355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Антон Тихомиров » Истина протеста. Дух евангелическо-лютеранской теологии » Текст книги (страница 2)
Истина протеста. Дух евангелическо-лютеранской теологии
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 14:26

Текст книги "Истина протеста. Дух евангелическо-лютеранской теологии"


Автор книги: Антон Тихомиров



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Каким бы ни было историческое происхождение слова «протестантизм», оно имеет все же и содержательное наполнение. Протестантизм – это постоянный радикальный протест. Речь идет о том, что знаменитый лютеранский теолог XX века Пауль Тиллих назвал «протестантским принципом». С некоторыми другими аспектами этого принципа мы ознакомимся в дальнейшем, но здесь уже можно назвать этот, важнейший его аспект: это протест против всех ограниченных образов и символов Божественного. Каждый из них, хотя он может и сообщать нам что-то истинное о Боге, все же должен быть подвергнут протесту, поскольку, сообщая о Боге нечто позитивное, как-то открывая Его, такие символы одновременно и ограничивают Его собой, своими ограниченными выразительными возможностями. Такой не останавливающийся ни перед чем протест можно было бы назвать «протестом ради протеста», если бы у нас не было лучшего выражения, а именно: «протест во имя Бога» или «протест ради креста». Только протестуя против всех конкретных и ограниченных символов Бога, принадлежащих «теологии славы», можно адекватно говорить о таинственном и непознаваемом Боге. Этому учит нас крест Иисуса Христа.

И поэтому надо снова вспомнить о важнейшей характеристике откровения в ее применении ко кресту. Если речь идет об откровении, то речь идет, как уже сказано, о тайне. В откровении нам что-то открывается, но это не означает, что это что-то становится абсолютно понятно. Напротив, то, что дается нам в откровении, становится причиной постоянного изумления и благоговения. Никто из нас не может сказать, что он до конца понял или до конца пережил значение креста Христова. Бог, открывшийся в событии креста, всегда должен быть поводом для изумленного благоговения. Он всегда будет оставаться тайной.

Итак, христианское откровение – это откровение в открытости или, иначе говоря, откровение, не исключающее открытость Бога, не уничтожающее открытость Бога, а лишь еще более подчеркивающее ее. И в этом особенность христианского откровения, откровения совершившегося в событии креста. В результате этого откровения Бог, как уже было сказано, не становится нам более понятным, скорее наоборот, еще более таинственным. А это верный признак того, что мы имеем дело с подлинным откровением, потому что Бог на самом деле таинственен, Бог неисчерпаем и непостижим для нашего разума и для наших чувств. Всякое откровение, которое бы претендовало на то, чтобы объяснить Бога и исчерпать Его, было бы поэтому ложным. Оно заменяло бы вечного и живого Бога на какого-то простого и понятного идола. Явить всю глубину открытости Бога – вот цель подлинного откровения.

Поэтому сам по себе крест не является однозначным ответом на человеческие вопрошания. Божье откровение, откровение, совершившееся на кресте, – это переживание Божественной Тайны. В истории предлагалось множество рациональных и менее рациональных трактовок креста. Например, крест – это место суда, крест – это место любви и милости. Крест – это способ, которым Бог хитроумно обманул дьявола. Крест – это жертва, которую Бог принес в Сыне Своем за наш грех. На кресте Бог солидаризовался со страдающими людьми. Крест – это самое страшное преступление, совершенное людьми, за которое, однако, Бог простил их. Всевозможных теорий очень много. Но ни одно конкретное вероучение, ни одно конкретное толкование не в состоянии исчерпать, лучше сказать вынести, весь смысл креста. Любое, даже самое глубокое или оригинальное, толкование будет всегда лишь ограниченной и односторонней попыткой выразить значение распятия Христова.

Откровение в Иисусе Христе – это не информация, не знания о Боге, это Сам Бог, принимающий нас и обращающийся к нам, открывающий нам Себя. Выражаясь на традиционном языке протестантской теологии, крест – это прощение грехов, это данная нам благодать, это оказанная нам милость, это прикоснувшаяся к нам любовь Бога. Откровение нельзя выучить, как можно выучить набор догм или несколько так называемых золотых стихов из Библии, – его можно только пережить, испытать. Откровение во Христе не сообщает нам что-то, оно что-то с нами делает, и только потому оно и является откровением. Христианское откровение – это живая встреча с распятым Иисусом Христом, встреча, в которой мы, образно говоря, ощущаем переворачивающее все внутри нас, захватывающее нас прикосновение непостижимого Бога. Конечно, все это совсем не обязательно должно сопровождаться острыми эмоциями и драматическими переживаниями. Просто крест во всей своей парадоксальности и непостижимости становится нашим ориентиром, тем, вокруг чего мы выстраиваем нашу жизнь, с чем соотносим все в жизни.

И у нас, как у христиан, нет ничего другого, кроме креста. Ничего другого не можем мы предложить и возвестить миру. Мы не лучше других людей, не праведнее, не благочестивее, не умнее, не дружелюбнее, не сильнее. Мы те, кто стоим перед крестом, не в силах отвести от него наших глаз. Христианство началось тогда, когда люди поняли, ощутили, что в распятии Иисуса Христа Бог открылся им, прикоснулся к ним, излился на них Своей непостижимой любовью. Все, что у нас есть, это «соблазн и безумие»[6]6
  1Кор 1: 23.


[Закрыть]
креста. Мы являемся христианами не потому, что у нас особо истинное вероучение, не потому, что у нас святая Церковь с ее порядками и богослужениями, не потому, что мы ведем себя «по-христиански», а только потому, что мы слушаем и говорим о кресте, предстоим пред крестом Христовым.

Да, перед крестом мы сталкиваемся с Самим Богом, сталкиваемся с невыразимой, страшной и спасительной Тайной Божьей. И, конечно, мы будем снова и снова переживать эту тайну, размышлять о ней, пытаться найти все новые способы сказать о ней друг другу и другим людям. Так рождается Новый Завет, а вместе с ним – христианская теология и христианское вероучение, христианское богослужение и христианская этика. Они – это способы размышлять и рассказывать о кресте на человеческом языке. Это неизбежно и необходимо. Только надо помнить, что всякое такое размышление, как уже говорилось, будет несовершенно и ограниченно. Поэтому никакая протестантская теология, благочестие или церковность не могут и не должны понимать себя как способ смягчить нашу встречу с крестом, сделать крест более понятным и менее страшным, все, так сказать, красиво разложить по полочкам. Напротив, они должны быть лишь все новыми и новыми указаниями на всю непостижимую глубину, парадоксальность и таинственность события креста.

Крест Христов – эта невыразимая словами истина стоит в самом центре христианской теологии и благочестия. И протестантская теология по-особому подчеркивает это тем, что отвергает все остальное, все не имеющее отношения ко Христу в качестве откровения, тем что целиком и полностью сосредотачивается на этом откровении Иисуса Христа распятого. В XX веке эта истина была особенно четко провозглашена в знаменитой Барменской декларации, которую приняла на своем Синоде в 1934 году так называемая Исповедующая церковь в Германии, церковь, объединявшая традиционных протестантов, которые противопоставляли себя стремлениям некоторых немецких христиан увидеть в Гитлере и событиях Третьего рейха новое откровение Божье. Текст первого артикула этой декларации звучит так: «Иисус Христос, как Он засвидетельствован в Священном Писании, есть единственное Слово Божье, которое нам надлежит слушать, которому нам надлежит доверять в жизни и смерти и которому надлежит повиноваться. Мы отвергаем ложное учение, будто Церковь наряду с этим единственным Словом Божьим может и должна признавать и другие события, силы, образы и истины в качестве Божьего Откровения и источника своего провозвестия»[7]7
  Die Barmer Theologische Erklärung. Einführung und Dokumentation / Burgsmüller A., Weth R. – Neukirchener Verlag, 1983. C. 34 (Перевод мой – A.T.).


[Закрыть]
. Таким образом, первая и самая важная особенность протестантской теологии в том, что она радикально сосредотачивается на Иисусе Христе и на Его кресте как на единственном откровении Божьем. Она подчеркивает это одним из важнейших своих принципов: solus Christus – только Христос!

Вера

Откровение – это то, что затрагивает, захватывает человека, вызывает у него веру. Вера является ответом на откровение или, лучше даже сказать, оборотной стороной откровения. Ведь без принятия откровения, без ответа на него откровение становится бессмысленным. Тогда ни о каком откровении вообще невозможно говорить. Откровение – это всегда откровение кому-либо. Откровение не может быть без адресата, не может быть устремлено в ничто. Откровение совершается с кем-либо и для кого-либо. Откровение, чтобы быть откровением, нуждается в том, кто его воспримет. Никто из нас не скажет о каком-либо событии: «Оно стало для меня откровением», если это событие его не затронуло, не заинтересовало, если оно прошло незамеченным. Откровение всегда совершается для человека. Человек, воспреемник откровения, является его необходимой частью, необходимым элементом.

Итак, говорить об откровении, не рассматривая при этом веру, говорить об откровении без веры просто бессмысленно. Речь об откровении – это всегда речь веры, речь изнутри веры. Вне моей веры в то или иное откровение этого откровения для меня просто не существует. Я его не воспринимаю как откровение.

Более того, Лютер мог так говорить и о Самом Боге. В своем Большом Катехизисе, в комментарии к первой заповеди, он пишет так: «Словом “бог” обозначается то, от кого мы ожидаем всяческих благ, и в чем мы ищем прибежища во всех скорбях, так что выражение “Иметь Бога” означает не что иное, как уповать на Него и веровать в Него от всего сердца. (…) только убежденность и вера сердца воздвигают как Бога, так и идола.

Если ваша вера и ваше упование правильны, то и ваш Бог также истинен. И, с другой стороны, если ваше упование ложно и ошибочно, то вы не имеете истинного Бога. Ибо вера и Бог существуют только вместе. Итак, я утверждаю, что то, чему вы отдаете свое сердце и на что вы возлагаете свое упование, является, по существу, вашим Богом»[8]8
  Книга согласия. Вероисповедание и учение Лютеранской церкви, – Duncanville, USA, 1998. С. 447–448.


[Закрыть]
. Вера и Бог существуют только вместе, вера воздвигает Бога. Бог без веры немыслим. Теперь, после того, что мы видели, размышляя об откровении, эти слова должны быть нам более понятны. Вера является неотъемлемым элементом откровения, а вне откровения никакого Бога нам не дано. Бог – не как продукт отвлеченных теоретических размышлений и умозаключений, не как «что-то» или «кто-то», кто есть «где-то там», а как Бог Живой, как живая, обращенная к нам, открывшаяся нам реальность – существует для нас только в Своем откровении и потому – только в нашей вере. Вопрос о том, существует ли Бог объективно – это ложный вопрос. Он пытается загнать Бога в рамки наших привычных субъектно-объектных отношений. Но эти рамки тесны для Бога. Если мы говорим о Боге, то мы не можем ограничиться только «объективным» языком. Более того, такой язык будет заведомо ущербен. Всякая речь о Боге, лишенная элемента субъективной заинтересованности, затронутости, бессмысленна и пуста. Это все равно, что размышлять о том, что такое «друг»: одно дело «голое» значение этого слова как его можно найти в словаре и совсем другое – друг как конкретный близкий вам человек.

Объективно говорить о Боге смог бы только тот, кто сумел бы встать над Богом. Ни мы и никто другой этого сделать по определению не может. Мы все, как говорят в народе, «под Богом ходим».

Именно поэтому вера является одним из определяющих религиозных понятий. И не случайно, что именно в протестантизме одним из важнейших принципов становится: sola fide – только вера! Однако и этот принцип, верность которому, по крайней мере на словах, провозглашают все протестанты, на деле часто оказывается именно в протестантизме роковым образом искажен. Поэтому нам необходимо получить более ясное представление о том, что же такое вера в подлинном протестантском понимании.

Часто многие проповедники считают, что о вере говорить нечего, что вера – это нечто вполне понятное, нечто, что само собой разумеется. Если спросить такого проповедника, что же такое вера, он, скорее всего, ответит вроде: «Вера – это уверенность в том, что мы нашим разумом не знаем и понять не можем, уверенность в том, чего мы не видим». На самом деле, такое определение или описание отнюдь не лишено смысла, если понять его правильно, однако в том смысле, какой в него обычно вкладывают, оно никуда не годится: вера здесь – это принятие чего-либо на веру. Простой пример: нередко в популярных христианских брошюрках можно прочесть призыв к неверующим: «Уверуйте в Бога. Да, вы Его никогда не видели. Но ведь вы не видели и атомы, из которых состоит этот мир, и, тем не менее, вы же верите в их существование». Авторы таких брошюрок исходят из только что обозначенного нами понимания веры. И на этом примере мы, как мне кажется, ясно можем увидеть, насколько оно ущербно: вера в Бога приравнивается к принятию на веру каких-то научных положений. Бог приравнивается к атомам или микробам, или вирусам, которых мы тоже не можем увидеть невооруженным глазом. Бог – это все же нечто большее, чем вирус. И, соответственно, вера – это тоже нечто большее, нечто совершенно иное, чем просто принятие чего-либо на веру. Что же она тогда такое?

Пожалуй, в большинстве хороших протестантских догматик и во множестве популярных книжек, написанных неплохими богословами, вера объясняется как доверие. И это уже куда более достойное объяснение, чем то, о котором мы только что говорили. Это объяснение веры как доверия заслуживает того, чтобы обсудить его подробнее.

Согласно такому объяснению, верить – это значит безусловно положиться на кого-то или на что-то, безусловно довериться ему. Слово «безусловно» очень важно, но им мы займемся позже. Пока ограничимся главным словом этого определения, словом «довериться». Такое объяснение может открыть нам многое в сущности веры. Здесь вера уже не принятие на веру каких-то положений, а некое отношение к кому-либо или чему-либо, то есть речь идет не просто о принятии каких-то фактов, а о живой связи с кем-то или с чем-то. Причем эта связь имеет яркую эмоциональную окраску. Доверять кому-либо – это значит определенным образом к нему относиться, ожидать от него чего-либо. От атомов, как таковых, мы ведь не ожидаем ничего, мы к ним абсолютно безразличны. Понятая как доверие вера, кроме того, совсем не должна означать абсолютной, железной уверенности в чем-то. Такой уверенности, которой иные проповедники требуют от своих прихожан, на самом деле, в природе не существует, разве что у душевнобольных и у самых последних фанатиков. Доверие может и должно нести в себе элемент риска.

Итак, мы видим, что объяснение веры как доверия является вполне удачным. Его вполне можно принять и руководствоваться им. Однако, на мой взгляд, это определение имеет и слабые стороны. Прежде всего, слово «доверие» подразумевает нашу активность. Доверие, по крайней мере в обыденном языке, означает, что это мы доверяем кому-то или чему-то, что это наше решение. В то время как вера – это все же дар Божий, это нечто, не находящееся в нашем распоряжении. Да, вера – это то, что исходит от нас, в этом смысле слово «доверие» достаточно удачно, но все же это то, над чем мы не имеем власти. Вера – это то, что рождается в нас не по нашей воле, но пробуждается откровением Бога.

Поэтому еще лучше, на мой взгляд, описать состояние веры восходящими к Паулю Тиллиху словами «безусловная захваченность». Захваченность подразумевает, что нечто затронуло, захватило меня, что оно обладает для меня неизмеримой ценностью, что я живу этим, что я при этом к этому не равнодушен, что это вызывает у меня живую эмоциональную реакцию, что я ориентирую на него всю свою жизнь. Слово «безусловное» является здесь важным дополнением. Безусловно – означает, что речь идет об абсолютной ценности. О ценности, от которой зависят моя жизнь и смерть, даже больше чем жизнь и смерть. Речь идет о том, что пребывает над жизнью и смертью, что дает жизни и смерти свой смысл. Речь идет о том, ради чего жить и для чего умирать.

В качестве такой ценности у разных людей могут выступать разные вещи. Для кого-то такой ценностью может стать какая-то идея. Он будет жить этой идеей, он умрет ради нее. Для кого-то такой ценностью станет его родина, или его семья, или его социальная или религиозная группа, или успех в жизни. Безусловная захваченность подразумевает, что человек будет готов все отдать ради того, что его так захватило, но и ожидает от этого всего самого высшего, что только он может себе представить.

При этом нужно еще раз уточнить: безусловное отнюдь не всегда и не обязательно должно означать самое интенсивное, самое яркое. Если я верю в Бога, это отнюдь не означает, что я постоянно думаю лишь о Нем, что я, идя по улице, не могу удержаться от того, чтобы кричать во весь голос о своей вере и славить Бога, что я по вечерам просто не могу заснуть от мысли, как замечателен Бог, а по утрам моим первым побуждением будет скорее вскочить с кровати и упасть на колени для страстной молитвы. Безусловная захваченность не означает, что я захвачен чем-то настолько, что просто не могу думать о чем-либо другом. Если бы дело обстояло так, то простая влюбленность стала бы конкурентом такой вере. Однако так происходить не должно, так и не происходит. Безусловное не обязательно означает самое интенсивное или самое сильное. Оно означает, что то, что меня захватило, всегда имеет для меня наивысшую ценность – даже перед лицом самых сильных переживаний. Вернемся к уже упомянутому примеру. Может быть, я по уши влюблен в кого-то, я не могу думать ни о чем другом, как об этом человеке. Но это не значит, что она или он становится моим богом. Наоборот, я могу истолковать мою влюбленность как дар Божий, я могу благодарить Бога за нее или, наоборот, просить меня от нее избавить. В любом случае я встраиваю ее, эту мою влюбленность, в мою веру, а не наоборот. Если я поступаю так, то моя вера в Бога, пусть она эмоционально будет выражена совсем не ярко, будет все же моей безусловной захваченностью. Безусловное, таким образом, означает нечто, что сохраняет свою силу в любых условиях, даже в условиях сильнейших эмоциональных и жизненных потрясений. Безусловное не означает, что оно должно быть сильнее любой другой, самой сильной нашей эмоции. Такого иногда, правда, требуют фанатики. Но фанатизм следует отвергнуть, как нечто бесчеловечное. Безусловное означает, что оно сохраняет свою силу и тогда, когда другие эмоции или мысли захлестывают нас, что оно не зависит от нашего актуального состояния, то, что останется даже тогда, когда все наши иные увлечения пройдут, когда все наши иные надежды разрушатся.

И в этом смысле подлинной верой может быть только вера перед крестом, вера в крест. Уже упоминался огромный критический, протестный потенциал креста. Перед крестом не может выстоять ни один из других, ограниченных образов Бога, ни одно другое из истинных или ложных божественных откровений. Поэтому вера в крест – это вера, принимающая в себя этот протест. Вера в крест – это «безумная»[9]9
  1Кор 1:23.


[Закрыть]
вера, она верит в то, во что по всем человеческим меркам верить просто нельзя, но именно поэтому это такая вера, которая живет там, где всякая другая вера разрушится. Она будет жить, потому что она уже приняла радикальное разрушение внутрь себя. Вернее сказать, не радикальное разрушение, а радикальный протест.

И здесь мы подходим к следующему аспекту веры, а именно: к взаимоотношениям веры и сомнения.

В обыденном языке, да и часто даже в устах многих теологов, вера, как правило, противопоставляется сомнению. Вера выступает как противоположность сомнению. Верить – значит не сомневаться. Однако если мы с вами задумаемся над данным нами определением веры как состоянием безусловной захваченности, то мы с вами увидим, что здесь все далеко не так просто. Вера – это состояние безусловной захваченности, а не состояние безусловной уверенности. Вера и уверенность – разные вещи. Бросая вниз камень, я уверен, что он упадет на землю. Но это не значит, что я верю в его падение. Я знаю, что есть такой континент, как Африка, хотя я там ни разу и не был, но это не значит, что я верю в Африку. Верить – значит не быть абсолютно уверенным в чем-то. Верить – значит, как уже было описано, всем своим существом устремиться к чему-либо, искать этого. Я верю во что-то, если это меня взволновало, затронуло, захватило.

Веры не бывает без риска. Вера без риска превращается в механическую гарантию. Если ваш друг идет сдавать трудный экзамен и вы говорите ему в напутствие: «Я верю в тебя!», это не значит, что вы стопроцентно уверены в его успехе. Напротив, вы прекрасно понимаете всю сложность происходящего, весь риск, которому ваш друг подвергается. И все же вопреки этой сложности, вопреки риску вы выражаете свое доверие вашему другу. То же самое можно сказать и о вере как о состоянии безусловной захваченности. Нет никаких гарантий, что то, что безусловно захватило меня, на самом деле является безусловным, что моя вера, действительно, направлена на истинного Бога, что моя вера – не трагическое заблуждение. В вере есть риск. И мало того, это величайший риск, на который человек вообще может пойти. Ведь речь здесь идет даже больше, чем о жизни и смерти. Здесь же неизбежно коренится и сомнение. Это сомнение является, таким образом, не противоположностью вере, а ее необходимым элементом. Если меня что-то безусловно захватило, если я в чем-то предельно заинтересован, то сомнения не могут не возникать. Если меня захватило событие Иисуса Христа, Его крест, если я верю, что Бог открывается нам в этой конкретной человеческой личности, то у меня не может не возникать сомнений, а так ли это? А действительно ли подлинное откровение Бога совершилось именно в Иисусе Христе? А прав ли я, полагая смысл своей жизни в этом человеке, жившем две тысячи лет назад? Это не методологическое холодное сомнение ученого. Это экзистенциальное сомнение, сомнение, которым человек мучается, которое он остро переживает.

Серьезное сомнение поэтому – это подтверждение веры. Если я в чем-то мучительно сомневаюсь, значит, меня это волнует. То, что меня не волнует, в том я и не сомневаюсь. Более того, сомнение – это своего рода мотор веры, который не позволяет ей останавливаться на одном месте, замирать, застывать в самодовольной неподвижности, превращаться в некую гарантию, но что заставляет веру все время двигаться, а значит, и жить по-настоящему.

То, что в вере присутствует сомнение, требует от верующих мужества. Именно мужества, а не бегства от сомнений. Вера требует мужества, мужества принять в себя сомнение, а не подавлять его, не игнорировать его, а жить с ним. Только такая вера является живой. Поэтому сомнений не нужно бояться, они – необходимая составная часть веры. Бояться следует веры, которая ни в чем не сомневается. Такая вера будет заведомо ложной, потому что мертвой.

Если меня что-то на самом деле захватило, то я неизбежно буду переживать по этому поводу, я не могу остаться к этому равнодушен, спокоен, уверен. Если даже по поводу каких-то незначительных проблем (вспомним пример с экзаменом друга) мы переживаем и сомневаемся, то почему мы думаем, что наша вера в Бога недостаточно серьезна для того, чтобы переживать из-за нее?

Верить – это не значит принять некоторые догматы и заставлять себя быть в них уверенным, насильно подавляя в себе все сомнения. Такая вера будет чем угодно, но только не захваченностью. Верить – это значит переживать по поводу Бога и Его откровения, сомневаться в них, страдать по ним.

Можно сказать – может быть, несколько преувеличенно, акцентированно – важно не то, сомневаетесь ли вы в Боге или в Иисусе Христе, а то, насколько серьезно, насколько мучительно вы сомневаетесь в них.

Абсолютной уверенности, как мы уже говорили, вообще в природе не бывает. Разве что у душевно не вполне здоровых людей. Сомнения есть всегда. Это факт. Вопрос в том, как мы обращаемся с ними. Мы можем постараться подавить их в себе, постараться освободиться от них. Верой в таком случае мы будем считать этот наш волевой акт подавления сомнений. Но вера не может быть лишь волевым актом, такое понимание веры очень ограничено и узко. Такое понимание принижает, даже унижает веру, низводит ее до уровня внутреннего, духовного насильника. И самое главное: подавляя сомнения, мы тем самым стараемся освободиться от переживаний по поводу того, во что верим. Мы стараемся освободить нашу веру от элемента переживания. То есть мы сами стараемся сделать нашу веру неживой.

Поэтому повторим: важно не то, сомневаемся ли мы в Боге или в Иисусе Христе, а то, насколько серьезно, насколько мучительно мы сомневаемся в них. Если бы и можно было как-то «проверить» наличие у себя веры, если бы это было вообще допустимо, то тот «контрольный» вопрос, который мы должны были бы задавать себе, звучал бы не так: а в достаточной ли мере я избавился от сомнений, чтобы поверить? Он должен звучать так: а достаточно ли мучительны, достаточно ли серьезны мои сомнения, чтобы быть верой?

Сомневаться, быть порой растерянным, переживать, может быть, даже отчаиваться, но во всем этом не отвращать своего взгляда от Христа – это и значит верить. Лучше всего это выразил отец больного мальчика в Евангелии от Марка: «Верую, Господи, помоги моему неверию!»[10]10
  Мк 9: 24.


[Закрыть]
. Слова «вера» и «неверие», как ему кажется, одинаково подходят для описания его состояния. Но и то, и другое он обращает к Господу. Таково и есть, на мой взгляд, подлинное протестантское понимание веры.

Вера – это, повторимся, безусловная захваченность событием креста, вера – это устремленность к Богу. И, как таковая, она есть с неизбежностью обращенность вовне. Не на себя смотрит верующий человек, а на то, что его захватило. Не он сам является для себя ориентиром в жизни, а то, на что устремлена его вера. Вера, возвращаясь к тем словам Лютера, что приводились в начале этой главы, – это доверие к Богу и упование на Него. Вера смотрит не на себя самое и доверяет не себе самой, а Богу, открывшемуся нам во Христе. И этот аспект, вернее, не аспект, а сама сущность веры, станет важнейшей темой в следующей главе.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю