Текст книги "Дорога в снегопад"

Автор книги: Антон Уткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Помнишь его, дядя Саш? – И дядя Саша тоже кивнул и едва заметным движением правой руки пригласил присаживаться.

– Чего это ты? – спросил Алексей, сообразив, что Антон уже порядочно набрался.

– Да так, – мрачно ответил Антон. – Скучно жить стало.

Из разговора стало ясно, что Антон уговаривает дядю Сашу сняться в фильме о голубятниках, сделать который было заветной его мечтой. Сниматься дядя Саша решил пока повременить, зато охотно рассказывал о хитрости, при помощи которой удается воспитать голубя-чемпиона.

– Допустим, образовалась пара. Часок им дают помиловаться, а потом разъединяют. Сажают-то по отдельности, но так, чтобы видели друг друга. Потом опять на несколько часов сводят и снова рассаживают. И так несколько раз – то сводят, то разводят. Ты понял? – твердил он. – А когда одного из такой пары берут на соревнования, то уж он быстрее ветра домой несется.

– То есть чемпионы – это тоскующие влюбленные, – заключил Антон и почему-то подмигнул Алексею. Было похоже, что он намекает на них с Кирой, но Алексей снес эту шутку, не переступившую порога скабрезности, благодушно.

Дядя Саша покинул лавочку и удалился к своим питомцам, и Алексей поведал Антону о предстоящей ему командировке на поиски заблудшей души анархиста Гоши.

– Да, ну ты, старик, с корабля прямо на бал, – только и развел руками Антон. – Ну-ну, дело хозяйское, – понимающе сказал он и, откупорив еще одну бутылку пива ловким движением зажигалки, прозорливо добавил: – Вижу, «Одноклассники» эти дело свое знают. Не одну уже семью развалили.

– Нам-то чего бояться, – ответил Алексей с напускной лихостью. – У нас семей нет.

– Вот именно, – беспечно сказал Антон. – Нас пусть боятся.

– Да разве сейчас есть анархисты? – недоверчиво спросил Алексей.

– Эх, Леха, Леха, – пожурил его Антон. – Отстали вы, барин, от жизни в своих заграницах, в Баден-Баденах этих. Сейчас черта лысого только нет, а остальные все налицо. Анархисты, националисты, нацболы, наши, ваши, антифа, идущие вместе, все что душе угодно. Даже, блядь, союз сельской молодежи на джипах по шестьдесят тысяч евро. Ну, и нас не забудь, потому что куда же без нас, – он меланхолично склонил голову, как артист, показывающий, что его номер закончен, – бредущих порознь? А тебе-то самому зачем это надо? – спросил Антон и тактично добавил: – Если не секрет.

Но лицо Алексея, овеянное нешуточной задумчивостью, как бы делало ответ излишним, и Антон только покивал головой, дивясь делам человеческим.

– Да, кстати, – спохватился он. – Есть тут у меня одна знакомая, она клаудвочер…

– Кто-кто? – переспросил Алексей.

– Ну, это организация у них так называется. Имиджевый проект группы компаний сотовой связи. В общем, они всякие лекции там проводят публичные, мероприятия разные, а я возьми да про тебя расскажи, так они очень заинтересовались, спрашивают, не согласился бы ты выступить у них на вечере, поведать миру о стволовых клетках?

Алексей пожал плечами.

– Не знаю даже. Мне, конечно, не сложно. А что, кроме меня некому поведать миру о стволовых клетках?

– Наверняка есть кому и кроме тебя, – сказал Антон, – но они знают только тебя. Потому что я им про тебя рассказал, – сокрушенно вздохнул он.

– А когда это надо?

– Да сам пока не знаю. Они позвонят. Но, думаю, не раньше сентября.

– А у тебя-то с ними что? – поинтересовался Алексей.

– Так, делища, – туманно ответил Антон и как-то странно поморщился.

– Имей только в виду, – предупредил Алексей, – что раньше начала сентября у меня и не получится.

Он предложил было Антону поехать в заповедник за компанию, но Антон собирался на съемки куда-то в Оренбургскую область. В кассе около метро Алексей купил себе билет до Поворино с наценкой – на вокзал тащиться не хотелось. Старый свой рюкзак он обнаружил на балконе и долго приводил его в порядок – сначала пропылесосил, а потом еще протирал мокрой тряпкой. Тряпка нашлась тут же – обрывок фиолетовой материи. Он не сразу сообразил, что это такое, но, обнаружив на ткани остатки белой краски, с удивлением понял. Глядя на транспарант, превратившийся в тряпку, он вспомнил тот грандиозный митинг в феврале 89-го, когда, казалось, вся Москва вышла на улицы. Во всяком случае, такое скопление людей ему приходилось видеть только в революционной кинохронике, и даже тучные майские демонстрации как-то меркли перед этой стихией. Садовое кольцо от «Парка культуры» до площади Восстания было заполнено людьми, и даже переулки были забиты, и эти ручьи впадали в живую, движущуюся, медлительную и мощную в этой медлительности реку, над которой реяли флаги и колыхались транспаранты. Этот, обрывком которого протирал он сейчас рюкзак, оказался там одним из самых больших. Материю принесла Кира, краску – они с Федей, студентом-филологом из соседнего дома, и всю ночь выводили белым по фиолетовому какое-то гордое, крылатое требование к Коммунистической партии Советского Союза: «Вся власть Советам!», или что-то подобное, он даже уже не мог точно его восстановить, помнил лишь приблизительный смысл. И вспоминался молодой вождь Народного фронта с таким открытым, немного грустным в своей скорбящей честности лицом, с такой славной «освободительной» фамилией, словно нарочно придуманной для этих ликующих событий, воскрешавшей в памяти интеллигентных демонстрантов всю цепочку борцов за свободу и заставлявшей даже усматривать в этом некий особый знак, – вспомнилось, как молодой вождь, завершив свою речь, крикнул с трибуны в избытке чувств: «Дорогие мои, у меня сегодня день рождения!», и как толпа отвечала восторженным гулом, и как все вокруг были счастливы, едины и праведны, и даже милиции из жиденького оцепления передавалось это праздничное настроение почти уже сбывшихся надежд.

А потом, через несколько лет, молодой вождь, будучи советником президента России по политическим вопросам, попался на взятке, а потом даже и это перестало иметь значение. Перед мысленным взором Алексея вставала эта громада счастливых, уверенных в себе людей. Было интересно, где сейчас все они обретаются, как поживают, кем работают, кому служат, каким идеалам веруют, но он решил подумать об этом в дороге.

* * *

Свои новости Стильный Ленок по телефону выкладывать не захотела и назначила встречу в «Жан-Жаке» на Суворовском. Она считала, что это стильно.

Ленок водила интимное знакомство с полковником ФСБ, и это, пожалуй, было единственным обстоятельством, способным бросить тень на ее стильное звание. То ли в свете было решено, что полковник ФСБ – это стильно, то ли было решено, что это вовсе не стильно, а просто круто, но Ленок себе здесь явно потакала и сделала единственное исключение из своих стильных правил, – как бы то ни было, полковник ее ничуть не походил на «настоящего полковника». Был он, конечно, настоящим, но только по служебному удостоверению да парадному мундиру, висевшему в шкафу у мамы в Люблино. В остальном это был спортивный сорокалетний красавец, предпочитавший служебному автомобилю свой собственный – «Субару-Форестер».

Недоумевая, что такое неотложное потребовалось от нее Стильному Ленку, Кира спустилась в накуренный «Жан-Жак». К ее великому удивлению, речь сразу же пошла о Мите.

Как уже говорилось, статья на сайте «Компромат. ru» была направлена не непосредственно против Мити, а против некоего Трегубского, личности довольно темной, возглавлявшей группу компаний «Конверс» и находившейся в тесной связи с одним из вице-мэров Московского правительства. К этому времени Митя больше не торговал оружием, а, имея неплохие связи в этом самом правительстве, занимался девелоперством, то есть скупал приватизированные участки столичной земли и, привлекая инвесторов, осваивал их. И его компания приходилась дочкой группе Трегубского.

И вот полковник Валера проговорился, что бизнес Трегубского решено «отжать», что вопрос решен высоко и никто Трегубскому не поможет.

Кроме того, что Ленок узнала от своего Валеры, она обратила внимание, что в издания холдинга под видом расследований и обзоров рынка постоянно ставят материалы, некомплиментарные для Трегубского, явно заказные, что по сути намекало на грядущий обычный передел. Ленок объясняла дело тем, что у Трегубского была газета, которая на последних выборах не поддержала действующего президента. Теперь, слушая Ленка, Кире стал ясен смысл той статьи на сайте «Компромат», так круто развернувшей ее семейную жизнь.

– Что же делать? – спросила она.

– Валить, – просто ответила Ленок. – Скажи ему, и так скажи, чтобы он понял, – она многозначительно помолчала своими голубыми глазами, – что времени у него мало, но все-таки еще есть. Все распихать на хрен и валить.

Кира молча смотрела в сторону. Столики в «Жан-Жаке» стояли тесно, на французский манер. Рядом двое мужчин средних лет, в одном из которых Кира узнала ведущего телепередачи про книги на канале «Культура», самозабвенно обсуждали какую-то новинку изящной словесности, и обрывки их разговора долетели до ее слуха, и когда она услышала фразу: «В современной литературе нет героя», то мельком подумала, какие пустяки занимают людские головы.

– А Митю я, кстати, видела вчера, – придав своему голосу как можно больше безразличия, сказала Ленок, – в «Галерее» Новикова. И не одного, – со значением добавила она, пристально наблюдая, какую реакцию вызовут ее слова в Кире.

– А, это девочка одна, – так же безразлично, как о чем-то само собой разумеющемся, ответила Кира, отведя наконец взгляд от любителей литературы, и Ленок, поняв, что цель поражена, удовлетворенно улыбнулась.

Митя никогда не посвящал жену в подробности своих дел, но Кира, хотя и не допытываясь, имела о них представление из невольно услышанных Митиных телефонных разговоров да и просто из тех обрывков совместной жизни, которые неизбежно лезут на глаза и в уши. С одной стороны, в деловых кругах царили процветание и благость, многие в первые золотые годы двухтысячных позволили себе расслабиться и один за другим стали терпеть крах из-за происков партнеров и сотрудников. С другой, после прострации девяностых при новом президенте пришли в себя и активизировались окологосударственные структуры, и скоро стало ясно, что им-то по части отъема бизнесов равных не существует. Структуры не обременяли ни себя, ни своих жертв какими-то особенно изощренными методами: наиболее типичной схемой, так сказать, главным трендом, стали придирки по оформлению приватизации, влекшие за собой налоговые и аудиторские проверки, в ходе которых непременно на свет божий извлекались какие-то нелицеприятные обстоятельства. Заводились дела, потом следовали звонки с предложением продать бизнес или его часть по символической цене. Кое-кто предвидел такое развитие событий и, поспешив избавиться от всего нажитого «непосильным трудом», убраться восвояси. Некоторые спохватывались поздно, некоторым не удавалось грамотно избавиться от собственности и они просто все бросали. А многие вообще не успевали сообразить, что происходит, и доведенные до конца уголовные дела в глазах обывателей создавали иллюзию торжествующей законности.

Кира знала и понимала все это, но в то же время полностью полагалась на Митины связи и чутье. Скоре всего, если б Ленок ограничилась тем, что было сказано, и не произнесла последней фразы, Кира непременно передала бы Мите их разговор в тот же день. Но теперь, когда в очередной раз она почувствовала, что ее как бы хлестанули по лицу грязной мокрой тряпкой, она со злорадством представила себе, что станет делать Митя без помощи своего покровителя и на какие шиши будет водить девок по кабакам, как-то не сразу сообразив, что все это касается и ее. С другой стороны, мысли ее настолько были поглощены Гошей, что новости, доставленные Ленком, она решила обсудить с Митей чуть погодя.

* * *

Поезд был волгоградский, однако билет Алексею достался в «астраханский» вагон, и его попутчицы – мать и дочь-подросток – увлеченно рассказывали ему про Ахтубинск, город военных летчиков, где зимой свирепствует стужа, а летом царит тяжкий зной, а еще есть в июле две недели, когда плодится какая-то мошкара – мать и дочь не знали ее названия – и тогда замирает буквально все, отменяются даже полеты, и легкий титан боевых машин мужественно стоит под вертикальным солнцем. Посмаковав особенности ахтубинского житья-бытья, стали укладываться спать. Алексей запрыгнул на свою верхнюю полку, сон не шел в душном купе, и в голове его заворочалась каша самых разных мыслей. Изредка в окно стремительно врывался свет маленьких полустанков, переездов – то белый, то желтый, то голубой, а где-то под Мичуринском внизу под толщей металла запели рельсы. Рельсы пели довольно долго, и Алексей так и не пришел к окончательному мнению, был ли это обман слуха, или и в самом деле земля в этом месте заключила с тонкими струнами путей столь необычный музыкальный союз.

В Поворино поезд пришел самым ранним нежным утром, и путь до Новохоперска, отстоявшего от железной дороги, Алексей проделал на такси. Городок, в котором считалось что-то около семи тысяч обитателей, вольготно занимал возвышенность, которую столь же широко омывала чистая незаиленная река, кое-где огибая белые на солнце плесы. Отсюда шла кратчайшая дорога в заповедник, в дебрях которого, согласно разведданным, прятался лагерь анархистов.

Красный храм, знакомый по картинке из Интернета, действительно стоял там, где и было ему положено. Взвалив на плечо рюкзак, Алексей отправился осматривать достопримечательности. Две нищенки с лукавыми лицами сидели у церковной калитки в ворохе серого казенного тряпья.

– Как храм-то называется? – весело поинтересовался у них Алексей.

– А не знаем, сынок, не знаем, – так же весело ответили они и дружно протянули к нему по коричневой ручке ладонями вверх.

Алексей подал им по десять рублей и шагнул внутрь храма. Шли крестины. Каждый звук, будь то шарканье обуви или скрип двери, эхом расходился по сторонам. Сквозь продолговатое окно барабана в гулкий полумрак проникал конусообразный золотисто-голубой луч света и накрывал священника в голубом стихаре и нескольких тихо стоявших перед ним прихожан. Алексей решил не мешать, вышел во двор и пошел, огибая храм, туда, где за алтарем высились серые и черные мраморные старинные надгробья. «Азыкова, Аршеневские, Раевские…» – считывал он с щербатых плит и каменных крестов фамилии погребенных. Прямо напротив погоста была школа, на ней тоже была мемориальная доска – но это уже выпускнику, погибшему в 80-е в Афганистане. Чеченскими смертями городок был как будто обойден, то ли таились они в других местах.

От школы он прошел к перекрестку у гостиницы, устроенной в старинном купеческом особняке, и на угловом таком же старинном двухэтажном доме увидел надпись «Кафетерий». Внутри это была обыкновенная бакалейная лавка, за прилавком сидела девушка с темно-бордовыми волосами и читала газету «Жизнь»; над ее бордовой головой с потолка спиралями свисали полосы клейкой бумаги, облепленные черными точками мух.

– Можно кофе попить? – спросил Алексей, снял рюкзак и поставил его у единственного здесь пластмассового красного столика.

– Навести вам? – Девушка с готовностью отложила газету и включила электрический чайник.

В первое мгновение Алексей не очень сообразил, как это – навести, но потом из действий девушки стало ясно, что «навести» значило просто положить в пластиковый стаканчик коричневого, похожего на пудру порошка, залить кипятком и тщательно перемешать пластиковой же ложечкой.

– Семь пятьдесят, – объявила девушка какую-то неожиданную цену, и на его десятку выложила два рубля и коробок спичек.

Исходившее паром содержимое стаканчика трудно было назвать кофе, но приготовлено оно было столь любезно, основательно и от души, что эти обстоятельства как бы передались напитку, и Алексей твердо решил допить его до конца.

Захватив стаканчик, он вышел на улицу и стал на тротуаре. Соборную площадь укладывали брусчаткой, вся она была покрыта обнаженными спинами делавших это молодых рабочих, и глуховато стучали о камень деревянные молотки. В ветвях древнющих тополей наперебой звучали птичьи голоса, как будто их обладатели возбужденно обсуждали такое важное для маленького городка событие. Этим только и нарушалось здесь безмятежное спокойствие жаркого летнего дня, и еще от реки, скрытой дремучей уремой, долетали звонкие мальчишеские голоса.

Рядом с Алексеем стоял старенький «ПАЗ», пассажиры которого, главным образом пожилые женщины с сумками и мешками, кого-то ждали.

– Не в Варварино? – на всякий случай поинтересовался Алексей, заглянув в открытую дверь.

– В Варварино, – охотно отозвался приветливый молодой водитель, словно бы восхищаясь такому совпадению.

– Пассажира возьмете? – в тон ему спросил Алексей, которому тотчас передалось это настроение, составленное из спокойной безмятежности, незлой иронии и сдержанной лихости.

– Двенадцать рублей, – еще веселей и артистичней ответил водитель. – Садись, племянник.

Усевшись и взгромоздив рюкзак себе на колени, Алексей вдруг отметил странное обстоятельство: отправившись по Кириному делу, он как будто спасался от самой Киры. Но чем диковиннее становились пейзажи, тем крепче за сердце хватала тоска и становилось ясно, что все чувства, возникшие однажды, находят свое место в темноте людских душ и пребывают там как притаившиеся вирусы, как архивированные файлы.

* * *

До Варварино считалось восемнадцать километров, и за столь недолгий, в общем, путь от словоохотливых попутчиков Алексей узнал, что автобус этот принадлежит заповеднику и директор разрешает по выходным возить на рынок жителей этого самого Варварино, где, собственно, и пребывала штаб-квартира означенной природоохранной организации. Еще он узнал, что много домов в деревне скупили под дачи москвичи, и тут же в автобусе даже нашел себе пристанище на ночь.

– Да есть и гостиница у них, – задумчиво проговорила на его вопрос маленькая остроносая старушка в цветастом ситцевом платье и поправила на голове белый платок. – Можно и там… Да там не покормят тебя, ничего.

– Ну, как-нибудь, – улыбнулся Алексей. – Мне ж не век вековать.

– Э-эх, – вздохнула старушка, – что это – как-нибудь? Да еще неизвестно, открыта она, нет ли, а то и места, быват, нет. К себе тебя заберу. Дети были, уехали на той неделе, только мы с дедом остались. Условий, правда, нет… – И как ни отказывался Алексей, уверяя, что гостиница ему вполне подойдет, баба Лида – так звали его новую знакомую – оказалась непреклонна.

– Вот гостиница-то, – показал Алексею пожилой мужчина, когда автобус проезжал мимо одноэтажного здания с большими высокими окнами, напоминающего корпус пионерского лагеря.

– А где тут у вас анархисты-то? – обратил свой вопрос Алексей ко всем сидящим в автобусе, но все только пожали плечами.

– А то не те ребята, что на Хопре стоять? – спросила баба Лида, но тут же сама себе и ответила: – Не, те с Борисоглебска ездют.

Автобус дотащился почти до околицы и здесь остановился в последний раз. Баба Лида, а за ней и Алексей зашагали к небольшому беленому домику, откуда навстречу им с улыбкой на красном добродушном лице двигался старик в резиновых чоботах.

– Лукич! – крикнул ему из кабины весельчак-водитель. – Встречай – племянник приехал.

Старик в чоботах внимательно вглядывался в Алексея, будто и впрямь ожидал признать в нем какого-нибудь родственника.

– Да то хлопчик с Москвы приехал, переночевать ему негде, – бросила на ходу баба Лида с такой интонацией, словно принимать на ночлег хлопчиков с Москвы было у них обычным делом.

– А я что? – изумился хозяин. – Ночуй. – И с той же неопределенной улыбкой, которая никак не хотела покидать его красного мясистого лица, сунул Алексею для приветствия тяжелую руку. – Лапины наша фамилия.

Не успел Алексей снять рюкзак, как Лида уже разогрела борщ и звала к столу.

– А я, сынок, к жуку сейчас пойду. Это ж беда так беда. Только его и собираешь.

Разговаривала она с ним так, как будто знала его всю жизнь: посетовав на колорадского хищника, рассказала еще про сына, живущего в Воронеже, про свои болезни и про хвори своего Васи. Встав из-за стола, Алексей решил дойти до штаб-квартиры заповедника – навести справки об анархистах.

– Сходи, погуляй, ага, – одобрила Лида. – Там магазин проходить будешь – если хлеб есть, возьми булку.

В сенцах он задел ногой какую-то палку, и она упала.

– Швабра падает – баба порадует, – добродушно пообещал ему вслед Вася.

* * *

В конторе заповедника Алексею подробно рассказали, в какой стороне искать анархистов, и, что немного его озадачило, говорили о них если не с уважением, то как-то приветливо. Выкрашенная в синий цвет дверь магазина была распахнута, и в дверном проеме легонько колебалась полоса выцветшего ситца. Алексей купил хлеба, конфет и побрел в сторону своего гостеприимного пристанища.

К его возвращению Лида снова разогрела борщ и нажарила яичницы с салом. Лукич Лапин, не вставая с табуретки, залез рукою в дебри серванта и вытащил початую бутылку водки.

– По-мущински, – подмигнул он Алексею хитрым белым слезящимся глазом.

Под яичницу они выпили по три рюмки. Алексей вышел за калитку, сел на лавочку и стал смотреть на пустую дорогу. Иногда мимо проезжали на велосипедах дети и с любопытством поворачивали к нему свои лица. Потом так же тягуче прокатился велосипед продавщицы из магазина и так же тягуче смотрела она на него, пока ехала мимо.

– Хлеб у вас вкусный, – заметил ей Алексей.

– Заходи, – крикнула она в ответ, – завтра еще привезут.

Маленький домик Лапиных стоял под высоченным, прямо-таки гигантским старым и прочным вязом, и самый этот огромный вяз был уже как целый мир. В непогоду его нижние ветви тревожили печную трубу, отчего на черном рубероиде крыши россыпью лежали бурые кирпичные крошки. Необъятная крона его служила пристанищем такому количеству птиц, что невозможно было составить понятие об их множестве даже по их голосам.

Спустя немного времени к Алексею подсел Вася со своей «Примой», которую привезла ему сегодня Лида целую сетку.

– Когда на автобусе ехал, забор такой видел? – спросил он.

– Длинный такой, бетонный? – уточнил Алексей. – Там еще щит стоит «Единой России».

– О, – подтвердил Вася Лапин. – С медведем. То у нас был плодо-консервный завод. Всю округу кормил – горя не знали. И работали там, и сами сдавали.

– Что сдавали-то?

– Кто что. Смородину в основном. Да и сливы, и яблоки, – махнул рукой Вася. – Все. По всему Союзу расходилось. – Он переложил в пальцах крошечный окурок и, прищурив глаза от близкого дыма, сделал последнюю затяжку. – А директор с депутатом тут с одним все приватизировали да по цене металла продали. А теперь он глава района. – Вася легонько подтолкнул Алексея локтем. – Ты поня́л?

– Понял, – уныло отозвался он, тоже сделав ударение на последнем слоге.

– И царь здесь, и бог, и президент. Только что заповедник тут у нас, сюда не лезет. А в Анастасиевке большо-ой колхоз был, теперь его хозяйство. Раньше хоть копейку какую платили, при советах-то, а теперь так работают: раз в два месяца по мешку комбикорма даст, и скажи спасибо. А куда деваться?

– Да уж, – произнес Алексей.

– То-то и оно. Так-то, сынку. Весною две лошади в районе пали, так тут же и съели их. В войну такого не было.

* * *

Ближе к вечеру, когда в пыль, поднимаемую мотоциклеткой да бредущими козами, стала примешиваться парча заката, Алексей отправился на поиски анархистов. Асфальтовое полотно уходило в сторону городка, откуда он приехал утром, а в заповедник, к реке, уводила мягкая песчаная дорога, на которую наползала душистая полынь с нежными пушистыми венчиками. В стороне по земляничному косогору поднимались сосны, зачесанные ветром к северо-востоку, дорога же влеклась между огромных осокорей, усаженных зелеными шарами омелы.

Дом Алексею искать не пришлось – двигаясь по дороге, он просто вышел на него. Это был то ли старый заброшенный кордон, то ли, потому что стоял на обрыве довольно высокого здесь берега, какой-то причал, какая-то станция плавучих средств, а вокруг между дикими грушами тут и там были разбиты туристические палатки, но какие-то такие, что при взгляде на них возникала мысль о не совсем обыкновенных туристах. На некоторых стенках красовались яркие надписи по-английски, но как их следовало понимать, даже у Алексея оставались сомнения. И действительно, на берегу не было видно никаких байдарок, а от воды, которой не было еще видно с того места, где он сейчас стоял, доносился плеск и тяжелое буханье ныряльщиков. Река здесь делала большую излучину, и от противоположного берега, заросшего ольхой и тополями, непроходимо оплетенными ежевикой, достигая почти ее середины, тянулись песчаные плесы.

Алексей поднялся на крыльцо дома, который он справедливо принял за штаб всего этого непонятного палаточного городища, и первое, на что натолкнулся его взгляд, была «Декларация прав живых существ», принятая, как сообщала преамбула, летом 2003 года в Анапе на Втором Всероссийском съезде защитников животных. Бумажка с текстом «Декларации» была прикреплена прямо на двери, на уровне глаз человека среднего роста, и ни конному, ни пешему, явившемуся на кордон, ее было не миновать. Алексей остановился и стал читать. «Мы провозглашаем этот документ, – прочитал он, – чтобы призвать человечество положить его идеи в основу правового регулирования отношений между людьми и нечеловеческими разумными существами. Мы считаем, что достаточным основанием, которое дает право на жизнь, является жажда жизни. Основанием, которое дает право на свободу, является стремление к свободе». Алексей задержал глаза на прочитанном и ему подумалось, что эти простые слова обладают некоей ясной, суровой, но доброй силой, за которую не может быть стыдно ни умам, ни душам писавших это. «Мы провозглашаем, что каждый вид живой природы обладает самостоятельной ценностью, вне зависимости от своей полезности для разумных существ. Вся природа, в том числе и не живая, обладает совершенной красотой и должна быть сохранена».

Алексей взялся за ручку и потянул на себя, дверь поддалась, и он вошел. Интерьер избушки был незатейлив: двухуровневые нары и стол, на котором в беспорядке стояли эмалированные кружки, трехлитровая банка, наполовину заполненная засахарившимся медом, и косо лежала книга Кропоткина «Взаимная помощь», прикрытая листами с каким-то текстом, распечатанным из Интернета. Покопавшись в них, он определил, что это была книга Мюррея Букчина «Remaiking Society». Несколько лет назад он уже листал сборник статей этого автора, кстати, изданный в Эдинбурге, но не купил. И вот теперь, в нерешительности от того, надо ли спокойно дожидаться последователей Кропоткина в их штабе или же самому выходить на встречу с ними, он втянулся в «Реконструкцию общества». Оторвавшись наконец от чтения, Алексей увидел, что солнечный прямоугольник, лежавший на полу как брусок сливочного масла, уже изменил свое положение. Умонастроения книги увлекли Алексея, а между тем все-таки надо было искать Гошу.

Радуясь, что читатели Мюррея не захватили его врасплох, как медведям удалось это с Машей, Алексей спустился с крыльца и пошел вдоль палаток к берегу, откуда слышались плеск воды и звуки голосов купающихся людей. «Основанием, которое дает право на счастье, является стремление к счастью…» – сами собой повторялись у него в голове чеканные формулировки декларации. «Основанием, которое дает право на защиту от страданий, является способность страдать…»

Остановившись на самом обрыве, Алексей увидел, что человек семь подростков развлекались тем, что ныряли в воду с глинистого уступа. Понаблюдав немного за этой забавой, Алексей сложил ладони рупором и крикнул вниз:

– Георгий Староплясов есть тут?

На его зов из воды угрожающе вылезла вся ватага. Все они были загорелые, как будто на одно лицо, только что без дядьки Черномора.

– Вы кто такой? – спросил один из них, и Алексей сразу понял, что это и есть Гоша – так он был похож на Киру. – Что вам надо?

– Я послан из центра, – пошутил Алексей, – шифровку вам привез.

Но ватага на шутку отреагировала вяло.

– Маменька прислала? – просто спросил Гоша, выбираясь на травянистый обрыв.

– С чего ты взял? – растерялся Алексей.

– А я вас знаю. Видел вашу фотографию. У мамы есть такая фотография, где вы с ней вдвоем.

– У мамы есть такая фотография? – тупо переспросил Алексей. От этого, казалось бы, простого сообщения, в котором не было ничего удивительного, у него пересохли губы и кровь бросилась в голову. – Ну да, – сказал он, как будто оправдываясь. – Мы ведь с твоей мамой в одном классе учились.

Гоша воспринял это объяснение благосклонно – во всяком случае, выражение лица его не изменилось, – все так же прищурившись на солнце, он смотрел на пыльную от тополиного пуха поверхность реки.

– Что за лагерь-то у вас? – спросил Алексей, опасаясь, что уже покраснел.

– Экологический лагерь протеста тут у нас. Губернатор хочет строить в селе Анастасиевке цех по производству фенолформальдегидных смол.

– А вы, значит, против? – с иронией спросил Алексей.

Вместо ответа Гоша бросил на него холодный взгляд, и Алексей почувствовал себя донельзя глупо.

– Ну а с отцом что у вас там вышло? – решительно сказал он.

– А ничего не вышло, – так же решительно отозвался Гоша. – Мой отец живет неправильно.

– А ты, значит, правильно?

– Может быть, я тоже пока живу неправильно, – уклончиво ответил Гоша. – Но я ищу, как правильно.

– И чего нашел? – поинтересовался Алексей.

– Никто не имеет права собственности на то, от чего зависят жизни других людей, – четко ответил Гоша, как на экзамене. – А он так не считает.

– Я гляжу, вы Мюррея внимательно прочитали.

– Ну а чего ж, – сказал Гоша. – На то и написано. Да только все и так видно и понятно – и без Мюррея.

Сидя на обрыве и болтая ногами, они наблюдали, как двое подростков карабкаются по толстой старой иве, на одной из ветвей которой, вздымавшейся над водой, была приспособлена тарзанка.

– Сварку украли? Хорошо это?

– Нормально, – заверил его Гоша и тут же удивился: – Откуда вы все знаете? – с подозрением спросил он.

– Да отчет о вашей акции двое суток в топе Яндекса висел, – ответил Алексей. – С фотографиями. А почему, кстати, Златогорье? Тут и гор-то нет.

– Звучит красиво, – гордо пояснил Гоша. – Но здесь мы только тренируемся. А все главное случится на Алтае. Алтай и есть Златогорье, так это слово с тюркского переводится.

– А учиться кто будет? – спросил Алексей.

– Хм, – сказал Гоша и заверил: – Учиться будем. Вы, вот что, маме скажите, что у меня нормально все тут. Тут ребята все нормальные, продвинутые. Все у нас есть, ни в чем не нуждаемся. Осенью вернусь в Москву, жить буду у бабушки. А разговоры эти разводить ни к чему. Вы зачем сюда приехали-то?