Текст книги "Испанский садовник"

Автор книги: Арчибальд Кронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Николас радостно перевел дыхание и некоторое время лежал, наслаждаясь этой доброй улыбкой, которая вновь восстановила утраченную, как он боялся, дружбу, а затем взял с пледа, укрывавшего его колени, бумажку и медленно ее развернул. На ней толстым карандашом, округлым неровным почерком было написано:

«Амиго мио!

У тебя в голове больше ума, чем у Хосе! Я бы до такого не додумался. Пиши ещё – от этого никому обиды не будет. Работа ерунда! Ты же знаешь, что я силен, как андалузский осел, а они самые сильные. И потом, я смогу хорошо отдохнуть на рыбалке в воскресенье. Вот, если бы ты пошел со мной на Аренго! Мои сестры, слава Богу, здоровы, а старый Педро съел много форели. Ты и вправду скучаешь по мне, малыш? Это придает мне силы.

Хосе».

Николас крепко зажмурился, будто пытаясь удержать перед глазами эти чудесные слова. Хосе его не забыл! От счастья всё существо мальчика словно озарило золотым сиянием. Он вдруг громко рассмеялся, сел прямо и схватил карандаш.

«Как же ты можешь быть андалузским ослом, если ты лучший игрок в пелоту в Сан-Хорхе? И ещё – ты мой лучший друг. У меня никогда раньше не было друга, так что это не слишком большая похвала.  Ха-ха! Почему ты не смажешь эту старую тачку? Она ужасно скрипит. Мне-то ничего, для меня это лучше всякой музыки, потому что я знаю, что ты рядом. Смеюсь и не могу остановиться. Я так счастлив.

Николас».

Записка отправилась в тачку; а через пару минут прилетела обратно на плед.

«Пусть тачка скрипит – так каждый будет знать, что ленивый садовник работает. Но если ты любишь музыку, я как-нибудь сыграю тебе на кларнете. От каталонских мелодий ты будешь прыгать и плясать. Та-ра, та-ра, те-да, бум, бум. Для этого нам вовсе не нужно разговаривать. А еще мы можем молча играть в мяч. Видишь, я не так уж глуп.

Осёл Хосе».

А в ответ:

«Если ты осёл, мне придется быть оводом. Тогда я смогу летать за тобой, и никто меня не увидит. И подпрыгивать высоко-высоко! Но предупреждаю: если не станешь со мной дружить, я тебя укушу!

Овод Нико».

Когда Хосе снова прошел мимо, он не улыбался, и, развернув записку, Николас прочитал:

«Умоляю, будь осторожен. В патио Гарсиа. Он ничего не видел, но лучше нам сегодня больше не переписываться. Я думаю о тебе,

Хосе».

Мальчик застыл на месте, как одно из тех нежных морских растений, которые при первом же признаке опасности прекращают шевелить отростками, перед тем как отдернуть их. С большой осторожность он спрятал записку под рубашкой. Правильнее было бы – он читал об этом в книгах – прожевать и проглотить её. Но листок был слишком велик, и Николаса могло стошнить. А кроме того он очень хотел сохранить записку. Лежа с полуопущенными веками, он с удовольствием ощущал прикосновение к коже жестковатого края бумаги, шевелящейся от его дыхания и спокойных ударов сердца.

Глава 8

Глядя, как заметно осунувшийся Хосе безмолвно движется туда и обратно, выполняя назначенное им задание, консул даже присвистнул от удовольствия. Жаль, конечно, что рокарий почти готов. Едко усмехнувшись,  он тут же рассудил, что пора подумать о новых серьезных садовых преобразованиях, рассчитанных на напряжение мышц и активную подвижность конечностей. Он не успокоится, пока не смирит этот заносчивый бунтарский дух.

По мере того, как усиливалась его враждебность к каталонскому юнцу, Брэнд ощущал прилив глубокого внутреннего удовлетворения. Давненько он не чувствовал себя так хорошо: он был в отличной физической и умственной форме, короче говоря – жизнь в нём бурлила. Ему нравилась теплая ясная погода, он как нельзя лучше адаптировался к этому пылающему весеннему солнцу. В офисе – вовсе не того уровня, которого Брэнд достоин – тем не менее, всё наконец-то шло гладко; рукопись о Мальбранше находилась в завершающей стадии редактирования.

Но самую большую радость доставляло Брэнду послушание сына. После нескольких дней капризной угрюмости тот перестал дуться и снова стал любящим и послушным ребенком. В последнее время Николас действительно заметно повеселел: он громко смеялся, что, хоть и вынуждало отца грозить ему пальцем, тем не менее, служило доказательством того, что досадный инцидент больше его не тревожит.

До чего же приятно было чувствовать кипение жизни! Консула переполняло ощущение собственного превосходства и могущества – он будто помолодел! Будущее снова казалось ему прекрасным, это волновало кровь и заставляло расширяться его узкие ноздри. Неужели вечно хмурая фортуна наконец-то ему улыбнется?

В пятницу около пяти часов пополудни, в теплом сиянии заходящего солнца, он бодрым шагом направился в сторону консульства. День был выходной – по крайней мере, так считалось до его появления в Сан-Хорхе. Но он положил конец этой свободной, располагающей к лени традиции, потребовав, чтобы в офисе всегда присутствовал один сотрудник. Сегодня Деккера пришлось отпустить – Элвин с женой собирался на пикник в Уэску вместе с детьми алькальда (этого панибратства консул, кстати сказать, не одобрял), и на дежурстве надлежало быть старшему клерку Фернандо.

В этом-то и намеревался убедиться Брэнд, выбрав для посещения консульства такое время. Заодно он собирался просмотреть ежедневную вечернюю почту из Барселоны, которую никому, кроме него, не позволено было трогать. Столь поздняя доставка доставляла большие неудобства, но он уже предъявил претензии почтовому ведомству и надеялся, что проблема будет решена к его удовольствию.

Впрочем, сегодня консул не расположен был жаловаться. Напевая себе под нос, он вошел в офис и с удовлетворением увидел за столом Фернандо.

– Ну, как идут дела, Фернандо? – воскликнул он с необычным радушием.

Клевавший носом клерк поспешно выпрямился.

– Ничего нового, сеньор. А утро сегодня выдалось славное! Такая жалость… – решился он на робкий протест. – С тем же успехом можно было загорать на пляже.

– Зато вы с честью исполнили свой долг, Фернандо, – сказал Брэнд с легкой укоризной. – Почту принесли?

– Да, сеньор. Она в ящике… Посыльный сказал, там письмо с сургучной печатью, из Мадрида… Я его не трогал!

– Правильно сделали, – кивнул Брэнд. – Если хотите, можете идти.

Он посторонился, пропуская Фернандо, а тот вскочил, схватил свою шляпу и с быстрым поклоном выбежал из комнаты, как школьник, которого оставили после уроков и наконец-то отпустили. Покачав головой, консул подошел к почтовому ящику и отпер секретный замок ключом, висящим на часовой цепочке. В ящике, запечатанное красным сургучом, лежало письмо из Мадрида.

Дрожь в крупных холеных пальцах, была необъяснимой и словно что-то предвещала. Перемена ли его настроения была тому причиной, но Брэнд вдруг ощутил, что держит в руке жизненно важную весть. Он быстро распечатал конверт. И действительно – его ждала новость первостепенной важности.

Письмо пришло от Лейтона Бейли – генерального консула в Мадриде. В нем коротко сообщалось, что Джордж Тенни серьезно болен, у него был эпилептический припадок, что, хоть и не смертельно, но не позволит ему продолжать службу. От Брэнда требовалось срочно явиться в посольство.

Консул застыл на месте, грудь его вздымалась, крупное тело, оставаясь внешне неподвижным, пульсировало. Он внимательно перечитал письмо. Это могло означать только одно – он займет место Тенни: вот оно, так долго откладываемое повышение.

Огромным усилием Харрингтон Брэнд удержался, чтобы не закричать от радости. Его чувство собственного  достоинства этого не допускало. Наконец-то, наконец-то, его оценили! Он глубоко вдохнул, откинул голову, глаза заблестели – счастье охватило его.

Овладев собой, он собрался с мыслями и, выйдя в холл, стал взволнованно водить пальцем по расписанию поездов, висящему на стене рядом с телефоном. Как он и ожидал, железная дорога работала отвратительно. Но если Гарсиа вечером отвезет его в Барселону, он сможет доехать ночным поездом до Сарагосы, пересесть на пригородный до Алагона, а там, после часового ожидания, сесть на Центральный Кастильский экспресс, который прибудет в Мадрид около полудня в субботу. Поездка предстояла ужасная, но учитывая оказанную ему честь, Брэнд хотел во что бы то ни стало поразить Бейли своей оперативностью и пунктуальностью.

Приподнятое настроение не помешало ему как человеку методичному обдумать связанные с поездкой проблемы. Его, возможно, не будет дома больше трех дней. Как здорово иметь на хозяйстве такую надежную пару, как Магдалена и превосходный Гарсиа – о Николасе будет кому позаботиться. Естественно, он рассчитывал и на Деккера, как на официальный резерв. Он позвонит Элвину – это можно сделать из виллы – и попросит Деккеров присмотреть за мальчиком.

При мысли о Николасе глаза консула влажно заблестели. Какое счастье, что он может принести дорогому сыну эту новость, отметить какой большой шаг наверх им предстоит, подробно описать удовольствия и преимущества, которые сулит жизнь в испанской столице, рассказать, как прекрасно они будут устроены, какие общественные и интеллектуальные возможности откроются перед ними, он пообещает сыну посетить национальный музей Прадо, королевский дворец, павильоны парка Буэн-Ретиро… Но главное счастье – это восторг, который окрасит любящий детский взгляд!

Консул не мог больше сдерживаться. Его вдруг неудержимо потянуло к своему мальчику. Он спрятал письмо в бумажник, запер офис и выбежал на улицу.

Глава 9

Вечером, лежа в постели, Николас услышал шум отъезжающей машины и испуганно зарылся под одеяло. Лучи фар метнулись по потолку, подобно усикам гигантского насекомого, и исчезли. Комната погрузилась в кромешную темноту, и в наступившей тишине мальчик услышал биение собственного сердца. Он так редко разлучался с отцом, что даже кратковременные отлучки консула вгоняли его в тоску и уныние. Но в этот раз к его обычному беспокойству примешивался еще один страх, в котором он не мог бы признаться даже себе – он остается без всякой поддержки, один на один с Гарсиа.

Он долго не мог заснуть, но не метался по постели, как бывало с ним во время болезни, а лежал тихо, неподвижно, вперив взор в темноту, и слушал, слушал, когда же подъедет машина и вернется дворецкий. Скрип сухой доски, похожий на вздох облегчения после знойного дня; робкий  мышиный топоток за деревянной панелью старого испанского дома, прерывистое постукивание ветки мимозы по окну – все эти тихие ночные звуки всегда успокаивали его, но сейчас ему было не до них. Часы в холле пробили полночь. А вдруг Гарсиа заглушил мотор и неслышно подкатил к конюшне? Может, он уже здесь, в доме, и в любой момент на лестнице раздастся звук его мягких крадущихся шагов. Николас поежился от инстинктивного недоверия к дворецкому, которое не поддавалось ни объяснению, ни контролю.

Должно быть, он всё же уснул, потому что проснулся при свете нового дня. На прикроватном столике стоял поднос, и Магдалина открывала ставни, весело приговаривая:

– А я тебе завтрак принесла, подкрепись немного.

Теперь он гораздо лучше понимал её и, улыбаясь ей в ответ, сел в кровати. Магдалина ему нравилась, несмотря на угрюмость, периодически овладевавшую ею после перебранок в кухне, из-за которых её выпуклый лоб обиженно собирался в складки.

– Папа успел на поезд? – спросил Николас, отпивая апельсиновый сок.

– Да, да, – кивнула она. – Я уверена.

– Я не слышал, как подъехала машина.

Она наклонилась, поднимая с пола что-то невидимое, и заговорила обычным тоном, но при этом искоса взглянула на него, как бы оценивая реакцию на свои слова.

– Гарсиа не возвращался. Было уже слишком поздно. Я думаю, он задержится в Барселоне до конца выходных. У него там друзья. Нужно уладить какое-то дело.

 Николас недоверчиво смотрел на нее широко раскрытыми глазами, чувствуя облегчение и невыразимую радость.

– Это правда?..

Всё так же пристально глядя на него, Магдалина кивнула:

– Не нужно ничего говорить. Мы с тобой и сами не пропадем, верно?

– Да, да! – воскликнул он, не узнавая собственного голоса.

– Что тебе приготовить на обед?

– Да что угодно, Магдалина! Ты такая славная…

– Я приготовлю тебе что-то особенное. – Она удовлетворенно кивнула, от чего её серьги заплясали. С широкой, но печальной улыбкой Магдалина поправила ему одеяло и вышла из комнаты.

Оставшись один, Николас потянулся, застонав от удовольствия, и стал кататься по широкой кровати, радуясь неожиданному счастью и предвкушая чудесные часы в обществе Хосе без всякого присмотра…

– И завтра тоже! – крикнул он лохматой собачке. – А может, ещё и в понедельник!

Вскочив с кровати, он принялся одеваться, на ходу доедая завтрак и то и дело поглядывая в окно на заросли мирта, где Хосе уже приступил к работе. С заслуживающей похвалы сдержанностью Николас сел за свой письменный стол и набросал пару строк:

«Привет, Хосе!

Отец уехал в Мадрид дня на три. Гарсиа тоже нет дома. Правда, здорово? Я не нарушу обещания: ни разговаривать, ни работать не буду. Но я собираюсь провести с тобой весь день.

Ура!

Твой Нико»

Минуту спустя он, запыхавшись, протягивал записку Хосе, и улыбался, глядя на ответную радостную пантомиму друга.

 Они были вместе целое утро. Большая часть камней уже была уложена, и заполнять грунтом расщелины этого основания было не слишком тяжело. Когда Хосе катил тачку, Николас бежал за ним следом. Пока садовник разбрасывал лопатой мягкую землю, мальчик сидел на камне и, подперев руками подбородок, смотрел на него, в ожидании неизменной теплой улыбки. Иногда Хосе заставлял его громко хохотать, энергично, но безмолвно, шевеля губами, после чего надувал щеки и имитировал громкий взрыв.

День разгорался, и лицо Хосе постепенно приобрело озабоченное выражение, словно он думал о чем-то важном и таинственном. Наконец он отложил лопату, сел и, вытащив огрызок карандаша, написал чудесные слова, которые Николас прочитал, жадно заглядывая ему через плечо:

«Пойдешь со мной завтра на рыбалку? Я договорюсь с Магдалиной».

Мальчик от восторга чуть не задохнулся, а Хосе встал и направился сквозь кусты лавра к задней двери. Николас слышал громкий разговор Магдалины и садовника, потом раздался смех, и голоса зазвучали более спокойно и дружелюбно. До чего же хорошо Хосе умеет ладить с людьми! Все его любят, думал Николас, кроме Гарсиа и папы, к сожалению. И, конечно же, он был любимцем Магдалины, которого она за опорожнение мусорного бака – что в общем-то входило в обязанности Гарсиа – награждала куском пирога, когда никто не видел. Но сможет ли он уговорить её сейчас? Николас прислушался. Дверь закрылась, Хосе не торопясь возвращался… Николасу достаточно было взглянуть на лицо друга, чтобы понять: да, всё в порядке!

Какая радость! Какой неизъяснимо счастливый солнечный день, предвещающий еще лучшее завтра! О, эта счастливая и незыблемая послеполуденная дрема. Солнце заставило краски сада заиграть по-новому, пропитав их своим светом и ароматом. Валериана, пионы и сирень сверкали даже в тени. Рой пчел жужжал вокруг раструбов сладких пурпурных цветков, свисающих с веток старой катальпы.  Горы в прозрачной дали сверкали, как вороненая сталь. Душа ребенка была наполнена чувством, смысла которого он не мог постичь, но страстно желал раствориться в его теплом сиянии.

В восемь часов утра горсть гравия стукнула в ставень. Почти не сомкнувший глаз, мальчик вскочил с постели, накинул одежду, приготовленную на стуле, и вприпрыжку сбежал по лестнице. В полутемном холле под белой салфеткой его ждала корзина, упакованная Магдалиной накануне. Подхватив корзину, он открыл тяжелые засовы, выбежал в распахнутую дверь и, ослепленный ярким солнцем, чуть не упал в объятия друга.

В руках у Хосе были два бамбуковых прута, на плече самодельный рюкзак, одет он был в большие садовые сапоги  и старое парусиновое пончо. Когда они вместе направились по аллее, ведущей к шоссе, Хосе подмигнул Николасу, намекая: надо спешить. Действительно, едва дойдя до угла, они услышали дребезжание старой развалюхи – и сразу же увидели местный автобус Торриды.

Хосе поднял руку, и автобус резко затормозил. Несмотря на давку, им освободили место в задней части, куда они протиснулись под хохот пассажиров. В этом воскресном автобусе собралась веселая компания. Многие ехали в маленькие фермы на склонах гор навестить родственников – рабочий люд в беретах и жестких черных куртках-болеро, их жены в бесчисленных юбках и с цветными платками на головах; у ног громоздилось множество свертков, завернутые в розовую бумагу бутылки манзанилы[5]5
  Манзани́ла – сухое вино, род хереса.


[Закрыть], корзины с яйцами, спелыми абрикосами и гранатами, свежеприготовленной кесадильей[6]6
  Кесади́лья – закуска быстрого приготовления, состоящая из сложенных пополам лепешек-тортилий, поджаренных на сковороде, с начинкой из овощей, мяса или птицы. Обязательный компонент начинки для кесадильи – сыр.


[Закрыть]. Другие пассажиры, подобно Хосе, везли удочки и сумки для рыбы. У некоторых были маленькие клетки для ловли сверчков. У жадно евшего колбасу длинного худого парня, смахивающего на клоуна своей клетчатой накидкой с капюшоном, было ружье с огромным стволом. Старик с бурдюком вина уже приступил к фиесте.

Хосе моментально узнали, бурно приветствовали, и вокруг него сразу же завязался оживленный разговор. Обсуждали шансы на победу в следующем матче пелоты. Кто-то предположил, что ветерана Хайме пора заменить, но Хосе стоял за напарника горой. По кругу был пущен бурдюк. Каждый из мужчин поднимал его и, запрокинув голову, быстро и ловко направлял тонкую красную струю прямо себе в глотку. После этого веселье усилилось, посыпались шутки, особенно в сторону парня с длинным ружьем, у которого к тому же был длинный нос. Но насмешки были добродушными, и мальчик, которого никогда раньше не пускали в общество «простого народа», подумал, как сильно это всё отличается от того, что он себе представлял, какие они веселые и свободные. При этом его не покидала мысль, как изменилось бы всё, будь здесь его отец, как остудил бы консул дружескую теплоту своим важным чопорным видом.

К этому времени равнинные виноградники и тихие рощи со стройными рядами оливковых деревьев остались позади, и дорога повела их по буйно заросшим предгорьям Торриды. На первой скорости автобус начал не спеша взбираться по крутому склону, обгонял медленно бредущих ослов, позвякивающих бубенчиками,  огибал холмы, расцвеченные желтым дроком. Время от времени останавливались у постоялого двора или маленькой фермы, выпуская пассажиров, что было, по мнению Николаса большой удачей, так как давало возможность старой машине перевести дух. Сидя на краешке сиденья, мальчик был захвачен видом реки, показавшейся в просвете между седыми буками и пробковыми дубами. Автобус поднимался все выше и выше в горы, и Николас то и дело озабоченно поглядывал на полдюжины оставшихся пассажиров – все без исключения рыболовы – прикидывая, хватит ли всем места на берегу. Поняв его взгляд, Хосе покачал головой, мол, не о чем беспокоиться. И действительно, на следующей остановке у деревенского трактира все, кроме них двоих, вышли, сердечно простившись и пожелав им удачи.

Когда автобус тронулся, Хосе посмотрел Николасу в глаза, и тот испуганно почувствовал, что он собирается нарушить разделяющий их обет молчания.

– Нико, – мальчик отпрянул, и Хосе ободряюще ему кивнул. – Да… Я говорю с тобой. Было бы ребячеством и дальше молчать. К тому же и небезопасно. Мы едем к реке. Я должен подсказывать тебе, как себя вести. – Он улыбнулся. – Не хотелось бы, чтобы ты свалился в воду. За это твой отец спросит с меня сильнее, чем за разговоры. Но ты… Тебе не нужно разговаривать.

Николас уставился на друга, широко раскрыв глаза. Острое чувство признательности охватило его, и он с жаром произнес:

– Я буду говорить, Хосе! Я тоже буду с тобой разговаривать!

– Вот и хорошо! – обрадовался Хосе. – Будем мужчинами, а не мальчишками. Так-то оно лучше. Поднимайся, нам пора выходить.

Он взял удочки и рюкзак и, пройдя вместе с Николасом  вперед, постучал по надтреснутому стеклу перегородки. Когда автобус остановился, он выпрыгнул и, подхватив рукой друга, поставил его на землю. Они помахали водителю, высунувшемуся из своей деревянной кабины пожелать им удачи. Машина отъехала, а они свернули с пыльной дороги на луг, поросший бледным молодым папоротником.

Несмотря на яркое солнце, воздух, пахнущий тимьяном и смолой, был прохладен и свеж. Перед ними возвышались пики гор, которые с самого начала подъема, казалось, манили к себе, но теперь – ясные и отчетливые с серебряными нитями водопадов, с обласканными солнцем серыми боками и впалыми щеками – они отодвигались по мере приближения к ним, ничто и никого не подпуская к себе, кроме сосен, уединившихся на покое высоко, высоко среди голых валунов.

Свет был ослепительно чист. Оглядевшись, Николас увидел на горном хребте слева четкий рельеф деревушки, ниже – квадратики полей и виноградников, а дальше – далеко внизу – в дымке виднелось море, так далеко, что он почувствовал себя на вершине мира.

Продравшись сквозь переплетения папоротника, щекочущие его голые коленки, Николас полной грудью вдохнул восхитительную свежесть.

– Какой чудесный день, Хосе!

– Да, только боюсь, слишком светло для рыбалки. Ну, да там видно будет.

Они спускались по лесистому склону среди высоких раскидистых буков, росших в стороне от неровного луга, на котором паслись козы, никак не реагирующие на их появление. Лес вдруг закончился, прямо у их ног расстилалась зеленая долина, где у старой каменной мельницы бурлила и пенилась река, разливаясь за плотиной в широкую запруду.

– Это здесь, – в небрежном тоне Хосе сквозила затаенная гордость.

– Какая красота! – воскликнул Николас. – Почему же остальные сюда не пошли?

– Слишком далеко от трактира, – засмеялся Хосе. – Им хочется пить, а не только рыбачить.

Радостно ускорив шаг, он стал спускаться по тропинке, ведущей к мельнице; Николас вприпрыжку бежал рядом. В долине было теплее, травянистый склон пестрел дикими синими ирисами и масляно-желтой медуницей. Николас увидел, что мельница разрушена, над несколькими толстыми балками нет крыши, а неподвижное колесо покрылось мхом, но это только усилило чудесное ощущение окутавшего долину покоя.

Хосе разложил снасти на каменных ступенях мельницы, ведущих к реке, и стал продевать тонкую леску сквозь стебли бамбука. Это были самые простые удочки с деревянными катушками, но Хосе обращался с ними очень бережно, хотя его пальцы подрагивали от нетерпения, когда он привязывал наживку на длинную жилу.

– Ты любишь рыбачить? – спросил Николас.

– Очень люблю, амиго, – радостно кивнул Хосе. – А ты?

– И я тоже, – ответил Николас. – Только я никогда не пробовал…

– Сейчас попробуешь, – улыбнулся Хосе. – Послушай, Нико, дружище, ты пока недостаточно большой, чтобы забросить муху, поэтому будешь ловить на приманку… Сейчас я покажу тебе, от чего форель без ума.

Он вынул из рюкзака круглую жестянку, снял крышку, вытряхнул на ладонь жирную личинку и бережно насадил ее на крючок. Затем, держа Николаса за руку, он вывел его на каменную дамбу, помог удобно сесть, свесив ноги, закинул леску с наживкой в запруду и дал удочку мальчику.

– Вот, – сказал Хосе. – Почувствуешь, что клюет, – тащи!

– А ты не уйдешь далеко?

– Нет, нет, амиго! – Он указал на перекатывающуюся через плотину воду. – Я буду вон там.

Поначалу Николас сидел напряженно, крепко сжимая удочку обеими руками, от игры воды и света на плотине кружилась голова, и он побаивался свалиться в реку. Постепенно он стал чувствовать себя увереннее. До чего же приятно, когда с тобой обращаются, как с мальчиком, обыкновенным мальчиком, а не как с заморышем! Стараясь не потерять равновесие, он осторожно повернулся и посмотрел туда, где стоя по колено в пенящемся потоке, Хосе забрасывал свою длинную удочку, и леска изящно извивалась, взлетая и падая в прозрачном воздухе. Николасу даже показалось, что он видел, как высоко над стремниной выпрыгнула форель. Но он не был уверен. Сквозь трещины теплой бетонной стены, на которой он сидел, пробивались ростки папоротника, старые камни покрывала корка серого лишайника.

Вдруг он вздрогнул. Он не почувствовал, как рыба клюнула, но его удочка внезапно ожила, завибрировала, изогнувшись подвижной дугой, и он ощутил бешеное движение чего-то тяжелого там, под поверхностью воды.

– Попалась, – прошептал он побелевшими губами. В панике он повернулся туда, где спиной к нему на расстоянии ста ярдов стоял Хосе, отделенный от него ревущим потоком. Звать на помощь бесполезно. Он должен справиться сам. Николас отчаянно вцепился в удилище, громоздкая деревянная катушка, жужжа, била его в грудь. Форель бешено металась, то бросаясь в пенящийся поток, то резко опускаясь к песчаному дну, и могла сорваться в любой момент. Вдруг она полностью взлетела над водой и тут же шлепнулась обратно, а у мальчика чуть сердце не выпрыгнуло.

– Какая красота, – выдохнул он. – Господи, не дай ей уйти!

Медленно, медленно начал он сматывать катушку. Форель устала. Николас видел трепещущие изгибы ее толстого пятнистого тела под самой поверхностью воды. Дрожа всем телом, он поднялся на ноги и начал пятиться по плотине к берегу, который чуть ниже по течению плавно спускался в воду. Продолжая сматывать катушку, он подтащил форель к отмели и судорожным рывком выдернул ее на прибрежную гальку.

У него получилось! Он сам поймал эту чудесную форель! Первым побуждением было стремглав броситься к Хосе с этой потрясающей новостью. Но обретенное умение владеть собой удержало. Взяв себя в руки, он опустился на колени, снял форель с крючка и, оглушив сильным ударом по голове, уложил между папоротниками в тени мельничной лестницы. Минуту спустя он уже снова был на плотине и, держа в руках удочку с новой наживкой на крючке, с горящими глазами ждал следующую добычу.

Когда через час вернулся Хосе, рядом с первой рыбиной Николаса были аккуратно уложены еще две, хоть и не такие большие, но тоже вполне приличные.

– Есть что-нибудь? – спросил Хосе.

И тут сдержанность покинула мальчика. Смотав удочку, он бросился на берег и, схватив Хосе за руку, потащил его к своему улову.

– Смотри, Хосе, смотри! Правда, красиво? Сначала я поймал самую большую. Это было потрясающе. Я чуть не умер от страха. Но я вытащил ее! Потом вынул крючок и сделал все, что нужно. Мне никогда еще не было так весело! Ой, извини! Я совсем забыл… Ты поймал что-нибудь?

Оказалось, что у Хосе в рюкзаке лежат четыре рыбины, но он не стал ими хвастаться. Он так радовался успеху Николаса! Брюки Хосе промокли, пот заливал его лицо.

– Пора обедать, – улыбнулся он. – Ты, ведь, тоже проголодался?

Он сел на ступеньку, вынул из рюкзака хлеб из муки грубого помола, треугольный кусок сыра, завернутый в газету, и луковицу; затем, щелчком раскрыл складной нож и быстро перекрестился. Николас вспомнив, что он сегодня не завтракал, вдруг почувствовал, что умирает от голода. Он сел рядом с Хосе и раскрыл корзинку, немного стесняясь безупречной белизны салфетки и приготовленных для него Магдалиной продуктов, – крутых яиц и холодной курицы, булочек с маслом, фруктов, меда в сотах – но и радуясь тоже, что сможет угостить своего дорогого друга.

Хосе сначала отказываться прикасаться к этим деликатесам, но увидев, огорчение Николаса, смущенно улыбнулся и уступил, предложив разделить трапезу. До чего же приятно было обедать вот так – под теплым солнцем, близко к земле, под шум реки! Черный хлеб и лук оказались гораздо вкуснее, чем Николас ожидал, а по тому, как белые зубы Хосе отполировали косточки, он понял, что курица пришлась ему по вкусу. Мальчик то и дело поглядывал на форель, лежащую в тени папоротника. Они говорили о рыбалке, и Хосе объяснял, где бывает форель в разные времена года – иногда в быстрой воде, иногда в стоячей; и как правильно выбирать наживку – летом, в сухую погоду, мушек, а во время разлива – мелкую рыбешку. Он рассказывал о предыдущих вылазках, об удочках, оставляемых на ночь, о том, как однажды подцепил на крючок огромную щуку-каннибала, дедушку всех щук, как боролся с ней почти час и упустил в водорослях.

Завороженный Николас готов был слушать его вечно, но Хосе уловил в его лице признак усталости и вдруг встал.

– Ты сегодня очень рано проснулся, амиго. Пора отдохнуть.

Не слушая возражений, он нарезал охапку мягких листьев папоротника, разложил их в тени мельницы и накрыл своим пончо.

– Вот, – сказал он. – Попробуй, удобно ли тебе… Малыш, притворяющийся больным…

Николас послушно лег, вытянув гудящие от усталости руки и ноги. Закинув руки за голову, он смотрел, как Хосе пошел к реке, вымыл тарелки и столовые приборы и уложил их в Магдалинину корзинку. Потом нарвал свежих папоротников и дикой мяты и завернул форель. Полдень осыпал буковые деревья и пробковые дубы серебряными блестками. Истома и покой овладели долиной. В золотистом воздухе лениво чирикала птица. Звук был теплым и сонным. Мальчик закрыл глаза.

Когда Хосе вернулся, Николас, лежа на спине, крепко спал. Глядя на эту хрупкую беззащитную фигурку,  Хосе, который собирался взять удочку и проверить поток ниже плотины, передумал. Он тихо сел на землю рядом с мальчиком, не спуская сочувственного взгляда с его спящего лица, смотрел, не отрываясь на присыпанную веснушками легкую бледность, нежные щеки, затененные длинными загнутыми ресницами, белые зубы, виднеющиеся из-под вздернутой верхней губы.

У Хосе было нелегкое детство. Ему было всего двенадцать лет, когда умер отец, и спустя пару месяцев его забрали из школы и отправили работать в поле. Он испытал бедность, изнурительный труд, мучительное беспокойство кормильца семьи. Это сделало его решительным и самостоятельным; праздным мечтам и утонченным переживаниям не было места в его душе. А веселый нрав и мастерство в пелоте сделали Хосе всеобщим любимцем, окруженным множеством друзей. Еще у него были мать, пять сестренок и дед Педро – их он, конечно, любил. Но все это меркло рядом с новой, всепоглощающей любовью к мальчику; мягкая, как южный воздух, она возникла неизвестно откуда, наполнив его нежностью и странной покровительственной жалостью. Он не мог бы выразить свое чувство словами, но сердце его пело.

Живой ум Хосе не отличался утонченностью, тем не менее, он ясно читал свидетельства, написанные на этом нервном личике, подрагивающем даже сейчас во сне. Собственническая любовь консула, воздвигнувшая непреодолимую преграду между Николасом и миром, его нервозность и страх перед болезнью, повергшие ребенка в состояние хронической инвалидности, патологическая ревность, столь утомительная для юношеского духа, угрюмость и постоянно вспыхивающая ярость, его глупая гордость… Подсознательно догадавшись обо всем, Хосе всей душой пожелал освободить эту, ни о чем не подозревающую жертву, от тяжкого бремени и вернуть к нормальной жизни.

Когда Николас открыл глаза, солнце уже склонялось к окружавшим их холмам.