Текст книги "Истина протеста. Дух евангелическо-лютеранской теологии"

Автор книги: Антон Тихомиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Антон Тихомиров
Истина протеста. Дух евангелическо-лютеранской теологии

© Антон Тихомиров

© Библейско-богословский институт св. апостола Андрея, 2009

* * *

Сможет ли еще взойти звезда в наших сердцах? Не получается ли, что наши звезды заходят, падают, но мы все же знаем, что звезда утренняя восходит над нашим заходом и падением. И падая, погибая из-за нашей собственной и чужой вины, мы не можем ни на чем больше остановить свой взгляд, как на этой утренней звезде, которой в наших сердцах уже больше не взойти.

Йохен Клеппер

Введение

А чем лютеранство отличается от православия?» Такой опыт знаком многим: нередко в электричке, в купе поезда, в самолете, разговорившись с соседями и упомянув каким-то образом о своем исповедании, немедленно слышишь этот самый вопрос.

И это вопрос, если не загоняющий в тупик, то повергающий в глубокую растерянность. В самом деле, как можно кратко выразить, в чем состоит сущность лютеранства, исчерпывающе и точно описать его отличия от других вероисповеданий? Как правило, первым делом вспоминаешь о внешней, обрядовой стороне и об устоявшихся, твердых вероучительных формулировках. Однако тут же чувствуешь неудовлетворение своими словами. Такие формулировки, по сути, ничего не объясняют, а только еще больше запутывают. Ведь часто дело не в том, какие ответы мы даем, а в том, на какие вопросы мы отвечаем; не в том, как конкретно мы описываем ту или иную реальность, а в том, с какой стороны мы на нее смотрим. И здесь кроются порой еще большие различия между церквами, чем в том, как они внешне и формально выражают свое вероучение.

Поэтому, когда я слышу этот, уже ставший «сакраментальным» вопрос, я стараюсь думать не о таких внешних отличиях, которые вполне мог бы более или менее адекватно описать и какой-нибудь светский, даже подготовленный «научным атеистом» учебник по религиоведению, а о важнейшем внутреннем принципе, отличающем лютеранство от других вероисповеданий и Церквей, о самом «духе» лютеранства, рассказать о котором, передать который можно только изнутри. Описать этот дух гораздо сложнее, чем просто перечислить формальные отличия в догматах и обрядах. Однако если собеседник не сможет что-то уловить от этого духа, его подлинное знакомство с лютеранством не состоится.

Ситуация имеет и ту особенность, что эту внутреннюю сущность лютеранства надо, как правило, описать не саму по себе, а – последовательно отвечая на исходный вопрос – в ее соотношении с православием. Это, с одной стороны, упрощает дело: в контрасте некоторые вещи становятся лучше видны, и их легче понять и воспринять. С другой стороны, проблема состоит в том, что обычно такой случайный собеседник сам почти ничего не знает о православии, не говоря уж о том, чтобы быть более или менее причастным подлинному духу этой Церкви.

И, тем не менее, часто чувствуешь, что просто уклониться от ответа или отделаться какими-то банальными формальностями нельзя. Ты, как пастор, как теолог, как верующий человек, просто обязан рассказывать о своей вере другим людям, «давать отчет в своем уповании»[1]1
  1 Пет З: 15.


[Закрыть].

Предлагаемая небольшая книга и есть попытка дать такой – не внешний и формальный – по возможности глубинный, сущностный ответ на этот уже набивший оскомину вопрос: «А чем же отличается лютеранство от православия?» Адресована она как тем, кто этот вопрос задает, так и тем, кому приходится на него отвечать. Она должна помочь лучше узнать о лютеранстве как людям, придерживающимся других церковных традиций и направлений, так и самим лютеранам.

Упомянуть последнее особенно важно, поскольку есть немало людей, которые причисляют себя к лютеранам, но не имеют никакого внятного представления о том, в чем же лютеранство состоит. Еще хуже, если они твердо знают основные положения вероучения и разбираются в богослужении (таковы некоторые пасторы и «теологи»), но при этом, к сожалению, не понимают самой сущности лютеранства и его духа, остаются ему чужды. Они на деле путают познание сущности лютеранства с этим своим принятием определенного набора догматов и традиций. Они не только сами заблуждаются относительно сути лютеранства, но и вводят в заблуждение других, создавая искаженную картину нашего вероисповедания. Поэтому наш исходный вопрос можно переформулировать и таким образом: «А чем лютеранство отличается от того, что обычно за лютеранство выдается?» Необходимость выполнения этой «внутрицерковной» задачи и определяет во многом полемический дух этой книги. Однако эта полемичность может оказаться полезной и читателю-нелютеранину, поскольку помогает ярче и рельефнее выделить некоторые аспекты нашего вероисповедания.

Конечно, в силу своего объема эта книга (хотя я и постарался описать все как можно более кратко) не замена короткому разговору, скажем, в трамвае или в метро. Чтобы познакомиться с изложенным на этих страницах, требуется куда больше времени. Может быть, и не все в этой книге будет так просто и понятно, как того хотелось бы ее автору и ее читателям. Но я постарался представить основы евангелическо-лютеранского вероучения как можно более доступно, в том числе и для относительно (!) неподготовленного, но вдумчивого читателя.

В основе некоторых разделов этой книги лежат мои отдельные публикации на разные темы и лекции, прочитанные в Теологической семинарии ЕЛЦ. Однако при всем при том данная книга не является научным трудом или в полном смысле этого слова учебным пособием. Я отказался от детально проработанной структуры, ограничившись лишь изложением материала в нескольких крупных, иногда даже «накладывающихся» друг на друга главах. В стороне я оставляю многие традиционно важные, но не столь существенные для понимания духа лютеранства темы. Также, хотя я и использовал часто идеи многих других лютеранских теологов, я постарался органично включить их в свои размышления, не выделяя их особо и не сопровождая их ссылками, которые перегружали бы текст и затрудняли его чтение. Ссылки и указания на источники я даю только в редких случаях прямого цитирования.

Разумеется, в данной книге речь не может идти об «объективном» и «нейтральном» представлении лютеранского вероучения. Во-первых, я говорю «изнутри», я являюсь лютеранским теологом и не могу абстрагироваться от моих убеждений и вовлеченности в жизнь Лютеранской церкви. И, во-вторых, необходимо учитывать и личный характер моих размышлений. С теми или иными моими мыслями многие даже лютеранские теологи, возможно, и не согласятся или согласятся не полностью. Но в творческой свободе богословского мышления, в его честности и открытости, в его глубокой индивидуальной окрашенности и заключается как раз одна из особенностей хорошей лютеранской теологии.

В своем изложении я постоянно старался не упускать из виду и специфику того изначального вопроса, о котором идет речь, а именно: необходимость сравнения лютеранства с православием, а также, возможно, неполное знание читателем глубинной сущности самого православия. Поэтому я провожу прямое и непосредственное сравнение православия с лютеранством только в очень редких случаях, однако стремлюсь все время излагать свои мысли так, чтобы они были понятны на фоне того стиля богословского мышления, которое формирует Православная церковь. Кроме того, я стараюсь не задевать те вопросы, в которых у нас с православием нет серьезных, влияющих на дух церковного вероучения расхождений.

Основной принцип, таким образом, – это принцип выявления различий, принцип контраста. Однако – не конфликта и не противоположности. Ведь я как раз стремлюсь показать, что лютеранское вероисповедание – это не нечто строго ограниченное и замкнутое на самом себе, я стараюсь продемонстрировать его открытость и экуменическую значимость. Моя цель – открыть читателю, что лютеранство по своему духу – это как раз попытка преодоления всякой конфессиональной ограниченности. Не исключено, что такой принцип подхода может вызвать недоумения и затруднения в понимании моих мыслей: с одной стороны, я пытаюсь представить вероисповедание лютеранства с экуменической точки зрения, рассказать о нем на экуменическом языке, показать его общехристианскую значимость и ценность. С другой стороны, я вынужден сосредотачиваться на специфически лютеранских моментах вероучения, подчеркивать их. Это неминуемо создает определенную напряженность в тексте. Тем не менее такой подход практически неизбежен, и я надеюсь, что мне удастся донести до внимательного читателя важную для меня мысль: именно в своих самых специфических вероучительных утверждениях лютеранство особенно ярко проявляет свою общехристианскую, экуменическую сущность.

И еще несколько слов нужно сказать о словоупотреблении. Почти на всем протяжении книги я использую слова «протестантский» и «лютеранский», «протестантизм» и «лютеранство» как синонимы. Я вполне отдаю себе отчет в том, что сегодня под «протестантизмом» в нашем обществе понимается достаточно широкое явление, включающее в себя самые различные, по преимуществу относительно молодые христианские вероисповедания и движения, а порой даже и некоторые течения сектантского толка, среди которых лютеранство в силу своей немногочисленности и малоизвестности легко может затеряться. Опасность здесь в том, что принципы и учения всех этих движений будут автоматически переноситься и на Лютеранскую церковь, что порой и происходит. Именно поэтому некоторые лютеране пытаются отгородиться от слова «протестантизм». Такое стремление на фоне современной ситуации более чем понятно. Однако необходимо помнить, что со строгой исторической точки зрения подлинными «протестантами» являются те, кто в 1529 году подписал так называемую «Протестацию» в Шпейере (отсюда и произошло наименование «протестанты»), то есть именно те представители Реформации, чье движение впоследствии оформилось в лютеранскую или реформатскую церкви. Отказываться от таких своих исторических корней, по-моему, не стоит.

Важно помнить и о том, что лютеранская теология постоянно развивалась в теснейшем контакте с теологией реформатской. При всем различии в отдельных положениях вероучения наши исповедания очень близки по своей сущности. Поэтому мне очень не хотелось бы слишком выделять лютеранство из общего контекста традиционного протестантизма.

И самое главное: как читатель увидит по ходу книги (и как он может это предугадать уже из ее названия), это наименование – «протестантизм» – не является только формально-исторической традицией, но отражает нечто крайне важное из самой сущности лютеранского сознания и вероисповедания.

Откровение креста

Крест является центральным символом христианства. Именно по кресту мы отличаем, как правило, церковь от других строений. Во многих культурах христиане узнают друг друга по ношению нательного крестика или совершению крестного знамения. Изображение креста или распятия – это первое, что мы видим, входя в большинство христианских церквей.

Разумеется, дело не ограничивается и не исчерпывается лишь внешними знаками. Более того, внешнее является даже второстепенным. Важно другое: крест – это то, вокруг чего возникло христианство. Это то самое уникальное, что отличает его от других религий, то, чего мы не сможем в других религиях найти. Без креста, без распятия Христова не было бы христианской веры, будь в ней даже все остальное, что мы называем христианским: «христианское мировоззрение», «христианская мораль», «христианское учение о творении» и так далее. Мы можем представить себе христианство практически без всего остального, но не без креста. Не во всех церквах и конфессиях это проявляется одинаково и в равной степени, но на самом деле именно крест Христов составляет центр христианской жизни и христианской веры. Апостол Павел однажды дерзнул написать, что он предпочитает не знать ничего, кроме Иисуса Христа и притом распятого[2]2
  1 Кор 2: 2.


[Закрыть].

Почему же именно крест занимает столь важное место? Потому что через крест мы встречаемся с Самим Богом, уникальным образом соприкасаемся с Ним. Именно поэтому крест следует назвать откровением Бога.

Однако мы часто используем это понятие «откровение» в нашей повседневной жизни и в нашем религиозном языке, не задумываясь о том, что оно означает. В силу этого мы часто впадаем в разнообразные заблуждения относительно сущности откровения. Поэтому вначале нам необходимо прояснить это понятие.

Итак, что же такое откровение? Откровение – это такое событие, явление, даже, может быть, вещь, предмет, благодаря которому нам открывается нечто, что иначе осталось бы непознанным и недоступным. В откровении нам открывается нечто, нечто становится нам открытым. В этом близость откровения и открытия. Через откровение мы постигаем, познаем что-то. Однако в отличие от, скажем, научного открытия в откровении мы являемся скорее пассивной стороной. Не мы открываем что-то благодаря нашим усилиям, а нам открывается нечто извне, иногда совершенно неожиданно и «непрошено».

Но, если мы говорим об откровении, то речь идет не просто о том, что мы узнаем нечто новое. Откровение подразумевает и аспект откровенности. Откровенность – это не обязательно открытие чего-то доселе абсолютно неизвестного. Откровенность – это и больше чем просто достоверность. В откровенности важна не столько точность и принципиальная новизна сообщаемой информации, сколько то, что кто-то решает не лгать, не скрываться за неправдой, полуправдой или даже (такое тоже бывает) за чистой правдой. Быть откровенным – это не просто дать полную и точную информацию о чем-то, это значит установить новые личностные отношения, занять определенную позицию по отношению к кому-либо. Если я решаю быть откровенным по отношению к кому-то, то устанавливаю совершенно новые отношения между ним и собой – отношения открытости. Именно то, что между партнерами по диалогу устанавливается такая открытость, является самым ценным в отношениях откровенности, а не та информация, которой они обмениваются, как таковая.

И здесь мы подходим к третьему аспекту откровения. Откровение подразумевает открытость. Это и есть важнейший аспект откровения. Откровение, подлинное откровение – это не сообщение некой информации. Откровение – это нечто более глубокое. Откровение – это живая встреча, это открытость навстречу друг другу. Если молодой человек говорит девушке: «Я тебя люблю», то, скорее всего, он не сообщает ей ничего такого, чего бы она уже не знала или о чем, по крайней мере, не догадывалась бы. Этими словами он не открывает ей новую информацию, а сам открывается ей, отдает, вручает ей себя самого, свою судьбу, отдается ее воле. Признание в любви – это не информация о любви, а акт любви.

Разумеется, в приведенном примере молодой человек открылся девушке через сообщение некой информации. Поэтому откровения часто имеют эту внешнюю информативную сторону. Они могут осуществляться через передачу каких-либо сведений, через информирование. Но информация здесь не самоцель. Она выполняет лишь служебную функцию. Она лишь помогает в достижении главной цели откровения. Более того, никакой особой позитивной информации в откровении может и не содержаться. Если мы возьмем уже приведенный пример – молодой человек может, ничего не говоря, просто поцеловать девушку. В этом не будет никакой позитивной, рациональной информации, но момент откровенности станет еще сильнее: отреагировать нейтрально на такое откровение или проигнорировать его уже будет просто невозможно. Просто слова, просто информацию можно как-то замять, не услышать, здесь же речь идет об отношениях «в чистом виде».

Нужно еще раз подчеркнуть: в откровении (в нашем примере – в форме признания в любви) молодой человек открывает девушке не некие сведения о себе или об их взаимоотношениях. Он открывает ей себя самого. Он сам, как живая человеческая личность, является объектом откровения. И принимая откровение (признание в любви), девушка принимает не некую информацию об этом молодом человеке, а его самого, принимает его в свою жизнь.

Откровения могут быть самыми различными. Признание в любви – один из примеров. Но для нас сейчас важно откровение религиозное. Именно о нем и пойдет далее речь. «Субъектом» религиозного откровения (если вообще возможно говорить о Нем, пользуясь субъектно-объектной схемой) является Бог. Именно Он, выражаясь традиционным языком, дает откровение, является источником откровения. Подлинное религиозное откровение – это откровение только от Бога.

Но здесь надо еще раз повторить то, что уже несколько раз подчеркивалось. И здесь откровение является прежде всего открытостью. Поэтому откровение от Бога – это опять же не сообщение Богом нам какой-то информации о чем-то: будь то информация о нас самих, о мире, об истории, о прошлом или будущем, будь то даже информация о Самом Боге. Откровение Бога – это открытость Бога навстречу нам. Всякое Божественное откровение – это самооткровение Бога. В откровении Бог раскрывается нам навстречу, даже, можно сказать, вручает Себя нам.

К сожалению, в наше время, время рационализма, время, когда именно информация стала величайшей ценностью, мы как раз склонны, «информатизировать» и понятие откровения. Под откровением мы понимаем сообщение нам «свыше» какой-то полезной и важной информации. В откровении Бог якобы рассказывает нам что-то, дает какие-то указания, сообщает нечто нужное и важное. Но это не так. Такое понимание сужает, рационализирует и потому значительно искажает понятие откровения. В религиозном откровении нам открывается Сам Бог. Он делает Себя открытым для нас. Он открывается нам подобно тому, как молодой человек открывается девушке, признаваясь ей в любви. Или можно сказать еще смелее: откровение – это своего рода «поцелуй» Бога. С Богом, с Самим Богом встречаемся мы в Его откровении. Бог является в этом смысле содержанием откровения.

И это, конечно, не значит, что откровение может объяснить Бога. Задача откровения не в этом. Откровение дает нам возможность «прикоснуться» к Богу, ощутить Его прикосновение к нам. Получая откровение, мы можем даже не узнать о Боге ничего нового в обыденном, в рационалистическом смысле этого слова, как практически ничего нового не узнает девушка о молодом человеке, поцеловав его. Но в результате откровения мы вступаем с Богом в новые отношения, отношения откровенности и открытости.

Откровение как информация в применении к Богу немыслимо уже и потому, что никакая информация не может объяснить вечного и трансцендентного, принципиально непознаваемого Бога. Никакое откровение не может Бога в этом смысле исчерпать, дать о Нем не то что полную, а даже сколько-нибудь адекватную Его сущности информацию. Никакое откровение не сделает Бога для нас «прозрачным» и понятным. И это не надо воспринимать как недостаток, с которым приходится мириться. Наоборот, это важное и существенное свойство откровения: оно открывает тайну, подлинную тайну, тайну Бога. Только там, где есть тайна, только там есть откровение.

Нужно понять разницу между словами «тайна» и «загадка». Загадка требует разгадки и может быть разгадана. Тайна всегда остается тайной. В нее можно проникнуть, ее можно пережить, но ее нельзя разгадать. Она всегда будет оставаться таинственной. Открывшаяся тайна – это не исчезнувшая, не разгаданная тайна. Это тайна, остающаяся тайной, будоражащая наш ум, наши чувства и наше воображение. Так вот, подлинное откровение – это откровение Тайны. Поэтому откровение нельзя понимать как разгадку некой загадки. Бог – это не загадка. Бог – это глубочайшая тайна. И никакое откровение не может отнять у него Его таинственный характер. Более того, именно в откровении, «прикасаясь» к Богу, мы понимаем по-настоящему всю Его таинственность. Откровение поэтому не смягчает Его таинственность, а лишь подчеркивает ее. Подлинное откровение – это не раскрытие некой информации о Боге, которая делала бы Бога более понятным, но именно глубокое переживание Его Тайны. Без откровения Бог остается, по известному выражению Лапласа, просто «гипотезой», которая «объясняет» нам что-то (например, возникновение мира или существование морали), остается чем-то, о чем можно сколько угодно рассуждать, но не становится для нас живым Богом. Без откровения мы не можем пережить Бога как Тайну: ужасающую, увлекательную, волнующую. Только откровение дает нам такую возможность.

Однако как осуществляется откровение?

Всякое откровение нуждается в своем носителе. Бога, как такового, мы не можем никак ощутить, увидеть, почувствовать. Мы, будучи земными мирскими людьми, всегда имеем дело с мирскими реальностями. Выйти за положенные нам границы времени, пространства и материи мы не можем. Поэтому и Божественное откровение, если оно должно быть воспринято нами, должно совершаться в этих категориях. Откровение осуществляется в условиях этого мира и по его законам. Иными словами, откровение можно описать как «прикосновение» Бога к нам, которое мы ощущаем в условиях этого мира через его реальности. Такой реальностью может в принципе стать практически любое явление или событие. Часто откровение прежде всего ищут в чем-то чудесном, сверхъестественном. И это понятно: чудесное поражает, привлекает к себе внимание, вырывается (хотя бы отчасти, хотя бы намеком) за какие-то привычные для нас границы и потому, казалось бы, больше приспособлено для того, чтобы указывать нам на Бога, который находится за пределами этих границ, который не ограничен ими. Но это совершенно не обязательно так. Носителем откровения может стать и вполне заурядное событие, вполне заурядная вещь, если в них мы ощущаем нашу встречу с Богом, распознаем присутствие и действие Бога, прикасаемся к Нему.

Центральным христианским откровением, как уже упоминалось в самом начале, является крест. Именно крест, распятие конкретного человека Иисуса становится таким событием, через которое Бог «прикасается» к нам, через которое мы встречаемся с Самим Богом. Христианство возникло тогда, когда первые верующие были поражены этим событием и поняли, что через него они по-новому ощутили Бога, что через него, выражаясь на традиционном языке, Бог говорит с ними. На кресте Бог целиком и полностью открывается нам. Именно поэтому крест Иисуса Христа является откровением Божьим. Для нас – уникальным и единственным откровением. Именно на кресте встречаем мы Бога и распознаем Его. Откровение – это не получение новых сведений, а то, что затрагивает, захватывает нас, заставляет нас изменить нашу жизнь, то есть делает нас верующими. Иногда мы говорим: «В эти слова (или в этот поступок) я вложил всю свою душу, всего себя». Это же истинно и для откровения Божьего, причем истинно в куда более радикальном смысле. В Свое откровение Бог, действительно, вкладывает всего Себя! Можно сказать поэтому: откровение – это не какое-то сообщение о Боге, а Сам Бог, переживаемый нами в определенной земной реальности. Для нас, христиан, такой реальностью является крест Иисуса Христа.

Однако здесь неизбежно напрашивается вопрос: а почему же только крест? Разве не является откровением вся жизнь Иисуса Христа и Его воскресение? Этот вопрос вполне оправдан. Несомненно, крест сам по себе не стал бы откровением Бога. Это была бы просто некая рядовая казнь, какие случались в истории десятки, если не сотни тысяч раз. Важным и захватывающим для нас он становится прежде всего потому, что это крест Иисуса Христа, этого конкретного человека. Причем человека очень необычного: уникального, по меркам традиционных религиозных представлений (как того времени, так и сегодняшних) даже скандального в своей радикальности проповедника любви, Божьего мира и милости и провозвестника Царства Божьего. И вот этот человек, на которого столькие возлагали свои надежды, который так поражал своей проповедью и Своими делами, оказывается в немыслимом положении: Он предан одним из своих учеников, Он умирает позорной, унизительной и мучительной смертью, оставленный всеми, даже Богом.

Если посмотреть на все это «сверху», с точки зрения Бога (впрочем, уже сама попытка сделать это выглядит сомнительной), то можно сказать, что Бог открылся или явился в событии распятия, что Бог «идентифицировал себя с Распятым Иисусом»[3]3
  Ср.: Jüngel, Eberhard. Tod. – Stuttgart, 1971. P. 137.


[Закрыть]. Но такие рассуждения всегда несколько спекулятивны (хотя в теологии их и не избежать). Для нас все-таки более естествен взгляд «снизу». И, глядя снизу, мы можем описать случившееся следующим образом: событие креста настолько потрясает, что оно становится центральным в мышлении, в переживаниях и чувствах последователей Христа, они уже никак не могут отделаться от него. В свете этого события (вернее, в его непроглядном мраке) они начинают по-новому понимать свои отношения с Богом. Они не могут больше думать и говорить о Боге, не думая и не говоря при этом о кресте. Бог становится неразрывно связанным с крестом. Крест, таким образом, распознается верующими как откровение Бога. Перед крестом Иисуса Христа мы встречаем Самого Бога. Бог это – Тот, кого мы узнаем в событии креста. Крест меняет наши с Богом отношения. Весть о воскресении Христовом как раз и призвана особым образом подчеркнуть чрезвычайное значение этой крестной смерти Иисуса, ее откровенный характер: в этой смерти открывается Бог живой и Бог живых, в этой смерти наша надежда, наша жизнь. Эта смерть не может положить конца действию Божьему, скорее, наоборот, означает его подлинное начало.

Таким образом, в широком смысле слова, конечно, вся жизнь Иисуса, Его смерть и воскресение, Его личность, Его проповедь и деяния являются откровением Бога. Но это откровение имеет свое средоточие в распятии Христовом. Именно это событие задает нам перспективу, с которой все остальное воспринимается нами, как имеющее отношение к откровению. Здесь нам, может быть, следует, так сказать, перевернуть традиционный язык. Обычно на уровне традиционного благочестия говорят, что Иисус в Своей личности, в Своей истории, в Своих деяниях был Кем-то Божественным (Богом, Сыном Божьим) и потому Его смерть стала столь потрясающим событием: это ведь была смерть Сына Божьего! Такая речь вполне оправданна, но на самом деле, возможно, понятнее будет, если сказать иначе: смерть этого крайне необычного человека, Иисуса, оказалась столь потрясающим событием (была воспринята, распознана как откровение Бога), что из-за нее свет этой Божественности упал и на личность, и на дела Иисуса, которые тоже теперь начинают пониматься как по-настоящему Божественные. Более того, даже рассуждая на вполне «объективном» языке, нельзя не признать, что вся жизнь Христа прошла под знаком креста. В евангелиях рассказывается, что Он родился в хлеву для скота, был лишен дома, встретил непонимание семьи и ближайших Своих учеников, подвергался преследованиям, был предан и так далее. Неслучайно в Писании столь подробно рассказывается об этом. Это все указания на крест, это предчувствие креста, это «преддверие» креста.

Божественность Христа исходит от Его креста. Именно здесь, на мой взгляд, лежат истоки христианского учения о Божественности Иисуса Христа. Разумеется, это упрощение. Крест Христа и Его жизнь, Его личность связаны неразрывно, одно немыслимо без другого. Но все же именно крест является центральным откровением в христианстве. Без креста все остальное потеряло бы свой смысл, не имело бы никакого откровенного характера.

Откровение креста стоит, таким образом, в центре христианской жизни. Но это откровение – откровение уникальное, это такое откровение, которое парадоксально по самой своей природе, откровение, ставящее под радикальный вопрос все наши представления о Боге и Его проявлениях в мире, откровение, подобного которому не найти. Бог открывается нам не в каком-то величественном знамении, не в толстых и мудрых книгах, не в великих исторических событиях, а в страданиях и смерти этого несчастного, всеми оставленного человека – Иисуса! У этого конкретного носителя Божественного откровения – у распятия Христова – совершенно немыслимые, парадоксальные свойства.

Особым образом уникальность и парадоксальность откровения креста описывает ранний Лютер, который видел себя проповедником theologia crucis – «теологии креста». Ее он понимал как противоположность theologia gloria – «теологии славы». Сущность лютеровской теологии креста сводится к следующему: Бог не открывает себя в этом мире напрямую, но только под видом противоположного. Его любовь открывается в жестоком и кровавом событии распятия. Его могущество – в бессилии Распятого, Его величие – в унижении Христовом. Пусты и даже гибельны всякие попытки увидеть или истолковать деяния Божьи напрямую в их кажущейся очевидности. Там, где Бог кажется особенно далек, там Он, на самом деле, ближе всего. В своих знаменитых Гейдельбергских тезисах 1518 года Лютер пишет: «Не заслуживает называться теологом тот человек, который рассматривает невидимую сторону Бога, как если бы она была абсолютно видимой и действительно имела место (Рим 1:20). Тот заслуживает называться теологом, кто понимает видимые и явленные стороны Бога, рассматриваемые через страдания и крест. Теолог славы называет зло добром, а добро злом. Теолог креста называет вещи так, как они есть. Мудрость, которая видит невидимые стороны Бога в делах, как это воспринимает человек, полностью стирается, ослепляется и ожесточается»[4]4
  Cм. русский перевод Гейдельбергских тезисов в: Ежегодник Теологической семинарии ЕЛЦ 2004–2005. – Новосаратовка. 2005. С. 141–186.


[Закрыть]. Бог не там, где мы ожидаем Его увидеть, и Он действует не так, как мы этого от Него ожидаем. В концентрированном виде эта истина выражена на кресте.

Речь идет о тяжелых, почти невыносимых парадоксах, которые становятся особенно тяжелыми, когда их пытаешься применить к конкретным повседневным жизненным реалиям. И сам Лютер не сумел, в конце концов, быть достаточно последовательным в такой теологии. Но все же эта теология креста дает нам почувствовать, что крест – это не просто откровение Бога, но откровение под видом сокрытости. Это откровение, не приспособленное и не приспосабливаемое к нашему обычному общечеловеческому или общерелигиозному восприятию. Крест становится таким символом Божественного, таким откровением Бога, которое подвергает радикальной критике все остальные символы. Никакое другое откровение, никакой другой символ Божественного не могут устоять перед крестом. «Боже Мой, почему Ты оставил Меня?»[5]5
  Мф 27: 46.


[Закрыть], – восклицает на кресте Иисус. Бог открывается там, где Его, как кажется, нет вовсе! Бог открывается в своем отсутствии. Бог открывается в богооставленности.

Перед крестом исчезают все наши привычные и непривычные, традиционные и оригинальные образы Бога. Перед крестом мы один на один с Самим Богом: абсолютно непознаваемым и неисчерпаемым – настолько непознаваемым и неисчерпаемым, что Он кажется вовсе отсутствующим. Именно поэтому крест обладает таким мощным критическим, лучше даже сказать, протестным потенциалом.