Текст книги "Тараумара"

Автор книги: Антонен Арто

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Антонен Арто
ТАРАУМАРА

Предисловие

1935 год. Продолжая работу над «Ченчи»,[1]1
  Премьера написанной и поставленной Арто трагедии "Семья Ченчи " состоялась в мае 1935 года в Париже. (Прим. перев.).


[Закрыть] Антонен Арто делает последнюю попытку внедрить тот театр, о котором он мечтает, но лаже несмотря на его уступки, ни публика, ни критика, ни театральный мир не готовы принять тотальный спектакль, который он предлагает. Арто терпит провал. Тогда он решает покинуть Европу, уехать из страны, где ему не удалось найти себе место, где его идеи не нашли понимания. В начале 1936 года он отплывает в Мексику. Почему Мексика? Этот часто возникающий вопрос в сущности не имеет смысла: разве сам Арто не мотивировал свой выбор красного континента тем, что считал его местом, где под землей таятся живые следы древней культуры, способной возродиться и преобразовать саму революцию, в которой, если она будет соответствовать его предчувствиям и надеждам, он примет участие? Он хорошо знает, зачем едет в Мексику, он постоянно говорит и пишет об этом: это, просто-напросто, – невозможное. Невозможное для жизни вообще и для его жизни в частности. Нечто тайное, неожиданное, способное изменить его судьбу, подземная магическая сила, которая позволит ему «восстановить равновесие и покончить со своим несчастьем».

Ему так сильно хочется уехать, что он проявляет изрядную настойчивость, и ему удается заинтересовать чиновников во Франции и Мексике проектами, связанными с этой поездкой: сочинением трагедии о жизни Монтесу-мы, полнометражным фильмом о конкисте – планами, уже существовавшими в набросках в начале 1933 года, вместе со сценарием, который должен был послужить основой для первого спектакля Театра Жестокости – «Завоевание Мексики». Арто добился того, что Министерство народного образования поручило ему почетную миссию; он получил поддержку Министерства иностранных дел и, уже в Мексике, поддержку французского посла, который присутствовал на его лекции, посвященной послевоенному театру в Париже. Президент Мексиканской республики был информирован о его приезде, и перед Арто открылись двери Независимого Национального Университета. Это был успех, и этим успехом он был обязан, конечно же, силе своего убеждения, страстной выразительности речи и неподражаемому тембру голоса.

Средства, которыми Арто располагает в Мексике, очень ограничены, и те же материальные проблемы, которые он надеялся оставить в Европе, одолевают его и здесь. В то время Мехико был, в сущности, провинциальным городом, мало походившим на современный мегaпoлиc. В Мехико, как и в Париже, Арто надо было как-то обеспечить себе кусок хлеба и крышу над головой, а главное – добывать ежедневную дозу наркотика (курс лечения, который он прошел перед отъездом, результатов не дал). Оказавшись в полной нищете, Арто был вынужден искать поддержки у своих чуть более состоятельных друзей. Интеллектуальные и артистические круги мексиканской столицы горячо откликнулись на его зов. Покоренные этим сорокалетним человеком, то страдающим от лихорадки, то блистающим, то терпящим невыносимые боли, то общительным и остроумным – они готовы были прийти ему на помощь по первому зову. Кроме всего прочего, они добровольно и очень быстро переводили его статьи для ежедневной правительственной газеты El National – главного, хоть и довольно скудного источника доходов Арто. Многие из его текстов того периода дошли до нас только на испанском языке, в переводах, порой сделанных наспех, где-нибудь за столиком в «Кафе де Пари», где друзья встречались каждый день. Спешка, вызванная желанием Арто как можно быстрее передать свой материал в газету и получить гонорар, конечно, сказывалась на качестве перевода. Но то, что эти статьи сегодня существуют, пусть даже не в оригинальном виде – все равно счастье, потому что их содержание уникально. Именно благодаря этим статьям мы узнали о деятельности Арто и его интересах в то время. Мы имеем представление о том, как он рассказывает мексиканцам об упадке, в который погрузилась Европа, о новых стремлениях французской молодежи, о надежде, которую пробудила мексиканская революция среди любознательных молодых людей, о том, как он размышляет об этой революции, которую хотел бы видеть более индейской и менее марксистской, потому что марксизм в его глазах был европейским явлением, как обращается с открытым письмом к мексиканскому правительству, и это письмо представляет собой трепетную речь в защиту вечной культуры Мексики, которая создавалась для живущих. Эту таинственную силу жизни, ради которой он пересек океан, Арто найдет не в Мехико; чтобы ее отыскать, он отправится в те места, где красная земля Мексики продолжает говорить на родном языке. Он хочет встретиться с индейцами из племени тараумара, живущими в высокой части Сьерры, с теми, чьи ритуалы пребывают неизменными в течение веков.

Чтобы добраться туда, он прилагает огромные усилия. По-видимому, в начале апреля Министерство искусств соглашается поручить ему некую миссию, дающую возможность вести поиски на территориях, еще не тронутых цивилизацией, но только в середине августа ему удается уехать из Мехико.

В наше время, когда в Латинской Америке не счесть воздушных мостов и обычные туристы имеют возможность посетить не тронутые цивилизацией поселения индейцев, нелегко представить себе трудности, с которыми столкнулась экспедиция в 1936 году. Чтобы добраться до северного штата Чиуауа, Антонену Арто пришлось выдержать многодневную, изнурительную поездку по железной дороге. Этот обессилевший человек, проживший полгода в Мехико практически в нищете, полуголодный и отравленный наркотиками, намеревается совершить тяжелейший подъем в горы на непривычную высоту, жизнь на которой должна стать для него совершенно новым опытом. Ему хочется подойти к пейотлю[2]2
  Пейотль – род растений семейства кактусовых – лофофора Уильямса. В его стебле и корне содержатся алкалоиды, вызывающие зрительные и слуховые галлюцинации. (Прим. перев.).


[Закрыть] девственно-чистым, и для этого он резко отменяет прием опиума – рискованный шаг, приведший к ужасной ломке в тот самый момент, когда Арто начинает подъем верхом в сопровождении проводника-индейца, с которым он объясняется при помощи нескольких испанских слов, усвоенных за эти полгода, но главным образом – с помощью жестов, и от которого, конечно, не приходится ждать реальной помощи в те моменты, когда необходимость в приеме наркотика становится нестерпимой и вызывает такие невыносимые страдания, что Арто чувствует себя заколдованным. Таким образом, в течение двадцати восьми дней Арто «терпит страшнейшие мучения», за которыми следует – раз уж он добрался до того уголка земли, где надеется излечиться с помощью пейотля – не менее мучительное двенадцатидневное ожидание уже по воле шаманов. Наконец, кошмар заканчивается: ему позволяют испить Сигури, и хотя этот глоток открыл что-то в его сознании, Арто не уверен, является ли это растение священного ритуала тем самым таинственным бальзамом, за которым он приехал.

Он проведет еще несколько дней с индейцами тараумара и 16 сентября, в Норогачике, примет участие в ритуале заклания быка. 7 октября он снова в Чиуауа, затем возвращается в Мехико. Перед тем как отправиться в Сьерру, он обращается с просьбой о продлении визы на шесть месяцев. Виза была продлена, но, не воспользовавшись ею, 31 октября Арто выезжает во Францию. Невозможное открыто не было.

Чтобы восстановить детали его мексиканского путешествия, мы обратились к документам: переписке, статьям, опубликованным в прессе, отчетам самого Антонена Арто и архивам. Это единственное, что достоверно, ибо за истекшие полвека его приключение мло-помалу превратилось в нечто вроде легенды. Искавшие следы путешествия Арто в течение последующих пятнадцати лет не смогли их отыскать: индейцы тараумара ничего не запомнили. Но чем более ненадежной становится с течением времени память, тем лучше работает воображение латиноамериканцев, и, странным образом, всплывают воспоминания. Несколько современников Арто, доживших до нашего времени, распространяют самые причудливые россказни, не выдерживающие никакой проверки, и самые невероятные анекдоты. Один из них описывает, как Арто жил в Мехико в борделе, другой упоминает о невероятной сцене, достойной фильма ужасов, произошедшей в курильне опиума, где агонизировал отвратительный карлик. Каждый исследователь отыскивает нового проводника, как бы порожденного самими вопросами, которые ему задаются. Так, можно прочитать невероятные рассказы индейцев, переносивших Антонена Арто через горы в портшезе – эти рассказы даже нет нужды проверять, чтобы признать чистой выдумкой. Другие авторы вообще ставят под сомнение реальность его экспедиции в Сьерру. Этих можно отослать к «Революционным манифестам» и «Тараумаре»: тот пыл, что ощущается в этих текстах, черная поэзия, бурлящая в каждой строке, сильнее любых аргументов.

Поль Тевнен

Антонен Арто родился в 1896 году. Он был актером и режиссером; кроме того, писал и рисовал. Во Франции он был заключен в психиатрическую больницу, где провел девять лет. Умер в 1948 году; уже свободным.

Ритуал Пейотля у индейцев племени тараумара[3]3
  «Ритуал пейотля…» впервые напечатан в № 12 ж. «Арбалет» (весна 1947 г.).
  С момента первого издания этой работы она дополняется публикацией текстов, хранившимися у доктора Фердьера, и письмами Антонена Арто к доктору: «Новости из Родеза» («Галлимар», 1977 г.), издательству «Галлимар» передается первоначальная рукопись «Ритуала Пейотля у индейцев племени тараумара», содержащая детали, которые позволяют точнее определить время написания текста и в новом свете показать обстоятельства его редактирования и первой публикации. В рукописи 39 страниц, из которых первые девятнадцать – собственно текст, а десять последних, начиная с «У меня тоже возникали ложные чувства…» – являются письмом, адресованным доктору Фердьеру, которого автор хотел познакомить с текстом.
  Мы знаем, что текст был написан в первый год пребывания автора в Родезе. Он должен был дополнить «Путешествие в страну тараумара» и содержит несколько страниц, которые Антонен Арто написал, чтобы ответить на вопросы Анри Паризо (см. письмо от 10 декабря 1943), но не отослал. Вероятно, он не считал себя вправе свободно ими распоряжаться, не испросив разрешения доктора Фердьера, и текст хранился в секретариате лечебницы с пометкой на обороте: «Доктору Фердьеру от Антонена Арто».
  Текст «Ритуала Пейотля у индейцев тараумара» был передан доктором Фердьером Марку Барбеза в начале 1947 г., ему была отправлена копия, напечатанная служащим психиатрической больницы. С этого документа были набраны гранки, переданные Антонену Арто в марте 1947 г. Для этого текста характерны использование заглавных букв и искажения в терминологии христианских таинств и христианской метафизики, от влияния которых, впрочем, автор отрекается в «Постскриптуме». В эти гранки были внесены значительные исправления, основной задачей которых было уничтожение христианского духа. Кроме того, Антонен Арто частично убрал то, что напоминало письмо доктору Фердьеру, а в сохранившихся отрывках просил ликвидировать все, что относилось к членам его семьи или к медицинскому персоналу, от которого он зависел. Издание 1955 г. было пересмотрено по этим гранкам, которые редактировал сам автор. В свое время он записывал в тетради некоторые изменения, которые хотел внести при пересмотре, и были найдены его пометки с указаниями на отрывки, к которым они относились.


[Закрыть]

Как я уже рассказывал, путь Сигури мне открыли жрецы Тутугури, как несколькими днями раньше Владыка всего открыл мне путь Тутугури. Владыка всего – тот, кто определяет взаимоотношения людей: дружбу, сострадание, милосердие, верность, почтительность, великодушие, труд. Его власть заканчивается там, где у нас, в Европе, начинается метафизика или теология, но в том, что касается глубин человеческого сознания, его власть простирается гораздо дальше, чем влияние любого европейского политического лидера. Ни один человек в Мексике не может пройти инициацию, то есть получить посвящение от жрецов Солнца, а также разделяющий и возрождающий удар от жрецов Сигури – а это ритуал умерщвления, – если прежде его не коснулся меч старого индейского вождя, управляющего миром и войной, Правосудием, Браком, Любовью. Кажется, что он держит в своих руках силы, приказывающие людям любить друг друга или сводящие их с ума, в то время как жрецы Тутугури призывают Дух, который создает эти силы и размещает в Бесконечности, где Душе необходимо собрать их и преобразовать в свое «я». Деятельность жрецов Солнца охватывает все аспекты души и останавливается у границ личного «я», куда приходит Владыка всего, чтобы забрать оттуда ее звучание. Именно туда старый мексиканский вождь нанес свой удар, чтобы заново открыть мое сознание, ибо дурные природные наклонности не позволяли мне понять Солнце; и потом, иерархический порядок требует, чтобы после того, как через тебя пройдет ВСЕ, то есть множество, сама суть вещей, следует вернуться к простому Единому Целому, которое и является Тутугури или Солнцем, чтобы затем раствориться и вновь возродиться, пройдя через процедуру таинственного повторного уподобления, реассимиляции. Я говорю о малопонятной реассимиляции, которая входит в Сигури как Миф о повторном воплощении, затем уничтожении и, наконец, разложении на составные части через сито высшего отбора, и об этом не переставая кричат и твердят их жрецы во время Танца, длящегося всю Ночь. Этот Танец не просто занимает ночь, с заката до восхода, он забирает всю ночь, сжимает ее, словно выдавливает из плода весь сок до последней капли. И некоторые свойства не в состоянии отнять даже бог;[4]4
  Последняя фраза этого параграфа – вставка, сделанная в 1947 г., хотя сам текст датируется 1943-44 гг. Начиная с 1945 г., когда Антонен Арто старается порвать с любым напоминанием о религиозности, он пишет бог с маленькой буквы вполне сознательно.


[Закрыть] ибо бог, именно потому, что он бог, не в силах забрать у меня то, что делает меня самим собой, так как глупо было бы с его стороны отказываться от собственных намерений.

Только в воскресенье утром старый индейский вождь ударом меча между селезенкой и сердцем открыл мое сознание: «Доверься, – сказал он, – не бойся, больно не будет»; он быстро отступил на три или четыре шага и, описав в воздухе круг рукояткой меча, резко бросился вперед, ко мне, изо всех сил, будто хотел меня прикончить. Но меня коснулся лишь самый кончик меча, и на коже проступила крохотная капелька крови. Я не почувствовал ни малейшей боли, но мне показалось, что я пробудился для чего-то, чему раньше мешали врожденные дурные наклонности и неверная ориентация, я почувствовал, что наполняюсь светом, которого раньше во мне никогда не было. Несколько дней спустя, ранним утром, на заре, я встретился со жрецами Тутугури и на следующий день, наконец, был допущен к Сигури.

«Переделать твою сущность без Бога, которому ты уподоблен и который создал тебя таким, как если бы ты создавал себя сам, и каким ты сам себя ежесекундно создаешь в Небытии и против Его воли».

Это – подлинные слова индейского вождя, и я лишь повторил их, не в точности то, что он мне сказал, но то, что мне удалось восстановить под действием фантастических видений Сигури.

Итак, если Жрецы Солнца ведут себя, словно они – проявления Слова Божьего или его Глагола, т. е. Иисуса-христа, то Жрецы Пейотля позволили мне присутствовать при самом Мифе Таинства, погрузиться в первобытные мифические обряды, войти с их помощью в Тайное Тайных, увидеть схему исключительных манипуляций, которыми ЧЕЛОВЕК-ОТЕЦ (а не МУЖЧИНА, и не ЖЕНЩИНА) создал всё. Конечно, вобрать в себя все это сразу я не мог, мне понадобилось некоторое время, чтобы все это осмыслить: множество танцевальных жестов, поз и фигур, которые жрецы Сигури вычерчивают в воздухе так, будто они диктуют их теням или, наоборот, извлекают из чрева ночи; при этом они сами не понимали, что делают, они просто повиновались: с одной стороны, физической привычке, а с другой – тайным приказам, диктуемым Пейотлем, экстракт которого – чтобы достичь состояния транса уже рассчитанным способом – они приняли перед тем, как приступить к танцу. Я имею в виду, что они делают то, что велит им растение, они повторяют это, словно заученный урок, которому послушны их мускулы, но в расслаблении и сокращении собственных сухожилий они понимают не больше, чем их отцы или отцы их отцов. Да и роль сухожилий тут сильно преувеличена.

Меня это не удовлетворило, и когда Танец был закончен, я захотел узнать об этом больше. Итак, прежде чем принять участие в Ритуале Сигури, таком, как его практикуют современные индейские жрецы, я расспросил многих индейцев тараумара, живущих в горах, и провел целую ночь с одной молодой парой, поскольку муж был последователем этого ритуала и, казалось, хорошо знал его секреты. Я получил великолепные толкования и исключительно точные объяснения, каким образом Пейотль воскрешает во всех каналах моей нервной системы память о тех величайших истинах, с помощью которых – так было мне сказано – человеческое сознание вовсе не утрачивает, но, напротив, обретает способность воспринимать Бесконечность. «Не мое дело показывать тебе, в чем состоят эти истины, – сказал мне этот мужчина, – но я могу заставить их возродиться в том, что является духом твоей человеческой сущности. Дух человека, вздорный и больной, устал от Бога, и именно нам следует вернуть ему жажду Бога. Но как раз теперь само Время отказывает нам в возможности сделать это. Завтра тебе покажут, что мы еще можем сделать. И если ты хочешь участвовать в этом вместе с нами – может быть, с помощью Доброй Воли человека, пришедшего из-за моря, человека другой Расы, нам удастся преодолеть еще одно Сопротивление». СИГУРИ – индейцы очень не любят, когда это имя произносят вслух. Со мной был проводник, метис, служивший также переводчиком при общении с индейцами тараумара, и он меня предупредил, что говорить с индейцами на эту тему нужно уважительно и осторожно, потому что, по его словам, индейцы этого боятся. Но я понял, что если и существует какое-то чувство, которое может быть им чуждым здесь, так это именно страх, но зато это слово пробуждает у индейцев такое ощущение святости, которое европейскому сознанию уже неизвестно, и именно в этом – наше несчастье, ибо у нас человек не уважает уже ничего. И несколько движений, которые сделал молодой индеец, как только я произнес имя СИГУРИ, открыли мне многое о возможностях человеческого сознания, сохранившего ощущение Бога. Должен признать, что от его позы действительно исходил страх, но то был не его страх: этот страх прикрывал индейца, словно щитом или накидкой. Что касается самого индейца, то он казался таким счастливым, какими бывают только в самые высокие минуты существования, его лицо озарилось от радости и преклонения. Именно так должны были выглядеть Первенцы человечества еще при рождении, когда дух Вечно существующего Человека поднимался в грохоте и пламени над развороченным миром, именно так должны были молиться скелеты из катакомб тому, о ком сказано в книгах, что на свет появляется САМ ЧЕЛОВЕК.

Молодой индеец сложил руки, его глаза засверкали, лицо окаменело и словно замкнулось. И по мере того как он приходил в себя, у меня все больше и больше создавалось впечатление, что от него исходит какое-то необычайное волнение: оно было явно написано на его лице. Два-три раза он передвигался с места на место. И каждый раз его почти замерший взгляд тоже перемещался, ища и фиксируя какую-то точку поблизости, как бы желая осознать нечто, чего следовало бояться. Я понял, чего он мог бояться – недостаточного почтения к Богу из-за какой-то небрежности. Помимо прочего, я понял еще две вещи: первая состоит в том, что индеец тараумара не придает своему телу такого значения, как мы, европейцы, и у него совсем другое понимание тела. Кажется, будто он говорит: «Это тело – совсем не я», и когда он поворачивался, чтобы сконцентрировать свое внимание на чем-то, что находится рядом, – казалось, он пристально разглядывает и изучает собственное тело. «Я — лишь тот, кем Сигури мне приказывает быть, и там, где приказывает быть, а ты лжешь и не повинуешься. Ты не желаешь чувствовать то, что на самом деле ощущаю я, ты всегда даешь мне противоположные ощущения. Ты не хочешь ничего из того, чего хочу я. И то, что ты мне предлагаешь большую часть времени – это Зло. Ты для меня – только преходящее испытание и бремя. Однажды я прикажу тебе уйти, как только сам Сигури будет свободным, но, – сказал он, внезапно заплакав, – тебе не придется уходить целиком. Все-таки тебя создал Сигури, и много раз ты служило мне убежищем от бури, ибо Сигури умер бы, если бы у него не было меня».

Второе, что я извлек из этой молитвы, – так как все его короткие перемещения чуть вперед и в сторону, при которых я присутствовал и которые заняли гораздо меньше времени, чем мне потребовалось, чтобы их описать, были импровизированной молитвой индейца, но только с призывом имени Сигури, – итак, второй вещью, поразившей меня, было то, что индеец, враг собственного тела, приносил в жертву Богу и свое сознание, а привычка к Пейотлю направляла его. Чувства, которые он излучал, одно за другим отражались на его лице и явно принадлежали не ему; он не присваивал их себе, не сливался больше в одно целое с тем, что для нас является личным переживанием, или, скорее, он делал это не так, как мы, – наши эмоции возникают с молниеносной быстротой, как только появляется объект, на который они направлены. Среди всех понятий и представлений, проносящихся в наших головах, всегда есть такие, которые мы принимаем, и такие, которые мы отвергаем. В тот день, когда наше «я» и наше сознание наконец сформировались, в беспрерывном инкубационном движении устанавливается отчетливый ритм и естественный выбор, которые делают так, чтобы в поле нашего сознания всплывали только наши собственные представления, а остальные автоматически рассеивались. Нам, вероятно, нужно время, чтобы вписаться в наши ощущения и облечь в них собственный образ, но то, что мы считаем чем-то значимым в принципиальных вопросах, похоже на тотем неоспоримой грамматики, который повторяет свои термины слово в слово. И наше «я», когда к нему обращаются, реагирует всегда одинаково: как тот, кто знает, что отвечает именно он, и ни кто другой. У индейцев это не так.

Европеец никогда не согласился бы с мыслью, что все, что он почувствовал и ощутил своим телом, что эмоции, которыми он был потрясен, что странная мысль, только что пришедшая в его голову и вдохновившая его своей красотой, – что все это принадлежит не ему, что кто-то другой почувствовал и пережил все это в его собственном теле; иначе он счел бы себя безумцем, и о нем попытались бы сказать, что он – душевнобольной. Индеец тараумара, напротив, всегда знает, какие из его мыслей, чувств, поступков принадлежат ему самому, а какие – Другому. Но различие между ним и душевнобольным заключается в том, что его личное сознание выросло в процессе внутренней работы по разделению и распределению, в которой им руководит Пейотль и которая укрепляет его волю. Кажется, он не слишком обольщается на свой счет, зато прекрасно понимает, чем он является и считает, что нам гораздо лучше было бы не знать ни себя, ни своих желаний. «В любом человеке есть древнее отражение Бога, в котором мы еще можем созерцать образ бесконечной силы, однажды забросившей нас внутрь души, а душу – в тело, и именно к образу этой Силы нас и ведет Пейотль, потому что Сигури напоминает нам о нем».

То, что я сумел высмотреть таким образом у индейца, который уже давно не принимал Пейотль, хотя был одним из последователей его Ритуалов (а ритуал Сигури – это вершина религии индейцев тараумара), вызвало у меня большое желание поближе познакомиться со всеми этими Ритуалами и постараться получить разрешение на участие в них. Но это было очень трудно.

Дружеское расположение, которое выказал мне молодой индеец тараумара, не побоявшийся погрузиться в молитву в нескольких шагах от меня, было уже гарантией того, что некоторые двери передо мной отворятся. К тому же, как он сказал, от меня ждут помощи, а это означало, что мой допуск к Ритуалу Сигури зависел и от того, готов ли я что-то предпринять, преодолевая препятствия, которые ме-тисское правительство Мексики воздвигло на пути индейцев тараумара, совершающих свои Ритуалы. «Метисское» – поскольку это правительство проиндейское, и среди тех, кто поддерживает его, больше краснокожих, чем белых. Но они неравны, и практически все их представители в горах – полукровки, которые считают верования Древних Мексиканцев опасными. Сегодняшнее правительство Мексики основало в горах школы для туземцев, где индейских детей обучают по программам, скопированным с программ французских муниципальных школ, и министр народного образования Мексики, у которого французский министр получил для меня пропуск, поселил меня в помещении такой туземной школы для индейцев тараумара. Таким образом я познакомился с директором этой школы, обязанностью которого было, ко всему прочему, наблюдать за порядком на всей территории, где живут тараумара, и в его подчинении находился кавалерийский эскадрон. Еще не было сделано никаких распоряжений, а я уже знал, что стоит вопрос о запрещении предстоящего вскоре праздника Пейотля. Помимо этого великого Праздника Племени, в котором участвует весь народ тараумара и который всегда происходит в точно фиксированное время, как у нас – Рождество, у тараумара есть еще несколько особых Ритуалов. И они согласились показать мне один из них. Как есть у нас Пасха, Вознесение, Успение и Непорочное Зачатие, так и в религии тараумара существуют другие праздники, но все они не имеют отношения к Пейотлю, а Великий Праздник Сигури, как я понимаю, происходит только один раз в году. Именно тогда Пейотль принимают в соответствии с тысячелетним традиционным ритуалом. Пейотль принимают и во время других праздников, но только как вспомогательное средство, и в этом случае никто не заботится о том, чтобы были выверены дозы и производимый ими эффект. Я говорю, что его принимают, хотя точнее было бы сказать, что его принимали, потому что правительство в Мехико сделало все возможное и невозможное, чтобы отобрать Пейотль у индейцев тараумара и помешать им предаваться его воздействию, а солдаты, направленные правительством в горы, получили распоряжение всячески противодействовать выращиванию Пейотля. Когда я приехал в горы, индейцы тараумара пребывали в отчаянии после недавнего уничтожения целого поля Пейотля правительственными отрядами.

По этому поводу у меня был долгий разговор с директором туземной школы, где я жил. Это был живой, иногда – трудный и утомительный, и временами даже неприятный разговор. Директор туземной школы для индейцев тараумара, метис, был озабочен не культурой или религией, а собственным пенисом, служащим ему каждую ночь для обладания школьной учительницей, такой же полукровкой. Но правительство Мехико положило в основу своей программы возвращение к индейской культуре, и директор-метис туземной школы все-таки испытывал отвращение к идее пролития индейской крови.

– СИГУРИ, – сказал я ему, – это не растение, это человек, которому вы оторвали член, взрывая поля Пейотля. И за этот изуродованный красный член, который распевает: «зеленое, белое, сиреневое», все захотят предъявить вам счет. И они уже готовы к этому.

Проезжая через несколько деревень, где живут индейцы, я видел, как разрастается дух возмущения среди народа тараумара при появлении окровавленного члена. Директор туземной школы знал это, но колебался в выборе средств для того, чтобы успокоить индейцев.

– Единственное средство, – сказал я, – это постараться завоевать их сердца. Они никогда не простят вам этого разрушения, но каким-нибудь противоположным действием покажите им, что вы – не враги Бога. Вас тут – только горсточка, и если они решатся на бунт, вы будете вынуждены объявить им войну, но даже ваше оружие не поможет вам. У Жрецов Сигури найдется достаточно укрытий, до которых вам никогда не добраться. Вы разжигаете гражданскую войну, и чем это будет в контексте возвращения Мексики в лоно индейской культуры? Впредь нужно разрешить этот праздник, если вы хотите, чтобы индейцы тараумара остались с вами, и, кроме того, племенам надо дать возможность объединиться, чтобы они почувствовали ваше расположение.

– Но, приняв Пейотль, они перестают повиноваться.

– От Пейотля это зависит не больше, чем от любого человеческого проявления. Это великолепное, магнетическое и алхимическое снадобье, при условии, что знаешь, как его принимать, то есть определенными дозами и с постепенным переходом. Его нельзя принимать не вовремя и без четкой цели. Если после принятия Пейотля индейцы теряют разум, то только потому, что они злоупотребляют, доходя до той степени необузданного опьянения, когда душа уже не подчиняется ничему. Поступая так, они перестают подчиняться не вам, а самому Сигури, потому что Сигури – Бог Предвосхищения Справедливости, равновесия и контроля над собой. Кто правильно выпил Сигури, отмерив верную дозу – ЧЕЛОВЕК, а не неопределенный ПРИЗРАК, – тот знает истинное положение вещей и не может больше потерять разум, потому что в его жилах сам Бог, и Он руководит им изнутри.

Пить Сигури – как раз и означает не превышать дозы, ибо Сигури – это Бесконечность, а тайна терапевтического воздействия лекарств связана с пропорциями, в соответствии с которыми наш организм их принимает. Превышать необходимое – значит РАЗРУШАТЬ действие.

В священных преданиях племени тараумара говорится о том, что если к Богу приблизиться слишком быстро, он тотчас исчезает, а на его место приходит Злой Дух.

– Завтра вечером вы познакомитесь с семьей Жрецов Сигури, – сказал мне директор туземной школы. – Скажите им то, что вы только что сказали мне, и я уверен, что мы и в этот раз – может быть, даже больше, чем в предыдущий, – добьемся того, чтобы прием Пейотля был регламентирован, и заодно скажите им, что этот Праздник будет разрешен и что мы сделаем все возможное, чтобы дать им возможность собираться, и для этого обеспечим их лошадьми и продуктами, которые им понадобятся.

Итак, вечером следующего дня я отправился в маленькую индейскую деревушку, где мне обещали показать Ритуал Пейотля. Он происходил глубокой ночью. Жрец явился с двумя помощниками, мужчиной и женщиной, и двумя детьми. Он очертил на земле нечто вроде большого полукруга, внутри которого должны были действовать помощники, и закрыл этот полукруг толстым бревном, на которое велели сесть мне. Справа дуга завершалась каким-то отдельно очерченным закутком в форме восьмерки, и я понял, что для Жреца эта часть представляет собой Святилище. Слева была Пустота, и именно там находились дети. В Святилище поставили старую деревянную миску с корнями Пейотля, потому что для своих особых Ритуалов Жрецы не используют все растение целиком – во всяком случае, больше не используют.

Жрец держал в руках посох, дети – небольшие палки. Пейотль принимается после определенного числа танцевальных движений, когда его адепты в процессе религиозного Ритуала получают знак, что Сигури захотел войти в них.

Я заметил, что помощникам было трудно приступить к действию, и создавалось впечатление, что они не стали бы танцевать или танцевали бы плохо, если бы не знали, что в нужный момент Сигури войдет в них. Ритуал Сигури – это Ритуал творения, который объясняет, каким образом все находилось в пустоте, а пустота – в бесконечности, и каким образом они вышли оттуда в Реальность и были созданы. Ритуал заканчивается в тот момент, когда, повинуясь воле Божьей, они забирают Жизнь из тела. Вот что танцевали помощники, но дело не обошлось без долгого спора.

– Мы не сможем понимать Бога, пока он не коснется нашей души, иначе наш танец будет просто притворством, ПРИЗРАКОМ, – кричали они, – ПРИЗРАК, который преследует СИГУРИ, снова возродится здесь.

Жрец долго не мог решиться, но, в конце концов, достал спрятанный за пазухой мешочек и насыпал в ладони индейцев какой-то мелкий белый порошок, который они незамедлительно проглотили.

После чего вновь начали танцевать. Глядя на их лица в тот момент, когда они принимали растолченный в порошок Пейотль, я понял, что сейчас мне покажут нечто такое, чего я никогда раньше не видел. И я сконцентрировал внимание, чтобы не упустить ничего из того, что мне предстояло увидеть.

Помощники пригнулись к земле и стали похожи на два неодушевленных шара, стоящих друг против друга. Но старый Жрец, должно быть, тоже принял Пейотль, потому что в выражении его лица вдруг проявилось что-то нечеловеческое. Я увидел, как он потянулся и выпрямился во весь рост. Его глаза засверкали, и от него стала исходить необычная властная сила. Он несколько раз ударил посохом по земле, затем вошел в восьмерку, начерченную справа от Ритуального Поля. Кажется, в этот момент помощники, наконец, вышли из состояния неодушевленных шаров. Сначала мужчина потряс головой и ударил ладонями по земле. Спина женщины покачнулась. Тогда Жрец сплюнул, но это была не слюна, а выдох. Он шумно выбросил воздух сквозь зубы. И, под действием этого легочного сотрясения, мужчина и женщина мгновенно ожили и встали во весь рост. Однако, увидев, как они стоят лицом к лицу, особенно, как они – каждый – держатся в пространстве, словно помещены в карманы пустоты и разрезы бесконечности вдруг понимаешь, что это уже не просто мужчина и женщина, но два начала: мужское – открытый рот, щелкающие челюсти, красные, пылающие, кровоточащие десны, словно развороченные корнями зубов, вид которых заставляет повиноваться; и женское – беззубая личинка, со сточенными напильником коренными зубами, словно крыса в крысоловке, изнуренная течкой, бегает кругами перед грубым самцом; они намеревались столкнуться, неистово погрузиться один в другого, как все те, что сначала долго смотрят друг на друга, потом сражаются и, наконец, смешиваются перед нескромным и виноватым взглядом Бога, которого их действия должны понемногу оттеснить. «Ибо Сигури, – говорят они, – был ЧЕЛОВЕКОМ, ЧЕЛОВЕКОМ, который в космосе сотворил СЕБЯ САМОГО из СЕБЯ САМОГО, когда Бог его убил».