Текст книги "Догматика без догматизма"
Автор книги: Антон Тихомиров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава 8. Грех
Грех является одной из важнейших тем в христианском богословии. И уж точно одной из тех тем, что особенно привлекают к себе внимание. Именно вопрос о грехе становится для многих нецерковных людей камнем преткновения в христианском учении и в церковной практике. В общем-то неудивительно, что причина этого заключается в элементарном незнании и непонимании. Подлинное христианское учение о грехе (особенно в его евангелическом варианте), с одной стороны, куда менее авторитарно и ригористично, чем это кажется, но с другой стороны, оно намного острее, жестче, бескомпромисснее, чем это могут предположить люди, ничего о нем толком не знающие.
Проблема заключается в том, что под грехом большинство людей (как вне, так и внутри церкви) понимают некий неправильный поступок, дурные мысли или слова. Причем нередко все это сводится почти целиком к сексуальной сфере. Более того, зачастую грехом называют (и сами богословы здесь виной!) то, в чем обычный современный человек не видит ничего страшного, то, что давно является нормальной и достаточно безвредной практикой. Грехом называют дела, которые, возможно, когда-то таили серьезную угрозу обществу и человеческой личности, но сегодня являются куда менее опасными и вредными. Скажем, развод: в древнем обществе он означал почти гарантированную гибель или нищенское прозябание для оставленной женщины, поскольку с уходом мужа она лишалась средств к существованию. Сегодня же именно женщины в большинстве случаев становятся инициаторами развода… И это лишь одно из множества изменений, произошедших за последние столетия в институте брака. Никто не утверждает и сейчас, конечно, что развод – это нечто замечательное и приятное, но поскольку изменились его последствия, то не может не измениться, стать более дифференцированной и наша оценка этого явления. То же касается вопросов до– и внебрачного секса, и многого другого. В итоге оказывается, что церковь объявляет грехом то, в чем нет очевидного вреда, а вот очень многое из того, что действительно возмущает современного человека в окружающем его мире (скажем, в социально-политической или экономической сферах) порой по разного рода соображениям замалчивается. Неудивительно, что само слово «грех» воспринимается людьми враждебно или с иронией.
Но самое главное искажение этого понятия состоит даже не в таком смещении смысла, оно куда глубже.
Здесь нам с вами необходимо обратиться к исконному учению о грехе, попытаться, насколько возможно, очистить это понятие от всевозможных поздних напластований, искажающих его смысл, прежде всего, от напластований моралистического толка. Слово «моралистического» нужно подчеркнуть, поскольку изначально понятие греха – сугубо религиозное. Оно, как это нам еще предстоит увидеть, в буквальном смысле располагается «по ту сторону добра и зла». Грех и моральное зло («прегрешение») – это совершенно разные понятия. О грехе можно сказать то же, что мы говорили о Боге. Само это слово сейчас вводит нас в заблуждение. Но и здесь другого, более адекватного слова у нас просто нет.
Традиционное христианское богословие различает так называемые «актуальные грехи» и «первородный грех». Под первыми понимаются отдельные проступки, а под вторым та, так сказать, «почва», из которой они произрастают, их причина и основание в человеческом существе. В евангелическом богословии решающим становится вопрос о первородном грехе. Именно о нем необходимо сказать в первую очередь.
Сам этот термин – «первородный грех» – является не слишком удачным, очень неясным и уводящим в сторону от понимания его сущности. И тем не менее, за неимением другого нам придется пока им пользоваться. Наиболее лаконично можно сказать, что под первородным грехом в евангелическом богословии понимается «врожденно» присущее каждому человеку недоверие к Богу, враждебность по отношению к Нему и одновременная устремленность на себя самого.
В этом определении необходимо разобраться.
Прежде всего, разобраться со словом «врожденно». Именно в этом направлении указывает наш термин: «первородный грех». Тут необходимо вспомнить то, что мы уже говорили о творении: оно означает не некое событие в прошлом, а отношение человека к миру и Богу, актуальное во все времена. Точно так же речь о некоем «грехопадении», как событии, произошедшем в определенный момент времени в незапамятном прошлом, является не совсем корректной. Когда мы говорим о грехе, то мы говорим о том, что происходит сейчас. Языком истории в 3-й главе книги Бытия описывается не некое совершившееся однажды событие, а неизменное состояние человека перед Богом. Бессмысленны спекуляции о том, что когда-то человек был безгрешным, а потом «пал».
Нет, нам не известно никакого «безгрешного» состояния человека. Размышлять о нем бесполезно. Для нас важно понять то состояние, в котором мы живем сейчас. Об этом и повествует библейский рассказ. Итак, учение о «первородном грехе» – это учение о том состоянии, в котором каждый человек находится сейчас, и в котором он находился во все времена. Поэтому, в отличие от многих средневековых богословов, нас совершенно не должен интересовать какой-то «механизм передачи греха» от поколения к поколению (например, через половой акт и рождение, как у Августина или, по крайней мере, многих его толкователей), а также раздумья о том, как это несправедливо (или справедливо), что грех живших давным-давно Адама и Евы обременяет нас сегодня. «Первородный грех» никому и ни от кого не передается. Он – это просто фактическая данность, в которой и с которой мы живем. Она не передана нам «по наследству» или каким-то иным путем. Это наша, подлинно наша реальность. А история Адама и Евы – сделанное в форме повествования, притчи описание нашего состояния. Подчеркиваю – не некоего события, которое в определенный момент якобы происходит с каждым человеком, а состояния, в котором он от рождения пребывает.
Нельзя сравнивать человека, скажем, с какой-то вещью, которая изначально была хороша, а потом сломалась. Человек изначально такой, каков он есть. При этом он существует в напряжении между своим назначением, между своей благой сущностью и между фактическим ее осуществлением, вернее неосуществлением в условиях этого мира. Человек, призванный любить Бога превыше всего и полностью доверять Ему, оказывается к этому неспособным. Вот что описывает понятие грех.
Таким образом, греховность, «первородный грех» мы определили как недоверие к Богу, вражду против Него и устремленность к себе самому. Теперь настала пора разобраться с этой, содержательной частью учения о грехе. Здесь возможны различные подходы. Попробуем для начала сделать нашей исходной точкой «психологическое» объяснение. Традиционно в церкви сущностью «первородного греха», кратким «объяснением» всего перечисленного в нашем определении считают «гордыню». Однако это слово может быть понято неправильно. Речь ни в коем случае не идет о гордости в хорошем смысле или о чувстве собственного достоинства. Чтобы избежать такого искажения смысла, многие современные богословы предпочитают говорить скорее о страхе или «экзистенциальной тревоге», как о корне греха.
В качестве иллюстрации можно привести еще одну цитату из Пауля Тиллиха: «Прежде всего о природе тревоги можно утверждать следующее: тревога – это состояние, в котором бытие осознает возможность своего небытия. То же самое утверждение в более краткой форме звучало бы так: тревога – это экзистенциальное осознание небытия. Определение «экзистенциальный» указывает здесь на то, что тревогу порождает вовсе не абстрактное знание о небытии, но осознание того, что небытие составляет часть собственного бытия человека. Тревогу порождает не мысль о том, что все имеет преходящий характер, и даже не переживание смерти близких, а воздействие всего этого на постоянное, но скрытое осознание неизбежности нашей смерти. Тревога – это конечность, переживаемая человеком как его собственная конечность. Такова врожденная тревога, свойственная человеку как человеку и – некоторым образом – всем живым существам. Это тревога небытия, осознание собственной конечности как конечности».
Такой подход поможет нам и глубже осознать подлинное, богословское значение греха. В таком состоянии тревоги, страха – а оно неизбежно, даже если не осознается явственно! – человек неизбежно пытается самоутвердиться. Он сознает собственную конечность и случайность, необязательность в этом мире. Повсюду он видит угрозу своему бытию, ценности, смыслу своего существования и старается с этой угрозой бороться. Потому он постоянно настороже. Он пытается стать сильнее, умнее, ценнее, привлекательнее, любимее. Если это нужно для особой формы самоутверждения, то он желает стать также добрее, милосерднее. Причем совершенно искренне! Но при этом человек не может полностью доверять никому, прежде всего, Богу. Он хочет заслужить любовь, а не принять ее незаслуженно. Иметь же Бога (вспомним «определение» Лютера) означает безусловно доверять Богу, полностью отдать себя в Его руки, всем своим сердцем прилепиться к Нему. Но пока человек занят самоутверждением – пусть даже самым благородным – на такое он просто неспособен. Самоутверждаясь перед лицом небытия и тревоги, человек самого себя ставит в центр своего мира. Он не может целиком и полностью положиться на Бога, в полной мере ощутить ту самую «безусловную зависимость» от Бога, о которой говорил Фридрих Шлейермахер (к этому вопросу мы еще вернемся в одном из следующих разделов). Человек становится похож на утопающего, который, в ужасе от смертельной опасности, барахтается изо всех сил, отчаянно бьет руками и ногами, причем даже тогда, когда его уже пытается вытащить из воды рука спасателя. Этим барахтаньем он спасателю даже сильно мешает. Утопающий не может остановиться, потому что его страх не дает ему этого, заставляя прилагать все большие усилия самому. Страх утонуть более чем понятен. И барахтанье может оказаться полезным способом, чтобы выжить. Но не тогда, когда ты уже подхвачен спасателем! Таким образом, полезный в одной ситуации, в другой страх может оказаться губительным.
Именно этот смысл и пытается выразить учение о грехе. Грех, повторим, это – вопреки общераспространенному мнению, – не некий дурной поступок. Грех – это противоположность доверию, вере. Вместо того чтобы доверить свою жизнь, свое спасение, свою вечность Богу, человек продолжает отчаянно барахтаться сам, концентрируется на себе самом и на своих усилиях.
Однако речь ни в коем случае не идет о повседневных житейских заботах, которых нам не избежать, и от которых никто нас не освобождает. Мы можем и должны прилагать немало усилий для достижения конкретных целей в жизни. Так уж все в этом мире устроено, что «без труда не выловишь и рыбку из пруда». Поступать иначе было бы безответственно. Когда мы говорим о грехе, то речь идет о нашем отношении к жизни, ее смыслу и цели в целом, в их тотальности! Мы благое творение Бога. Бог безусловно и бесконечно любит нас. В Его глазах наша жизнь – даже самая «пропащая» – драгоценна. Но мы не можем принять эту безусловную и «беспричинную» любовь, а пытаемся сами, сами по себе стать чем-то ценным, важным, значительным – перед Божьим лицом. Причем чем большего мы в этом достигаем, тем сильнее становится наш страх и тревога, и тем острее желание еще больше утвердить себя.
Представим себе ситуацию, которая может на первый взгляд показаться абсурдной: мать хочет обнять и приласкать своего маленького ребенка, но он вырывается из рук, потому что не хочет «просто так» принимать этой ласки. Он хочет этой ласки добиться: заслужить или вытребовать ее, заставить мать приласкать его. Только тогда он сможет успокоиться и эту ласку принять, когда будет знать, что «заработал» ее. На самом деле ситуация не так уж неправдоподобна. Многие из нас могут вспомнить похожие примеры из реальной жизни. В любом случае, именно так мы можем проиллюстрировать наше отношение к Богу: мы не доверяем Ему, не можем принять Его бескорыстную любовь. Мы хотим ее заслужить. Но тем самым мы отворачиваемся от этой любви, более того: мы вообще хотим не любви (которая всегда бескорыстна), а награды. Мы ставим самих себя на первое место, отвергаем Божьи объятия, становимся богопротивниками. И потому – вне Божьих объятий – мы потеряны. Мы отдалены от Бога. Мы обращены против Него.
Это и есть «первородный грех»: из страха перед своей необязательностью, чуждостью, уязвимостью в этом мире человек неизбежно начинает стремиться к самоутверждению. Вот почему он теряет способность доверить свою жизнь со всеми ее достижениями и неудачами Богу. Он не может признать, что уже любим Ним, что он уже нужен, уже свой в этом мире и в вечности, уже неслучаен. Он хочет заслужить любовь, вынудить Бога принять его. Он хочет сам создать смысл своей жизни и оправдать ее ценность, тогда как на самом деле он уже бесконечно ценен для Бога. Таким образом, забегая вперед, можно сказать, что ярче всего, сильнее всего грех проявляется как раз у так называемых «верующих» людей, поскольку именно они, сознательно строящие свои отношения с Богом, их в первую очередь и искажают. Однако всем людям, даже ничего не знающим о Боге, не хватает этого настолько важного доверия к своей собственной ценности. Это доверие отличается от того, что обычно именуют «верой в себя». Вера в себя предполагает, что я сам создаю свою ценность, доверие же означает: я осознаю, что заведомо, независимо от своих успехов и провалов, бесконечно ценен. Эта ценность мне уже дана.
Человек предпочитает поставить в центре мира себя самого. Часто эта склонность проявляется в неумеренном эгоизме и вытекающих из него поступках. Это то, что обычно называют термином «актуальные грехи». Но легко заметить, что «первородный грех» нередко будет проявляться как раз в поступках весьма высокоморальных: в самопожертвовании, в служении ближним, в добровольных лишениях и самых добрых делах. Ведь всем этим человек пытается самоутвердиться перед Богом, не принять как данность, а заслужить (читай – купить!) Его любовь. Вот этот его аспект и станет нашей главной темой в следующем разделе.
Глава 9. Закон
В соответствии с классическим лютеранским вероучением есть два типа отношений Бога с человеком, иными словами, Бог говорит с человеком двумя совершенно разными способами. Способы эти называются «закон» и «Евангелие». Это два принципиально различных слова Божьего, два образа, при помощи которых Бог обращается к людям, при помощи которых люди вступают в отношения с Ним.
Закон показывает, каким человек может и должен быть, каким он «сотворен», какова его благая, тварная природа. Причем о законе мы узнаем не только из Писания или из особых откровений Божьих. Закон присущ всей окружающей нас реальности. Он, фактически, есть проявление той «изначальной» благости, которая заключена в нас самих. Он, например (и прежде всего!), звучит в голосе совести. Именно поэтому закон доступен и «инстинктивно» понятен практически всем людям. Все религии основываются на определенных – часто очень похожих! – заповедях. Даже у любого светского общества есть свои нравственные и прочие принципы – как правило, напоминающие соответствующие религиозно-этические нормы. Здесь можно вспомнить о знаменитом «Моральном кодексе строителя коммунизма», в котором обнаруживалось немало параллелей с библейскими заповедями. Лютер пишет: «То, что заповедует Моисей, оно не ново. Ибо то, что Бог с неба даровал иудеям, это же самое написал он в сердцах всех людей, как иудеев, так и язычников, только что иудеям как своему избранному народу Он из преизбытка дал всему этому быть возвещенным человеческим голосом и быть написанным. Итак, я соблюдаю те заповеди, что дал Моисей, не потому что они даны Моисеем, а потому что они укоренены во мне от природы, и потому что Моисей здесь полностью этой природе соответствует. А иные заповеди Моисея, которые от природы не укоренены во всех людях, язычники и не соблюдают, они их и не касаются (…) хотя они и замечательны».
Итак, прежде всего Бог «говорит» с людьми, указывая им, закладывая в них определенные идеалы и цели, к которым те должны стремиться. (Если после вышесказанного о непостижимости Божьей такие слова о «говорящем» Боге покажутся читателю примитивным антропоморфизмом, то можно выразиться иначе: человек прикасается к вечности, к тайне, стоящей за бытием этого мира, посредством заложенных в нем идеалов добра и справедливости). Эти идеалы и нормы люди могут узнать (и знают!) из множества источников в окружающем мире и, прежде всего, у себя самих.
В лютеранском богословии принципиально важно различать два применения закона (иногда говорят о трех, но лучше ограничиться двумя): политическое и теологическое. Политическое применение закона мы разберем позже.
Пока необходимо заняться главным – теологическим. Оно происходит тогда, когда человек начинает понимать закон как путь спасения, путь обретения благоволения Божьего (или, выражаясь более «тонко»: человек надеется обрести свой смысл и свою вечную ценность через активное осуществление заложенных в него и сообщенных ему извне идеалов). Следуя логике экзистенциальной тревоги, логике первородного греха, те идеалы, которые заданы человеку, он воспринимает как конкретное и четкое задание, выполняя которое, он сможет добиться Божьей любви, заслужить ее. Исполняя закон, стремясь к некоему идеалу, человек поступает так не для того, чтобы сделать свою жизнь по возможности более удобной, наполненной, радостной, – он пытается спастись, обрести вечный смысл и цель своей жизни. Однако нетрудно заметить, что в таком случае человек как раз и идет путем самоутверждения. Он старается стать угодным Богу, вместо того чтобы принять как данность, что Бог уже любит его, принять любовь Божью в ее бескорыстии и безусловности. Тем самым человек отворачивается от Бога и обращается к себе самому. А это грех.
Поэтому никакое безупречное исполнение заповедей – даже если бы оно было возможно, даже тогда! – не может привести человека к Богу, а может лишь показать ему, насколько он, человек, от Бога далек. Необходимо подчеркнуть: даже если бы исполнение заповедей было в принципе возможно. Ведь идя по пути исполнения закона, стараясь приблизиться к Богу через исполнение закона, человек вынужден так или иначе полагаться на себя, на свои дела и свои силы, а тем самым вольно или невольно он ставит себя самого в центр своей религиозной жизни – себя самого, но не Бога. Он пытается сам созидать собственную вечную ценность, а не принять то, что она ему уже дана. А ведь это есть прямое нарушение самой первой из заповедей. Человек отказывается признать, что его ценность определяется не им самим, а Богом, отказывается признать Бога своим Властителем, Господом. Вот почему путь закона в деле спасения – это путь проклятия и только проклятия. Чем больше человек чем бы то ни было пытается заслужить свое спасение, тем меньше он доверяется Богу, тем больше он смотрит на себя самого и потому подпадает под проклятие того самого глубинного страха, экзистенциальной тревоги.
Это очень важно: чем больше человек пытается исполнить закон, тем менее он исполняет его! Ведь самое главное и, по сути, единственное, что «требуется» от нас в законе – и лютеранское вероучение особенно подчеркивает это – чтобы мы чтили Бога как Бога, то есть, чтобы все свое упование возложили только на Него, чтобы мы целиком и полностью в жизни и смерти, во времени и в вечности доверились Ему. Именно это и значит первая и самая главная заповедь. А если первую заповедь человек исполнить не может, то исполнение всех остальных (даже если бы оно было возможным) становится просто бессмысленным. Поэтому человек является грешником. Он неспособен исполнить закон. Причем неспособен исполнить его в самом решающем его моменте, в самом его принципе!
Это заколдованный круг. В большинстве религий, да и во многих христианских церквах учат, что человек сам должен в той или иной мере стать угодным Богу, что человек должен работать над собой, что грех должен быть преодолен изнутри человеческого существа. Закон воспринимается как нечто спасительное, как путь спасения. Однако из-за таких призывов человек снова и снова обращается к самому себе. Спасение становится его делом. Он уповает, по крайней мере отчасти, на себя самого. И поэтому он не может все свое упование возложить на Бога. Он не обращен к Богу целиком и полностью. Таким образом, как ни странно это звучит, но, согласно евангелическому вероучению, чем благочестивее и религиознее в традиционном смысле человек, тем дальше он от Бога. В этом трагедия человеческого греха: даже если человек своими усилиями действительно становится лучше, он все равно тем самым отдаляется от Бога. И эта трагедия неизбежна, потому что человек так устроен, потому что все вокруг учит его, что если он хочет чего-то достичь, к этому нужно приложить усилия, нужно что-то изменить в себе. Праведность закона может быть очень высокой (действительно высокой – никто этого не отрицает), но это всегда хотя бы отчасти самоправедность человека, и потому она есть порождение греха.
И самое страшное в том, что поделать с этим ничего нельзя. Воля человека не властна над самой собой. Мы не можем, например, заставить себя кого-то полюбить, мы не можем просто захотеть чего-то захотеть. Мы вправе делать или не делать то, чего хотим, но сами наши желания нам не подвластны. Точно так же мы не можем захотеть – и полюбить Бога, мы не можем волевым усилием довериться Ему. Мы уже Ему не доверяем, наша воля уже обращена на нас самих. Мы являемся центром наших устремлений, и здесь никаким усилием мы не сможем ничего изменить. Призыв любить Бога и довериться Ему звучит для человека как приказ извне. Мы знаем, что должны его исполнить, чтобы спастись. И да, мы стараемся его исполнить. Но при этом мы любим Бога не по-настоящему, не бескорыстно, а всего лишь для того, чтобы спастись самим. Так мы снова и снова оказываемся в центре собственных устремлений. Чем серьезнее мы относимся к призыву любить Бога и всецело доверять Ему, тем сильнее мы сосредоточиваемся на себе самих, тем меньше мы Его любим и Ему доверяем!
Таким образом, закон в его главном, теологическом применении – не средство спасения, он «всего лишь» показывает человеку его грех, показывает, что спастись своими силами и стараниями абсолютно невозможно. Закон открывает человеку глаза на то, как он несостоятелен и греховен. Причем делает он это предельно жестким образом. Попытки спастись исполнением закона могут, согласно вероисповедным писаниям Евангелическо-лютеранской церкви, привести к трем результатам. Человек может прийти к «фарисейству», то есть к ложной убежденности в том, что он своими силами действительно способен спасти себя, достичь праведности. В таком случае он просто перестает замечать тот провал, ту бездну, что отделяет его от Бога, перестает замечать свою главную проблему: отсутствие доверия. Во втором случае, увидев, что исполнить закон не получается, человек становится равнодушным. Отношения с Богом он начинает рассматривать как нечто нелепое и фантомное и в итоге вовсе уходит в практический атеизм. И наконец, третий вариант, самый трагичный, страшный, но и единственно спасительный: человек полностью, безоговорочно отчаивается обрести спасение, он ясно осознает свою вражду с Богом и свою ненависть к Нему – ведь Бог требует от него заведомо невыполнимого. Все равно, как если бы один человек ультимативно потребовал у другого: «Возлюби меня! Возлюби искренне, всем сердцем! А если ты этого не сделаешь, я тебя прокляну и уничтожу, обреку на вечные муки». Невыносимая, жуткая ситуация! О какой любви можно говорить после высказанных таким образом призывов? Но это именно та ситуация, в которую попадает человек, живущий под законом.
По опыту Лютера, это стадия, которую должен в том или ином виде претерпеть каждый верующий. Закон приводит человека к состоянию, когда у того больше не остается никакой надежды, он ощущает себя проклятым и готов в ответ проклинать Бога за Его требования и Его святость. Лютер и сам прошел через это. Вот как он описывает свои переживания:
«Я знаю человека, который уверяет, что он часто переживал неимоверные муки. Они длились недолго, но были такими сильными, воистину адскими, что об этом не может рассказать никакой язык, и описать этого не в состоянии никакое перо, и поверить в это не может ни один человек, разве только он не переживал подобного. Это длится полчаса, иногда только десятую часть часа, – но кому выпадет испытать подобное, низвергается в преисподнюю, его кости как бы превращаются в пепел. В этот момент является страшно гневный Бог, а вместе с ним и гнев всего творения. Некуда убежать, нигде: ни внутри, ни вовне – не найти утешения. Все обвиняет вас. Смятенный человек стенает: «Отвержен я от очей твоих». Он не может даже произнести «Господи! Не в ярости твоей обличай меня». В такие страшные моменты душа не в состоянии представить, что она когда-нибудь будет спасена. Она ощущает только одно – нескончаемые муки. Они вечны, душа понимает это и не считает их преходящими. Ей не остается ничего другого, как только лишь вопиять о помощи и издавать воздыхания ужаса, потому что неизвестно, где искать спасение. Тогда душа растянута на кресте вместе с распятым Христом, так, что можно пересчитать все ее ребра. Нет в ней уголка, который не был бы исполнен смертельной горечи, ужаса, страха, печали – и кажется, что все это будет длиться вечно».
А вот как описывает похожий опыт Вернер Элерт, консервативный лютеранский богослов первой половины XX века: «То, что нам говорится о законе, обретает весь свой ужас, когда мы это применяем к себе. Здесь мы можем только повторить, что перед Богом, который взывает нас к жизни и одновременно влагает нам в руку оружие, которым мы должны бороться с Ним, затем давит нас, потому что мы с Ним боремся, и к тому же восклицает, обращаясь к нам: «Это твоя вина!» – что перед таким Богом мы можем только ужасаться. (…) Если мы наше желание узнавать направляем на этого Бога, тогда в наших глазах темнеет и сердце замирает. Мы не можем увидеть тогда никакого родства с нами, никакой любви, никакого милосердия, но лишь противоположность всему этому.
Сокрытый Бог – это никакая не гипотеза: не иллюзия, не разрушение иллюзии. Он – это абсолютная противоположность всему, что мы о нас самих знаем, имеем, думаем, чем мы являемся, чего хотим, что мы должны и можем.
Он – это абсолютно Чужой, к которому нет никакого моста, никакого пути, никакой возможности достичь взаимопонимания. Мы знаем лишь, что Он предстоит перед нами. Перед Ним мы абсолютно одиноки. Он – это Тот, кто нас умертвит».
Так «спасающийся» человек – воспользуемся православной терминологией – достигает самого дна. Эти переживания были для Лютера настоящим адом. Естественно, средневековое богословие учило, что для спасения человеку необходимо получить благодать от Бога. Своими силами спасение недостижимо. Однако благодать давалась лишь при определенном условии, а именно: человек должен был сделать то, что в его силах, – хотя бы просто искренне раскаяться в своих грехах. И вот здесь перед всяким человеком с чувствительной религиозной совестью (а именно таким человеком и был Мартин Лютер) неизбежно встает вопрос: а откуда я знаю, что покаялся искренне? Откуда я знаю, что совершил достаточно для получения благодати? Откуда я знаю, что верую достаточно сильно? Эти вопросы заставляли снова и снова копаться в своей душе, снова и снова обращаться к себе самому. А это означало снова и снова терять доверие к Богу, культивировать в себе вражду к Нему, требующему заведомо невозможного. Итогом становилось полное, беспросветное отчаяние, то, что выражено в приведенных выше словах.
И это ситуация, из которой нет выхода. Этот узел можно только разрубить. Об этом – в следующем разделе.
