Текст книги "Этюды по детскому психоанализу"

Автор книги: Анжела Варданян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

4 этюд
Обними меня

Лесенка, ведущая к вершине замка, пожалуй, после бассейна с водой – одно из самых магических мест, привораживающих детей до трех лет. Они способны бесконечно долго без устали лазать вверх и сползать вниз, испытывая и выражая различные чувства. Для некоторых это стартовая площадка овладения пространством – начало преодоления страха, утверждения себя. Для других – не менее чудесных переживаний: восторга, ощущения радости полета и своего летящего тела в прыжке, приземления, вновь обретенной устойчивости...

Иногда у подножия лестницы выстраивается очередь из 5–6 детей – шеренга из звеньев гусеницы, ползущей вверх-вниз.

Так было и в этот день. Я стояла у перил, наблюдая за этой цепочкой тел, выполняющих бесконечное движение туда-обратно. Вскоре я заметила еще одного «наблюдателя». Это была Анна, стоящая между мной и своей мамой, сидящей прямо напротив лестницы. Мама была занята беседой, видимо, о чем-то важном, с другой мамой, а дочь, держа в руках куклу, разглядывала с интересом эту суетливую возню двигающихся наверх тел. Мой взгляд, брошенный вначале на нее, а затем на это движение, очевидно, стал для нее приглашением и придал ей решимости. Она медленно приблизилась и начала пристраиваться к хвосту цепочки, продолжая одной рукой держать куклу. Теперь она стала частью этого движения наверх. Где-то на середине лестницы она повернулась к матери, беспомощно смотря на нее, но мама, увлеченная разговором, не заметила призыва дочери.

Я поняла, что кукла мешает, молча протянула ей руку, в которую она также молча вложила куклу. Все в порядке. Анна продолжает подниматься. Наконец она наверху! Оттуда, размахивая руками, ликующе зовет маму:

– Посмотри, где я.

И мама, оторвавшись от беседы, смотрит на дочь, ободряет и хвалит ее:

– Умница, молодец. Тебе там хорошо?

Анна, видимо, решила устроиться «пожить» там наверху – ей хорошо! Сверху она кричит, теперь окликая меня. Полная радостного ожидания, требует:

– Дай сюда мою куклу.

И я, идя навстречу ее желанию, вынужденно вытягиваюсь, став на цыпочки, чтобы не задеть эту ползущую вниз цепочку, а она наклоняется над ней. Выхватив куклу, она отходит от лестницы. «Гусеница» тем временем продолжает свое движение вниз. Стоя у перил, я продолжаю наблюдать. Через некоторое время замечаю, что «гусеничка» начинает «распадаться».

Единое движение этой цепочки тел вверх-вниз начинается и прекращается всегда стихийно. Не в первый раз я пытаюсь угадать начало и конец возникновения этого феномена – желания «слиться» и «отделиться», время и миг которого известны только самому ребенку. Вот и теперь каждый стал самим собой. Они разбрелись, нашли или ищут новые объекты приложения своего либидо.

Неожиданно громкие рыдания, раздающиеся сверху, и крики всполошившейся внизу матери вывели меня из состояния философского созерцания. Анна, стоя наверху у края лестницы с куклой, висящей на левой руке, отчаянно и истошно вопит, смотря вниз. Ее мама сначала спрашивала «Что случилось?», а теперь протягивает ей руки и уговаривает, пытаясь говорить спокойным голосом:

– Не плачь, держись за перила, спускайся... Ну давай я тебе помогу...

Бесполезно! Анна словно никого не видит и не слышит, продолжает рыдать.

Поняв ее состояние, я мгновенно поднимаюсь к ней наверх. Я опускаюсь перед ней на колени и, глядя в ее ничего не видящие, полные ужаса глаза, тихо спрашиваю:

– Тебе стало страшно? Ты не одна. Мы вместе. Мгновенно прекратив рыдания, она шепотом произнесла:

– Обними меня.

Обняв ее и поднявшись с колен, я взяла ее на руки, а она, выпустив куклу и обхватив меня за шею руками, крепко прижалась ко мне. Ощутив, как ее напряженное тело постепенно «размякло», я проследила за ее взглядом: она смотрела на неподвижную безжизненную лестницу, у подножия которой в зияющей пустоте стояла ее мама. Фантазматическое целое, единое движение – тело, частичкой которого Анна стала, поднимаясь наверх, исчезло. Теперь лестница стала жуткой, страшной дырой, ужасом, отделяющим ее от мамы, превратившим ее в беспомощного зародыша, которому вне тела мамы грозит исчезновение. Могла ли Анна в этом состоянии видеть, слышать, ходить?

Я обращаюсь к девочке, слившейся с моим телом:

– Ты уже родилась, у тебя есть твое тело. Ты живешь, ходишь, делаешь все, что хочешь сама, а твоя мама.

Анна не дает закончить:

– Спусти меня, – просит она тем же шепотом.

Я опустила ее на пол. Мама зовет Анну, а она отвечает ей сверху уже громким голосом:

– Я еще здесь поиграю.

Но, забыв о брошенной кукле, садится рисовать:

– Это для тебя, – говорит она мне, – только сначала покажу своей маме.

Закончив рисунок, она его сверху показывает маме, а потом, повернувшись ко мне, говорит:

– Я спущусь, а ты мне потом дашь куклу.

Я жду наверху, пока она спустится, но где-то посередине лестницы Анна вновь призывает маму:

– Мама, смотри, я сейчас буду прыгать, – и смело прыгает вниз, где ее ждет, раскрыв объятия, мама.

Анна вновь обрела свое тело и возраст, я ей была уже не нужна и могла заняться своим делом. Спустя некоторое время, когда они собрались уходить, Анна подошла ко мне и протянула свой рисунок.

– Это тебе.

Попрощавшись, они ушли, но у меня остался не только ее рисунок, но и переживания прожитого с Анной процесса ее возрождения – отрезок совместно прожитого времени, иллюстрирующий готовность психики человека к символической замене, восстановлению через нее отсутствующей, отколотой части целого.

Для того чтобы понять, что произошло с Анной, необходимо обратиться к основным положениям концепции Ф. Дольто о бессознательном образе тела, который она определяет следующей метафорой: «Образ тела – это живой синтез нашего эмоционального опыта: межличностного, повторно переживаемого, оживающего через избирательные эрогенные ощущения, архаические или актуальные».[22]22
  DoltoF. L'image inconsciente du corps. Ed. Seuil, Paris, 1984.


[Закрыть] Далее она уточняет, что «образ тела – это синтез трех образов в постоянном их становлении: базового, функционального и эрогенного», связанных между собой влечением к жизни и актуализирующихся для субъекта в том, что Ф. Дольто называет динамическим образом, понимая его как «желание быть, утверждаться в происходящем».[23]23
  Ibid., р. 57.


[Закрыть]

Образ тела начинает формироваться уже в зародышевой жизни человеческого существа; в своем становлении три его составляющие: базовый, функциональный и эрогенный образ тела – проходят все стадии развития личности – оральную, анальную, генитальную, но целостность приобретает лишь к эдипову возрасту. В отличие от схемы тела заданный анатомически бессознательный образ тела – это образ целостного, «интегрированного» тела, составленного из фрагментов, – разрабатывается на всем протяжении развития ребенка и истории личности.

«Образ тела – всегда потенциальный образ из общения в фантазме».[24]24
  Ibid., р. 35.


[Закрыть]

Ф. Дольто характеризует базовый образ тела как статичный, функциональный – стеничный. Остановимся на функциональном образе тела, так как он понадобится для анализа нашей ситуации: «Благодаря функциональному образу влечения к жизни, после того как они субъективируются в желании, могут нацеливаться на достижение удовольствия, объективироваться в общении с миром, с Другими».[25]25
  Ibid., р. 55.


[Закрыть]

Потерю функционального образа тела Ф. Дольто иллюстрирует многочисленными примерами из своей практики, но один из них достоин особого внимания – о 5-летней девочке, потерявшей двигательные способности верхних конечностей и в течение 2 лет не пользовавшейся руками.

Ф. Дольто описывает консультацию, предваряя ее комментариями: «Частичные влечения к смерти отлучили верхние органы в функциональном образе тела. Когда ей (девочке. – прим. автора.) демонстрировали объект, она так складывала пальцы в предплечья, чтобы руками не прикасаться к объекту. Ела она с тарелки (ртом. – А. В.), если еда ей была по вкусу. Я (Ф. Дольто. – А. В.) протянула ей пластилин, сказав: „Ты можешь взять его ртом своей руки“. Немедленно пластилин был схвачен рукой ребенка и засунут в рот».[26]26
  Ibid., р. 36.


[Закрыть]

Анализируя этот случай, Ф. Дольто указывает, что функциональный образ отторгается целиком или частично в случае, например, репрессивного физического вмешательства, вербальной кастрации, направленной против действий ребенка, и др.

Вернемся к Анне. Влившись в движение цепочки детских тел наверх, она фантазматически объединяется с ними в единое телодвижение. Здесь, наверху, она испытывает сильнейший эмоциональный подъем – ликование. Она такая огромная, ее так много – верх нарциссического наслаждения. Внезапно ее либидо-восторженное состояние пресекается ощущением «разрыва» процесса. Она уже не большое и целое, а осколочек. Она «поломалась» – осталась совсем одна и малюсенькая, отделенная от мамы лестницей-дырой. Она ли это?

Функциональный образ тела Анны мгновенно отторгается. Свидетельствует об этом она сама графически – в рисунке, подаренном мне. Ибо именно свободному графическому изображению детей Ф. Дольто придает огромное значение в своей клинической и теоретической работе и заключает, что в них «за аллегорически представленными ситуациями стоит нечто иное, символическое. Это представление из прочувствованного таким, каким оно происходило для каждого: в личных условиях для его собственного тела в том виде, в каком этот образ каждый несет в себе и в своем бессознательном как символический субстрат своего существования независимо от актуализации в динамическом выражении».[27]27
  Dolto F. Au jeu du desir. – Paris, еd. Seuil, 1981, p. 73.


[Закрыть]

А теперь рассмотрим рисунок Анны (см. рис. 1): здесь крупным планом изображена голова. Голова, «потерявшая» свое тело. А лицо? Рот у головы – на лбу, нос – под ртом. Волосы торчат дыбом, но снизу. Все смешалось, все наоборот. Лишь огромные глаза остались на своем месте. Но! Каждый глаз – тело с руками, ногами и головой, которая имеет только открытый рот. Рот-глаза! Крик о переживаемом состоянии. Это и есть графическое выражение пережитого ею архаического страха исчезновения. Здесь лишь рот девочки, подобно голове, изображенной на рисунке, кричал глазами ужаса. Вспомним: «частичные влечения к смерти отлучили верхние органы...»[28]28
  См. вышеприведенную цитату из «L'image inconsciente du corps».


[Закрыть] А у Анны в функциональном эмоциональном образе тела – и нижние.

Слова, которые я произнесла, встав на колени и таким образом сравнявшись с ней ростом, поддерживают ее влечение к жизни, интуитивное стремление к пренатальной защите. Призыв ее бессознательного «Обними меня» показывает, что она еще не способна действовать своими конечностями.

Исполнив ее желание, я становлюсь для нее транзициональным объектом, который Ф. Дольто остроумно сравнила с джокером в карточной игре, который «заменяет отсутствующую карту и особенно козырную»[29]29
  Dolto F. Au jeu du desir, р. 220.


[Закрыть] (здесь Мать – «Все» – козырь для младенца).

Получив защиту в символическом лоне – «объятие-матка», она услышала мои слова: «Ты уже родилась, ты...» – и восстановила (вновь обрела) двигательные способности, функциональный и динамический образ тела, желание общаться.

Здесь уместно повторить высказывание В. Бараля: «Влечения всегда частичны. Ребенок может быть заблокирован в каком-то месте частичной пульсацией, и нужно идти за ним в это место, чтобы восстановить его образ целостного, интегрированного тела».[30]30
  Ереван, Международный симпозиум, 1997. Первод А. Давтян.


[Закрыть]

Случай с Анной в очередной раз доказывает значение теории Ф. Дольто для детского психоанализа, более того, ее жизнеспособность в «Саду радуги». И еще, «Обними меня» может означать: «Дай мне тело свое, чтобы вновь породить мое».

5 этюд
Дочки-матери

Ника,[31]31
  Значение подлинного имени ребенка совпадает со значением имени древнегреческой богини победы Ники.


[Закрыть] девочка-сероглазка, привлекла мое внимание жеманно-демонстративным поведением. Ее речь – довольно громкая, полуповелительная, сопровождаемая выразительными жестами и мимикой, назойливо-настойчиво, мастерски вовлекала присутствующих в разыгрываемый спектакль «общения с мамой».

Мама подзывала ее, просила подойти. Она, стоя поодаль, объясняла, что не может, занята! Затем, повернувшись к матери спиной, Ника пошла в сторону замка и продолжала, жеманно растягивая слова, объяснять, что сейчас она очень занята. Мать стала приближаться к дочери, мягко настаивая на своем. Дочь, не оборачиваясь, демонстративно «застревая» на каждой ступеньке, все громче и театральнее отказывалась и продолжала подниматься на верхний балкон замка. Разыгрывался очередной акт. Искусно отработанная игра – «просительница-мама», «мучительница-дочь». Действие казалось настолько отрепетированным, что присутствие «зрителей» нисколько не смущало партнеров. Монотонные диалоги продолжались в тех же интонациях. Обе периодически поглядывали то на меня, то на другую маму, сидящую неподалеку. Меня это «втягивание» в затянувшийся спектакль начало тяготить, и я переместилась в другой конец игровой комнаты.

Что-то смущало меня в этой паре. Что-то было не так. Но что?

Мне никак не удавалось уловить источник моего внутреннего напряжения. Размышляя над этим, я вскоре поймала себя на том, что вновь наблюдаю за ними. Я начала медленно приближаться к ним. Вроде, все нормально. Мама с дочкой играют. Но мое внутреннее напряжение возрастает. Вглядываюсь, вслушиваюсь. Да! Та же демонстративность, но уже в другом сценарии. Девочка играет послушную дочь любимой мамы, каждое слово которой закон! Они строят из кубиков дом – идиллия. Но есть что-то в этой игре неестественное, настораживающее. Беспомощность мамы? Скорее всего. Ибо это опять спектакль, в котором дочь – главное действующее лицо. Хотя по ролям наоборот: мама – строитель, а дочь – рабочий подносит материал. Но именно Ника – важная персона. В ее жестах и интонациях достоинство и уверенность, а у матери интонация и поведение прежние – просительницы. Есть и какая-то неуверенность.

Игра прерывается неожиданно. Ника кладет в руки матери кубики и поворачивается к малышу, направляющемуся к лестнице. Начинается новый акт. Теперь она на виду у всех учит мальчика подниматься по лестнице.

Растерянная мать с кубиками от недостроенного домика в руках зовет дочь закончить работу. Начинает ее уговаривать настойчиво-ласково.

Девочка делает вид, что не видит и не слышит ее. Мать подходит к ней и продолжает уговаривать, просит ее вернуться и убрать кубики. Дочь неумолима, «помогает» мальчику, поднимается с ним по лестнице. Ничего не видит и не слышит. Вновь воспроизводится сцена «мучительница-просительница». Интересно, какова будет развязка на этот раз? Страсти, кажется, начинают разгораться. Дочь торжествует на вершине замка. Мать у подножия безуспешно умоляет ее. Тут не выдерживает принимающая Нелли и обрушивает на Нику строгое:

– Ты что, Ника, не слышишь маму?

Не отвечая Нелли, девочка, не глядя на мать, сверху властно роняет:

– Пусть остается, он красивый, пусть постоит.

Мать отходит к недостроенному домику, начинает спокойно (спокойно ли?) его разбирать и укладывать кубики в ящик. Вскоре она вновь обращается к дочке, голос спокойный, без раздражения:

– Ну иди сюда, Ника. Покажи всем, как ты умеешь собирать! (Сработало мгновенно, есть возможность показать всем. Что? «Что ты моя мама, я твоя послушная дочь».)

Ника спускается. Молча идет к матери и начинает с грохотом кидать кубики в ящик. На шум подходят еще два ребенка. Грохот им нравится, а взгляд Ники явно призывает принять участие. Вскоре один из мальчиков активно включается в работу. Этого достаточно, чтобы она с другим ушла к «кювезу».[32]32
  Первый этаж деревянного двухэтажного замка, расположенного в центре игровой комнаты, заполнен мягкими мячиками – «фекалиями».


[Закрыть] Через несколько минут слышен ее крик, выражающий нетерпимость:

– Мама, убери его сейчас же отсюда. Он совершенно невозможный, выкидывает все шарики! Так же нельзя!

– Ты что, – отвечает мать, – он же маленький, он не понимает.

Ника:

– Тогда пусть не приходит в детский сад.

Я не вмешиваюсь, хотя чувствую на себе растерянный, просительный взгляд матери. Наступает пауза. Мать ждет моего вмешательства. Теперь на меня выжидательно-требовательно смотрит и Ника. Я продолжаю спокойно наблюдать. Вновь не выдерживает принимающая Нелли:

– Здесь все для всех детей, а не только для тебя, – раздается в общем молчании ее звонкий призыв к равенству.

Девочка сама разрешает свой конфликт. Она с достоинством покидает поле «боя». Демонстративно медленно и гордо направляется в велосипедную.

– Ого, – произнесла я. Мать тут же откликнулась:

– Вы тоже заметили? Видно, да, какой у нее характер?

Я:

– А что? Вас это смущает?

Мать присела рядом со мной. Мы молчим, но это молчание – многообещающее, предваряющее откровение. Прерываю его я:

– Она что, ходит в детский сад? Мать:

– Нет, это так она называет «Сад радуги». А вообще я с ней запуталась, уже ничего не понимаю.

Я поддерживаю ее вопросом:

– Да? И как? Мать:

– Например, отдавать ее в детский сад или нет – огромная проблема.

Мое молчаливое участие она воспринимает как поддержку. Паузы помогают ей, видимо, обрести силы для продолжения, вернее, начала серьезного разговора.

– Не знаю, сумеет ли выдержать?.. И вообще, она у меня такая! Вы уже заметили.

Я:

– Да, понимаю.

После продолжительной паузы мать прямо ставит свой вопрос:

– Посоветуйте мне как специалист, как мне поступить правильно.

Я ухожу от ответа, задав новый вопрос:

– А что, вы с ней целый день дома одна?

Женщина начинает отвечать на мои вопросы обстоятельно, со всеми подробностями. Ника ее младшая дочь. Первый ребенок, тоже девочка, старше Ники на девять лет. Между сестрами страшные конфликты. Причем мать уже беспокоит то, что старшая превратилась в капризулю, плачет, «словно ей три года». Периодически женщина подтверждала свою беспомощность все той же фразой: «В общем, не знаю, что делать», – это звучало как констатация факта.

Младшая Ника – эпицентр всех проблем. «Не могу с ней сладить. Делает все, добивается всего, чего хочет. Например, в прошлом году водила ее в „Эрудит“.[33]33
  Школа развития детей младшего возраста.


[Закрыть] Ходила с удовольствием, но недолго. Месяца через три отказалась категорически. Любит рисовать. Сначала рисовала на уроках с удовольствием. Но потом отказалась их посещать. Уговорили ее ходить туда же на танцы. Говорят, у нее особые способности. Через два месяца тоже отказалась и тоже наотрез. Не знаю, хорошо ли я поступила: в этом году она сама попросилась в „Эрудит“, но я знала, что это тоже ненадолго, и поэтому я ей сказала, что он закрылся».

Вновь вопросы: «Как быть?», «Что делать?», «Выдержит ли она детский сад?», «Я вас спрашиваю как специалиста».

– Не могу ничего посоветовать, – ответила я и продолжила, – я понимаю, что вам очень трудно, но ваши проблемы, как мне кажется, имеют давнюю и непростую историю. Я ведь ничего не знаю об этом. Я думаю, что ваша жизнь очень изменилась с рождением Ники. Вот что нужно знать, чтобы ответить на ваши вопросы. Что случилось, когда она родилась, что было потом?

– Вы правы, – ответила женщина, – все очень сложно.

В ее последующей речи, очень искренней и слегка отстраненной, словно она говорила не о себе, постоянно перемешивались времена, о прошлом она говорила в настоящем, о настоящем в прошедшем времени. Перечитывая свои записи, я вновь обратила внимание на это смешение времен, где не было будущего времени. Я привожу дословную полную запись нашей беседы, сделанную в тот же день.

Мать:

– Она родилась, и я буквально через месяц разошлась с мужем и вернулась домой к отцу. Мать моя умерла, когда дети еще не родились.

Я:

– А замуж выходили по любви? Мать:

– Тогда было иначе. Теперь он стал другой. Я:

– Появилась другая женщина?

Мать:

– Да! Этого я ему не могу простить! Ни за что! На многое я закрывала глаза. Не любит работать, зарабатывать, думает только о своем желудке, на всех наплевать, лишь бы его не трогали. Семья для него как развлечение, вспоминает, когда хочется поиграть. Один он в их семье такой урод. Все его братья и сестры обожают свои семьи. А этот даже гвоздь забить не может. До сих пор не понимаю, как, а главное – почему я это все терпела? А разводились мы то ли два, то ли три года. Сначала была против старшая дочь. Требовала, чтобы мы были вместе. Я ей пробовала объяснить, не помогло. Наконец, даже предложила уйти с ним, если так его любит. Потом она согласилась. Но дело не приняли, так как Нике не было года. Потом дали год на раздумья. Он не стал ждать, все бросил, уехал. В общем муки. Разводилась без него. Мне-то не надо, но он не звонит, не помнит о своих детях. Не дает денег – ни копейки. Он один такой (урод?). Мне ничего не надо, но дети.

Я:

– Я вас понимаю.

Мать:

– Да вы понимаете, я не меркантильна, но что они знают о своем отце? Я их не настраиваю против него. А эта (Ника) вообще его не видела. Моего отца называет папой.

Я:

– Да? И как? Мать:

– Сначала называла дедой, а теперь только папой.

Я:

– Папой?

Мать:

– Да, только папой!

Я:

– Да. Теперь понятно, почему ваша старшая дочь стала младшей?

Мать:

– Нет. Что вы имеете в виду?

Я:

– То, что вы сказали. Ваш отец, стало быть, называется папой вашей младшей дочери? Значит, вы и Ника сестры?

Оторопелое молчание матери я прерываю вопросом:

– А как вашего отца называет ваша старшая дочь? Мать (шепотом):

– Деда.

Я продолжаю мягко, спокойно, но настойчиво подводить ее своими вопросами к осознанию реальности смешения имен, фактов.

– Как вы думаете, а кем приходится Ника вашей старшей дочери?

Мать словно не слышит меня и смотрит невидящими глазами. Я неспешно повторяю вопрос наоборот и смещаю его акцент:

– Кем ваша старшая дочь приходится Нике, если у вас с Никой может быть общий отец?

Мать еле слышно выдыхает:

– То есть как?

Я не спешу к ней на помощь и отвечаю вопросом:

– То есть если вы и Ника называете папой своего отца, то она становится вашей сестрой и тетей своей старшей сестры? Или иначе старшая дочь превращается в племянницу младшей сестры? А вы? Кто вы в этой цепочке, где ваше место? Младшая или старшая, а может, дочь своей дочери?... Или...

– Что вы имеете в виду? – смущенно перебивает меня мать. Я:

– Если у вас с Никой общий отец, то как вы сами все это назовете или определите?

Я молчу, ожидая ответа. Пауза не угнетает, а, наоборот, успокаивает.

– Да, вы правы, – начала женщина, – я помню, что сначала мне это не понравилось. Значит, это так важно. Я пыталась объяснить своему отцу, что у нее есть папа (слово «свой» опущено ею), но мой отец разозлился: «Я содержу, кормлю, а ты говоришь о каком-то отце!» – и я перестала, замолчала, чтобы не обижать отца.

Я:

– Но как трудно вашей старшей. Появилась на свет Ника, отняла у нее отца. А теперь у Ники есть этот, другой отец, который сразу превратил Нику в тетю. Теперь, когда Ника – тетя, она не может быть младшей.

Мать:

– Да, мне с ней очень трудно всегда. Никогда не знаю, как поступить. А она такая, что сама всегда права и, знаете, всегда попадает в точку. Вы знаете, она на днях сказала: «Папочка, какой ты у меня молодец, ты мне выбрал такую прекрасную маму, самую лучшую».

Я:

– Да? А вы? Мать:

– Что я?

Я:

– Вы согласились? Но разве все это правда? Возможно ли такое – быть женой своего отца? Вы позволили этой лжи состояться? Это ведь не просто слова, вы становитесь соучастницей ложной истории о незаконном происхождении.

Мать смущена, она словно оправдывается.

– Но как я могла иначе поступить с ней, она же маленькая, что она поймет? Зачем ее травмировать? А с другой стороны, ведь есть фотографии, ведь я их не уничтожила, – мать растерянно замолчала.

Я:

– Подождите, не спешите, давайте разберемся в этой истории. Каждая женщина имеет право делать свой выбор. Влюбляться, выходить замуж, рожать детей, расходиться или сходиться, любить или ненавидеть своего мужа. Но это не касается их детей. Отцов у них никто не отнимает и не имеет права отнимать. Если мужчина признал свое отцовство, это всегда его дети. Они всегда дети своего отца. Того, кто их породил. И вы, разойдясь, своих девочек не лишили отца. Они ведь носят его фамилию?

Мать:

– Да.

Я:

– У вас, наверное, другая, вы носите девичью фамилию?

Мать:

– Да, это связано с дипломом.

Я:

– Может быть. Но, может быть, и потому, что все мы, женщины, очень любим своих отцов. Но! Они никогда не могут стать отцами наших детей. Это запретно! Вы сделали своих детей со своим мужем. Он их отец. Он их породил и дал им свое имя. У каждого из нас могут быть символические папы и мамы и даже несколько. Но родитель биологический, тот, кто родил, кто породил, всегда один, единственный. Причем здесь ваш отец? Он мог породить лишь своих детей. Я понимаю, что ему очень приятно вновь переживать свое отцовство, но. Женщина торопливо прерывает меня:

– Да! Он (ее отец) может даже побить старшую из-за Ники.

Я:

– Наказать за свою дочь. Что же тогда должна чувствовать старшая? У Ники есть папа, он ее любит, защищает. Ау нее...

Мать:

– Да, вы правы, ведь старшая называет его «деда».

Я:

– В вашей жизни, в семье все перемешалось, запуталось, вот, наверное, почему вам так трудно принимать решения, быть уверенной, доверять себе. Сначала к вам следует расположить все во времени и пространстве на свои места. Тогда вы сможете обрести уверенность, быть компетентной мамой и не играть ложную роль сестры своей младшей дочери. Все должно быть истинным, законным.

Мать молчит, затем задумчиво произносит:

– Да, наверное, вы правы.

Несмотря на ее согласие, я все-таки ощущаю ее сомнение и желание продолжить беседу. Я молча, сдерживая себя, сижу рядом. Она продолжила, как бы размышляя вслух, но приглашая меня к участию взглядом:

– Но как я ей скажу? Разве она поймет?

Я:

– Может быть, вы боитесь отнять у нее папу? Какого папу?

Мать, словно не слыша моего вопроса, причитая, повторяет:

– Ну как, она ведь такая маленькая, как может понять? Да и отец будет против. Ему это не понравится.

Я:

– Вам страшно, это свалилось на вас так неожиданно? Вроде все так удобно устроилось. Это идиллия или иллюзия? Вы же чувствовали, что что-то не так? Мне кажется, вы были правы. Никому не дано права менять историю происхождения. Все дети достойны того, чтобы иметь своих настоящих родителей, даже когда те далеко или умерли.

Это право ребенка на свою подлинную историю происхождения и право сделать свой выбор в будущем. Может быть, когда ваши дети вырастут, они сами уйдут к своему отцу, может быть, наоборот, им захочется перечеркнуть свою связь с ним, и они поменяют свою фамилию. Для этого им надо знать свою подлинную историю происхождения. Последствия подобной «святой» лжи разрушительны для всех, особенно для детей. Мать:

– Но как мне ей рассказать?

Я:

– Так, как и было у вас на самом деле. Ведь ваша супружеская жизнь имела свою историю до рождения Ники. Хотя детям сложно понять, что до них что-то было. Но каждая мама рождается девочкой, вырастает, становится девушкой, влюбляется, выходит замуж за любимого мужчину. Они становятся мужем и женой, любят друг друга, хотят иметь своих детей. Так было и у вас, и тогда у вас родился ваш первый ребенок – старшая дочь. Потом вам с вашим мужем захотелось иметь еще одного ребенка, так родилась вторая, младшая дочь Ника. Так ведь было? А потом вы обиделись на своего мужа, не сумели его простить, решили уйти от него. Так часто случается.

Мать:

– Да, наверное, это просто. Я трудно принимаю решения, мне трудно быть откровенной.

Тут я заметила, что к нам подошла Ника. Она стоит совсем рядом с нами в нерешительности, хотя делает вид, что не видит нас, взгляд ее «косит» периодически в нашу сторону. Я спокойно приглашаю ее к беседе.

– Мы о тебе говорим, хочешь послушать, что беспокоит твою маму?

Теперь она делает вид, что не слышит, уперлась взглядом в пол, на котором что-то разглядывает, но не отходит от нас.

Я не настаиваю, но продолжаю разговор с матерью немного громче, так, чтобы Ника могла слышать:

– Ника может захотеть увидеть своего папу или, может быть, папа приедет навестить своих дочек.

Ника начинает медленно от нас «уплывать», стараясь незаметно, неслышно исчезнуть из поля нашего зрения.

Ее спинка сгорблена, руки опущены – надо спрятаться подальше. Уже опасно! Мать это почувствовала.

– Спасибо. Я поняла, что это очень важно. – Она встала и направилась к двери.

Наша непростая беседа, закончившаяся на первый взгляд благополучно, не успокаивает меня, остаются сомнения. Поговорит ли мать с Никой? Разомкнет ли капкан инцеста, в котором оказалась сама?

Она – звено в замкнутой цепи неразрешенного Эдипа нескольких поколений. Не суть важно, имеет ли место факт содеянного реального инцеста, главное, что он присутствует в бессознательном – воображаемой реальности, в которой функционирует эта семья, возможно, давно. Теперь в него вовлечена и Ника.

Этой женщине еще предстоит осознать подлинный смысл своих переживаний – свое и отцово инцестуозное влечение. Проще прятаться в ложной идиллии, в которой нет места истине, нет места старшей дочери. Но расплата за инцест неумолимо наследуется следующим поколением, и здесь все равны. И все равно, кто попал в чьи сети – дочь в сети отца или отец в сети дочери, матери, – реальный человек или воображаемый. Его сила разрушительна и без наличия коитальных притязаний, а развязка нередко наступает в психозе в третьем поколении.[34]34
  Dolto F. Seminaire de psychanalise d'enfants. – Paris, еd. Seuil, 1982, p. 105, 122, 124.


[Закрыть]

Своими сомнениями я поделилась несколько недель спустя на одном из семинаров. После изложения беседы с матерью Ники и анализа я спросила коллег, посещают ли они «Сад радуги», так как в мой день они больше не появлялись.

Я получила утвердительный ответ. А одна из принимающих рассказала, что мать Ники слегка затрагивала с ней проблему дочери, отказывающейся называть ее отца дедом:

– Я уже сказала, что у нее есть свой папа и что мой отец приходится ей дедом.

Что ж, прекрасно! Отцовская функция «Сада радуги»[35]35
  Vasse D. Se tenir debout et marcher. – Paris, еd. Gallimard, 1955, p. 161.


[Закрыть] в очередной раз воспроизвела свои созидательные, конструктивные результаты. Теперь мне кажется возможным, что психическое развитие Ники будет более устойчивым в своем законном месте и времени. Главное – она получила право иметь свою подлинную историю, шанс покончить с возможностью остаться плодом воображаемого инцеста. Что отныне она – законный плод желания мужчины и женщины, законных мужа и жены, младшая дочь своих истинных родителей.

Сегодня я уверена в этом еще и потому, что на последнем семинаре мы опять говорили о Нике, о ее разговоре с другой девочкой, у которой родители тоже разведены, но отец иногда ее навещает в «Саду радуги». Вот фрагмент разговора. Ника спрашивает девочку:

– А где твой папа?

– Его нет, – отвечает девочка. Ника:

– Так не бывает. У всех детей есть папы. Моего папы здесь нет, – продолжила она, – мама обиделась на него, и он уехал в «Х». Не возвращается...

Все в порядке! Он есть! Даже если никогда не вернется. Он есть!