил ее обедом.

Саша уверяла, что так даже лучше – она всего добьется сама, ни от кого не будет зависеть. Она просто не знала тогда, как это приятно, если кому-то для тебя ничего не жалко.

К его изменам к тому времени она, кажется, привыкла.

– Заведи себе кого-нибудь, – предложила ей Настя.

Саша насупилась. Наверное, она не умела «заводить» – она умела влюбляться, и наши циничные советы, наши лихие истории были ей не то что неприятны, она просто замыкалась в себе, отстранялась.

– Тебе нужно с кем-то срочно переспать! – заладила Настя.

Я пнула ее ногой. Тогда Саша уже придумала и сшила платье для моей младшей двоюродной сестры на выпускной. И когда все девочки пришли в школу либо в чем-то дурацком, либо в дорогом, женском, наша Алена поразила даже меня. Строгое сверху, с круглым вырезом под горлом и длинными рукавами платье завершалось очень короткой юбкой-розой. Платье было черным, и к нему мы приделали мамину брошь. Худенькая Алена, с трогательными ножками-стебельками была самой красивой на балу. Все родственники гордились ею, а я гордилась Сашей.

Она же как будто и не поняла, за что ее хвалят – просто сделала то, что умела.

Саша пошла по рукам. Тетка, подруга тетки, коллега подруги, дочь подруги подруги…

И первое, что Саша сделала на свои деньги, – купила дорогие сапоги и сумку. Такие дорогие, что удивилась даже Настя.

– Мне больше ничего не понравилось, – сказала Саша.

Несомненно, каждая из нас придумала бы целую историю, уверяла бы, что нельзя стать богатой, если экономишь на себе, и что эти сапоги – залог скорого благополучия и процветания.

А Саше просто ничего больше не понравилось. Для нее странным образом не существовало ничего уродливого, грязного, глупого, низменного. У нее были особенные фильтры, которые все это отсекали.

Как выяснилось много позже, у нее было два одинаковых черных свитера от Донны Каран, черная водолазка от Гуччи и несколько черных футболок от Москино. Весь ее гардероб. Брюки и джинсы она шила сама.

Саша считала достойным внимания только красивое, талантливое, добротное.

Никита же, наоборот, был в этом смысле очень небрежен – он словно и не замечал, что живет в унылом квартале, в противной квартирке, которую Саша преобразила, но этого он, казалось, так и не увидел. Он покупал еду, которая была отвратительной, а если хотел секса – мог переспать с кем угодно.

Однажды я встретила его с настоящей женщиной-гоблином: низкорослое существо без шеи, с ногами без изгибов, с руками-кувалдами.

Было в нем это странное безразличие – он не воспитывал в себе чувство прекрасного.

Саша научила его жить. Сказала, что жить надо сейчас, а не завтра. На последние деньги.

Мы все знали, что когда-то Никита был очень бедным. Он ходил в школьной форме весь день, потому что у него были одни брюки – их берегли для особых случаев. Они с бабушкой ели перловую кашу с кильками в томате – даже страшно вообразить эту бурду.

Никита воровал стержни из ручек, когда у него кончались чернила.

Он рассказывал мне, как в четырнадцать продал машину доброго и ленивого соседа, а разницу забрал себе.

Тогда он понял, что деньги можно делать из ничего – и это был восторг человека, у которого ничего нет. Не нужны мамы. Не нужны папы. Не нужно получать образование.

Он ездил в Германию за машинами и убивался за каждый пфенниг. Он был корифеем торга.

И в конце концов он сторговался с Викторией.

Саша к тому времени почти успокоилась, сочинила правило, по которому не запрещено платонически влюбляться: Саше – в Хью Джекмана, Никите – в Викторию.

У нее было много работы и она почти не ходила с нами в люди, поэтому Виктория казалась ей такой же недостижимой, как далекие звезды Голливуда.

Никита ненавидел оправдывать свои поступки, поэтому просто уехал с Викой на море.

Мы сначала не могли понять, отчего же она согласилась, но Вика все пояснила сама. Ей захотелось оторваться. Узнать, каково это – быть молодой и беззаботной.

Никита мог ей это предложить – и она взяла по сходной цене. Поставила только условие – отель пять звезд на Кипре. Хорошая машина напрокат. Новый купальник от Кастельбажака.

И Никита уехал, не сказав Саше ни слова.

Мы оборвали ее телефон. Мы стучали в дверь. Расспрашивали соседей. Настя искренне волновалась. Даже поплакала.

Саша объявилась на третий день и сказала, что изменила Никите.

– Как это было? Как это было? – кричали мы, но она только пожимала плечами.

Был у нее один поклонник, Миша. С нашей общей точки зрения – скучный тип, но Саша клялась, что он остроумный и знает так много, что даже кружится голова.

Если бы не было Никиты, Саша встречалась бы с Мишей.

В этом был определенный расчет – Миша жил в собственной квартире.

А Саша – и это была еще одна причина, по которой она не хотела расставаться с Никитой, – устала жить с родителями.

Я бывала у нее дома.

Ее мать была самопровозглашенным тираном. Вооружившись пронзительным голосом, истериками, ипохондрией и обидчивостью, она подавила сопротивление родных и установила единовластие.

Саша любила ее. Мать любила Сашу. Но Агния Богдановна не умела считаться с чужим мнением.

Мы сидели у Саши в комнате, рассматривали ткань, из которой Саша собиралась сшить себе платье. Зашла Агния Богдановна – конечно, без стука. Деликатный отец Саши, Евгений Владимирович, по десять минут шуршал у порога, робко царапал дверь, покашливал, пока Саша не выходила из себя:

– Папа! Ну заходи же!

Агния Богдановна врывалась, как налоговая полиция.

– Что это такое? – возопила она.

– Это материя, – ответила Саша.

Агния Богдановна нахмурилась.

– И что?! – фыркнула она. – Ты будешь это носить?

– Не исключено, – Саша уже теребила пальцами губу, как делала всегда, когда волновалась.

– Этот цвет тебе не идет! – постановила Агния Великая.

– А мне кажется… – встряла я, но меня немедленно заткнули. Я была младшей фрейлиной, и слова мне не давали.

– Мама, мне идет этот цвет. Он всем идет.

– Да ты с ума сошла! – вздрогнула Агния Богдановна. – Ты и так бледная как поганка, а с этим цветом у тебя вообще лица не будет!

– Мама, тут я дизайнер, ладно? – закипела Саша.

Они ссорились так долго и безнадежно, что я потихоньку ускользнула, и Саша отловила меня в дверях.

– Не уходи, – попросила она.

– Ужинать! – ударом гонга разлетелся вопль Агнии Богдановны. – Ты куда собралась?! – накинулась она на меня. – Я для кого все это готовила?!

Это была очень дружная семья. Они полюбили даже меня, которую видели три раза от силы. Агния Богдановна всегда слала мне приветы.

Но Саша больше не могла жить с ними. Мать мечтала превратить ее в комнатную собачку, которая дрожит при виде чужаков, а при мысли об открытых пространствах, где растет трава и светит солнце, писается под себя.

Но у Саши это не получалось. Она, как и Агния Богдановна, считалась только с собственным мнением.

– Ну, и что, он лучше Никиты? – поинтересовалась я, когда узнала о Мише.

– Это было неплохо, – Саша покачала головой.

– Что значит «неплохо»?

Саша задумалась.

– Наверное, я непривередлива, – произнесла она. – Ты же понимаешь, я бы не легла с ним в постель, если бы он мне не нравился.

– Кто знает? – пожала я плечами. – Всякое бывает.

– Да нет! – отмахнулась Саша. – Он умный, с ним хорошо… – она осеклась. – Но как-то… Не знаю даже. Наверное, с ним все понятно. Я тебе могу расписать наше будущее лет на триста вперед.

– А с Никитой ты не можешь точно сказать, во что превратится ваша жизнь через два часа, да?

– Это тоже нехорошо, – согласилась Саша. – Но ты ведь понимаешь, нам всего двадцать лет… Что можно ждать от наших отношений? Мы еще ничего в жизни не видели. Может, это нормально? Пусть он мне изменяет, я буду ему изменять. Надо же нагуляться.

– А зачем… нагуливаться рядом друг с другом? Может, надо это делать по отдельности?

– Так уже случилось. Что тут можно поделать?

В двадцать лет ты совершаешь много глупостей. В два часа ночи садишься в «БМВ» к незнакомому мужчине. Занимаешься любовью без презерватива. Пьешь абсент из горла. Одалживаешь подруге туфли. Даешь поводить папину машину пьяному другу без прав.

Саша, например, верила в любовь, которая пройдет через все испытания и станет крепкой, как алмаз. Наверное, именно поэтому возлюбленным и дарят бриллианты – как знак надежности и нерушимости отношений. Почему-то я долгое время считала, что если по бриллианту тюкнуть молотком, он не разобьется. Разобьется. Останется алмазная пыль, в которой прекрасно только название.

Миша делал все правильно. Он ухаживал. Дарил цветы. Но мне все равно казалось, что Саша собралась замуж за богатого араба, у которого где-то там есть гарем, а для Саши уже наняты евнухи и куплен хиджаб. Я ее хоронила.

О собственной жизни я знала только три вещи: в декабре начнется сессия, каждый час я хочу курить, на день рождения мне подарят шубу. Все остальное представлялось мне хаосом, космической туманностью.

Миша, казалось, лет с трех имел точный план. После школы он поступил в МГИМО, откуда перебрался в Оксфорд, получил там какой-то диплом по бизнесу и немедленно устроился в международную корпорацию. Он был тем самым человеком, которому действительно нравятся корпоративные вечеринки, тренинги и прочая офисная субкультура.

То, что он живет будущим, все время планирует что-то наперед и не совсем присутствует в настоящем, не вызывало симпатии.

Мне он казался не человеком – призраком.

Но Миша исполнял роль санатория для язвенников и людей со слабой печенью, в котором Саша, среди пенсионеров и нытиков, отходила после изнурительной болезни.

Если бы Никиту и Мишу можно было соединить в один организм – получился бы отличный любовник, но надо было выбирать, а Саша устала.

Миша стал докучать Саше очень скоро. Она чувствовала себя матерью, а его – нервным и сложным ребенком, который непрерывно требует внимания.

– Смотри, какой я хороший! – Ребенок подпрыгивает от возбуждения.

Он хороший! Он делает маму счастливой! Он – молодец!

– Ага… – фальшиво улыбается мать, которой хочется полистать журнал. – Иди погуляй, а? Поиграй с ребятами…

Никита вернулся и немедленно разругался с Сашей по какой-то надуманной причине. Он не хотел ее терять, но ему было стыдно.

Тогда нам казалось, что это чисто мужская манера – отомстить миру за то, что ты наделал глупостей.

У нас просто не было других подруг, которые поступали бы так же. Мы все, так или иначе, были хорошими людьми. Безалаберными, легкомысленными, у нас не было другой цели в жизни, кроме как получать удовольствие, но мы умели быть верными, умели сопереживать.

Саша быстро собрала вещички и перебралась к Мише.

Никита вышел из себя.

– Никита, ты просто примитивный мужлан, который не может вынести, что его бросили, – скармливала я ему свою нехитрую мудрость.

– О чем ты говоришь! – ужаснулся тот.

Я и не догадалась, что он страдает. Кто бы мог подумать, что без Саши Никите будет плохо? Он и сам не мог. Он понятия не имел, как много она для него значит.

Это была настоящая трагедия – он не хотел ничего менять, не мог отказаться от жизни, полной приключений, новых женщин, но ему было больно. Мужчины, и это совершенно точно, намного хуже женщин переносят боль.

У него открылась язва.

Саша, по легенде, все это время торчала на даче.

Но когда мы наконец встретились, я ее не узнала.

Я отступлю от повествования и вспомню одну историю.

Однажды мы шли с Настей по улице. Это было осенью, сумерки сгустились, похолодало, но мы не спешили, потому что целый день бродили по городу и ноги нас не слушались. Мы говорили им: «Эй, давайте уже быстрее, мы замерзли, начинается насморк!», но ноги делали вид, что не слышат, и кое-как ковыляли.

Нас, инвалидиков, обогнала женщина. Лица ее мы не увидели – она шла впереди, мы – сразу за ней. Но лицо не имело ни малейшего значения.

Не было никаких сомнений в том, что женщина – проститутка.

Выглядела она заурядно: коричневая кожаная куртка, короткая, но не слишком, легкая юбка в рюшах, черные полупрозрачные колготки, сапоги на низком каблуке.

Она шла небыстро (но мы-то плелись еще медленнее!), такой сложной вызывающей походкой, в которой можно было найти тонкий намек на знаменитую походку Мерилин Монро.

И невозможно объяснить, каким образом все: мы с Настей, азербайджанцы на автобусной остановке, какие-то типы в машине, что притормозила и кралась вдоль тротуара, встречные и поперечные – поняли, что это продажная женщина.

Я набралась наглости, обогнала ее и кинула взгляд на лицо. Обычная физиономия. Ни красной помады, ни клейма на лбу.

Не надо было слов, спецодежды, особенного поведения. Она посылала сигналы.

И когда мне теперь говорят об энергетике, о невербальном общении – я понимаю, о чем речь.

Саша не изменилась внешне. Не похорошела. Наоборот, она простудилась, у нее распух нос.

Но весь ее облик сообщал о том, что это уверенная в себе женщина. Женщина, которая влюблена и которую любят.

Как выяснилось, влюблены в нее были Миша с Никитой, а она сама влюбилась в соседа.

В доме, где жили ее родители, некто купил квартиру прямо над ними. Некто оказался человеком со средствами и затеял серьезный ремонт. Агния Богдановна сходила с ума. Ругалась с прорабом. Ей казалось, что против нее плетут заговор. Сосед и правда разошелся. Он рушил стены. Снял пол. В квартире стояла маленькая бетономешалка.

И вот наконец Саша столкнулась с этим таинственным господином.

Это был мужчина лет тридцати пяти, высокий, крепкий, загорелый. Синие джинсы, короткое черное пальто, кольцо из белого золота с ониксом.

– Он мужественный! – описывала его Саша. – Понимаешь? Самец в хорошем смысле слова. Очень вежливый.

– Красивый? – спросила я.

Саша закатила глаза и вздохнула.

Позже я поняла – у нее слабость к красивым мужчинам. Даже Миша был хорош собой. Это трудно было заметить – сначала ты сталкиваешься с его корпоративными ценностями, чуть позже – с элегантным опозданием появляются энциклопедические знания, потом – Оксфорд, а он сам, Миша, забегает лишь на минутку, как хлопотливая хозяйка, которая не успевает поесть в заботе о гостях.

Он был высокий, спортивный, с приятными русыми волосами и ухоженной кожей.

– Вам какой этаж? – спросил сосед, когда они с Сашей столкнулась в лифте.

– А вы тот самый мистер икс с шестого этажа, который год ремонт над нами вел?! – воскликнула Саша.

Она призналась, что одно присутствие этого мужчины делает ее женственной и сумасбродной.

Тот кивнул.

– Я клянусь тебе, он похож на Хью Джекмана! – Саша сложила ладони на груди. – У него такие руки…

– Как грабли? – поддела ее я.

– Как грабли! – с восторгом согласилась Саша.

Он любезно пригласил ее посмотреть квартиру. По-соседски.

Саша, разумеется, не отказалась. У нее даже разыгралась фантазия. «Не хотите ли взглянуть на эскиз Пикассо? Он в спальне…»

Но сосед, увы, отличался старосветской галантностью.

Звали его Сергей – и отчего-то это приводило Сашу в восторг. Она уверяла, что никому так не идет имя Сергей.

Квартира ей приглянулась. Саша вздохнула с облегчением – она бы не пережила дурной вкус, пошлость.

Саше очень нравилось, что Сергей взрослый, с хорошими манерами, крупный, брутальный.

– В нем можно спрятаться, – говорила она.

Пока Сергей угощал Сашу вином, она дрожала от страсти, разрывалась между приличиями и желанием на него броситься. Но Сергей, как настоящий мужчина, управлял процессом.

Многим кажется, особенно в двадцать лет, что мужчина только и думает о том, как бы уложить девушку в постель. Мы судим по сверстникам, для которых любовь – это секс. Но для взрослых мужчин отношения, чувства – это не просто секс, это узнавание, ухаживание, предвкушение. Для взрослых мужчин, которые повзрослели – не для тех, кто так и остался в последнем классе школы на двадцать пятый год.

Сергей и не собирался торопиться.

Саша выползла от него охмелевшая и ошарашенная. Она тихо, на цыпочках, поднялась на последний, девятый этаж, закурила и приложила лоб к холодному и пыльному окну.

Ей хотелось вернуться и заорать:

– Возьми меня!

Вместо этого она выкурила пять сигарет подряд, потом пошла за коньяком, так и не добравшись до родителей.

Она нарисовала очень женственную коллекцию, с широкими пышными юбками, с мечтой о временах, когда девушки выставляли напоказ свою беззащитность. И получила неуд.

– Почему?! – бросилась разъяренная Саша на преподавательницу.

Во-первых, Елена Николаевна считала Сашу мямлей.

Во-вторых, она благоволила только подлизам и тем бездарностями, которые учились ради оценок, а не для того, чтобы конструировать хорошую одежду.

– Это неоригинально, – важно заявила Елена Николаевна, не обратившая внимания на костры в глазах Саши. Так же на этих кострах она не заметила себя – ее уже мертвое, угоревшее тело облизывали языки пламени. – Милая моя, все это уже много раз было. Мы здесь вас учим, чтобы вы придумывали что-то новое. Все надо переделать. Нет идеи.