Текст книги "Тараумара"

Автор книги: Антонен Арто

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Это все, что произошло.

Но больше всего меня поразила их манера угрожать друг другу, убегать, сталкиваться, чтобы, в конце концов, согласно идти рядом. Главным было то, что эти начала находились не в телах, они не достигали, не касались тел, они упрямо оставались в виде двух нематериальных представлений, подвешенных за пределами Бытия, изначально этому Бытию противопоставленные, и эти начала создавали себе свое собственное тело, тело, где понятие материи улетучилось с помощью СИГУРИ. Глядя на них, я смутно вспоминал все, что мне говорили в Мехико знакомые поэты, преподаватели и художники всех направлений об индейской религии и культуре, и то, что я прочитал во всех предоставленных мне там книгах о метафизических традициях и преданиях мексиканцев.

– Злой Дух, – говорили Посвященные Жрецы Сигури, – никогда не мог и не хотел верить в то, что Бог – это не просто Бытие, доступное и исключительное, что в непостижимой сущности Бога присутствует нечто, помимо этого Бытия.

Это было именно то, что мне показывал Танец Пейотля.

Ибо я считал, что вижу в этом Танце больную точку всеобщего бессознательного. И это – вне Бога. Правой рукой Жрец прикасался то к своей селезенке, то к печени, и при этом стучал по земле посохом, который держал в левой руке. Каждому его прикосновению на заднем плане отвечала поза мужчины и женщины, то отчаянным и высокомерным согласием, то яростным отрицанием. Но когда Жрец взял посох сразу двумя руками и начал стучать по земле в более быстром темпе, они принялись ритмично приближаться друг к другу, отставив локти в стороны и соединив руки так, что те образовали два треугольника, которые пришли в движение. В то же самое время их ноги вычерчивали на земле круги и еще какие-то фигуры, напоминающие части цифр и букв – S, U, J, V. Цифры сводились в основном к форме восьмерки. Раз или два они не сходились, но пересекались, точно приветствуя друг друга. На третий раз их приветствие было более определенным. На четвертый – они взялись за руки, вместе сделали полный оборот, и, казалось, ноги мужчины ищут на земле места, куда ступали ноги женщины.

Они сходились так восемь раз. И, начиная с четвертого, их ожившие лица засияли. На восьмой раз они посмотрели в сторону Жреца, который стоял с властным и грозным видом на границе Святилища, там, где все встречается с Севером. Посохом он рисовал в воздухе огромную восьмерку. Но крик, который он испустил в тот же момент, вполне мог вновь вызвать страшные предсмертные родовые муки, отягощенные запоздалым раскаянием в грехах, описанные в найденной на раскопках в Юкатане древней поэме майя; вряд ли я когда-либо слышал что-то более звучное и раскатистое, указывающее, до каких глубин опускает человека Желание извлечь из мрака свое предвидение. И мне показалось, что я вновь вижу в бесконечности и как бы во сне, как именно Бог породил Жизнь. Этот крик Жреца был словно нужен для того, чтобы поддержать след посоха в воздухе. Не переставая кричать, Жрец перемещался, рисовал в воздухе всем своим телом, а ногами – все ту же восьмерку на земле, пока не замкнул ее со стороны Юга.

Танец подходил к концу. Дети, все это время сидевшие слева от круга, спросили, могут ли они уйти, и Жрец посохом сделал им знак, повелевающий рассеяться и исчезнуть. Но никто из детей не принимал Пейотля. Они изобразили что-то, напоминающее движения танца, потом отступили в сторону и исчезли – вероятно, вернулись домой.

* * *

В начале этого рассказа я уже говорил, что всего этого мне было недостаточно. Я хотел знать о Пейотле больше. Я подошел к Жрецу, чтобы расспросить его.

– Наш последний Праздник, – сказал он, – не смог состояться. Мы в отчаянии. Мы теперь принимаем Сигури не только во время Ритуала, это стало пороком. Скоро весь наш народ будет болен. Время слишком состарилось для Бытия. Оно не может больше выдержать нас. Что делать, что с нами станет?

Наши люди больше не любят Бога. Я – жрец, и я не могу не чувствовать этого. Ты видишь – я совсем отчаялся.

Я передал ему наш разговор с директором местной школы и сказал, что их следующий большой праздник на этот раз состоится.

Я сказал ему также, что приехал к индейцам тараумара не из любопытства, но чтобы отыскать истину, которая скрывается от европейцев и которую сохранил его Народ. Он проникся доверием ко мне и рассказал удивительные вещи о том, что такое Добро и что такое Зло, что такое Истина и что такое Жизнь.

– Все, что я говорю, идет от Сигури, – сказал он. – Это Сигури научил меня всему. Вещи не таковы, какими мы их видим и ощущаем большую часть времени, но таковы, как нас учит Сигури. Они уже давно захвачены Злом, Злым Духом, и без Сигури человек не сможет вернуться к Истине. В начале они были настоящими, но чем больше мы стареем, тем фальшивей становятся они, потому что Зло все ближе подходит к ним. В начале мир был совершенно реальным, он звенел в человеческом сердце и звенел вместе с ним. Теперь его нет больше в сердце и нет в душе, потому что оттуда ушел Бог. Видеть вещи – это видеть Бесконечность. Сейчас, когда я смотрю на свет, мне трудно думать о Боге. Однако это именно он, Сигури, создал все это. Но зло – во всех вещах, и я, человек, не могу больше чувствовать себя чистым. Во мне есть что-то ужасное, что поднимается и идет не из меня, темнота, которая внутри меня, там, где душа человека не знает, где начинается его «Я» и где оно заканчивается, и что его заставило стать таким, каким он себя видит. И об этом мне говорит Сигури. С Ним я не знаю больше обмана и не смешиваю то, что действительно в человеке желаемо, с тем, что по злому умыслу притворилось таковым. И вскоре все, что останется, – произнес он, чуть отступая, – это непристойная маска, ухмыляющаяся среди спермы и дерьма.

Приведенные мной слова Жреца абсолютно достоверны; они показались мне слишком значительными и прекрасными, чтобы я позволил себе что-либо изменить, и если это и не те самые слова буквально, по смыслу они практически не отличаются от сказанного им, ибо понятно, что это поразило меня и мои воспоминания остались чрезвычайно точными. Впрочем, я повторяю, он только что принял Пейотль, и меня не удивила ясность его ума.

После нашей беседы он спросил, не пожелаю ли я отведать Сигури и таким образом приблизиться к истине, которую ищу.

Я ответил, что это – мое самое сокровенное желание, и я не думаю, что без помощи Пейотля можно достичь всего, что ускользает, и от чего время и обстоятельства удаляют нас все больше и больше.

В левую ладонь он насыпал мне горсточку порошка, объемом с зеленый орех миндаля:

– Достаточно, чтобы увидеть Бога два-три раза, так как Бог не всегда хочет быть узнанным. Чтобы почувствовать его присутствие, следует, по меньшей мере, трижды оказаться под влиянием Сигури, но каждый раз доза не должна быть больше горошины.

Итак, я остался еще на пару дней у тараумара, чтобы лучше узнать Пейотль, и потребовался бы толстый том, чтобы передать все, что я увидел и перечувствовал, находясь под влиянием Пейотля, а также все то, что Жрец, его помощники и их родственники рассказали мне. То, что мне привиделось, Жрец и его семья назвали подлинным, это видение имело отношение к тому, что должно было быть Сигури, и что является Богом. Но этого нельзя достигнуть, пока не пройдешь через страдания и душевную боль, после чего чувствуешь себя словно вывернутым и перенесенным по другую сторону всего и больше не понимаешь мир, который только что покинул.

Я сказал: перенесенным по другую сторону – как если бы ужасная сила позволила вам возвратиться к тому, что существует по другую сторону. Больше не чувствуешь тела, которое только что покинул и которое поддерживало тебя в своих границах, зато чувствуешь себя гораздо счастливее, ибо принадлежишь не самому себе, а безграничности, и понимаешь, что бывшее тобой пришло из головы этой самой безграничности, Бесконечности, и что сейчас именно ее и предстоит увидеть. Чувствуешь себя внутри газообразной волны, где раздаются непрекращающиеся потрескивания, разряды, окружая тебя со всех сторон. То, что вышло из тебя, то, что было твоей селезенкой, печенью, сердцем или легкими, неустанно очищается и вспыхивает в этой неопределенной среде, похожей одновременно и на воду, и на газ; кажется, что бесконечность призывает к себе органы и заставляет их собраться вместе.

То, что выходило из моей селезенки или печени, имело форму букв древнего тайного алфавита, пережеванного огромным ртом, ужасно отталкивающим, надменным, нечетким, дорожащим своей невидимостью; и эти знаки были разметены во все стороны пространства, в то время как мне казалось, что я поднимаюсь вверх, но не один. Мне помогает неведомая сила. Но я ощущаю себя свободнее, чем на земле, когда я был один.

В какой-то момент поднялось что-то вроде ветра – и границы пространства раздвинулись. С той стороны, где была моя селезенка, образовался огромный пустой провал, который окрашивался в серые и розовые тона, словно морской берег. И в глубине этого провала появились очертания застрявшего корня, похожего на J, на верхушке которого, кажется, были три приподнятые ветви буквы Е, грустной и сверкающей, как глаз. Языки пламени вырывались из левого уха буквы J и, проходя позади нее, казалось, сдвигали все вправо, в ту сторону, где находится моя печень, но значительно выше нее. Больше я ничего не увидел, все исчезло, или я сам заставил это исчезнуть, вернувшись к обычной реальности. Во всяком случае, кажется, я увидел сам Дух Сигури. И я полагаю, что это должно объективно соответствовать трансцендентальному представлению, живописующему последние и высочайшие реальности, и Мистики должны пройти через подобные состояния и образы, перед тем как достичь, следуя формуле, высших катаклизмов и разрушений, после которых они попадают в объятия Господа, как цыпочки – в лапы своего сутенера.

Это навело меня на некоторые размышления о воздействии Пейотля на психику.[5]5
  Хочу сказать, что когда эти размышления возвращаются, чтобы утвердиться в моих мыслях, САМ Пейотль противится этим зловонным усвоениям духовности, ибо Мистика никогда не была только лишь смесью заумного и рафинированного ханжества, против которого всецело восстает Пейотль, так как с нею ЧЕЛОВЕК, безнадежно пиликающий музыку своего скелета, одинок: у него нет отца, матери, семьи, любви, бога и общества.
  И никого рядом. А скелет – это не кости, но шкура, словно кожа, которая шагает И идет она от равноденствия к солнцестоянию, подчиняя себе свою человечность.


[Закрыть]

Пейотль возвращает «я» к его истинным истокам. После того как ты вышел из состояния подобного видения, невозможно, как прежде, смешивать ложь с истиной. Ты видишь, откуда идешь и кто ты, больше не сомневаешься в том, кто ты такой. И больше не существует ни чувства, ни внешнего влияния, которые способны заставить тебя отвлечься.

И вся серия похотливых оптических миражей, показанных бессознательным, не может больше стеснять истинное дыхание ЧЕЛОВЕКА, по той простой причине, что Пейотль – это и есть ЧЕЛОВЕК, но не рожденный, а ПРИРОДНЫЙ, и вместе с ним оживает, поднимается и находит опору атавистическое и личное сознание. Оно знает, что для него хорошо, а что – ничего не стоит: следовательно, распознаёт мысли и чувства, которые может принять без опаски и с пользой, – а также те, которые пагубны для его свободы.

И, что особенно важно, оно знает, куда стремится его существо и куда оно еще не пришло, или КУДА ОНО НЕ ИМЕЕТ ПРАВА ИДТИ, ЧТОБЫ НЕ УТОНУТЬ В ИРРЕАЛЬНОСТИ, ИЛЛЮЗОРНОСТИ, В НЕСОТВОРЕННОМ, НЕПОДГОТОВЛЕННОМ.

Пейотль никогда не позволит вам принять свои грезы за реальность. Или смешивать восприятия, заимствованные в исчезающих низинах, еще не возделанных, еще не зрелых, еще не поднявшихся из галлюцинирующего бессознательного – с образами, эмоциями настоящего. Ибо в сознании есть нечто сказочное, Чудесное, с которым можно выйти за пределы. И Пейотль говорит нам, где и в результате какой необычайной кристаллизации вдохновения, подавляемого и забитого по привычке, доставшейся нам от предков, Фантастическое может обрести форму, чтобы обновить в сознании свои фосфоресценции, свое облако пыли в лучах света. Это Фантастическое – благородно, его беспорядок – только кажущийся; в реальности он подчиняется тайно выстроенному порядку на том плане, которого нормальное сознание не достигает, но достичь которого нам поможет Сигури, и который является самой тайной любой поэзии. Но в человеке скрыт и другой план – сумрачный, бесформенный, он окружает сознание, становясь то неосвещенным его продолжением, то угрозой ему, в зависимости от обстоятельств. И он освобождает, выпускает на волю рискованные ощущения. Его бесстыдные миражи болезненно влияют на сознание. Оно открывает им свою душу и полностью растворяется там, если нет ничего, что могло бы его удержать. И Пейотль – единственная преграда Злу с той ужасной стороны.

У меня тоже возникали ложные чувства и ощущения, которым я поверил. В июне, июле, августе и вплоть до этого сентября я был уверен, что окружен демонами: мне казалось, что я их ощущаю, вижу, как они собираются вокруг меня. Я не нашел лучшего способа прогнать их, как то и дело совершать крестные знамения на разных местах своего тела или в воздухе, где, как мне казалось, я видел их. Я писал тогда на любом клочке бумаги и даже на книгах, попадавшихся мне под руку, всевозможные заклинания, которые ничего не стоят ни с литературной точки зрения, ни с магической, т. к. все, что написано в этом состоянии – не более чем осадок, искажение, или, скорее, подделка под высокий свет ЖИЗНИ. В конце сентября эти больные идеи, эти ложные мысли, эти навязчивые ощущения, ничего не стоящие сами по себе, начали исчезать, и в октябре их практически не стало. С 15 или 20 ноября я чувствовал, что ко мне возвращаются энергия и ясность мысли. И, наконец, я ощутил, что мое сознание освободилось. Никаких ложных чувств. Никаких больных, дурных ощущений. Теперь, изо дня в день, во мне медленно, но неуклонно поднимается только чувство безопасности и внутренней уверенности.

Если в эти последние месяцы мне и случается делать какие-то жесты, характерные для больных с религиозными маниями, то это не более чем остатки досадных привычек, которые я приобрел, занимаясь изучением ерундовых верований. Так море, отступая, оставляет на песке смешанный осадок, который вскоре развеют ветра. Уже несколько недель я изо всех сил стараюсь избавиться от этих маленьких остатков. И замечаю, что с каждым днем их становится все меньше.

Итак, жрецы Пейотля в Мексике помогли мне увидеть одну вещь, которую открыла в моем сознании та маленькая доза Пейотля, которую я принял. В человеческой печени совершается тайная алхимия, и с ее помощью «я» любого индивидуума выбирает то, что ему подходит, принимает или отбрасывает ощущения, эмоции, желания, которые предоставляет ему сознание и которые составляют его порывы, желания и восприятия, его истинные верования и его идеи. Именно там наше «Я» становится сознательным, раскрывается сила его суждений и присущая ему высочайшая способность различать. Потому что именно там трудится Сигури, отделяя то, что существует, от того, что не существует. По-видимому, печень – органический фильтр Бессознательного.

Похожие метафизические понятия я нашел у древних китайцев. По их учению, печень – фильтр бессознательного, а селезенка – физический гарант бесконечности. Впрочем, это другая тема.

Но для того чтобы печень могла выполнять свои функции, необходимо, по меньшей мере, чтобы тело хорошо питалось.

Человека, запертого в течение шести лет в лечебнице для душевнобольных и три года не евшего досыта, нельзя корить за скрытое ослабление его Воли. Мне месяцами случалось оставаться без единого кусочка сахара или шоколада. Что касается масла, то уже и не помню, когда я его пробовал в последний раз.

Я всегда встаю из-за стола голодный, потому что, как вам известно, рацион сильно урезан.

В особенности не хватает хлеба. До того кусочка шоколада, который мне дали позавчера, в пятницу, я не видел его восемь месяцев. Я не из тех людей, которые позволяют себе уклониться от выполнения своего долга по какой-либо причине, но пусть меня хотя бы не упрекают за то, что у меня нет сил в такое время, как наше, когда в выдаваемом нам питании отсутствуют необходимые элементы для восстановления сил. И пусть меня больше не подвергают электрошоку после обмороков, ибо понятно, что обмороки не мешают мне все прекрасно осознавать, чувствовать и контролировать. Довольно, довольно, довольно этого наказания травмой.

Каждое применение электрошока погружает меня в состояние ужаса, которое длится по нескольку часов. Я с отчаянием ожидал приближения очередной процедуры, т. к. знал, что опять потеряю сознание и буду целый день задыхаться внутри самого себя, не узнавая себя, прекрасно зная, что я был где-то, но черт знает где, точно я уже умер.

Мы пока далеки от исцеления Пейотлем. Судя по тому, что я видел, Пейотль укрепляет сознание и не дает ему сбиться с пути, довериться ложным впечатлениям. Мексиканские Жрецы показали на печени точное место, где Сигури, или Пейотль, производит это обобщающее сгущение, которое жестко удерживает в сознании ощущение и желание истины и дает сознанию возможность освободиться, автоматически отбрасывая остальное. «Спереди это похоже на возвращающийся с мрачного ритуала скелет, – сказали мне тараумара, – или на НОЧЬ, ИДУЩУЮ ПОСЛЕ НОЧИ»[6]6
  Последний раздел датируется 1947 г. Он заменяет окончание письма-комментария к доктору Фердьеру.


[Закрыть]

ПОСТСКРИПТУМ[7]7
  «Постскриптум» на самом деле состоит из фрагментов двух писем. Дата 10 марта 1947, напечатанная в «Арбалете» и относящаяся к обоим этим отрывкам, на самом деле относится к ответу Антонена Арто на письмо к Марку Барбеза, который только что получил от доктора Фердьера бандероль с «Ритуалом пейотля у индейцев тараумара» и переводом шестой главы «Алисы в зазеркалье», которые он собирался опубликовать в ближайшем номере своего журнала.


[Закрыть]

«Ритуал Пейотля» был написан в Родезе в первый год моего пребывания в этом приюте, после семи лет заключения, из которых три года я провел в одиночной камере, где меня систематически и ежедневно отравляли. Эта работа представляет собой мою первую попытку прийти в себя после изоляции и отчуждения от всего. Затравленный, незаконно лишенный свободы и травмированный человек делится своими воспоминаниями перед смертью. Это объяснит вам, почему текст бывает невнятным. Добавлю, что этот текст был написан в состоянии умственного отупения обращенного в чуждую ему веру, которого чары духовенства, воспользовавшегося его минутной слабостью, держали в состоянии зависимости.

Иври-сюр-Сен, 10 марта 1947 г.

Я написал «Ритуал Пейотля» в состоянии[8]8
  Второй фрагмент взят из письма к Марку Барбеза от 23 марта 1947.


[Закрыть] обращения в другую веру, когда в моем теле уже были сто пятьдесят или двести свежих облаток, этим и вызван мой бред тут и там по поводу распятия и креста Иисуса Христа.

Ибо нет ничего, что кажется мне сейчас более ужасным и пагубным, чем слоистый знак ограничения крестом, ничего более порнографического, чем распятие, отвратительное сексуальное воплощение всех ложных загадок психики, всех телесных отбросов, проникших в разум, как будто миру нечем заняться и поэтому он служит материалом для ребуса, и его самые непристойные движения во время магической мастурбации высвобождают заключенную под стражу энергию.

Париж, 23 марта 1947 г.

ПУТЕШЕСТВИЕ В СТРАНУ ТАРАУМАРА[9]9
  «Путешествие в страну тараумара» появилось в «Нувель Ревю Франсэз» (№ 287, 1 августа 1937 г.), когда Антонен Арто готовился к путешествию в Ирландию. В соответствии с его пожеланием, имя было заменено тремя звездочками (см. письма к Жану Полану). Книга «Путешествие в страну тараумара» состояла тогда из двух частей: «Меченая гора» и «Танец Пейотля».
  В конце 1943 г. издатель Робер Годе вел переговоры с Антоненом Арто по поводу издания этого текста в виде иллюстрированной брошюры. Иллюстрировать книгу должен был Фредерик Деланглад, с которым Антонен Арто встречался в Родезе у доктора Фердьера.
  Как свидетельствует письмо Антонена Арто (10.12.1943), Анри Паризо был посредником в этом проекте, и именно ему было направлено «Дополнение к путешествию в страну тараумара» во второй половине января 1944 г. Похоже, что работа еще не началась к 5 января, когда Арто просит Жана Полана прислать ему номер «Нувель Ревю Франсэз» с текстом «Путешествия».
  Дело затянулось, и 6 июля 1945 г. Анри Паризо, который руководил изданием коллекции «Золотой Век» в издательстве «Фонтэн», предложил Антонену Арто опубликовать «Путешествие» в этой коллекции. Он добавил, что у него есть тексты «Путешествия» и «Дополнения к путешествию» и что рукопись сразу же пойдет в печать. Но в июле 1945 г. Антонен Арто окончательно порывает со всякой религией и не желает публиковать «Дополнения», полагая, что они пропитаны затхлым духом христианства, увлечение которым он позднее припишет воздействию электрошока в начале пребывания в Родезе.


[Закрыть]

Меченая гора[10]10
  «Меченая гора» была написана в Мексике, возможно, в то время, когда Антонен Арто находился у индейцев тараумара, выполняя свою миссию, для которой, по словам Луиса Кардоза-и-Арагона, при поддержке Университета Мехико, ему удалось получить кредит отделения Изящных Искусств. В своих примечаниях к книге «Мексика» (издание Независимого государственного университета Мехико 1962 г.), в которой он собрал все тексты Арто, опубликованные в мексиканской прессе, Луис Кардоза-и-Арагон указывает, что Арто отправился в Сьерру Тараумара в конце августа 1936 г. Оставался он там, вероятно, до начала октября, потому что 7 октября он был еще в Чиуауа, откуда отправил письмо Жану Полану. Сразу после возвращения в Мехико, 16 октября 1936 г., текст был опубликован в ежедневной газете Еl National на испанском языке.
  В своем предисловии к книге «Жизнь и смерть Сатаны Огня» (1953), С. Берна указывает, что среди бумаг, которые он обнаружил на чердаке дома на улице Висконти, находилась рукопись, озаглавленная «Гора, полная знаков». Вероятно, эти документы Арто оставил у Сесиль Шрамм после их разрыва в мае 1937 г., и, к несчастью, некоторые из них уже были выброшены старьевщиком при очистке чердаков. Там была также машинописная копия того же самого текста с исправлениями, сделанными рукой Антонена Арто, а также пометками Жала Полана, которые обычно делаются перед тем, как отдать материал в печать.
  Была ли эта рукопись прислана Жану Полану из Мексики, или же передана ему сразу же по возвращении Антонена Арто в Париж, именно она прошла через кабинеты «Нувель ревю Франсэз» и была возвращена ему вместе с гранками текста, предназначенного для публикации. Безо всякого сомнения, это именно те гранки, которые правил Антонен Арто и о которых он говорит в письме Жану Полану от 28 марта 1937 г.
  Испанский текст, опубликованный в El National – перевод рукописного варианта – был озаглавлен так:
  ПУТЕШЕСТВИЕ В СТРАНУ ТАРАУМАРА ГОРА, ПОЛНАЯ ЗНАКОВ
  Кроме того, слева, над заголовком, Антонен Арто написал: «Первая глава», а перед подписью, пометил: «продолжение следует». Основные разночтения по черновым вариантам приводятся далее.


[Закрыть]

Местность, где обитает племя тараумара, изобилует различными знаками, образованиями, имеющими различные формы, естественными изображениями, которые совсем не кажутся появившимися здесь случайно: словно боги, чье присутствие ощущается тут повсюду, пожелали заявить свои права и могущество этими странными автографами, в которых так или иначе неотступно повторяется образ человека.

Конечно, на земле нет недостатка в местах, где Природа, побуждаемая неким разумным капризом, создала формы, похожие на человеческие фигуры. Но здесь другой случай: ибо здесь Природа пожелала говорить на всем географическом пространстве, занимаемом одним племенем.

И странно еще то, что все, кто здесь проходит, словно пораженные чем-то вроде безотчетного паралича, закрывают свои чувства, чтобы ничего не замечать. Когда Природа, по странному капризу, показывает вдруг на скале тело человека, которого подвергают пыткам, сперва кажется, что это не более чем каприз и что этот каприз ничего не означает. Но когда во время долгого верхового перехода те же самые искусные изображения повторяются и сама Природа настойчиво представляет одну и ту же идею, когда те же самые волнующие формы появляются вновь и вновь, когда на скалах вдруг видишь головы известных богов и открывается тема смерти, где жертвой постоянно является человек – и форме четвертованного человека соответствуют формы менее непонятные, очищенные от каменных обломков – формы богов, которые все еще его истязают; когда вся местность разворачивает в камне свою философию, параллельную философии людей; когда известно, что первые люди использовали язык знаков и теперь обнаруживают этот чудовищно увеличенный язык на скалах; – конечно, уже невозможно думать, что это каприз, и что этот каприз ничего не означает.

Если большинство представителей племени тараумара являются туземцами, коренным населением, и если, как они утверждают, они упали с неба прямо посреди гор Сьерры, можно сказать, что они упали на уже подготовленную почву. И здешняя Природа захотела думать по-человечески. Она подвергла эволюции людей, и точно так же она подвергла эволюции скалы.

Обнаженный человек был прикован к скале: я видел, как его пытали какие-то фигуры, менявшиеся в солнечных лучах, но я не понимаю, с помощью какого оптического чуда фигура человека внизу оставалась совершенно целой, при том же самом освещении.

Не могу сказать, откуда исходило беспокойство – от горы или от меня самого, но я видел, как подобное оптическое чудо, пока я ехал через горы, являлось взгляду по меньшей мере раз в день.

Возможно, я родился с истерзанным телом, таким же искусственным, как огромная гора, но телом, наваждения которого можно контролировать, и в горах я заметил, что они превращаются в навязчивую идею считать. Не было ни одной тени, которую бы я не сосчитал, когда чувствовал, как она окутывает что-нибудь; и часто, подсчитывая тени, я поднимался к странным средоточиям.

Я видел в горе обнаженного человека, склонившегося к огромному окну. Его голова представляла собой просто большую дыру, нечто вроде круглой впадины, в которой по очереди, в зависимости от времени суток, появлялись то солнце, то луна. Его правая рука была вытянута как перекладина, а левая, тоже похожая на перекладину, была окутана тенью и согнута.

Можно было сосчитать ребра, по семь с каждой стороны. А на месте пупка сверкал блестящий треугольник, но из чего он был? Я не знаю наверняка. Как будто сама Природа выбрала эту часть горы, чтобы обнажить свои скрытые кремни.

Итак, хотя его голова и была пуста, изломы скал вокруг придавали ему вполне определенное выражение, которое менялось из-за игры света в разное время дня.

Эта правая рука, вытянутая вперед и как бы окаймлявшая полосу света, указывала необычное направление… И я высматривал, что она нам предвещает!

Еще не наступил полдень, когда я встретил это видение: я был верхом и быстро продвигался вперед. Однако я сообразил, что тут дело не в скульптурных формах, а в явной игре света, который накладывается на рельеф скал.

Это изображение известно индейцам; оно привлекло меня своей композицией, своей структурой, подчиненное тому же принципу, которому подчиняется вся эта гора, усыпанная каменными обломками. На продолжении линии, указанной рукой, была деревня, окруженная скалами.

И я увидел, что все эти скалы имели формы женского бюста – на каждой из них выделялись две прекрасно очерченные груди.

Я увидел, как восемь раз повторяется одна и та же скала, которая отбрасывает на землю две тени; я дважды увидел одну и ту же голову зверя, несущего в пасти свое изображение и пожирающего его; и я увидел, что над деревней возвышается огромный зубец фаллической формы, с тремя камнями наверху и четырьмя отверстиями сбоку; и я увидел, как, начиная с основания, все эти формы понемногу обретают реальность.

Мне показалось, что повсюду можно прочитать историю зарождения в битве, историю творения и хаоса, со всеми этими телами богов, которые были сложены так же, как люди, и этими расколотыми человеческими изображениями. Ни одной неповрежденной формы, ни одного тела, которое не казалось бы вышедшим из недавней резни, ни одной группы, где я не смог бы прочесть борьбу, которая ее раскалывала.

Я находил изображения людей тонущих, наполовину поглощенных камнем, а на более высоких скалах – других людей, которые старались их оттолкнуть. В другом месте огромная статуя Смерти держала на ладони маленького ребенка.

В Каббале[11]11
  8 В рукописи: «И эта Природа хотела думать, как Человек. Как она способствовала эволюции людей, точно так же она способствовала эволюции скал. Все верования индейцев тараумара их страна несет на своем лице.
  Эти люди, которые считаются далекими от цивилизации, грязные, не имеющие самых элементарных понятий о гигиене, необходимой для человеческого тела, – поражают высоким уровнем своей культуры, достигнутом в духовном плане.
  Холод, сумерки, голод, страх, небытие – вот, быть может, первые чувства, с которыми сталкивается рождающийся Человек.
  Но каждый раз, когда Человек в течение Истории человечества хотел объяснить Небытие, он делал это сходным образом. Все Великие Религии, если углубиться в них, теряют свой религиозный характер, освобождаются от своей святой «ауры», которая, как утверждают, составляет их непостижимые тайны, и появляется еще одна научная идея. В Каббале существует…»


[Закрыть] существует музыка чисел, и эта музыка, которая сводит материальный хаос к его основам, объясняет, посредством некой грандиозной математики, каким образом Природа устроена, как она управляет рождением форм, которые извлекает из хаоса. И все, что я видел, словно бы подчинялось числу.

Статуи, различные формы и тени давали числа 3, 4, 7, 8, возникавшие вновь и вновь. Расколотые женские бюсты давали число восемь; у фаллического зубца, о котором я говорил, три камня и четыре отверстия; рассеявшихся форм насчитывалось двенадцать, и т. д. Скажу еще раз:[12]12
  В рукописи: «Наука также дает числа: 2, 5, 3, 4, 7, 12, – когда она объясняет, какому ритму подчиняются атомы материи, чтобы принять формы различных тел. В естественной организации материи эти числа являются Первоначальными Числами, и если Метафизика существует, искать ее следует в этих числах. Я хочу сказать, что, освобождаясь от старого божественного духа, который страстно желает поставить себя надо всем, чтобы объяснить этим бытие, в основе всего надо почувствовать: до того, как их тела и физическая жизнь были образованы, таинственная вибрация этих Чисел, их тайный ритм объясняют рождение Реальности.
  Следовательно, всякая подлинная культура всегда знала этот секрет и стремилась показать его через образы, лица, внешний вид. У далеких от цивилизации индейцев тараумара эти образы лежат в основе их мышления.
  Я видел, как двадцать раз повторяется одна и та же скала, бросающая на землю две тени, видел одну и ту же голову животного, которое несет в пасти свое изображение. И скалу в форме женского бюста с прекрасно очерченной линией груди; видел тот же огромный фаллический зубец с тремя камнями на вершине и четырьмя отверстиями спереди; и я видел, что все эти формы понемногу переходят в реальность».


[Закрыть] говорят, что это естественные формы, пусть так; но неестественно их повторение. И что еще менее естественно, так это то, что эти формы своих земель племя тараумара повторяет в ритуалах и танцах. И сами эти танцы появились не случайно, они повинуются той же тайной математике, той же тонкой, неуловимой игре Чисел, которой подчинены все горы Сьерры.

Итак, эту обитаемую Сьерру, которая подсказывает метафизическую мысль в своих скалах, племя тараумара засеяло знаками и отметинами, отметинами вполне сознательными, разумными и согласованными.

На всех поворотах дороги видны деревья, умышленно спаленные в форме креста или в форме каких-либо существ, и часто их двое, и они противостоят друг другу, как бы для того, чтобы продемонстрировать исконную двойственность вещей; и эта двойственность доведена до сути в отметине, имеющей форму H, заключенной в окружность, – знак, который явился мне выжженным раскаленным железом на большой сосне; на других деревьях были изображены копья, трилистники, листья аканта, окруженные крестами; тут и там, во впадинах или в узких расселинах, стиснутых скалами, замечаешь, как изменяются линии Т-образного египетского креста, увенчанного петлей; на дверях домов индейцев тараумара виден знак народа Майя: два треугольника, углы которых соединены перекладиной, а эта перекладина является Древом Жизни, проходящим сквозь центр Реальности.

Так, пока я пересекал горы, все эти копья, кресты, трилистники, сердца среди густой листвы, сложные кресты, треугольники, существа, глядящие друг на друга и противостоящие друг другу, олицетворяя свою вечную борьбу, разделенность, двойственность – все это пробуждало во мне странные воспоминания. Я вдруг вспоминал,[13]13
  В рукописи: «…или выточенные. Грандиозные понятия всплывают в моей памяти: Розенкрейцеры, Рыцари Круглого Стола, Мистический Путь Грааля. И я начинаю думать…»


[Закрыть] что истории известны секты, которые вырезали на скалах те же самые знаки, члены этих сект носили эти изображения на себе – выточенными из нефрита, отчеканенными или вырезанными на металле. И я стал думать, что этот символизм таит в себе Знание. И мне показалось странным, что примитивный народ тараумара, чьи ритуалы и образ мышления старше Потопа, смог уже обладать этим знанием задолго до того, как появилась Легенда о Святом Граале, задолго до того, как образовалось общество розенкрейцеров.[14]14
  В рукописи: «…что легенда о Граале появляется задолго до образования общества Розенкрейцеров».


[Закрыть]

Танец Пейотля [15]15
  Письма к Жану Полану от 27 февраля, 13 и 28 марта 1937 г. подтверждают, что «Танец пейотля» был написан в Париже, после возвращения Арто из Мексики.


[Закрыть]

Физическое воздействие все еще ощущалось. Мое тело представляло собой сущий катаклизм… После двадцати восьми дней ожидания я еще не пришел в себя; точнее сказать; еще не вышел в себя. В себя, в эту распавшуюся на части смесь, этот кусок поврежденного геологического пласта.

Неподвижный, какой бывает земля со своими скалами и всеми этими ящерицами, которые бегают по смятым осадочным пластам. Да, конечно, я был хрупок, и не отчасти, а целиком. Уже с момента моего первого знакомства с этой ужасной горой я был уверен, что она выставила против меня преграды, чтобы помешать мне войти. И сверхъестественное, с тех пор, как я побывал там, наверху, мне больше не казалось чем-то таким уж необыкновенным, чтобы я не смог сказать, что я был – в буквальном смысле слова – околдован.

Сделать шаг – для меня теперь не просто сделать шаг, но почувствовать, куда я несу голову. Это понятно? Члены мои повиновались, один за другим, и перемещались вперед, один за другим; и еще надо было удерживать себя в вертикальном положении, над землей. Ибо в голове шторм, она уже не контролирует свои вихри и круговороты, голова ощущает все эти вихри и круговороты земли там, внизу, они сводят ее с ума и мешают ей держаться прямо.

Двадцать восемь дней этого тяжелейшего воздействия я был просто грудой плохо собранных органов, которым я, как мне казалось, помогаю, словно посреди бескрайних льдов, на грани распада.

Итак, воздействие все-таки было, и такое чудовищное, что для того, чтобы пройти от дома индейца к дереву, стоящему в нескольких шагах, мне понадобилось не просто мужество, мне пришлось призвать на помощь все резервы воли действительно отчаявшегося человека. Стоило ли забираться так далеко, чтобы на пороге долгожданной встречи и этой местности, где я надеялся получить столько откровений, ощутить себя таким потерянным, брошенным, развенчанным? Знал ли я когда-нибудь радость, есть ли на свете другие ощущения, кроме тоски или беспощадной безнадежности; бывал ли я когда-нибудь в другом состоянии, кроме этого состояния ползущей боли, преследующей меня каждую ночь? Есть ли хоть что-то для меня, не стоящее на пороге гибели, и можно ли отыскать хоть одно тело, единственное человеческое тело, что избегло бы этого беспрерывного распятия?

Конечно, мне необходима воля, чтобы, поверить: нечто произойдет. А зачем все это? Ради танца, ради ритуала затерянного племени индейцев, которые уже сами не знают, кто они, откуда они пришли, и когда их спрашивают, отвечают сказками, связь с которыми и тайну которых они потеряли.

Повторяю, после таких жестоких тягот уже невозможно думать, что я не был действительно околдован, что эти барьеры распада и катаклизмов, подъем которых я чувствовал в себе, не были результатом умной и согласованной преднамеренности; я добрался до одной из последних точек мира, где еще существует танец, исцеляющий с помощью Пейотля – во всяком случае, в ту точку мира, где этот танец был рожден. И что же, какое ложное предчувствие, какая иллюзорная и обманчивая интуиция позволяли мне дожидаться тут какого-то освобождения моего тела и, что важнее, ка-кой-то силы, какого-то озарения во всю ширь моего внутреннего ландшафта, который я ощущал в эту минуту вне каких бы то ни было пределов измерения? Эта необъяснимая мука началась двадцать восемь дней назад. И двенадцать дней я находился в этом укромном уголке земли, под прикрытием огромной горы, в ожидании доброй воли моих колдунов.

Почему всякий раз, вот как теперь, когда я прикасаюсь к важнейшему периоду своего существования, я оказываюсь там не всем своим существом? Откуда это ужасное ощущение потери, упущенного выигрыша, несостоявшегося события? Конечно, я увижу, как колдуны будут исполнять свой танец; но какую пользу получу я от этого ритуала? Я их увижу. Мне воздастся за мое долготерпение, которого до сих пор ничто не смогло поколебать. Ничто: ни ужасная дорога, ни путешествие по ней этого тела – разумного, но напрочь рассогласованного, которое надо тащить волоком, чуть ли не убить, чтобы не дать ему взбунтоваться; ни природа с ее внезапными бурями, опутывающая нас сетью гроз; ни эта долгая ночь, пронизанная судорогами, когда я увидел, что молодой индеец во сне с каким-то враждебным исступлением чешет себе как раз те места, которые у меня стиснуты спазмами, и он, человек, познакомившийся со мной только лишь накануне, сказал: «Ах, пусть придет к нему все зло, которое только сможет прийти».