Текст книги "Код одиночества"

Автор книги: Антон Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 18

Татьяна обвела взором четырех мужчин, замерших, как гончие псы, и ожидавших одного – ее подписи. Женщина позволила себе немного пощекотать им нервы и заставить ждать – в конце концов, ее фамилия Беспалова. Вернее, Беспалова-Левандовская, и Татьяна с большим удовольствием отказалась бы от второй составляющей, однако такова ее судьба – носить фамилию человека, который ее не любил, человека, который пытался убить ее, человека, который вообще-то и не был Яном Левандовским.

Четверо мужчин внимательно следили за молодой женщиной, облаченной во все черное, с лицом, скрытым густой вуалью. Наконец Татьяна поставила подпись под договором, затем под дубликатом. Один из мужчин вскочил с кресла и заявил:

– Татьяна Афанасьевна, это поистине легендарный момент! Заводы вашего батюшки... вернее, я хотел сказать, ваши заводы начнут производить с лета грядущего года танки новейшей модели...

Татьяна поднялась, вслед за ней вскочили с кресел и ее гости, представители военного министерства. Раньше всем занимался ее супруг, вернее, тот человек, которого она таковым считала. Но Яна больше не было в живых, она убила его, хотя и руками несчастной Варвары Птицыной.

Нажав на скрытую кнопку звонка, Татьяна дала прислуге знак, что настал момент сервировать шампанское. Минутой позже дверь библиотеки распахнулась, показалась молоденькая служанка, которую взяли на место Варвары. Она осторожно поставила серебряный поднос на стол, поклонилась и исчезла столь же бесшумно, как и пришла.

После того как гости откланялись, Татьяна, чувствуя резкую головную боль, покинула библиотеку и поднялась в покои, где гувернантка-француженка возилась с Пашуткой. Стоя около приоткрытой двери, Татьяна видела мадемуазель, читавшую с мальчиком жюль-верновское «Путешествие к центру Земли». Надо же, как быстро летит время – сыну скоро исполнится пять! И он часто спрашивает, где его отец, так как Татьяна до сих пор не решилась сказать ему, что Ян умер.

Головная боль усилилась. Татьяна прошла к себе в спальню, вынула из шкатулки несколько капсул, положила их в рот и запила водой. Постепенно боль отступила. Татьяна знала, что не должна злоупотреблять болеутоляющим, однако самое ужасное, что при помощи этих капсул она может заглушить физические, но никак не душевные мучения. Врачи сказали, что боль станет ее постоянным спутником и ей придется жить вместе с ней. Однако она выдержит, потому что другого выхода у нее нет, потому что у нее имеется сын, потому что, черт побери, ее фамилия Беспалова!

Татьяна вынула серебряный ключик, который носила на цепочке вокруг левого запястья, отомкнула комод, где находились бумаги. Она нашла их в сейфе, и они принадлежали Яну, вернее, Алексею, которого она по инерции продолжала называть Яном. Теперь она знала, как звали мужа на самом деле и что побудило его попытаться отравить ее. Хуже всего было осознание того, что он никогда не любил ее, – женился, лишь чтобы привести в исполнение план своей мести.

Алексей просчитался, и теперь он сам мертв. Татьяна, чувствуя, что готова разрыдаться, положила документы на место. Их надо уничтожить – никто и никогда не должен узнать об этой страшной тайне! Все уверены, что ее мужа отравила ревнивая служанка, и, чтобы скрыть правду, пришлось пожертвовать жизнью несчастной Варвары. Татьяна знала, что совершила преступление, и была готова нести за него наказание – и на этом свете, и на том.

Она старалась не думать о том, что произошло. Алексей, причастный к смерти ее братьев и, как подозревала Татьяна, к гибели отца, получил по заслугам. И теперь она является единственной владелицей всего беспаловского богатства. Люди уверены, что молодая вдова, к тому же изуродованная и ничего не понимающая в ведении дел, не справится с управлением финансово-промышленной империей покойного Афанасия Игнатьевича, однако Татьяна всем покажет, что они ошибаются. Она сохранит и приумножит богатства батюшки, причем с одной целью – передать их со временем своему сыну Пашутке!

Татьяна знала, что продала душу дьяволу, но – ради сына. Она осталась одна, совершенно одна, Пашутка единственный, кто у нее остался. Женщина сняла вуаль, взглянула в зеркало. Хоть и видела свое покалеченное лицо по нескольку раз в день, она никак не могла привыкнуть к нему. А ведь всего пять лет назад была наивной юной красавицей!

Заслышав голос француженки, Татьяна быстро надела вуаль. Никто не должен видеть ее изуродованный облик, никто не должен знать ее слабость. Ей не остается ничего иного, как ради Пашутки возглавить империю, доставшуюся от отца и мужа. И она справится со сложным заданием во что бы то ни стало! Только почему же на душе так пусто и холодно? И отчего ее пожирает черное одиночество?

Глава 19

– Кончается Птицыха! – уверенно заявила одна из женщин и, пожевав ртом, добавила: – Видимо, Господь решил призвать ее к себе за грехи. И нас всех то же ждет!

Варвара, до которой доносились обрывки фраз, открыла глаза и попросила пить. Одна из женщин подала ей грязную кружку, Варвара припала к краю и принялась жадно глотать воду. Затем вскрикнула от резкой тянущей боли.

– Дохтура ей надо, – добавила еще одна женщина. – Только и он ее не спасет. Все, отгулялась, дурочка! Теперь молись за то, чтобы ребеночек твой в живых остался.

Но Варвара уже не слышала ее, впав в беспамятство. Стояло лето 1917 года – каторжане знали, что в Петрограде свершилась революция, причем еще давно, в конце февраля, и царь Николай отрекся. Сначала никто не поверил, считали, что глупый и вредный слух, а потом подтвердилось: прислали новое начальство, которое собиралось порядки менять и реформы проводить. Что значат эти самые реформы, никто из женщин-каторжанок толком не понимал, но все надеялись на освобождение. Однако начальство вскоре заявило, что никакого пересмотра дел не будет, во всяком случае, для них, уголовниц. Вот политическим повезло: если раньше их считали главными врагами Отечества, то теперь отчего-то вдруг разом помиловали. Вместо царя в Петрограде заседало ныне Временное правительство, говорили, что вот-вот, еще немного, и война с проклятущими германцами закончится победой, а затем жизнь сразу наладится, и крестьяне получат землю, а рабочие – фабрики.

Наконец появился пожилой усатый врач в затертом стареньком френче. Поставив саквояж на дощатый пол, он склонился над Варварой и принялся ее осматривать.

То, что она беременна, Варвара обнаружила уже в Сибири. Не понимала сначала, что с ней происходит, все считала, что страшная болезнь, наподобие рака, от которого скончался в одночасье батюшка, ее снедает, да товарки надоумили.

– Брюхата ты, Птицыха! – заявили они ей с завистью. – Вот ведь повезло! И где только умудрилась ребеночка заделать? Теперь тебе послабления будут, а то, глядишь, и вовсе на поселение отправят вместе с малышом.

Многие женщины, попавшие на каторгу, пытались облегчить свою долю беременностью. Мужчины содержались отдельно, однако всегда имелись солдаты, охранники, доктора, в конце концов, и все были люди, всех терзали желания и страсть. Варвара точно знала, чей у нее ребенок – его, Яна Казимировича, того человека, которого она продолжала любить до беспамятства и в чьем убийстве ее признали виновной. И как только так получилось, что она оказалась на каторге? И почему в пузырьке содержался мышьяк? Неужели Ян Казимирович хотел, чтобы она отравила его супругу? Но получается, что Татьяна Афанасьевна избавилась от своего мужа, но не понесла за это наказания! Напротив, как узнала Варвара от новеньких, пригнанных из европейской части России, Беспалова теперь стала единоличной хозяйкой всего, что ей досталось после кончины мужа. Вот ведь змея подколодная, вот ведь ведьма. Ради денег от Яна Казимировича избавилась!

Варвара пыталась объяснить это своему адвокату еще во время процесса, однако тот заявил, что ей не приходится рассчитывать на оправдательный приговор – общественное мнение на стороне Татьяны. И как же так получается: истинная душегубка осталась на свободе, получив миллионы, а она, дурочка, идет по этапу?

Умудренные жизнью каторжанки твердили Варваре – надо забыть обо всем, смириться с судьбой и не терзать душу мечтами о том, как все могло быть хорошо.

– Богатые, они что при царе, что при нынешнем Временном правительстве, одним словом, всегда как сыр в масле кататься будут. Так что ты, Птицыха, и не смей думать о справедливости. Нет ее в жизни! Думаешь, ты одна тут сидишь за преступление, которого не совершала?

Варвара радовалась тому, что у нее будет ребенок, сыночек Яна Казимировича. (В том, что у нее родится сын, Птицына не сомневалась.) И что же тогда получается? Раз ее ребеночек является отпрыском покойного Левандовского, значит, имеет право на часть состояния, которым заправляет теперь его стерва-вдова? Бабоньки пытались выбить у Варвары эту дурь из головы, но та все мечтала: ее сыночек получит хотя бы малую часть беспаловских миллионов. И купит своей матушке небольшой особняк, и будут они там вместе с ним жить, какао пить по утрам и торты кушать.

Но все обернулось иначе – ее состояние вдруг ухудшилось. Доктор, осмотрев Варвару, вынес вердикт:

– Поперечное положение плода, отягощенное отслойкой плаценты. Единственная возможность спасти ребенка и мать – кесарево сечение, причем как можно скорее.

Однако на каторге и помыслить об операции было нельзя, требовалось доставить Варвару в уездный город, Усть-Кремчужный, расположенный верстах в двухстах. Там имелся лазарет, и там ей могли оказать помощь.

Начальство долго принимало решение, боясь брать на себя ответственность, но под конец было выдано дозволение отправить каторжанку Птицыну под надзором в Усть-Кремчужный, дабы там она могла разрешиться от бремени.

Доктор сделал Варваре инъекцию морфина. Женщине сразу полегчало – и боль как будто отступила, и все в сон тянуло. И представляла она себе прекрасную картину: собственный домик, не такой огромный и бездушный, как особняк Беспаловых, а в нем – она сама хозяйка. А вместе с ней прелестный мальчик, как две капли воды похожий на отца своего, Яна Казимировича. Будут они жить вместе и не знать горя. Как же будет хорошо-то!

Внезапно прекрасная картинка исчезла, Варвара почувствовала тупую, нарастающую боль внизу живота. Женщина попыталась приоткрыть глаза, но, удивительное дело, свет, раньше ослеплявший ее, вдруг померк. Откуда-то слышался странный шепот, ее то ли тормошили, то ли перекладывали, но Варваре, невзирая на то, что боль снова отступила, было так хорошо, что она хотела одного – броситься в свой радужный сон, как в омут, с головой нырнуть в него и остаться там навечно.

Доктор, поняв, что начинаются роды, велел остановить повозку. Они находились где-то посередине тракта, ведущего от каторги к Усть-Кремчужному. Вечерело. Гигантские сосны вздымались в небо, на фоне пламенеющего диска заходящего солнца роились тучи мошек. Взглянув на закатившиеся глаза роженицы и посиневшее лицо, доктор понял, что дела плохи. До уездного города было еще не меньше ста пятидесяти верст, а это значило, что роды придется принимать здесь, под открытым небом, в тайге.

С самого начала доктор понимал, что ситуация отвратительная. И разрешения вывести Птицыну в город он добился только для того, чтобы успокоить свою совесть – как-никак давал клятву Гиппократа. Только и в уезде, он это хорошо знал, ей мало чем могли помочь. Постарались бы, конечно, но ведь тамошняя больница для столь серьезных случаев не приспособлена, да и коллега Дмитрий Архипович – запойный пьяница. И все же доктор попытался спасти если уж не роженицу, так ребенка. Хотя и тот наверняка или мертвым родится, или скончается вскоре после появления на свет.

Возница, оглядываясь по сторонам, шептал:

– Господин медик, нам тут останавливаться нельзя, места здесь глухие, а народец лихой. Да и солнце сейчас зайдет, а в чаще и волки, и медведи, и лесной дьявол...

– Какой, к дьяволу, лесной дьявол? – возмутился доктор.

– Натуральный, вашбродь, – ответил возница. – Из плоти и крови, все тело в шерсти, когтищи, как у медведя, клыки, как у уссурийского тигра! Живет в лесу, людьми питается, посланец ада, так сказать.

– Да ты пьян, Севастьянов! – рыкнул доктор. – Где прячешь свои запасы, немедленно мне отдай!

Возница вытащил из-за рогожки початую бутылку самогонки и, крякнув, с уважением спросил:

– Тоже хотите приложиться? Самое время, потому что другого нам, бедным, не остается. Или разбойники прибьют, или хищники одолеют, или лесной дьявол с потрохами сожрет...

– Дурак ты, – буркнул доктор. – Полей мне на руки. Роды будем принимать. Эй, а где солдат? Сморило его, дрыхнет? Так разбудить, будет помогать!

Трое мужчин окружили Варвару, давно потерявшую сознание. Доктор вынул из саквояжа какой-то странный, косой нож и произнес непонятное:

– Ну-с, господа, приступим к резекции.

Минуту спустя молоденький солдат грохнулся в обморок, а возница блевал где-то в высокой траве. Доктор же, Поликарп Андреевич, сосредоточился только на одном – спасении человеческой жизни. Внезапно таежную тишину прорезал слабый крик младенца.

– Ну где ты, Севастьянов? – крикнул медик. – Нельзя же быть таким тонкокожим! В конце-то концов, работаешь на каторге, а не в институте благородных девиц!

– Так ведь не каждый день там бабам рожать приходится, а если и случается такое, им животы никто не вскрывает, – ответил дрожащим голосом возница.

– Чистые тряпки, живо! – распорядился Поликарп Андреевич. – И что ты на меня так смотришь? Давай, я же видел, ты вещички с собой прихватил. Наверняка спекулируешь! Вроде там и холсты были.

Возница нехотя повиновался. Перерезав пуповину, доктор осмотрел младенца и с уверенностью произнес:

– На редкость крепенькая девочка, так что за нее я не беспокоюсь. А вот за мать... Швы я наложил, однако женщину надо срочно доставить в больницу: Севастьянов, тормоши солдата, едем скорее!

И с этими словами он передал вознице попискивающий сверток. Тот с суеверным ужасом взял его и, взглянув в сморщенное бордовое лицо девочки, спросил:

– Господи, а жить-то она будет?

– Почему же нет, Севастьянов? – ответил доктор, вытирая руки о холст. – Однако о Птицыной сказать того же не берусь. Давай мне девочку. Гляди-ка, солдат все еще не очухался! Ну что же, где-то у меня был нашатырь.

Пять минут спустя повозка неслась в сторону Усть-Кремчужного. Ночь окутала Сибирь, и доктор знал – Птицыной очень повезет, если она застанет грядущий рассвет живой.

Но чуда не произошло, Варвара скончалась еще до того, как они прибыли в уездный город. В старенькой больнице, расположенной около величественного храма Пророка Ионы, их встретил коллега Поликарпа Андреевича – уездный медик Дмитрий Архипович, бывший, как всегда, навеселе. Он полез первым делом целоваться к прибывшему доктору, но тот, тряхнув его, строго сказал:

– Да вы опять подшофе...

– Так праздник же большой, – заплетающимся голосом ответил местный лекарь, – у моей достопочтенной супруги день рождения! Правда, был три дня назад, но все равно – гулять так гулять!

Оставалось только одно – констатировать факт кончины заключенной Варвары Птицыной, последовавшей по причине остановки сердечной деятельности вследствие огромной кровопотери.

– Герой, настоящий герой! – выкрикивал пьяноватым голосом Дмитрий Архипович. – Кох, Пирогов, Луи Пастер! Это войдет в анналы местной истории – принять тяжелейшие роды под открытым небом! И посредством кесарева! Эх, за такое надо выпить! И помянуть покойницу тоже следует, а то не по-христиански как-то получается, уважаемый Поликарп Андреевич!

– Лучше позаботьтесь о девочке, – заявил медик, расстроенный смертью Птицыной.

– Да видел я деваху, состояние прекрасное. Эй, Екатерина Клементьевна, займитесь ею!

Подоспела пожилая полная медицинская сестра, подхватившая пищащий сверток.

– А мы, уважаемый Поликарп Андреевич, пройдем в мой кабинет и отметим сей знаменательный инцидент! – провозгласил Дмитрий Архипович. И громким шепотом добавил: – У меня имеется преотличнейшая настойка на кедровых шишках, такого вы еще не пробовали. И, главное, чрезвычайно полезно для укрепления либидо!

И, хихикнув, он потянул за рукав доктора с каторги. Тот, вздохнув, прикрыл холстом лицо покойной Варвары, понимая: он сделал все, что было возможно в данной ситуации, и даже больше. Вот только девочку жалко – если даже и выживет, то что с ней будет? Впрочем, это не его епархия, и он не может нести ответственность за всех и вся. А лучше, действительно, принять предложение Дмитрия Архиповича и немного расслабиться за рюмкой настойки – здешний доктор знает великое множество анекдотов.

– Вот и отлично! – заявил Дмитрий Архипович, заметив колебания коллеги и увлекая его по темному коридору. – А переночуете у меня, жена будет вашему визиту только рада. У нас, не представляете, столько всего осталось после празднования дня рождения!

И Поликарп Андреевич, вздохнув, отправился вслед за хлебосольным коллегой: победить смерть никто не может, поэтому придется принимать волю Господа и не роптать на нее. Однако все же интересно – что будет с девочкой?

Назвали ее Варварой – якобы в честь матери, хотя в действительности писарь, собравшийся вносить имя новорожденной в метрику, на минуту задумался, а потом увидел, что вывел уже три буквы: «Вар...» Не оставалось ничего иного, как продолжить: имя – Варвара; отчество (как обычно для случаев, когда отец неизвестен) – Ивановна; фамилия (как у покойной ейной мамаши) – Птицына. Появилась на свет 18 июля 1917 года. Вот, собственно, и все.

Глава 20

Месяц спустя, в конце лета, метрика эта оказалась в руках суровой старухи... Хотя, собственно, какая она была старуха: и пятидесяти нет! Однако тяжелая работа, постоянные невзгоды да две смерти, обрушившиеся на нее в последнее время (умерли муж и младшая дочка), преждевременно состарили ее.

Ольга Трофимовна Птицына, мать покойной Варвары и бабка Варвары новорожденной, была единственной близкой родственницей девочки, изъявившей желание взять ее на воспитание. Ольга Трофимовна горевала о судьбе Варечки – младшую дочь она любила особенно, души в ней не чаяла и, когда узнала, что Варечку отдали под суд, обвиняя в убийстве, каждый день по три раза в церковь ходила, молилась, свечки ставила, у Николая Угодника выпрашивала снисхождения и защиты. Но все без толку: отправили любимую дочку на каторгу в Сибирь, а теперь такой вот подарок – внучка!

Старшая дочь Ольги Трофимовны, Анфиса, узнав о том, что стала теткой при столь пикантных обстоятельствах, заявила:

– Матушка, к чему вам девчонка? Подумайте сами, уж и так позора предостаточно, что Варька отравила своего богатого любовника, а тут еще и дочка, вне брака рожденная. И от кого она ее только прижила, дура? Небось от какого-нибудь охранника или, не дай бог, от убийцы или мошенника!

Но Ольга Трофимовна свою дочь от первого брака считала ехидной и завистницей – вся уродилась в покойную свекровь, та тоже обо всех гадости говорила и чужому счастью никак порадоваться не могла. Птицыну занимал вопрос: кто же в самом деле является отцом ее внучки? Хоть образования у Ольги Трофимовны не было, всю жизнь поломойкой проработала, но голова у нее быстро соображала.

Девчонка появилась в срок, значит, Варя забрюхатела, сама того не подозревая, в ноябре 1916-го. Как раз в то время ее и арестовали, и под суд отдали, а значит... значит, отцом малютки, по всей вероятности, является покойный Левандовский, зять самого Беспалова. Варюшка-то была девицей романтического склада, или, как говаривала ее старшая сестрица Анфиса, ротозейка пришибленная. Еще бы, кто, кроме Вари, мог польститься на обещания молодого миллионера и решить, что он со своей женой, пускай и покалеченной, разведется и с ней законным браком сочетается? Больнее всего Ольге Трофимовне было осознавать, что дочка до последнего запиралась. Нет бы ей покаяться принародно, на колени упасть перед судом, слезу пустить, заголосить по-бабьи – глядишь, тогда бы и приговор оказался помягче. Но Варька всегда такая была – гордая и упрямая, в отца своего покойного пошла. Вот и очутилась на каторге. Теперь, полгода всего прошло, и умерла.

– Бог дал, Бог взял, – заметила философски Анфиса. Единоутробную сестру свою младшую Варвару она терпеть не могла, так и не простила матушке, что та после трагической гибели своего первого супруга (Евстрата Ильича, работавшего на железной дороге, переехало вагоном – отрезало обе ноги по колено, и он еще неделю мучился в больнице, бедняжка, прежде чем богу душу отдать), проносив почти десять лет траур, все-таки снова вышла замуж. – Да и к лучшему. Сами посудите: с руки ли вам быть матерью отравительницы, а мне – ее сестрой, а моим детишкам и вашим внукам – ее племянниками и племянницами? А так Варвара умерла, история со временем забудется, тем более что сейчас у всех одна политика в головах. Так что, матушка, откажитесь вы от девчонки. Никому она не нужна, только семейное имя наше срамит!

Ольга Трофимовна поступила иначе – она приняла внучку и, надо же, взяв ее впервые на руки, расплакалась. Анфису это задело: как же так, у матушки имеется пятеро других внуков и внучек, и ни с одним, взяв впервые на руки, она не разревелась, а тут нюни пустила. Так и есть, любит матушка Варькиного бастарда больше, чем законных внучат!

Доктор Поликарп Андреевич, приехавший по делам в Петроград и доставивший госпоже Птицыной внучку вместе с трагическим известием о смерти дочери, был тронут. Да, сия пожилая дама сумеет позаботиться о девочке, которая пока и не подозревает, что за трагическая судьба была у ее покойной матери.

– Вар... вара Ива... нов...на Пти...цына, – по складам прочитала Ольга Трофимовна (грамоте она обучена не была, сама уму-разуму набиралась, если что и читала, так только Священное Писание).

– И вот еще что, – сказал, конфузясь, доктор. – От руководства пенитенциарного заведения, в котором ваша дочь отбывала срок своего заключения, примите, прошу вас...

Он положил на стол несколько банковских билетов. Анфиса, присутствовавшая при разговоре, проворно схватила их и разочарованно протянула:

– Господин медик, маловато как-то будет.

Поликарп Андреевич полез за портмоне, но Ольга Трофимовна, поклонившись врачу в пояс, сказала:

– Благодарствуйте, батюшка, ничего нам более не надо, и за это великое спасибо.

Доктор не стал говорить, что деньги были его собственные. Просто ему было жаль девочку. Бабка показалась ему разумной и справедливой женщиной (не чета своей старшей дочери, произведшей на медика отвратительное впечатление), так что воспитает она Варю и позаботится о ее будущем.

Отказавшись от чая, доктор покинул каморку Ольги Трофимовны – та обитала на Караванной, в полуподвале большого импозантного дома, заселенного почтенной публикой. Ольга Трофимовна выполняла роль консьержки, уборщицы и садовника в одном лице, за что ей было позволено ютиться в помещении, предназначенном для дворника.

Едва дверь за доктором закрылась, Анфиса пересчитала бумажки снова и заявила:

– Матушка, вы совершенно непрактичная особа! Доктор был готов отстегнуть еще, а у него денег куры не клюют – вы же видели, кошелек его так и распух от ассигнаций!

– Не надо мне больше, чем положено! – отрезала Ольга Трофимовна. Малютка Варя занимала ее гораздо больше, чем финансовые проблемы.

Анфиса, взглянув на девочку, буркнула:

– И от кого только ее Варька родила? Не в нашу породу удалась. Матушка, вы уверены, что вам правильного ребенка дали? А то будете воспитывать кукушонка:

– Твой язык тебя когда-нибудь до могилы доведет! – бросила в сердцах Ольга Трофимовна. – А теперь ступай к себе. И не забудь деньги мне оставить!

Анфиса, уже припрятавшая ассигнации в сумочку, была вынуждена, мысленно проклиная скупую мать, выложить их обратно на стол. «Чует мое сердце, – подумала женщина, – с девчонкой еще придется повозиться. И мать ишь на старости лет нашла себе забаву – внучку растить, дочку дочери-убийцы, подохшей в Сибири на каторге! Впрочем, кто знает, сколько девчонка протянет. Может, окочурится, тогда и проблем будет меньше».

В конце октября Временное правительство было свергнуто, и к власти пришли большевики. Впрочем, Ольга Трофимовна в политике не разбиралась, сожалела только, что нет больше царя-батюшки, который как-никак был помазанником Божьим. Однако вслух свои мысли Птицына никогда не произносила, хотя и хранила за иконами фотографию императорской фамилии, купленную еще в далеком 1913 году на трехсотлетие династии Романовых.

Времена настали неспокойные, лихие. Прежние хозяева, у которых Ольга Трофимовна убиралась (в основном холостые адвокаты, врачи, а также представители так называемой богемы), вдруг или отказались от услуг, или исчезли в неизвестном направлении из Петрограда. А наведавшись к одному из клиентов, Аркадию Эрнестовичу Череповецкому, модному психоаналитику (это доктор, что у богатых за бешеные деньги души разговорами о детстве врачует, как уяснила для себя Ольга Трофимовна), нашла его в квартире мертвым, с проломленным черепом, – судя по всему, того ограбили. Крестясь и поминая ежесекундно имя Господне, Ольга Трофимовна покинула апартаменты и больше туда не ходила, не забыв, однако, стереть с дверной ручки свои отпечатки (суд над Варей многому ее научил), а ключ от квартиры покойного психо-аналитика выбросила в Неву.

Новая, именовавшаяся отчего-то Советской, власть ратовала за всеобщее равенство и собиралась строить коммунизм. С каким таким хреном едят тот самый коммунизм, Ольга Трофимовна не ведала, однако понимала: страну лихорадит, как смертельно больного, и, не исключено, будет совсем худо. На такой случай у Ольги Трофимовны было припасено тридцать семь золотых червонцев – она скопила их за многие годы и прятала в большом сундуке, прикрыв сверху плоской деревяшкой – фальшивым дном. Анфиска ничего о червонцах не ведала, иначе бы давно выклянчила на нужды своих детишек или попросту сперла: за дочерью водился такой грешок.

Одной с Варей женщине ни за что было бы не управиться, но не иначе как Господь послал ей на помощь чиновницу Истыхову, что жила со своим мужем на четвертом этаже дома, где обитала в каморке Ольга Трофимовна. Истыхова звалась Мариной Львовной и была молодой, избалованной, однако весьма приятной в общении особой. Сталкиваясь с Ольгой Трофимовной на лестнице или в подъезде, она неизменно здоровалась, причем делала это первой. А ведь другие жильцы если и замечали Птицыну, то цедили сквозь зубы что-то непонятное только после того, как Ольга Трофимовна первой громко приветствовала их.

Марина Львовна около года назад потеряла второго ребенка – беременность вновь завершилась выкидышем, и врачи заявили, что третья беременность может закончиться для Истыховой летальным исходом. Господин (вернее, по-нынешнему товарищ) Истыхов, Александр Фридрихович, высокий чопорный субъект в пенсне и с рыжими бровями, высокопоставленный работник некогда министерства, а теперь Наркомата финансов, обожал супругу и заявил, что ему не нужны дети: он счастлив и со своей Мариночкой. Однако Марина Львовна желала во что бы то ни стало ребеночка, считая, что без оного ее жизнь, в общем-то, очень комфортабельная, не имеет смысла.

Поэтому, разведав, что у Птицыной появилась внучка, Марина Львовна наведалась к Ольге Трофимовне и сразу же пленилась Варей.

– Что за прелестный ребенок! Именно такой я представляла свою собственную дочку! – восторгалась она. А затем печально добавила: – Ту самую, которой у меня никогда не будет.

Ольге Трофимовне туго приходилось с Варей – женщина отвыкла уже вставать по пять раз за ночь, да и титьку-то ребенку дать не могла, приходилось тратиться на коровье молоко, а цены в Петрограде, и до революции не маленькие, после оной резко поползли вверх. Золотые червонцы быстро убывали, из клиентов у Ольги Трофимовны осталось только три человека, да и то профессор Аполлинарий Диогенович Сичко собирался за границу, чтобы переждать, как он туманно выражался, «период кровавых сатурналий в необъятной империи скифов». А сие значило, что Ольге Трофимовне грозило остаться без работы, – кому ж требовалась уборщица, если на дворе революция? И как она тогда будет кормить себя и внучку? На Анфиску надежды нет – та жила неплохо, но вечно жаловалась, что денег нет, и сама норовила занять у матери «до Пасхи», чтобы потом попросить отложить уплату долга «до Успения», а затем и вовсе про него забыть.