Текст книги "Шоу в жанре триллера"

Автор книги: Антон Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Подросток сидел за компьютером, играя во что-то зубодробительное – взрывы, выстрелы, монстры, потоки крови. Он не слышал стука: на голове у Кирилла были наушники.

Я осмотрела комнату Михасевича-младшего. Марк в свойственной ему манере денег не жалел, все было лучшего качества и самое дорогое – компьютер, одежда, мебель.

Над кроватью нависли книжные полки. Сын режиссера увлекался отечественными и зарубежными детективами. А вот учебники, небрежно сваленные в кучу, соседствовали со спортивной обувью, журналами по компьютерам, грязными трусами и носками. Стены были украшены постерами с изображением агента Малдера, его подруги агентши Скалли, а также красочными плакатами со сценами из «Звездных войн», «Чужих», «Спайдермена» и прочей фантастической мути.

Наконец подросток заметил движение у себя за спиной и обернулся. На его лице застыла гримаса страха. Кирилл сдернул наушники и произнес:

– Чего вам надо? Отец послал?

– Извини, я стучала, но ты не ответил. Я хотела узнать, как у тебя дела.

Кирилл хмыкнул и неопределенно пожал плечами. Подумав, мальчик ответил:

– Вам-то зачем? Я думал, что это отец зашел. Он любит вваливаться в мою комнату неожиданно, видимо, хочет застукать меня за чем-то запрещенным. Он обожает проникновенно беседовать о вреде наркотиков и онанизма!

Что, интересно, вкладывает Марк в понятие «проникновенно беседовать» – дать зуботычину или отвесить оплеуху?

Не дожидаясь приглашения, я отбросила смятое засаленное покрывало и присела на кровать. Подросток посмотрел на часы и сказал:

– Мне в школу пора.

Это был намек, подросток был не в восторге от моего общества. Но меня, Серафиму Ильиничну Гиппиус, таким не проймешь! Если бы мальчик знал, что меня пытались выпроводить из своих кабинетов дюжина министров, полдюжины олигархов и даже сам президент – но безрезультатно. Пока я не узнаю, что мне надо, не уйду.

– Тест по химии?

Подросток удивленно посмотрел на меня:

– А вам откуда известно? Ни отец, ни Юлиана толком не знают, в каком классе я учусь. Он хочет, чтобы я стал медиком, лучше всего нейрохирургом, он почему-то вбил себе в голову, что это престижно для его сына. И вообще, по его мнению, я должен открыть частную клинику и стать министром здравоохранения.

– А тебе нравятся компьютеры? – Я кивком указала на металлического монстра.

Кирилл снова пожал плечами и стал запихивать в рюкзак учебники и тетради, валявшиеся на полу. Я поняла, что разговора не получится. Не стоит донимать подростка, ему от отца и мачехи и так достается. Когда я была на пороге, Кирилл внезапно произнес:

– А вы верите в ту историю про тень Каина?

Вопрос удивил меня. Хотя рассказ профессора кислых щей произвел на Кирилла большое впечатление, из-за этого он даже получил от отца трепку.

– Вы верите, что люди убивают по чьей-то воле свыше, что бог этого хочет? – спросил Кирилл. – Получается, что истинный убийца – это бог и есть!

– Не думаю, – медленно произнесла я. – Бог дал человеку свободу выбора, и мы сами решаем, как нам поступить. И никакой Каин к этому отношения не имеет.

– А! – Подросток повернулся ко мне спиной: скорее всего, он ожидал другого ответа. Кирилл потерял ко мне всяческий интерес.

Я ретировалась и в коридоре наткнулась на вездесущую Зою. Она, казалось, успевала совать свой длинный нос во все дела в особняке.

– Ее величество императрица Юлиана Первая, по совместительству Великолепная, ждет, – сказала она с издевкой. – Мои вам глубочайшие соболезнования. И требует от меня транквилизатора. Желаю хорошо повеселиться, Серафима Ильинична. Чао!

Я поднялась на этаж выше. Эти лестницы в особняке Марка доведут меня до инфаркта! С такой беготней туда и обратно в течение дня не потребуется ни диета, ни гимнастика.

Понятовская занимала свое любимое место – перед зеркалом и примеряла ожерелье.

– Марк, ты просто чудо, эти аметисты великолепны! Ты же знаешь, что фиалковый – мой любимый цвет!

Увидев меня, Юлиана положила подарок мужа в шкатулку для драгоценностей, повернулась и, как будто разыгрывая роль императрицы Екатерины, с неправдоподобным трагизмом глубоким контральто воскликнула:

– Дорогая Серафима Ильинична, Марк все мне рассказал. Я считаю глупостью поддаваться на угрозы этого анонимного мерзавца!

– Юлиана, – начал было Марк, но жена прервала его:

– Я хочу, чтобы съемки возобновили. Не исключено, Марк, что все это происки твоих конкурентов. Они не хотят, чтобы сериал про Екатерину был готов в срок, поэтому тормозят работу над ним.

– И все же, Юлиана, ваш муж прав. Подождите неделю и обязательно обратитесь в полицию, пока не поздно! Угроза убийства – это очень серьезно! Он не шутит!

– Он или она, – протянула, отлично вжившись в роль, Юлиана. – Я приняла решение и не намерена отступать от него. И никакой полиции! Мне достаточно шумихи в прессе вокруг нашего семейства. Не хватало еще, чтобы все трепали мое имя и обсуждали нашу личную жизнь. Сегодня будем работать во вторую смену. Марк, ты меня понял?

Михасевич теребил себя за ус и устало произнес:

– Будь по-твоему, Юлианочка. Но согласен с Серафимой, я не могу допустить, чтобы твоя жизнь подвергалась опасности. Я переговорил с начальником местной полиции, он выделил мне одного из своих людей, который будет охранять тебя на съемочной площадке. Начнем в три.

Ну вот все и разрешилось, подумала я. Марк наконец-то внял голосу разума, а это значит, что мне скоро можно уезжать в Экарест. Я и не сомневалась, что автор анонимного письма и не подумает приводить в исполнение нелепую угрозу. Напрасно, как показали дальнейшие события…

Весть о том, что съемочный день все-таки не пропадет, разнесся по особняку за несколько минут. Как я подозревала, не без помощи сплетницы Зои. Меня не успокоило то, что дюжий молодой человек, которого предоставил в распоряжение Марка начальник полиции Варжовцов, внимательно осмотрел павильон, в котором предстояло снимать очередную сцену.

Я сама облазила павильон и убедилась – это великолепный плацдарм для того, чтобы устроить покушение на Понятовскую. Бывший цех фабрики, переоборудованный под съемочный павильон, был забит аппаратурой. Что, если кто-то решит опрокинуть на голову панночке Юлианочке юпитер или софит? С другой стороны, я не заметила чего-то странного или из ряда вон выходящего: не было ни оголенных проводов, ни стульев с подпиленными ножками, ни пудовых гирь, подвешенных к потолку. Все трудились слаженно и четко, и никаких посторонних и внушающих подозрений личностей не было.

Около двух пополудни появились главные действующие лица: Понятовская, которая тотчас стала гримироваться, и сам Михасевич. Насти на этот раз не было, как и Кирилла. Девочка была очень огорчена тем, что отец запретил ей выходить на съемочную площадку, ей понравилось сниматься в кино.

– Ну что, как вы думаете, Серафима Ильинична, – Зоя прямо заглядывала мне в рот. – Что-то произойдет? У нас делаются ставки – пять к двум, что все будет в порядке. Я тоже так считаю… У вас уже есть подозреваемые?

– Конечно, – ответила я. – И вы, Зоинька, первая в этом черном списке! А что касается того, случится сегодня что-то или нет, – не я писала эти анонимки, не мне знать. Может, вы в курсе, дорогая моя?

Как всегда, правда отпугивает людей. Секретарша, услышав мой честный ответ, немедленно скисла и, соврав, что ее зовет Понятовская, улетучилась.

– Все в порядке? – спросил, подходя ко мне, Михасевич. Марк был немного взволнован. Я уверила его, что все будет в порядке – я – наивная, наивная! – ведь так считала!

– Все по местам! – прокричал в мегафон режиссер. – Сцена сто тринадцатая!

Хм, даже сцена попалась несчастливая. Снимался эпизод смерти императрицы Елизаветы – пока она агонизировала во дворце, ее невестка Екатерина, затаившись, ждала известий о том, что тетушка наконец-то отбросила коньки и путь к российскому престолу почти свободен: дело за малым – убрать с дороги законного наследника и опостылевшего супруга Петра.

Действие происходило в небольшом помещении, которое было воссоздано по эскизам с величайшей точностью (на Марка работали только лучшие художники и декораторы). Понятовская – Екатерина, в простом платье с глубоким декольте, с собольей шубой на плечах, сидела в полумраке за столом и что-то быстро писала гусиным пером. Раздавался топот лошадиных копыт за окном, хруст снега (по сценарию стоял конец декабря, трескучие морозы) и еще шаги. Шаги судьбы.

Появлялся молодой красивый офицер, который и докладывал Екатерине, что она только что стала императрицей – Елизавета Петровна почили в бозе. Потом он, падая на колени, говорил, что армия за нее и им не нужен дурак Петрушка на троне. Расчетливая Екатерина, понимая, что пока у нее нет достаточной популярности, отвечала, что верна мужу (на самом деле она справедливо опасалась, что ее, чистокровную немку, не потерпят в качестве самодержавной царицы).

– Поручик, встаньте! – Понятовская играла роль с вдохновением, видимо, кровь древнего рода шляхтичей давала о себе знать. – Помолимся за душу преставившейся Елизаветы…

В этот момент все и произошло. Михасевич вместе со своим помощником режиссером был в стороне, снимали сцену сбоку (такова была Маркова задумка), а Понятовская и актер, игравший гвардейца, были на площадке в одиночестве. Полутьма, потрескивающий в изразцовом камине огонь.

Поэтому на треск и не обратил никто внимания. Я инстинктивно подняла голову, когда услышала ужасный скрежет, словно кто-то запрыгал на железном листе. Понятовская и ее партнер по-прежнему ничего не замечали.

Моим глазам предстало страшное зрелище – подвесной потолок качался!

– Осторожнее! – завопила я и метнулась в сторону.

Полицейский, которому было поручено охранять жизнь и здоровье Юлианы, бросился к Понятовской. Скрежет нарастал, и тяжелая стальная махина потолка накрыла собой Юлиану и актера.

В первые секунды никто ничего не предпринимал, ибо все произошло необычайно быстро и на редкость неожиданно. Михасевич спрыгнул с операторского места, которое зависло на высоте метров двух, и подбежал к стальной пластине, накрывшей его жену.

– Помогите! – заорал он. – Помогите мне сдвинуть это, черт вас всех раздери!

Полицейский и еще несколько растерявшихся мужчин с трудом приподняли рухнувший потолок и отодвинули его в сторону.

Картина, открывшаяся глазам присутствующих, была страшной: махина разнесла вдребезги череп молодого актера, кровь смешалась с кусочками мозга и осколками кости. Мертвец, всего десять секунд назад бывший в полном здравии, придавил своим телом Юлиану.

– Макс мертв, – прошептал кто-то из труппы. – Черт возьми, наш Макс мертв!

Михасевич отбросил бездыханное тело Макса в сторону и склонился над Понятовской. Все лицо Юлианы было в крови, глаза закрыты.

Марк, приподняв голову, издал рык, похожий на медвежий. Затем бросился к стоявшему рядом полицейскому. Я увидела налившиеся кровью безумные глаза режиссера.

– Урод, ты обещал, что он не достанет Юлианочку!

Сильнейший удар в челюсть отбросил ни в чем не виноватого полицейского назад. А Михасевич был снова около жены, бережно гладя ее похожую на плеть руку.

– Юлианочка, что с тобой, любимая… «Скорую», раздолбаи, чего вы стоите, как каменные жопы! Всех уволю, к едреной фене!

Еще не пришедшие в себя от шока актеры и обслуживающий персонал зашевелились, кто-то достал мобильный.

– Юлианочка, очнись! – В голосе Марка Казимировича, который на коленях стоял перед женой и целовал ее окровавленную ладонь, стояли слезы. – Моя жена мертва!

Я не решилась подойти к Марку, в утешениях все равно не было ни малейшего смысла. Обернувшись, я увидела Зою. Та стояла в тени, не замечая моего взгляда. На тонких губах секретарши играла ехидная улыбка. Улыбка победителя.

Секретарша встретилась со мной глазами, поморщилась и, взяв со стула кожаную папку со сценарием, быстрым шагом выбежала из павильона вон.

Марта, та самая профессиональная киллерша, уничтожившая самолет с единственным свидетелем, готовым дать показания против Китайца, обладала особым даром.

Когда Марта попала в Отдел, главой которого был Эдуард Теодорович, она узнала, что на научном языке ее паранормальные способности вызывать возгорание только при помощи силы воли и концентрации взгляда именуются пирокинезом. Впрочем, ей не требовались красивые слова и непонятные названия, чтобы уяснить – она избранная. У нее есть дар.

На свет Марта появилась (тогда еще Марта Митюхович) в небольшом городке в ста семидесяти километрах от столицы Герцословакии Экареста.

Произошло это в годы, когда страна, пережив кровавые чистки эпохи раннего Хомучека, вступила в пору застоя. Родительница Марты, Клавдия Митюхович, была матерью-героиней. Она вместе с мужем воспитывала пятерых детей. Марта была шестой.

Как раз в тот год, когда на свет появилась Марта, муж бросил Клавдию – ему осточертела вечная возня с сопливыми детьми, упреки собственной матери, которая жила вместе с ними в тесной квартирке, вечные жалобы Клавдии на то, что он разгильдяй и эгоист. Поэтому, когда его супруга была на седьмом месяце, он просто собрал вещи и ушел к другой. Любовница была моложе, без довеска в виде пятерых детей в возрасте от двух до шестнадцати. Клавдия, тогда еще беременная Мартой, узнав о том, что муж бросил ее, прибегла, как всегда, к своему излюбленному напитку – сливовой водке. Она не была алкоголичкой, она просто не могла позволить себе быть таковой, имея на руках пятерых. Но иногда, в особенно тяжелые моменты, а такие наступали в ее жизни все чаще и чаще, она доставала бутылку, откупоривала ее, в стакане булькало – и на душе становилось веселее. Все проблемы на какой-то срок отступали, она могла забыть о том, что работает уборщицей и вынуждена теперь одна (нет, не одна, а с матерью этого негодяя) тащить пятерых. Да и шестой был на подходе.

В тот июльский день Клавдии нужно было идти на рынок за мясом. В райкоме, где она была прекрасно известна своим склочным характером, ей обещали, что после того, как на свет появится шестой ребенок, дадут новую квартиру. Клавдия, собственно говоря, и решила забеременеть еще раз ради новой квартиры.

Критически осмотрев свой подозрительно огромный живот, Клавдия вздохнула и, прихватив авоську, отправилась на местный рынок. Она испытывала все прелести беременности уже в шестой раз за последние семнадцать лет.

Когда она вышла замуж за этого бабника (а иначе было нельзя – она забеременела), то мечтала о семье, в которой будет много ребятишек. Так и вышло. Однако все иное осталось в разряде мечтаний – счастья, как такового, не было, ей едва исполнилось тридцать восемь, а выглядела она от такой жизни на все пятьдесят. Как тут изредка (а в последнее время все чаще и чаще) не прибегнуть к заветной бутылке.

– Клава, давай на рынок схожу я, – предложила мать ее мужа, женщина добрая, но до ужаса несобранная. Она постоянно забывала о том, что на плите кипятится молоко, и вспоминала об этом, когда отвратительный едкий запах уже распространялся по всей квартире.

– Мама, не нужно, – ответила Клавдия. Она не хотела, чтобы свекровь вместо мяса накупила леденцов и пряников для ребятишек, как старуха делала уже не раз. – Я скоро приду, и не забудьте второй раз прополоскать белье, вы меня поняли?

Клавдия поползла на рынок. Она чувствовала себя не очень хорошо, ее шестая беременность протекала сложно. Ей постоянно чудилось, что ребенок колотит изнутри ногами, приступы тошноты и головокружения с каждым днем усиливались.

Июльский день выдался на редкость жарким, даже в тени было не меньше тридцати пяти: типичное герцословацкое лето. Городок располагался в гористой местности, и Клавдии пришлось в течение получаса постоянно подниматься и опускаться по холмам.

Беременная женщина брела по мясным рядам и с отвращением осматривала жирные куски мяса, свиные головы с застывшими глазами, пожелтевших восковых кур, что лежали на мраморных прилавках. Остановившись около одного из продавцов, она стала перебирать требуху. Вырезку они себе позволить не могли.

Толстые зеленые мухи с гудением роились над мясом, блестящие оводы садились на кровавые ошметки. Внезапно Клавдии сделалось дурно. Ей и до того приходилось испытывать разнообразные ощущения, начиная от изжоги и заканчивая резью в желудке, но на этот раз все было куда серьезнее.

Она со стоном осела на землю. Продавец подскочил к ней и осведомился, что случилось. Клавдия пожаловалось, что внутри у нее все невыносимо болит, и отключилась.

Сцена была ужасная – рынок, забитый покупателями, мясные запахи, пропитавшие всю округу, гудящие и кусающиеся насекомые и беременная Клавдия Митюхович, что лежала в беспамятстве в пыли посреди торговых рядов.

Врач, дежуривший на рынке, появился через полчаса, еще через полчаса приехала «Скорая». Жизнь в городке была неспешной, поэтому никто не суетился. Клавдия урывками приходила в себя, но потом снова погружалась в приятную дрему. Когда она очнулась в очередной раз, то увидела, что находится в прохладной палате, на застеленной чистым бельем кровати, а рядом суетится пожилая медицинская сестра.

– Ой, что со мной? – только и произнесла Клавдия.

– Клава, все под контролем, – успокоила медсестра, принимавшая трех из пятерых ее детей. – Похоже, у тебя преждевременные роды. Скажи спасибо, что не родила прямо на рынке.

– Да какие роды! – возмутилась Клавдия. – Мне еще положено быть на сносях два месяца! Мне ли не знать!

Она попробовала подняться, но не смогла. Появился главный гинеколог роддома, невысокий старичок с седой козлиной бородкой. Он объяснил, что все очень просто: нужно как можно скорее делать кесарево.

– Нет! – закричала Клавдия. – Не хочу, чтобы меня резали! Пятерых родила, сама рожу и шестого!

– Милочка, – жуя бороду, сказал гинеколог. – Я работаю в этой сфере шестой десяток лет, мне лучше знать, что вам нужно. Вам тридцать восемь, в таком возрасте всякое может случиться, если немедленно не вызвать роды, это будет иметь негативные последствия не только для ребенка, но и для вас. Готовьте операционную, – обернулся он к сестре. – И немедленно!

Клавдия так рьяно выступала против кесарева, потому что не хотела, чтобы выяснилось – утром она немного приняла. Совсем немного, не больше пятидесяти граммов. Она, конечно, знала, что для плода это вредно, но последняя неделя была бешеной, из-за сезона отпусков пришлось мыть полы сразу в нескольких учреждениях, а ночью возиться с младшими, да и старшие, учившиеся в ПТУ, тоже требовали внимания: росли, все в папочку, оболтусами, уже начали курить, пить и гуляли по ночам с дурными компаниями.

– Хочу рожать сама! – кричала Клавдия, но медсестра, не слушая ее, засадила ей в вену что-то обжигающее, и роженица затихла.

Ее повезли в операционную. Все произошло намного легче, чем ожидал гинеколог, через двадцать пять минут он уже держал в руках Марту.

– Доктор, и что же теперь? – спрашивала ассистировавшая медсестра, в ее голосе любопытство было перемешано со страхом. – Куда она ее денет?

– Милочка, это не мои проблемы, – встряхивая ребенка вниз головой, ответил гинеколог. – Аномалия преднатального развития, что поделаешь. Но и не такие живут, и не такие настоящими коммунистами становятся, ничего страшного.

Тем полыхающе-жарким июльским днем Клавдия разродилась девочкой – большой, здоровой, жизнеспособной, кричащей. Все бы хорошо, если б не одно обстоятельство – Марта родилась с заячьей губой.

– Знавал я одного человека, у него была заячья губа, – говорил гинеколог, ударяя Марту по красной сморщенной попке. Девочка заголосила, причем так громко, что врач поморщился. – И ничего, стал профессором, со мной на медицинском учился, уважаемый человек. Правда, так и не женился, но это дело второе.

Клавдия пришла в себя под вечер и первым делом спросила, кто у нее.

– Девочка, – отводя взгляд, сказала медсестра.

– Что с ней? – испуганно спросила Клавдия, видя смущение медсестры. – Она умерла, вы скрываете это? Сволочи! – завыла она. – Убили мою малышку!

– Что это с вами, милочка? – спросил гинеколог, заглядывая в палату. – Теперь все ясно, в кого такая горлопанка. Сестра, отдайте матери ребенка!

Медсестра принесла Марту. Она была завернута так, чтобы мать не могла разглядеть ее лицо. Клавдия, увидев толстые ручки и ножки дочери, недовольно заметила:

– Если они все на седьмом месяце такие здоровенные, то зачем я с другими по девять мучилась-то? Лишний год беременной переходила.

– Милочка, – прокашлявшись, произнес врач. – Вам нужно кое-что знать. Ваша дочка необычайно здоровый ребенок, такими бывают не все родившиеся в срок, не говоря уже о недоношенных. Она – уникум… Но у девочки есть небольшой изъян, так сказать…

– Какой изъян! – воскликнула Клавдия и, взяв ребенка на руки, откинула уголок пеленки, скрывавший лицо. Она наконец-то увидела лунообразное лицо дочери, верхняя губа которого была приподнята.

– Что вы наделали, изверги! – закричала Клавдия. – Вы сделали ее монстром! Я не хочу такую, дайте мне нормальную!

– Милочка, это пороки внутриутробного развития, – обозлился гинеколог. – Нашей вины в этом нет. А вот вы… Вы пили в период беременности?

– Заберите от меня это! – кричала Клавдия, отодвигая от себя Марту. – Мне не нужно это… чудовище!

Она закатила истерику, целью которой было уйти от щекотливого вопроса насчет водки во время беременности.

Скоро появилась свекровь, которая радовалась появлению внучки. Узнав, что та родилась с уродством, женщина ни минуты не сомневалась: отдавать девочку в детдом, как того хотела Клавдия, никак нельзя.

– Мама, зачем нам такая? – говорила Клавдия. – Всю жизнь люди будут над ней издеваться, замуж она никогда не выйдет, будет до пенсии сидеть на моей шее.

– Подумай, Клава, – сказала свекровь. – Квартиру обещали дать только после шестого ребенка. Если ты откажешься от нее, то жилье теперь точно никогда не дадут, еще в газетах имя трепать будут. Подумаешь, заячья губа. У моей бабки была волчья пасть.

– А, все ясно! – закричала Клавдия. – Это со стороны вашего, мама, сыночка идут испорченные гены. Он сам с этой дрянью живет, а я его детей должна воспитывать, да еще эту страшилищу…

В итоге, как это часто и бывает в жизни, меркантильные интересы взяли верх. Клавдия была выписана из роддома через неделю вместе с дочерью, которую назвали…

– Как ее назвать, мама? – спросила Клавдия свекровь. – Может, Лихоборой или Кукобой, ей все равно имя нужно пострашнее, как и она сама.

– Наоборот! – ответила свекровь, которая почему-то сразу же полюбила неказистую внучку больше остальных. – Надо дать ей красивое имя, чтобы девочка не была полностью ущербной. Назовем ее Снежаной.

На том и порешили. Но, придя на регистрацию, Клавдия узнала, что работницу загса зовут Мартой, и это имя ей чрезвычайно понравилось.

Так девочка и стала Мартой.

Марта росла не по дням, а по часам. Пока она была маленькой, уродство никак не влияло на ее характер. Ко второму году стало ясно, что, помимо одной напасти, существует еще и другая – Марта ела за семерых, каждый день прибавляла в весе и крепчала. В детском саду она была самой большой, на голову выше остальных и раза в два толще.

Клавдия с семьей переехала в новую четырехкомнатную квартиру, которую выделило ей государство. Неверный муж хотел было вернуться к ней, но она дала ему от ворот поворот. Свекровь – редчайший случай – была на ее стороне, она-то и баловала Марту, постоянно подсовывая той лишний кусок пирога или конфетку.

– Девочке и так несладко, – любила говорить добрая бабушка. – Так что пусть хотя бы так себя утешит.

Марта и утешалась, а в детском саду ее дразнили сарделькой, жиртрестом, ночным горшком. Как же горько Марта плакала и проклинала свое отражение в зеркале: о, если бы она была только толстой или только с заячьей губой – но нет, природа, словно издеваясь, сделала ее и толстой, и с губой.

О своем даре Марта узнала только в школе. До этого несколько раз, когда девочка была напугана и расстроена, в доме неожиданно вспыхивали занавески. А однажды, когда Клавдия в сердцах отшлепала Марту, оранжево-синее пламя охватило стену. Обуглились обои, осталось черное пятно, пламя сгинуло так же таинственно, как и появилось. Взрослые не придавали этому значения, Клава считала, что это свекровь, как всегда, забыла что-то выключить и произошло короткое замыкание.

Первый случай проявления дара пирокинеза относился еще к далекому младенчеству, когда Марта, весело дрыгая упитанными ляжками, лежала в колыбели. Она играла с погремушками и колокольчиками, которые висели над люлькой. Неожиданно пластмассовые игрушки вспыхнули, и бабка едва успела вытащить Марту из колыбели. Клавдия винила в этом кого-то из детишек, которые по глупости зажгли погремушки.

Подобные таинственные возгорания повторялись один или два раза в год, но никто и никогда не замечал, что происходили они только с Мартой и в ее присутствии. Именно в детском саду из веселого, жизнерадостного ребенка Марта и превратилась в мрачную, угрюмую и замкнутую девочку. Ровесники сторонились ее и, когда Марта спала, мазали ей лицо вонючей зубной пастой.

Играть с Мартой, да и сидеть за одним столом вместе с ней никто не хотел. Воспитатели притворно ругали детей, но на самом деле в душе были с ними солидарны, уж слишком страшна была Марта – неповоротливая, толстая, постоянно в одежде-обносках старших сестер.

Один раз, во время просмотра диафильма, когда появился кадр с круглым озорным поросенком, что сидел в большой грязной луже, дети, как один, завопили: «Это Марта!» Секундой позже произошло невероятное – задымилась пленка, воспитатели еле успели увести детей, потому что несколькими мгновениями позже проектор взорвался, и детсад погрузился во тьму на два дня.

Грешили на плохое качество проводки, но никто и думать не мог, что это все проделки Марты. Девочка сама тогда еще не понимала, что может вызывать огонь. Она только чувствовала обиду, злобу, отчаяние, которые копились у нее в груди, огнем растекались по всему телу, в руках чувствовалось покалывание, перед глазами плыли разноцветные круги и… После этого стена оказывалась в огне, взрывался диапроектор или плавились игрушки.

В школе было еще хуже. Дети – гораздо более жестокие создания, чем взрослые. Учителя во время перемены, куря или перекусывая, сплетничали, обсуждали учеников, разговор касался иногда и Марты. Ее жалели, качая головой, говорили, что девочка не без способностей, но с такой внешностью ей ничего не светит.

К тому времени Марта сделалась просто огромной, в возрасте десяти лет она весила около семидесяти пяти килограммов. Заячья губа, которая приоткрывала кривые зубы, росла вместе с телом, начали появляться прыщи, волосы висели, как пакля. Одноклассники сначала боялись ее, стараясь просто не замечать, и если бы так продолжалось и далее, то Марта без проблем прожила бы в полной изоляции до конца дней своих…

В классе третьем или четвертом все изменилось. Среди учеников складывались группировки, появились элита и изгои. Марта попала в число последних. Но если двоечники, которых отвергали отличники, варились в собственном соку, у них была единая компания хулиганов, и они в такой же степени презирали отличников, как и те их, то Марта стала мишенью насмешек и издевательств для всего класса.

Тыква, Задница, Винни-Пух, Сопля, Беременная Слониха, Внучка Франкенштейна – были далеко не самые обидные клички, которыми ее награждали одноклассники.

После того как в пятом классе на уроке литературы школьники ознакомились с творчеством русского писателя Гоголя (в программу всех герцословацких средних учебных заведений входили шедевры русской литературы), одноклассники наградили Марту новым прозвищем, которое вытеснило все остальные.

Вий!

– Да она же настоящий Вий! – закричал тогда кто-то. – Такая же страшная, косматая…

– И жирная! – подхватили другие. – Эй, Вий, подними веки!

С этого все и началось: едва речь заходила о том, кто курил в туалете или писал на стенах нецензурные слова, все, как один, подхватывали:

– Вий, Вий, Вий!

Обычно в таких случаях Марта – красная, мокрая, понимающая, что над ней издеваются, – сидела за партой и тупо смотрела в пол. Ей так хотелось ответить, ответить так, чтобы все содрогнулись, но что она могла?

Марта часто представляла себе, как школа горит, а она стоит на улице, в безопасности, и с наслаждением смотрит на то, как ее одноклассники, охваченные пламенем, выпрыгивают из окон, с воплями падают на асфальт и, корчась в судорогах, медленно и в мучениях умирают. А она стоит и улыбается своим кривым ртом. И ей известно – именно она сделала все это, именно она подожгла ненавистную школу!

Но это были мечты. Ее дар уже несколько лет не давал о себе знать. Тем не менее однажды ее мечтам суждено было сделаться явью.

Марта увлекалась точными науками, ей было легко ориентироваться в мире, заполненном иксами и игреками, параллельными прямыми и тригонометрическими формулами. Ей не требовалось напрягаться, память у нее была великолепная, достаточно взглянуть на страницу, полную странных буковок, цифр и значков, и через секунду Марта могла без единой ошибки воспроизвести их. А вот с гуманитарными предметами у нее были проблемы.

Клавдия, расставшись с мужем, вздохнула спокойно, переквалифицировалась из уборщиц в вахтерши на винно-водочном заводе, больше не рожала и поэтому могла спокойно спиваться, не покидая рабочего места. Она внушала себе, что не является алкоголичкой, однако в действительности не могла представить себе вечер без сливовой водки, дешевого портвейна или хотя бы пива. Клавдия тщательно скрывала свой алкоголизм, боясь потерять работу и прослыть пропащей женщиной, она пудрила красные прожилки на носу и пила только под вечер. Детьми занималась свекровь, которая в последние годы стала резко сдавать.

В то время у Марты было два дорогих существа, которые никогда не третировали ее, не обзывали Вием, не напоминали, что она весит сто с лишним килограммов: седая, подслеповатая и глуховатая бабушка и Шкалик.

Шкалик, безродный блохастый пес, сам пришел к их подъезду, жалобно скулил, ища хозяев. Марта, опасаясь, что соседи-чистюли отравят пса или вызовут команду живодеров, смогла уговорить мать взять собаку к себе. Клавдия назвала его Шкаликом – неудивительно, отчего ее выбор пал на это несколько непривычное для собаки имя. Пес был благодарен Марте за спасение, лизал ей шершавым, как терка, языком толстое лицо с оттопыренной губой, тявкал на обидчиков во дворе и спал в одной кровати с девочкой.

В шестом классе дар проявился снова. Произошло это на уроке немецкого. Марта ненавидела немецкий язык: он был полон непонятных склонений, спряжений, артиклей, исключений, а также слов – огромных и неповоротливых, как она сама.