Текст книги "В ожидании лета (СИ)"

Автор книги: Анвар Кашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

    Я лежал на боку, прислушиваясь к всхрапыванию лошадей и немудреной трескотне сверчков. Обычно, чтобы заснуть, мне нет нужды считать коров, баранов или... койотов. Да, койотов. В надежде поживиться за счет спящих растяп их съестными припасами, не коровы и не бараны, а именно койоты иногда выходят к погасшему костру. На самом деле, эти твари не слишком-то осторожны, подкрадываясь к вам, они шумят и возятся ничуть не тише крыс в курятнике. Некоторое время ничего особенного не происходило, только кусты чапараля продолжали шелестеть листьями при полном безветрии, а лошади, встревоженные ночными посетителями, беспокойно переступали с ноги на ногу. Для верности нужно было подождать еще минуту-другую, но мне надоело, я вскочил на ноги, попутно прихватив с земли припасенную с вечера ветку, и остолбенел.

     Одновременно с моим стремительным демаршем из зарослей к месту нашей ночевки выступил человек. В тот момент я решительно не смог бы вам его описать, во-первых, потому что было темно, во-вторых, черты лица, фигура и то, во что он был одет, все это несколько скрадывалось из-за револьвера, направленного прямо на меня. Передо мной стоял незнакомец, только в этом я был совершенно уверен. У меня более чем достаточно самых разных знакомых, и ни один из них не стал бы шутить со мной подобным образом. Не знаю, чего ожидал шутник, похоже, его поразила отчаянная смелость только что спокойно спавшего человека. Согласитесь, чтобы замахнуться мескитовым прутиком на противника, держащего вас на мушке, нужно обладать немалой отвагой. Несколько мгновений мы изучали друг друга при скудном свете едва ли наполовину полной луны, а затем мой ночной гость благоразумно решил не связываться с противником, размахивающим деревянной саблей, точь-в-точь такой, какая имеется у любого мальчишки. Незнакомец попятился и, не опуская револьвер, отступил за портьеру из ветвей и листьев. Почти сразу же там грянули выстрелы, один, потом еще два. Я упал и больно ударился локтем о землю. Сообразив, что никакой другой боли не чувствую, я дотянулся до «кольта» и получил возможность вставить несколько аккордов в эту ночную ораторию. Еще три раза грохнуло в зарослях, и мой 38-й калибр из вежливости тоже не преминул ответить, а потом до меня донеслись удаляющиеся звуки возмущенно трещащих сучьев.

     Похоже было, что представление закончилось так же неожиданно, как и началось. Я глянул на Эла, тот сидел на расстеленном потнике и, силясь окончательно проснуться, мотал головой. Левой рукой он зажимал простреленное плечо. Крови было немного, и мой друг не скрежетал зубами от боли. Его относительно бодрый вид придал мне уверенности, и я предпринял вылазку в обход пресловутых кустов. Через полчаса я нашел все, что можно было найти. Придавив своим мертвым телом сломанные побеги «испанского меча», на земле лежал тот самый незнакомец. Теперь я был готов побиться об заклад, что тот самый. Револьвер в его руке мне точно был знаком, и из этого револьвера не было сделано ни единого выстрела, зато моя пуля попала шутнику прямо в сердце.

     Лошадей перед нападением злоумышленники оставили рядом, в лощинке. Кстати, их было двое, я имею в виду злоумышленников. Лошадей тоже было две, и мне без труда удалось обнаружить следы их подков. Это было легко, потому что одно из животных так и осталось стоять на месте, привязанное к здоровенной коряге.

     Рассудив, что револьвер сбежавший разбойник должно быть уже успел перезарядить, мы с Элом Хендерсеном собрали вещички и отправились сторону противоположную той, куда ускакал стрелок-из-кустов. Почему бы и нет? Мы все равно ехали домой.

     Дальше все складывалось словно партия в домино, и каждая последующая костяшка ложилась ровно в стык к предыдущей. На ранчо Хендерсена мы прибыли к обеду. Послали Пако, мексиканского парнишку, того, что смотрит за лошадьми, к шерифу и за врачом. Картер Галбрейт, помощник шерифа, прибыл первым и получил в свое распоряжение всю только что обнародованную мной историю. Приехал док, уложил Эла в постель и запретил ему садиться в седло еще неделю. Потом служитель Гиппократа пригласил на консилиум представителя закона. Они долго совещались и решили, что для полной ясности им будет любопытно узнать еще и мое мнение.

     Поначалу Картер меня удивил, ему вдруг захотелось выпить кофе. Получив в свое распоряжение полную чашку, он тут же полюбопытствовал, почему это я не стал подражать ему как мартышка. Я ответил, что кофе не пью совсем.

    – И давно это с вами, Боб? – Посочувствовал помощник шерифа.

    – Уже тридцать шесть лет, а в сентябре будет тридцать семь, – поделился я своим горем.

    – И что же вы пьете вместо кофе? – Неосторожно спросил Галбрейт.

    – Молоко, содовую, виски... – Когда я добрался до анисовой настойки, меня прервало рычание официального лица. Я тоже был готов заорать: «Да какого черта!» Если помощник шерифа чего-то и не понимал, то я понимал ровно вдвое меньше его. Картер успел чертыхнуться первым, а потом все-таки признал мое право на недоумение. Оказывается, подспудной целью этого светского балагана было выяснить, кто подмешал в жестянку с кофе снотворный порошок. В ту самую жестянку, что я купил в городе. Из нее Эл доверчиво отсыпал пару ложек для своего варева вечером перед самым приключением. Необычные свойства моего кофе док обнаружил совершенно случайно, благодаря новой жертве Морфея. Теперь еще и Мария, командующая плитой, равно как и всей бьющейся и небьющейся посудой на кухне у Хендерсена, спала сном двухсотфунтового младенца, отведав того же напитка из злополучной банки.

     Через час, нет, через час с четвертью мы с Картером уже выехали за ворота ранчо. Сперва помощник шерифа захотел, чтобы я только показал ему место недавней перестрелки. Однако, затем его планы простерлись значительно дальше, вплоть до самого Уэйко. Галбрейт возжелал выяснить всю подноготную необычной кофейной банки. Спросить, чего хотел я, никому и в голову не пришло, поэтому теперь, если считать вместе с моей лошадью, наша кавалькада поднимала пыль целой дюжиной копыт. Да, такова математика. Этот результат можно получить или путем сложения копыт, или же путем вычитания аппетита у слишком впечатлительных особ, упомянув, что простреленного насквозь ночного гостя мы все это время таскали за собой. Сначала как доказательство того, что не крали ту низкорослую мексиканскую лошадку серой масти, которую привели с собой под седлом. Дескать, вот он ее хозяин, и он уже ничего не имеет против того, чтобы на конюшне Хендерсена позаботились об осиротевшем животном. Потом на несчастную лошадь и ее еще менее удачливого хозяина наложил свою лапу Галбрейт, ему непременно надо было доставить обоих в город для опознания. Хотя неофициально Картер уже высказался по поводу личности, отдавшей предпочтение допросу у архангела, перед беседой с шерифом. При жизни покойника звали Доном Роджерсеном... то есть, э-э, сейчас... Бэном Поджерсом, точно! Картер был уверен, что этот самый Поджерс свалял дурака, выбрав суд на небесах, вместо нескольких месяцев тюрьмы за контрабанду.

     Подробным жизнеописанием усопшего помощник шерифа снабдить меня не захотел, а в дороге разговаривать было не слишком удобно, потому что приходилось поторапливаться, если только мы хотели успеть засветло добраться до места нашей с Элом беспокойной ночевки. Уже в сумерках, обшарив злосчастные кусты, Картер, наконец, угомонился и присел на одеяло к костру, где я попытался благоустроить наш вечер с помощью разогретых бобов, толсто нарезанных ломтей кукурузного хлеба и апельсинового джема. В кофейнике на этот раз был чай. Смешное суеверие, но вкус кофе показался мне сегодня неуместным. Чай я покупаю в той же лавчонке, что и эту горькую коричневую отраву, но ведь об этом необязательно было рассказывать Галбрейту. К тому же я уверен, что коротышка Ли, торгующий бакалейной мелочью, тут совершенно ни при чем. Жестянку я сам доставал из полной коробки. Такие коробки с молотым кофе Ли получает из Мемфиса, и обходятся они ему недешево. Не думаете же вы, что маленький китаец, заметая следы, мог подменить всю упаковку и испортить своего собственного товара на целых пятнадцать долларов? Нет! В такое я не поверю никогда!

     На этот раз чай у меня получился почти таким же ароматным, как у Ли. Тут штука в том, чтобы бросить сухие мелкие листики в кипяток ровно в тот момент, когда на воде начнут появляться маленькие, как глаз рыбы, пузырьки. Потом посудину надо чем-нибудь укутать на минуту или на две, этого хватит. Все, больше никаких секретов, чай можно разливать по кружкам. Сам Ли чай наливает в крошечные глиняные наперстки. Ох, как он качает головой, когда видит мою кружку, точь-в-точь что тот болванчик на полке в его магазине.

    – Картер, для чего вы тащите меня с собой в город? Вы уверены, что я не почувствую себя идиотом, если вдруг завтра окажусь запертым в кутузке? – Полюбопытствовал я, когда настало время разговоров о погоде, политике и прочей чепухе, то есть когда мне удалось развязать кисет, а Галбрейт полез в карман за сигарой.

  – Откровенно говоря, меня ваши чувства заботят мало, – отозвался мой попутчик, вынимая горящую ветку из костра. Пока Галбрейт прикуривал, мой вопрос оставался висеть в воздухе, он так и висел там, и лишь когда оттуда его принялся вытеснять табачный дым, Картер продолжил. – Кстати, уж не знаю, огорчу вас или обрадую, только этого парня, – помощник шерифа ткнул сигарой в сторону, где мы оставили труп, – прикончили не вы. Да. Если отсюда стрелять по кустам, – сигарный огонек указал в густую темноту зарослей, – получается, что вы выпустили четыре пули футов этак с сорока, а Поджерсу досталась одна причем в упор. Кроме того, нападавший успел подстрелить Хендерсена, хотя тот спокойно спал, то есть был не самой заметной и уж точно не самой опасной мишенью.

    – Могу предположить, просто для разнообразия, что покойник держал на мушке меня, а Эл был оставлен на попечение стрелявшего, потому и получил от него первую пулю.

    – А Поджерс – вторую? – Галбрейт отхлебнул из своей кружки и одобрительно хмыкнул. – Почему тот другой не попал в вас? Попасть в такого верзилу смог бы и ребенок. И почему в вас не выстрелил Поджерс?

    – Не знаю. Вам не дает покоя то, что мне не досталась пуля? – Теперь настала моя очередь выдержать паузу, раскурив трубку и бросив подаренную Картером ветку обратно в костер, я продолжил. – Вот. А вы говорите, что оказаться в каталажке мне не светит. Вы пока еще не придумали, в чем меня можно заподозрить. Даже не так, я уже под подозрением, ведь жестянка с кофе лежала у меня в мешке. Верно?

    – Да, если бы еще вы не стали палить по кустам и позволили добить Хендерсена, тогда бы я точно запер вас в камере, и судья, думаю, даже не стал бы возражать против веревки на вашей шее, а так... Но вам рано терять надежду, авось еще и найдется повод посадить вас за решетку.

     Прежде чем завалиться спать, мы с Картером немного поболтали о том, чего хотели добиться злоумышленники своим нападением. Галбрейт выступал за то, что поначалу убивать нас никто не собирался, якобы нас должны были только обчистить до нитки, пока мы спали. Помощнику шерифа было известно, что в городе Эл снял со своего счета в банке четыреста долларов, и мало ли кто еще мог об этом знать. Не такая уж большая сумма, хотя я знавал нескольких типов готовых на многое и за гораздо меньшие деньги. Только я еще ни разу не слышал, чтобы кто-то согласился получить пулю в сердце даже за пачку вдвое толще той, что лежала в кармане у моего друга. Я сильно сомневался в верности догадки Галбрейта, хотя сам не смог придумать ровным счетом ничего, потому пришлось выдать очевидное за плод своих умственных усилий.

    – А я думаю, что сбежавший паршивец сделал ровно то, что и собирался сделать. По мне, так он хотел застрелить Эла или своего приятеля, или обоих сразу, или...

    – А-э, – Картер громогласно зевнул, на что я обиделся и повернулся на другой бок, даже не пожелав ему «спокойной ночи».

     Очевиден и не вызывает сомнений у людей даже мало знакомых с философией и физиологией тот медицинский факт, что мозги любого человека набиты всевозможными сведениями как подушка перьями. У одних – это знания живых и мертвых языков, у других – математические формулы и метафизические теории, но большинство все-таки предпочитает более естественные науки, позволяющие существовать даже на значительном удалении от академий и университетов. Кстати, я не вижу ничего плохого в том, чтобы время от времени хорошенько перетряхнуть содержимое этой подушки... то есть я хотел сказать – головы. Для чего, если не для этого, бог снабдил каждого из нас языком.

     Сэм Кинзи ставил выпивку, а я вместо закуски угощал его рассказом о том, что случилось со мной и со стариной Элом той ночью. Заподозрить Сэма в принадлежности к роду газетных писак можно было сразу уже хотя бы по блеску глаз и пухлому блокноту в руках. Я не спеша цедил виски, а он с жадностью поглощал мои слова о Хендерсене, о ночной перестрелке и о расследовании Галбрейта. Мой благодарный слушатель ничуть не смущался тем, что сам был среди подозреваемых. Наоборот, это обстоятельство льстило ему, поскольку делало сопричастным к загадочному происшествию, описание коего появится в Бостонских газетах не позднее... э-э, ненамного позднее того момента, когда он, Сэм Кинзи, разоблачит убийцу.

     О том, что Сэм – газетчик или писатель, я догадался после его второй фразы. Мой новый знакомый, как это принято на севере, не жалел слов, зато немало экономил на длине гласных. К тому же своей назойливой разговорчивостью он многим уже успел надоесть, да и был он здорово похож на тех пассажиров экспресса, которых уже немало повидал здешний перрон, тех обладателей шевиотовых костюмов и канотье, что жаждут написать если не роман о загорелых парнях, несметных стадах и бескрайних прериях, то хотя бы очерк в вечерний листок по полтора цента за слово.

     Честно говоря, я надеялся, что расследованием истории с кофейной банкой и ночной стрельбой займется помощник шерифа. Не знаю, возможно, Картер и трудился над этим делом не покладая рук, однако, как только мы прибыли в Уэйко, он оставил меня в том же отеле, где мы с Элом ночевали на прошлой неделе и пропал. Я уже четвертый день просиживал штаны в баре. И что с того, что я каждое утро заходил в контору шерифа? Я ни разу не получил даже привет от Галбрейта, зато предложение подождать еще немного доставалось мне регулярно. Неудивительно, что со скуки я решился на сотрудничество даже с таким «следователем», как Кинзи. Теперь я по очереди выкладывал на стол свои карты, а мой партнер сидел напротив и пытался играть втемную, хотя на его лице было написано, что вряд ли у него на руках имеется больше пары десяток. – Мистер Макинтайр, я все-таки никак не возьму в толк, отчего вы так уверены, что этот ваш желтый из бакалейной лавки никак не замешан в истории со снотворным? – Для начала газетчик решил ставить по маленькой. – Сколько там стоит эта упаковка кофе? В ваших карманах, наверняка, нашлось бы, чем компенсировать расходы «бедного» азиата, не так ли?

    – Сэм, здесь, на юге, есть такая традиция, если хотите, такой священный обычай, который запрещает китайцам, равно как и мексиканцам, влазить в чужие дела, когда эти дела могут закончиться стрельбой и покойниками. Другое дело, что мексиканцы хоть и верят в Христа, не слишком-то твердо помнят его заповеди. А тот же Ли без всяких молитв и причастий до сих пор так и не научился держать в руках револьвер.

  -Что ж, допустим, – Кинзи сунул руку во внутренний карман и выхватил свое оружие – отличный новенький карандаш. – В таком случае, если вы не возражаете, давайте пройдемся по всем остальным.

    – Идет, предлагаю начать с вас.

    – С меня? – На мгновение репортер растерялся, и его карандаш застыл на месте.

    – С вас, – я кивнул и улыбнулся парализованному карандашу. – Вы, например, знали этого Солджерсена?

    – Кого, простите?

    – Ну, этого бандита, которого застрелил его же приятель.

    – Не-ет, я не представляю, кто он такой. А-а! – Губы моего знакомого растянулись в понимающей улыбке. – Это вы сейчас хотели меня поймать? Нет, если бы я и был с ним знаком, я бы вам все равно соврал. Так у вас ничего не получится. Мистер Макинтайр, вы лучше послушайте меня. Я знаю, как положено по всем правилам вести расследование.

    – Да? – Я почти с искренним интересом взглянул на собеседника. – Тогда может вы мне скажете, почему Поджерса застрелил его напарник? Отчего вдруг парню так не повезло?

    – Ну-у, – «детектив» на секунду задумался, потом наставил на меня карандаш и выпалил, – это просто, знаете, чем занялись люди шерифа первым делом? – Я покачал головой, и Кинзи продолжил. – Они кинулись искать по аптекам того, кто в последнее время покупал снотворное. Могу побиться об заклад, что этим покупателем был ваш покойник. Как думаете, я прав?

    – Очень может быть. Это все, или вы еще что-то предскажите?

    – Только если вы мне поможете. Вот смотрите, мы можем выяснить, у кого была возможность подсыпать снотворное в жестянку. Имена всех этих людей мы выписываем вот сюда, – Кинзи помахал в воздухе блокнотом. – Потом прикидываем, у кого был мотив...

    – К-хм...

    – Я хотел сказать, нам следует подумать кому то, что случилось или могло случиться было бы выгодно. Желаете начать с меня? Ладно.

     Считайте, скоро будет три недели, как я прибыл в Уэйко. Если хотите, меня и вовсе могло не быть среди подозреваемых, потому что сперва я остановился в «Эсперансе». Потом оказалось, что там слишком дорого и шумно, потому я очень скоро переехал сюда, о чем и не жалею. С вами я познакомился вот только позавчера, а мистера Хендерсена я заприметил, когда вы останавливались здесь еще в прошлый раз. Да, я расспрашивал о нем в баре. Прямо вам скажу, что и сейчас хочу познакомиться с мистером Хендерсеном, а если повезет, то и написать о нем. Ей богу, газета отвалила бы неплохие денежки за статью. Еще бы, такой известный скотопромышленник... Только, если позволите, вы задаете мне совсем не те вопросы. Постойте, это же я сам все рассказываю, и никаких вопросов вы мне не задавали. Ведь не задавали же? Да? А меня следовало бы спросить, где я был в ту ночь, когда на вас напали бандиты, или чем я занимался, пока жестянка с кофе лежала в вашем номере. Она же там какое-то время оставалась без присмотра? Да? А здешние замки, сами знаете, можно открыть булавкой. Любой мог войти, и...

    – Не стану я вас ни о чем спрашивать. – Затея с расследованием Кинзи постепенно переставала казаться мне такой уж забавной.

    – Почему не станете?

    – Потому что не верю в то, что вы хотите признаться мне в убийстве.

    – Да, это верно, никто сам не сознается, – газетчик принялся крутить карандаш между пальцев, видимо, его это успокаивало, зато мне действовало на нервы. – Знаете, вот что я думаю, мистер Кавана проводит за стойкой бара все свое время без остатка, и, получается, что без его ведома постороннему человеку подняться наверх никак невозможно. По всему выходит, подсыпать снотворное в жестянку с кофе могли только те, кто останавливался в гостинице вместе с нами. – Сэм многозначительно взглянул на меня и, наконец, пустив в дело свой карандаш, принялся что-то черкать на страничке. Чтобы ненароком не спровоцировать репортера на новое озарение, я промолчал, только позволил себе наклониться над столом и заглянуть в блокнот. Там уже появилось несколько имен: мое, Эла, самого Кинзи, Поджерса, и еще в этот список попал хозяин отеля, Уолли Кавана.

   Здание, где помещалось заведение Уолли, относилось к не имеющему специального названия, популярному на юге архитектурному стилю. Это когда-то временное деревянное сооружение за три десятка лет пережило несколько основательных переделок и усовершенствований. Как того требовал обычай, на первом этаже были устроены бар и нора, где обитал сам Кавана, а на втором, выбрав одну из шести комнат, мог остановиться на ночлег любой путешественник при условии, что у него в кармане отыщется хотя бы один доллар. В прошлый четверг Эл вместе со всем нашим багажом занял одни из таких апартаментов, в другой комнатенке заночевали мы с Джимми Уэбстером. Теперь загибайте пальцы, должно хватить, три номера из оставшихся четырех тоже были заняты жильцами. Во-первых, миссис Кимберли Эванс, во-вторых, Сэм Кинзи, прошу прощения, если он и вам успел наскучить и, в-третьих, Диллан Бишоп, торговый представитель «Общества Континентальной Доставки Товаров». Еще на карточке, пахнущей типографской краской, и вдвое более плотной, чем газетная бумага, можно было различить мелкие буквы какого-то адреса в Новом Орлеане. Не припомню, чтобы мне попадался на глаза этот маленький щуплый человечек, расчерченный в светло-серую клетку собственным костюмом. О субтильности Баклера и тоне его пиджака мне рассказал Уолли. Он же заверил меня в том, что совершенно ничего не знает о биографии своего постояльца кроме того, что тот приезжает в Уэйко с двумя тяжеленными чемоданами уже в четвертый или пятый раз, останавливается у него на неделю и снова пропадает на несколько месяцев. О дальнейшей судьбе торговца хозяину отеля было известно и того меньше, ибо тот уехал в тот же день, что и мы с Элом, а куда – бог весть.

    Миссис Кимберли Эванс, помните я говорил о ней во-первых. Действительно, когда-то она была для меня «во-первых», никаких «вторых» и «третьих» кроме нее я вокруг замечать не хотел. Каков мог быть ее интерес в том ночном нападении на нас? Нет, этого я совершенно не представлял. Помимо всего прочего, невозможно даже предположить, что вдова майора Эванса может водить знакомство с каким-то Поджерсом. И зачем ей понадобилось бы стрелять в Эла? Нет. Полная ерунда! Зато, помнится, были времена, когда она была готова убить меня. Почему? Не знаю, может быть, потому что я не стал тогда ради Ким Тальбот драться с майором. А может быть, потому что весь мой капитал составлял в те годы едва ли сотню монет, а у Тома Эванса имелось пять тысяч акров земли в собственности и еще столько же арендованной, и к этому чертова прорва овец, и какие-то золотые акции чего-то железного ни то рудника, ни то дороги. Что там говорить, майор по всем статьям обскакал меня: он был вдвое толще, вдвое старше и вдвое больше нравился папаше Тальботу. Только это было давно, и о майоре с некоторых пор можно говорить исключительно в прошедшем времени. А Кимберли Эванс, она... Впрочем, рассказывать о ней наглому газетному писаке я не стал. Да и вам все эти сентиментальные подробности ни к чему.

     До того как мы с вами стали загибать пальцы, я, кажется, уже успел упомянуть Джимми Уэбстера. Что я могу о нем рассказать? С Джимми я знаком больше года. Да, это было позапрошлой осенью, Эл сломал правую ногу, собственно, сломанных ног было даже две, одна из них принадлежала Хендерсену, а другая – его лошади. Прямо скажу, после такого каурой Бетти пришлось несладко, но ей, по крайней мере, не нужно было заниматься всем хозяйством на ранчо. Должность управляющего Эл сначала было предложил мне, но я сразу честно признался, что платежи, ставки, договоры и прочая бухгалтерия сведут меня с ума быстрее, чем он сможет встать с кровати, опираясь на костыли. На следующий день вместо того чтобы снова выслушивать тоже самое от одного моего упрямого знакомого, лежащего в постели с ногой, подвешенной на особом шнурке, я сел в поезд и отправился в Нью-Йорк. Там мне пришлось промокнуть под дождем и потратить полдня, чтобы отыскать другого своего приятеля. Того, что недавно получил должность большой шишки по финансовой части в одной солидной торговой компании. На счастье, титул кассира моего друга нисколько не испортил, и, выслушав меня, он не стал раздуваться от важности, а сразу назвал мне несколько адресов, где я смог бы получить в аренду честного, неизбалованного коммерческим успехом молодого человека с нужным образованием.

     Так на ранчо Хендерсена появился Джим Уэбстер. Пожалеть о своем поступке мне пришлось всего пару раз, это когда я учил парня держаться в седле. Теперь же, если вдруг он решит поучаствовать в каких-нибудь скачках, я, пожалуй, смело поставлю на него любую сумму, вплоть до пятидесяти центов. С бумагами новый управляющий разобрался в два счета, тонкости скотоводческой науки тоже давались ему легко. Главное, он не боялся работы и в ковбойском лагере вел себя с ребятами правильно, то есть не задирал нос, не обижался на их нехитрые, иногда не слишком-то деликатные шутки и не боялся спросить, если чего-то не мог понять сам.

     В тот день Джимми выехал из города вместе с нами, но ему до вечера нужно было попасть в лагерь Сан Игнасио, поэтому наши пути разошлись. Нам с Элом следовало строго держаться западного направления, а Уэбстер миль через шесть свернул к югу. А потом, ночью, нас посетили гости. Я знал, что помощник шерифа не поленился и специально съездил в лагерь, и там у парней он сумел узнать только то, что Джимми, действительно, заезжал к ним, оставил кое-какую провизию, осведомился на счет телят и поехал дальше, не пожелав остаться на ужин.

    Теперь в блокноте у Кинзи было достаточно имен, чтобы пытаться поспорить с той книгой, в которой Уолли записывает своих постояльцев.

    – Значит Бишопа вы не желаете рассматривать как подозреваемого? – Репортер снова прицелился в меня из своего карандаша.

    – Разве могу я кого-то как-то там рассматривать, если никогда его не видел и ничего о нем не знаю?

    – А миссис Эванс? – Кинзи несколько секунд вопросительно внимал моему молчанию, однако, не дождавшись ответа, перешел к следующему кандидату. Теперь ваш управляющий, этот Уэбстер, кстати, а зачем, если не секрет, вы втроем приехали в город?

    – Что касается Джимми, то у него всегда полно дел в любой точке миль на пятьдесят вокруг от усадьбы Хендерсена. А мы с Элом... что ж, если хотите, нас можете записать в бездельники. Мне всего-то и нужно было, что купить кое-какие мелочи и договориться с кузнецом на счет нового клейма. – О том, что я обычно знаю, когда Ким приезжает в Уэйко, я Кинзи, конечно, говорить не стал. Мне и самому себе признаваться в этом стоит некоторого труда.

    – А мистер Хендерсен? Если ему понадобились наличные, разве он не мог выписать чек для вас или для своего управляющего?

    – Эл приехал, чтобы отправить письма и забрать на почте те, что могли прийти ему. Он всегда сам отправляет письма. Не все, это касается только писем для дочери. – В глазах газетчика блеснули искры любопытства, – полегче, приятель, придержите свой карандаш, специально для вас скажу, если вдруг вы все-таки сподобитесь на жизнеописание Хендерсена. В этих письмах нет никаких секретов. Мне иногда случается их читать и подписывать адрес на конвертах, это когда Эл забывает дома свои очки. Но вам я бы не советовал...

    – Все, все, я понял, – Кинзи примирительно взмахнул руками. – Три недели – немалый срок, я уже успел заметить как ревностно на юге относятся к понятиям чести и всему такому, что подобает истинным леди и джентльменам, если только речь не идет исключительно о крахмальных сорочках и шелковых платках. И все-таки, мистер Макинтайр, а вдруг это важно, что там с этими письмами? Я вот подумал, может быть, такое письмо и пытались украсть у вас, пока вы должны были спать, выпив снотворное?

    – Послушайте, Сэм, Хенднрсен в тот раз не получал никакого письма, он только отправил в Нью-Йорк то, что написал сам. Выбросьте это из головы. Какие страшные секреты могут быть в переписке восемнадцатилетней девчонки со своим отцом?

    – Вы сказали в Нью-Йорк?

    – Что? А, да, Джоан сначала училась в пансионе в Филадельфии, а теперь живет у тетки в Нью-Йрке, берет там какие-то уроки вроде музыки, живописи и французского языка, так что можете забрать назад свою шутку про хорошие манеры и шелковые платки. Впрочем, каждый год на месяц-другой к отцу, в наши дикие места, она обязательно приезжает. Обычно это случается летом.

    – Скажите, а с Уэбстером они случайно не знакомы? – Кинзи уставился на меня стараясь уловить все, что могло бы отразиться на моем лице. Уж не знаю, что хотел заметить газетчик, и что такое особенное выражает лицо человека, говорящего чистую правду, но я сказал так, как есть.

    – Да, знакомы, и, между нами, мне кажется, что они нравятся друг другу, хотя у каждого из них по этому вопросу имеется свое «но». У Джоан в Нью-Йрке есть вроде как ухажер, только повышение до звания жениха ему не светит. У Эла свой взгляд на то, каким образом стоит ухаживать за его дочерью.

    – А Уэбстер?

    – Что Уэбстер?

    – Вы говорили, что у него тоже есть «но».

    – А его «но», – я ухмыльнулся, – состоит в том, что он еще лет пять будет ходить кругами вокруг девчонки, пока решится сказать ей самые первые слова, прилагающиеся к такому случаю.

    – Знаете, о чем я подумал, мистер Макинтайр? – газетчик сглотнул и с сожалением посмотрел на пустой стакан в своей руке. – А не игра ли все это? Вы говорите, Уэбстер имеет виды на дочку мистера Хендерсена? Не может ли случиться, что ваш Джимми только с виду так прост и робок? Нет, я ничего такого не утверждаю и не знаю про тонкости и детали его плана, но вы не думаете, что вашему управляющему было бы проще всего и подсыпать порошок в кофе, а затем и подкрасться к вам ночью?

    – Хм, вон вы куда клоните, – я откинулся на спинку своего стула. -Уж не намекаете ли вы на то, что Джимми и тот жених из Нью-Йорка – это один и тот же человек?

    – Нет, ничего такого я не говорил. – Поспешил успокоить меня Кинзи, продолжая сжимать свой стакан, но за стакан я не волновался, по виду Сэм не был похож на парня, способного раздавить такую посудину голыми руками. – Я совсем не знаю вашего управляющего, и никогда не слышал о том, другом, который тоже из Нью-Йорка, но выгода для молодого человека в случае смерти мистера Хендерсена видна невооруженным глазом. Я имею в виду наследство. Как по-вашему?

    – Вот что, Сэм, я предлагаю эту вашу загадку отложить до завтра.

    – Почему?

    – Дело в том, что еще позавчера на имя Эла пришла телеграмма, – я для убедительности похлопал себя по карману пиджака. – И это все потому, что Галбрейт в понедельник телеграфировал в Нью-Йорк о ранении Хендерсена и чуть не до смерти перепугал его дочь. С завтрашним экспрессом она уже должна приехать в Уэйко. А вы думали, почему я без всякого дела торчу здесь столько времени? Должен же кто-то встретить Джоан... Да, Сэм, если вы надумаете продолжить расследование в ее присутствии, постарайтесь каким-нибудь дипломатическим образом обставить свои действия, вы ведь теперь тоже неплохо разбираетесь в вопросах чести и приличий. Договорились?