Текст книги "Шолох. Призрачные рощи"

Автор книги: Антонина Крейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Привет.

– Лиссай, а вы не расстроитесь, если я уже сейчас покину праздник? – ахнула я. – Все равно мы сидим в разных концах стола.

(…Это если мне вообще выделили место, в чем я так и не убедилась.)

Его высочество пообещал сделать все возможное, чтобы одолеть свою потенциальную печаль.

– Я бы и сам сбежал отсюда, если бы только мог, – признался он.

А потом кивнул гвардейцам, и те с напыщенными лицами распахнули створчатые двери. Лиссай согнул правую руку в локте и вышел в сад, наполненный светом свечей и осомы, легко и покровительственно помахивая гостям. Те возликовали, сорвавшись на аплодисменты, и мастер Дайен уже взволнованно звенел в свой колокольчик, призывая всех к порядку: именинник явился.

Я же, подхватив подол платья, мчалась прочь по пустым коридорам дворца. Срочно, срочно!

Новый прогноз погоды от Тинави из Дома Страждущих: ночь будет теплее, чем планировалось.

6. Останови часы

Ничто не утешает меня так, как возможность опустить десертную ложку в чужую душу.

Хранитель Рэндом

Алая записка, полученная мной во дворце, гласила: из путешествия по Лайонассе только что вернулся Дахху.

Путешествовал Дахху за компанию с Анте Давьером, который пытался таким нехитрым образом поправить свое пошатнувшееся материальное положение.

А именно: Анте решил продать свою долю в ряде иноземных предприятий. Сделать это из Шолоха не представлялось возможным, поэтому он вооружился оптимистично большим саквояжем для денег и поехал собирать золото по западным странам. По возвращении господин Давьер планировал открыть новый сезон спектакля под названием «хранитель-отступник анонимно живет в Шолохе жизнью мирного обывателя».

Может, в этот раз у него даже что-то получится… Я в него верю. Пусть и он в себя – не очень. («Когда вижу свое лицо на иконах, так прям хочется себе в глаз дать – до чего поганая рожа», – однажды вырвалось у Анте в пылу несвойственных ему откровений. Но мы оба тотчас изобразили, что это слуховая галлюцинация.)

В общем, зимой он уехал. И Дахху – вместе с ним, потому что друг хотел набрать информации для своей энциклопедии «Доронах». А что может быть лучше для сбора данных, чем путешествие с хранителем? Одну половину фактов берешь из ежедневных приключений, другую клещами тянешь из самого Анте. Что ни говори, а несколькотысячелетний мужик – это прекрасный исторический источник. Главное, его не злить. А то убить может – не впервой, как говорится.

Я мчалась на встречу с Дахху, размахивая письмом, как флагом, и радостно подпрыгивала на ходу. Иногда не поймешь, как по кому-то скучал, пока человек не вернется.

Согласно записке, Смеющийся ждал меня в квартале Старых королей. Или, как говорят шолоховцы, «на Стариках». В конце дворцового острова я притормозила, чтобы перевести дыхание, и с сожалением скользнула взглядом по магботу, пришвартованному у моста.

Магботы появились в столице не так давно. Они представляют собой небольшие деревянные лодки, на носу которых растет цветок люминария. Цветок отличается тремя характеристиками. Во-первых, он светится. Во-вторых, он разумен. И в-третьих – плотояден (о чем мало кто знает, судя по очередям в Лазарете).

Магботы созданы для госслужащих. Их легко арендовать: прыгаешь в лодку, прижимаешь ведомственную татуировку к специальной дощечке и закидываешь в пасть люминарии монетку – золотую «пятнашку», самый ходовой у нас номинал. Люминария с удовлетворенным чавканьем проглатывает золото и внимательно слушает, растопырив усики-тычинки: мол, куда тебе, путник? Ты называешь адрес – и лодочка плывет. Целый час будет тебе повиноваться. Потом замрет как вкопанная, фиг сдвинешь. Оказался посреди реки – твои проблемы. Дальше вплавь! Или клади новую монету в пасть цветка.

В общем, сплошные удобства для верных слуг государства. Завидую! Хотя я и сама «из этих», моя татуировка не работает – магии нет. Так что не светит мне лодочка – во всех смыслах этого слова.

А жаль: ведь район Стариков, усеянный каналами, будто создан для перемещения на водном транспорте. Пешком я буду долго по нему бегать, путаясь в мостах и тупиках, которые неожиданно обрываются, заканчиваясь водой. И кентавры там отказываются от заказов: слишком уж муторно, нужный поворот можно сто раз миновать, прежде чем заметишь. И не развернешься – чересчур узкие проулки. Как-то Патрициус со мной на спине пятился целый квартал, после чего долго ныл: «Радикулит, радикулит…»

Итак, к Дахху я двинула пешком.

Начался дождик. От редких порывов ветра деревья встряхивались, как псы, и осыпали меня крошкой слезинок. На улице было тихо, стыло и холодно. Только под гребнями каменных мостов покачивались гондолы, гулко стукаясь друг о друга.

Мой энтузиазм в таких условиях быстро сдулся. Я пыталась поднять себе настроение: представляла, что я – не я, а персонаж из доброй книжки и страдаю не просто так, а по сюжету. Иллюзия, конечно, но – редкий случай – никому не приносящая зла.

Терпеть ради великой цели всегда проще, чем из-за невозможности что-то поменять.

Но тут мне повезло.

– Тинави из Дома Страждущих? – окликнул меня низкий голос. Знакомый, но так – смутно. Я завертелась на месте, не понимая, откуда идет звук.

– Я под мостом, в магботе, – смиренно объяснил человек.

Я повернулась к реке и увидела Эрвина Боу в жемчужном балахоне – священнослужителя и по совместительству информатора Иноземного ведомства. Раньше он работал в Храме Белого огня, но теперь был вынужден перейти в часовню при Академии.

– Здравствуйте, Эрвин! – удивленно отозвалась я. – А куда вы плывете в такой поздний час?

– В Академию. – Седовласый священник вздохнул: – Скоро к нам приезжает архиепископ Саусберийский, из самого Асерина. Надо, чтобы все было идеально. А у меня служки то алтарь чем-то не тем протрут, то орган так тщательно начистят, что дырки в трубах появляются. Мне тяжело их ругать – они обижаются, хотели же, как лучше. Вот, приплываю по ночам, ликвидирую последствия рьяной службы.

– Вы святой человек, Эрвин!

– Скажите это моему исповеднику, – хмыкнул священник. – Вас подвезти?

– Будет замечательно.

Мы плыли мимо квартала Новых Богачей. Окна местных особняков светились тепло-оранжевым: большинство шолоховцев сегодня будут бодрствовать до полуночи, чтобы посмотреть праздничный фейерверк.

– Кстати, об архиепископе… – Эрвин погладил короткую бороду, – Тинави, могу ли я обсудить с вами одну проблему? Чисто гипотетическую, конечно.

– Легко! Гипотетические проблемы и гипотетические решения – мой конек. Называется невроз. Что такое?

Эрвин пожевал губами, прежде чем скромно проговорить:

– У его высокопреосвященства Ноа де Винтервилля, скажем так, далеко не самый лучший на свете характер. Возможно, самый худший характер, да простят мне боги такие слова. В общем, есть шанс, что кто-нибудь из наших служащих в какой-то момент потеряет накопленную годами мудрость и поддастся греху сквернословия или даже рукоприкладства. Скажите, в этом случае для закона имеет значение, остановим ли мы такое нарушение сразу или позволим греху сначала осуществиться?

– Вы что, подпольно планируете избиение архиепископа?! – подавилась словами я.

– Конечно, нет! – ахнул оскорбленный Эрвин. – Просто поверьте: всякий раз, когда приезжает Ноа, кто-то пытается сломать ему нос. Я начинаю думать, что провидение хочет, чтобы однажды это случилось. Потому и спрашиваю. Гипотетически…

После того как мы обсудили все гипотетические последствия гипотетической драки и я отнюдь не гипотетически посоветовала Эрвину держать своих служек в гипотетической узде – еще не хватало нам международного скандала! – священник парадоксально повеселел.

– Спасибо за консультацию, – поблагодарил Эрвин. – Буду ссылаться на вас в попытках сдержать их ярость. Кстати, вам удобно, если я высажу вас здесь?

Мы уже были на Стариках. Черепичные крыши, узкие фасады, платаны и липы – узнаваемый пейзаж этой части города. Я попрощалась с Эрвином и по крутым скользким ступеням поднялась на набережную канала.

* * *

Дахху я увидела издалека.

Он стоял на мосту Неразгаданной Потери и, перегнувшись через перила, смотрел вниз. То ли на свое отражение, что было бы странно, ибо Дахху – не нарцисс; то ли на редкую кувшинку, о которой можно упомянуть в энциклопедии.

Темно-русые волосы друга вились мягкими кольцами. Полосатый шарф бахромой цеплялся за завитушку кованого моста – но Дахху узнает об этом, только когда попробует уйти, а шарф остановит его жестким удушением. Теплые брюки, кремовая куртка, сумка через плечо, набитая тетрадями и перьями, – все привычное. Вокруг друга рябила голубоватая сфера атмосферного купола – вместо зонта.

Я подбежала к Дахху со спины.

– Хей-хей! – прокричала я ликующе.

Купол мгновенно лопнул. Дахху подпрыгнул, чуть не перевалившись через перила.

– Гурх! – выругался он на шэрхенлинге (ему кажется, что ругаться на чужих языках – это не так грубо, как на своем. Даже не представляю, как он выкручивался в путешествии).

После этого Дахху – лекарь, энциклопедист и добрейший человек всех миров – все-таки обернулся. Темноту канала озарила его робкая улыбка, будто неуверенная в своей правомочности.

Я с места в карьер бросилась в бой:

– Что мне сделать, чтобы ты больше никуда не уезжал? Обновить ассортимент библиотек? Сымитировать чуму в столице? Изобразить убийство Кадии? Небо голубое, Дахху, ты хоть понимаешь, как холодно в Шолохе без тебя?

Он развел руками:

– В зимнем Норшвайне холоднее. Да и Тилирия в феврале не фонтан… Знаешь, это только звучит несерьезно – плюс пять градусов. А на деле у них море и такая влажность, что дубеешь мгновенно. Анте был очень недоволен. Нам пришлось провести там две недели, пока он разбирался с деньгами, и под конец я уже жалел, что составил ему компанию – так замерз…

– То есть ты скучал не по нам, а по погоде. Классно, – цокнула языком я.

Дахху покачал головой:

– Про вас я вообще молчу… По-настоящему важные вещи не говорят вслух.

Я удовлетворенно кивнула. Так-то лучше! А то – мерз он, видишь ли.

Друг окинул взглядом высокое черное небо, подтекающее дождем, мое шелковое платье, подумал и вытащил из сумки обычный зонтик. Мгновение спустя мы уже вместе стояли, опершись о перила моста. Усилившийся дождь тихо барабанил по прозрачному зонту, рассчитанному на троих.

Вид на канал открывался короткий, но восхитительный. Золотые слитки света – дар фонарей – тяжело качались в темной воде. По обеим сторонам мозаичной набережной густо росли сливы – такие же безалаберно ранние, как вишня под моим ведомственным окном. Розовое облако лепестков укутало все сказочной дымкой, будто слегка светящейся в ночи. На душе было тепло и грустно одновременно – вечная магия весеннего дождя.

Дахху протянул:

– На самом деле мы можем куда-нибудь перейти.

– А Кадию мы не ждем? – я удивилась.

Друг опустил глаза. На мост порывом ветра швырнуло горсть сливового цвета. Дахху подобрал один цветок с витых перил моста и, понюхав его, рассеянно покрутил между пальцами.

– Знаешь, в чем главная прелесть путешествий? – спросил он, бросая цветок в воду.

Любого другого я бы мигом оборвала: «Слышь ты, от темы не увиливай!», но Дахху всегда заходит издалека. Не потому, что хитрый, а потому, что по-другому не умеет. У этого парня в голове такая каша из чувств, надежд, сожалений, планов и воспоминаний, что даже мне не снилось. Ухватить нужную ниточку – уже подвиг. И неважно, что придется размотать весь клубок. Тише едешь – дальше будешь, как говорит мастер Улиус.

Дахху улыбнулся. Вокруг его фисташковых глаз с опущенными внешними уголками побежала рунопись морщинок, неожиданно густая для молодого человека.

– В путешествиях ты получаешь новую жизнь взамен старой, – сказал друг. – Я думаю, мы принадлежим нашим городам не меньше, чем они – нам. А то и больше. Уезжая надолго, ты оставляешь после себя брешь. Какое-то время город держит за тобою место, но потом… потом заполняет его чем-то еще, и ты становишься чужаком. Вернувшись, ты все видишь по-другому – не только из-за приобретенного опыта, но из-за того, что ты – больше не часть этой мозаики. Ты обладаешь уникальной возможностью быть внутри и вовне одновременно – прерогатива призрака, туриста… Но это состояние очень недолгое. Ты понимаешь, о чем я? – вдруг забеспокоился Дахху.

Я кивнула:

– Еще бы! Когда ты возвращаешься, те, кто тебя помнит, будь то люди или улицы, сразу бегут к мирозданию ябедничать: «Он снова тут! Эй, освобождай местечко!» И оно, поворчав, соглашается. И лепит тебя на прежнее место, протирает тряпочкой, приговаривает: «Ишь, каких себе оттенков приобрел, а ну, верни нормальный цвет, гаденыш!» И все. Ты опять свой. Дело пары дней, а то и меньше. Но при чем здесь Кадия?

Дахху пожал плечами:

– Кадия – первая бегущая из твоего примера. Из лучших чувств она так тряхнет мироздание, что оно впишет меня в Шолох без очереди. Рядом с ней я сразу стану Дахху из Дома Смеющихся – со всем причитающимся мне грузом прошлого, настоящего и будущего. Кадия быстро укажет мое потерянное место. А мне хотелось бы еще немного побыть загадочным незнакомцем, прости столь пошлое определение.

– И как столица незнакомцу? По вкусу? – с улыбкой откликнулась я.

– Самый красивый город на свете – теперь я знаю наверняка. Оказывается, куда приятнее жить здесь, когда у тебя были варианты, – и ты все равно выбрал Шолох. Раньше мне недоставало этого чувства, хотя я даже не догадывался о потребности в нем.

– Здорово. А что насчет Анте? Ты пишешь, он еще не вернулся – почему?

– Сложно сказать. Он вдруг решил, что ему надо срочно разобраться с одним делом, и уехал из Тилирии в Восточный Хейлонд.

– К вампирам? Это с какой радости?

– Да вот не знаю… Анте не стал вдаваться в подробности. Темнит, как обычно, – Дахху развел руками. Потом улыбнулся: – Ну или я задал ему слишком много вопросов по «Доронаху» и Анте сбежал, чтоб в кои-то веки помолчать!

Часы во всем городе начали отбивать полночь. Как всегда – вступали поочередно, неспешно, то тут, то там присоединяясь к золотому говору времен. Общему хору существенно не хватало весомого «бом-м-м» от Толстяка Бенджи…

Я подпрыгнула:

– Стоп! Дворец! Дахху, где дворец?!

– Что? – обалдел друг.

– С какой стороны от нас дворец?! – Я завертелась на мосту юлой. – Я совсем запуталась в этих праховых каналах!

– Там, – Дахху пальцем указал куда-то вбок. Друг на Стариках ориентировался превосходно.

И тотчас, как по приказу, над зеленой даже ночью шапкой леса взорвались фейерверки. Один, другой и третий, пятый и двадцатый – расцветили Лес до самого моря. В окошках домиков вокруг замаячили силуэты горожан.

– Государственный бюджет горит… – вздохнул Дахху.

– С днем рождения, Лиссай! – заорала я прямо в небо, прижав ладони рупором ко рту.

Фейерверки взрывались, и никакая морось была им нипочем. Последняя батарея заполнила небо всполохами огненных цифр… Вернее, всего одной цифры: огромная «пятерка» зашипела, засвистела над столицей, сложившись из тысяч маленьких огней.

Ярко-красная, будто кровь. Что-то было в этой «пятерке» такое, что мурашки стайкой пробежали по моей спине. Повисев над городом несколько долгих секунд, цифра осыпалась градом искорок, и все стихло.

Я тряхнула головой, избавляясь от неуместного ощущения ужаса. Странно…

– Откуда вообще тут пятерка?

– А сколько лет принцу? Может, была еще одна цифра, но не взорвалась? – Дахху тоже было как-то неуютно.

– Лис наш ровесник, так что все равно не подходит по возрасту.

Мы переглянулись.

– Ну, никто не застрахован от ошибок, да? – сказал Дахху, когда мы пришли к молчаливому соглашению: не строить теории заговора на пустом месте.

– Никто, – поддержала я. – Ох, чувствую, открутят завтра мастеру Дайену голову за недосмотр!

Поведя носом, я вдохнула горьковатый запах взрывательных порошков, разлившийся над столицей.

– Итак, салют мы посмотрели, философские дебаты открыли, – сказала я. – Что теперь, господин чужак? Чем хочешь заняться в свой первый неавторизированный вечер в столице?

Дахху робко улыбнулся:

– Пойдем и сделаем то, что можем сделать только без Кадии?

– А я боялась – ты не предложишь!

* * *

Три часа ночи мы встретили на могиле родителей Дахху.

Да, Кадия никогда сюда не приходила – слишком грустно. И, будем честны, немного странно. Ведь Дахху не знал ни отца, ни мать. Они погибли слишком рано. Конечно, бабушка, госпожа Эльша, много рассказывала о них внуку, но… Это были будто истории о чужих людях. Дахху не мог скорбеть о них по-настоящему – и страшно винил себя в этой «черствости».

– Я должен их любить. Почему я не могу? Что со мной не так? – спрашивал он когда-то. Я неизменно качала головой: я не знала.

Потом Дахху перестал спрашивать об этом меня. Себя – вряд ли.

Мы несколько раз в год приходили в Призрачную Рощу. Это было скорее похоже на чьяговскую медитацию, нежели на правильный визит на кладбище. Но мне хотелось думать, что родителям Дахху все равно приятны гости.

Ведь энергия унни, из которой мы все состоим, никуда не девается после смерти. Она перетекает, меняет форму, живет иначе. И наверняка ей радостно от того, что кто-то помнит и это ее воплощение – двух путешественников-Смеющихся, убитых бешеным волкодлаком. Пусть даже помнит так смутно и стыдливо, как Дахху.

Призрачная Роща располагалась на макушке невысокого лесного холма. В низине под ним плескалось море тумана, перемежаемого болотными огоньками. Наверху туман редел, и при свете щербатой луны можно было охватить взглядом все кладбище.

Тут были заброшенная часовня с запертой железной дверью, увитая виноградом; надгробные камни и склепы, покрытые мхом; серебристые деревья; домик смотрителя и, конечно, привидения.

За годы наших посещений мы уже узнали, кого из них как зовут, – подсказал кладбищенский смотритель. С нами призраки не контактировали, предпочитая держаться поодаль: прятались за соснами и осторожно выглядывали из-за надгробий. Ближе всех к нам решался подплывать призрак по имени Стерва Бетти: на вид – десятилетняя девочка. Ее окружала гнетущая аура боли и горькой обиды… Бетти появилась на кладбище прошлой осенью.

– Что с ней такого случилось при жизни, что в столь юном возрасте ее называли Стервой? – поинтересовалась я как-то у смотрителя.

– Она сирота была, приютская. Мало ли, – тот с чувством поскреб в затылке. – Хочешь – спроси.

Но каждый раз, стоило мне посмотреть на девочку, ее зеленоватый силуэт мгновенно растворялся в ночи.

Бетти отказывалась общаться.

– Я хотел бы посоветоваться с тобой, – вдруг сказал Дахху, выдергивая меня из сонного ничегонеделанья.

Друг сидел перед сдвоенным надгробным камнем:

Лира из Дома Смеющихся

Айреф из Дома Смеющихся

И стихотворение:

 
Останови часы и погаси огонь,
Переверни портрет и двери в дом закрой.
Нас нет нигде. На севере, на юге, западе, востоке —
Нас нет. Но ты живешь. И эти строки
Пусть силу придадут пройти путь до конца.
Живи сейчас. Люби. Не прячь лица.
 

Я устроилась напротив: на ступеньке, ведущей к старинному склепу. Я никогда не подхожу к могиле Лиры и Айрефа вплотную. Не думаю, что это вежливо: влезать на фон их общения с сыном. Это как портить изображение имаграфа, неожиданно вбегая в комнату в момент хлопка.

– О чем посоветоваться? – спросила я.

– В поездке мы познакомились с одними мигрантами, которые занимаются караванной торговлей. Анте рассказал им о том, что я пишу энциклопедию, показал «Доронах», и им так понравилось, что они предложили мне написать биографию Марцелы из Дома Парящих – их родственницы. На заказ, как подарок. Я был так польщен, что сразу согласился.

– Ух ты! Здорово! Это наверняка поможет тебе в дальнейшем добиться популярности для «Доронаха». Ты уже будешь не абы кем, а, прах побери, крутым биографом знаменитой главы Лесного ведомства!

Но Дахху, вместо того чтобы радоваться вместе со мой, внезапно скис.

– То есть ты полагаешь, надо действительно взяться? – Он рассеянно комкал в руках бахрому шарфа. – Я думаю: может, лучше отказаться, пока у них есть время найти другого писателя?

Я нахмурилась, пряча ладони в рукава тонкой бежевой летяги: моя любимая, бирюзовая, была слишком неформальной для праздника во дворце.

– А в чем проблема, Дахху?

– Если я скажу тебе, ты не будешь смеяться надо мной?

– Конечно, нет. Смех должен быть лекарством, а не оружием. Нельзя смеяться над чужой болью. Только над своей – и лишь после того, как оплачешь ее как следует.

Дахху повернулся ко мне лицом, не поднимаясь. Туман петлял вокруг него, как белесые змеи вечности. Между мной и Смеющимся переливался красно-золотыми всполохами горячий шар: друг наколдовал его, чтобы мы не мерзли.

Дахху зажал руки между коленями.

– Тогда следует начать вот с чего. Я решил: я не буду рассказывать в «Доронахе» настоящую историю богов и срединников. Если ты помнишь, когда-то я планировал, что «Доронах» станет невероятным открытием, культовым исследованием… Но в процессе работы я стал сомневаться: хочу ли я так все баламутить? Более того, в поездке Анте пару раз спрашивал меня об этом. Без какого-либо давления! – поспешил уточнить Смеющийся, увидев, как я подозрительно сощурилась. – Он просто мимоходом интересовался, что я вставлю в такой-то раздел… И в такой-то. И когда я спросил его в лоб: «Анте, скажи честно: именно ты готов к тому, чтобы мир узнал твою историю?», он помолчал, а потом качнул головой: «Нет. Именно я, если хочешь знать, ни черта не готов». «Тогда я не буду писать о ней». И он выдохнул. Едва слышно, но выдохнул, Тинави.

Я почему-то очень хорошо представляла себе этот выдох. Незаметный, пытающийся спрятаться, как легкое дрожание секундный стрелки перед тем, как шагнуть на следующее деление. Колебание. Неуверенность. Злость на себя. Ведь таким, как я, нельзя быть слабыми. Нельзя чувствовать.

– И знаешь, я как-то вдруг понял, что спокойствие моих близких для меня важнее славы и желания раскрыть всем какую-то условную истину, – продолжил Дахху. – Я принял это решение легко и спокойно. Но вот заказ на биографию Марцелы – это как будто вторая уступка правде подряд… И это меня смущает.

Я пододвинулась поближе к костру:

– Подожди, а почему биография – это «уступка правде»? Или от тебя хотят исключительно оду, полную щенячьего визга?

– Нет, все нормально: они попросили сделать академическое исследование, без каких-либо оценок. Но я не понимаю, зачем мне заниматься этим. В чем смысл?

Я непонимающе нахмурилась:

– Хм. Для Марцелы это – подарок. А для тебя… Если честно, мне всегда казалось, что ты просто любишь научную работу. Сам процесс. Разве нет?

– Да вот, кажется, не совсем, – друг прикусил губу. – Я недавно осознал, что занимаюсь исследованиями не потому, что мне интересны загадки и их решения, а потому, что я хочу сделать мир более комфортным для других людей. Я думаю, это мой смысл, направление, в котором мне надо двигаться. Я поэтому в Лазарет пошел, понимаешь? Я же мог тогда выбрать любое второе высшее – после нашего магистра О́рлина меня бы куда угодно взяли, – но целительство тоже отвечало этому внутреннему желанию… Хотя тогда я не мог сформулировать, на фига меня потянуло накладывать швы и менять повязки на чужих пролежнях. Вы с Кадией всегда считали, что я – ученый, мне бы только раскапывать информацию. Но в том-то и дело, что нет!.. Мне не нужны исследования для исследований, для – как бы это сказать – систематизации мира. Я хочу помогать людям через свою работу. Я хочу служить им, чтобы им было комфортнее и безопаснее. Суть в этом. И именно поэтому биография Марцелы как бы… мимо.

Дахху внезапно смутился и отвел глаза.

– Глупо звучит, да? – поморщился он. – Теперь ты понимаешь, почему я боялся, что ты засмеешься. Кажется, слова «служить», «миссия» и «смысл» вообще не предназначены для серьезных разговоров. Только как штамп.

– Они затерты, это правда, – задумчиво пробормотала я. – Но их популярность не отменяет того, что за ними стоит нечто действительно важное.

Надо же.

С одной стороны, для меня стало новостью то, что «Доронах» важен для Дахху не в качестве объекта приложения его исследовательского интереса. С другой стороны, подсознательно я как будто всегда знала то, о чем сейчас сказал друг, – ту историю с помощью людям.

Это всегда такое странное ощущение: когда что-то очевидное и элементарное, прежде ускользавшее от сознания, вдруг пробирает тебя до костей, и ты уже просто не можешь не видеть этого, хотя еще пять минут назад был поразительно слеп и уверен в своей слепоте.

Озарение. Вспышка. Ясность.

Я сложила руки на груди и откинулась назад, спиной упершись в шершавые камни склепа. Сзади что-то заскрежетало. Изумленно обернувшись, я поняла, что случайно привела в действие потайной механизм – дверь в усыпальницу открылась. М-да… Сейчас бы сюда Мелисандра Кеса – авантюриста нашего дорогого, – и уже через полчасика на траве под луной блестели бы награбленные ценности, изъятые, ибо: «А что им там пылиться-то, Ти? Мертвым не пригодятся».

Но на кладбище Призрачной Рощи сидели носатик Дахху и дайте-мне-поспать-Тинави. И, следовательно, ни в какой склеп мы не полезли, бурным подземным приключениям предпочтя философское «Доколе?!».

Подождав немного нерасторопных приключенцев, склеп с удивленным скрипом закрылся. К таким героям его не готовили.

– Так что скажешь? – спросил друг.

Я развела руками:

– Если ты хочешь знать мое мнение, я действительно считаю, что тебе стоит написать биографию Марцелы. Во-первых, ты уже согласился, и не очень-то симпатично идти на попятный без веской причины. Во-вторых, откуда ты знаешь, кому сможет помочь это исследование?.. А в общем и целом оно сочетается с твоими интересами, как мне кажется.

– Хорошо, – друг серьезно кивнул. – Согласен. Я напишу ее.

Потом поднялся, раскрыл сумку и, порывшись в ней, протянул мне стопку бумаг:

– Тогда ты могла бы найти эту информацию в вашем Архиве?

Я лишь удивленно подняла брови.

Дахху объяснил:

– Госпожа Марцела провела юность в Иджикаяне. Документы хранятся в Иноземном ведомстве, и у меня нет допуска. Поможешь?

– То есть на самом деле ты, гад такой, уже понял, что берешься за биографию, когда обратился ко мне за советом.

– Конечно, нет! Но предварительное исследование обязательно еще до принятия решения. Потому что как иначе это решение принимать?

– Наобум, дорогой, наобум. С помощью интуиции, печенки, селезенки, сердца, попы, шестого чувства и что еще там у кого гипертрофировано. Именно так и живут нормальные люди, – буркнула я, забирая документы.

Пора было уходить с кладбища. Дахху на прощанье коснулся рукой надгробного камня, что-то тихо шепнул ему.

Мы медленно пошли вниз по склону, погружаясь в туман. Крохотные точки болотных огоньков метались перед нами, разбуженные и перепуганные. В руке у Дахху болталась керосинка – живой оранжевый огонь в глубоком море мартовского мрака.

Когда мы спустились в овраг под холмом и уже собирались свернуть к дороге до центра – деревянный указатель едва просматривался сквозь туман, – я дернула друга за рукав:

– Что это? Вон там, видишь?

Вдалеке, между черными силуэтами сосен, багровело большое пятно.

– Не знаю.

– Подойдем поближе? Я все чувствую неловкость перед тем склепом. Хоть тут поведем себя порядочно по отношению к тайне.

– Ну… давай, – неохотно протянул Дахху и, покрепче взяв меня под локоть (конечно же, чтобы я не боялась), пошлепал по влажной траве к пятну.

Крадучись мы пробрались меж сосен. Вблизи стало видно – костер. Вокруг него плясали люди, человек пятнадцать. Вернее, не только люди, но и гномы, эльфы, даже один тролль… Плясали они так, что были похожи скорее на животных – кривые, поломанные фигуры, рваными тенями отражающиеся на земле. Да еще и голые.

Ритуал проходил в полной тишине.

– Гадость какая, – скорчился Дахху.

– И не холодно им! – подивилась я.

– Кто это такие?

– Культисты Жаркого Пламени. Странные, но, говорят, безобидные ребятки. Новое модное веяние на ниве религии.

– Ужас, – Дахху покачал головой. – А насколько модное? В «Доронах» включать?

– Обязательно. Можешь даже поучаствовать – тебе не впервой всякие сомнительные пляски. Только изображаешь недотрогу, а сам-то…

Дахху ткнул меня локтем в бок. Я засмеялась, сразу оборвав себя – не стоит шугать культистов! Они ж, того, друзей так ищут. Благая цель. А я напложу им комплексов, всю малину попорчу…

Мы тихонько отвернулись и побрели прочь сквозь ночной Смаховый лес. Беззвучная пляска продолжалась у нас за спинами, дикая в своей серьезности.

Над головами крутились огоньки, напоминая шутихи полуночного фейерверка. И все же… Ну неоткуда там было взяться цифре «пять»! Странно это.