Текст книги "Было бы на что обижаться"

Автор книги: Антон Постников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Отец Никодим

Крестовоздвиженский храм строили около реки, и место для него было выбрано очень удачно. За без малого восемь сотен лет своего существования он почти не изменился. Пожары войн, безумные ветры лихих перемен, десятилетия запустения пронеслись мимо, а он всё так же отражался в тёмной воде.

Рядом с храмом располагалась часовня и просторный дом настоятеля, немногим более молодой, чем сам храм. Когда-то церковный двор с трудом вмещал всех прихожан, а сегодня в нём редко можно было увидеть больше десятка человек, даже на престольный праздник.

Отец Никодим Попов жил один, если не считать двух котов, служил – иногда вообще в пустом храме, держал огород, виноградник и частенько сиживал с удочкой на берегу реки, неизменно сопровождаемый при этом своими котами.

Родился он в этом же доме шестьдесят два года назад после четырех сестёр и первое, что помнил в своей жизни помимо рук и лица матери, был рукописный лик чудотворной иконы святителя Николая.

Судьба его, казалось, была предопределена с самого начала – отец души не чаял в наследнике, именовал его не столь часто по имени, сколько «поповичем», а пономарить будущий настоятель стал с тех пор, как смог держать в руках книгу.

Количество прихожан постепенно уменьшалось, всё чаще отец с детьми и женой правили службу в храме, где кроме них никого не было. Потом выросли и разъехались учиться сёстры, а приход становился всё меньше.

В школе к нему прилепилось прозвище «Никотин», прогрессивно настроенные учителя снисходительно воспринимали его как осколок безвозвратно ушедшей эпохи, списывая слабые успехи в технологических дисциплинах на религиозное мракобесие. Мальчишки высмеивали за то, что он носит на службе стихарь, а девочки просто не замечали его в упор или оскорбительно хихикали за спиной.

Поэтому в пятнадцать лет отрок Никодим мечтал только о том, чтобы уехать и стать кем угодно, только не священником.

Он стал учиться с невиданным от него ранее усердием, даже с одержимостью, в семнадцать лет уехал в столицу, где вместо семинарии поступил в медицинский институт. Следующие семь лет он не показывал носа домой, потом внезапно приехал, оказавшись подающим надежды хирургом, уже практиковавшим в столичной клинике, и триумфально вылечил сломавшую ногу мать. Так что отцу его пришлось смириться с выбором сына. В храм в тот приезд он так и не зашёл…

Никодим долго и многословно доказывал изрядно постаревшему отцу, что правильно выполняемые операции с нейроинтегрирующимися преобразователями гораздо эффективнее молитв о здравии, а тот грустно смотрел на сына и повторял, что Церковь не для врачевания бренного тела.

Пару лет спустя первая девушка, которой молодой доктор Попов сделал предложение стать его женой, долго смеялась, называя официальный брак бумажной глупостью и распиской о согласии на секс. Отношения, по её мнению, должны были быть основаны не на бумагах, а на доверии и взаимном уважении. Через полтора года доверительных гостевых отношений с Никодимом, у неё родился сын, отцом которого оказался заведующий отделением восстановительной физиотерапии той самой клиники, где практиковал наш герой. Из столичной больницы он ушел и вернулся в родной город.

Местный госпиталь с радостью принял молодого перспективного врача, здесь же он, наконец, нашел юную медсестру, с которой сочетался официальным браком, правда, венчаться молодая супруга отказалась наотрез, и фамилию менять не стала. Жена родила Никодиму двух сыновей, после чего посчитала свои обязанности по продолжению рода полностью исполненными.

Врачебная карьера у Никодима складывалась вполне успешно – к сорока годам он был уже главным врачом госпиталя, ездил в столицу повышать квалификацию, бывал на конференциях и в бывшей загранице, потому приглашение в столицу было вполне закономерно. Сам Попов уезжать не хотел, но жена, требуя думать о детях, настояла.

Что в действительности случилось на новом месте, и почему через пять с половиной лет пешком вернулся он в отчий дом – никто толком не знал. Одно время имя его мелькало в криминальных новостях, потом в ток-шоу показали уже бывшую жену его, но что из сказанного там было правдой? Слухи ходили самые невероятные. Говорили, что он кому-то из сильных мира сего дорогу перешёл, говорили что стал наркоманом, кого-то зарезал и ещё много чего. Официальное сообщение о следственно-судебной ошибке, в результате которой безвинно пострадал доктор Попов, прошло почти незамеченным, и по возвращении его домой слухи всколыхнулись с новой силой, но постепенно сошли на нет.

В возрасте пятидесяти лет отец Никодим был рукоположен в сан пресвитера, а ещё через год, после смерти отца, стал настоятелем Крестовоздвиженского храма на берегу реки.

Мать нового настоятеля ненадолго пережила своего мужа, и вскоре отец Никодим остался совсем один. Сестер и племянников своих видел он в последний раз на похоронах матери. Дети не приезжали никогда.

Навещал его, а иногда гостил по нескольку дней только один человек. Немногочисленные прихожане толковали, что это приезжал грехи замаливать скандальный пьяница и гуляка Архонт Сидоренко, но им мало кто верил. Ясно одно – гость этот был не из бедных. С тех пор как стал он наезжать к отцу Никодиму, храм побелили, замазав все гнусности, написанные и нарисованные на его стенах местной шпаной, обновили купола и подняли забор, снабдив его устрашающими зазубренными пиками…

Местные руководители после такого чудесного преображения храма даже пригласили отца Никодима выступить на одном из городских праздников перед грядущими выборами в городскую управу, прозрачно намекнув, что они, при удачном исходе выборов, тоже не против посильно поучаствовать в благом деле по украшению памятника архитектуры. Но из этого ничего хорошего не вышло.

Во-первых, он явился на выступление в старой латаной рясе. Примазываться к дорогостоящему ремонту древней святыни, выказывая заботу о духовности на таком непрезентабельном фоне, стало как-то неудобно.

Во-вторых, вместо ожидаемых от его выступления благонамеренных словес о покорности властям, восстановлении традиционных ценностей и спасительности многочадия, настоятель призвал потенциальную паству свою оставить надежды на чудесное получение в Церкви земных благ, назвав обещания о непременном обретении таковых пропагандой, но не проповедью, которую прилично говорить священнослужителю.

Не стоит идти в храм ради обретения богатства, здоровья, семейного благополучия или успехов в делах, говорил он. Там ничего этого нет, а есть только тернистый путь и Божия воля. Земные блага приобретаются земными же путями, и только безуспешно испробовав их все и можно рассчитывать на помощь Всевышнего, если будет на то воля Его. Поэтому-то Церковь отделена от любого государства Господом Богом, а то, что разделено Богом, никому из человеков не дано соединить.

Ну а в-третьих, нечаянно или намеренно, но отец Никодим умудрился обличить пригласивших его чиновников. Завершая речь, он сказал, что Господь – не программа, которая работает по какому-либо сложному алгоритму, и невозможно с ним договориться о сколько-нибудь равноправном партнерстве. А значит, не стоит, украв дорогой автомобиль, приезжать на нём в храм и лицемерно просить Господа о прощении, успокаивая нечистую совесть свою. Это не сработает.

Надо ли говорить, что взоры присутствующих обратились на блестящие машины возле городской управы и послышались смешки. Словом, вышел изрядный конфуз.

Зачастила было к отцу Никодиму после этих событий местная оппозиция, но после проигранных выборов отстала. Возникший из-за выступления народный интерес довольно быстро угас.

Храм даже закрыть попытались за ненадобностью и сделать музей, настоятеля обвиняли в торговле вином собственного производства, которое тот имел право изготавливать только для нужд церковных, но заступился кто-то…

Помимо комнаты, в которой отец Никодим спал, в доме он пользовался только кухней и библиотекой, не особенно их разделяя. В библиотеке всегда можно было найти несколько кружек и тарелок, а в кухне на подоконнике и на столе располагался не один десяток самых разнообразных книг. Сама же библиотека пребывала в жутком хаосе, и любому, кто хотел бы найти в ней что-нибудь определённое, предстоял поистине титанический труд. В книжных шкафах рядом стояли медицинские справочники и жития святых. Богослужебные книги пятивековой давности вперемешку соседствовали с томами всемирной истории. И только семейный архив от рукописных метрических книг прапрадедов до печатных мемуаров отца всегда был выстроен в идеальном хронологическом порядке на трёх полках ближайшего к двери старинного шкафа с одной дверцей.

В теплый сентябрьский день накануне престольного праздника к храмовым воротам подъехал фургон экспресс-доставки и выгрузил сразу три больших и тяжелых ящика, в которых что-то позвякивало. Курьер долго трезвонил и шумел, вызывая настоятеля, и в конце концов добился своего.

Отец Никодим пришел с берега реки, сопровождаемый своими котами, с ведром, в котором обреченно болтались две рыбины. Расписавшись о получении, он перетащил ящики во двор, после чего долго стоял, бездумно рассматривая их. Затем отнес ведро в дом, вернулся с инструментами и принялся терзать упаковку.

Взломав первый ящик, он обнаружил несколько пакетов дорогого кошачьего корма и ряды старинных квадратных бутылок. Разорвав один из пакетов, он насыпал весь корм прямо на траву возле порога дома, чтобы отвлечь своих животных от мыкания под ногами, и стал возиться со вторым ящиком…

Через полчаса он перетащил в дом все шестьдесят бутылок кагора, и переступив через неестественно раздувшихся котов, отправился в храм.

Долотов. Похмельное возвышение

Если бы кому-нибудь пришло в голову заглянуть в понедельник в половине пятого пополудни в рабочий кабинетик к старшему магистру-архивариусу Андрею Леонидовичу Долотову, то он был бы как минимум удивлён.

Рабочее кресло было отодвинуто в угол, к стеллажам, рядом с ним аккуратно стояли великанского размера туфли. На столе поблёскивал стакан, неподалёку от которого на спектрограммах лежал нейроинтегрирующийся преобразователь универсального назначения. Вся техника в кабинете была включена, моргала индикаторами питания и мерно гудела, однако за столом никого не было.

Под столом же, скрючившись и подогнув под себя громадные костлявые ноги в синих носках, с закрытыми глазами, искривив лицо мученической гримасой, лежал сам Андрей Леонидович и жалобно постанывал. До подбородка он был накрыт пиджаком. Завершал картину пухлый скоросшиватель с исходящей корреспонденцией под правой щекой.

У Долотова было сухо во рту, голова раскалывалась, открыть глаза казалось немыслимой задачей и очень хотелось посетить уборную, для чего нужно было встать и проследовать аж в другой конец коридора.

В конце концов, естественные надобности пересилили боль, и он, шепча замысловатые ругательства, принялся выбираться из-под стола. Через три минуты и два гулких удара головой ему это вполне удалось. В сознании из клубящейся мути всплывали строчки антиалкогольной брошюры «…тяжелое состояние после приема напитков, содержащих метилкарбинол, объясняется общей интоксикацией организма… основными симптомами являются головная боль, тремор конечностей… интоксикация способствует нарушению взаимосвязей нейронов в шейном отделе спинного мозга, который, помимо всего прочего, отвечает за мышечную активность верхних конечностей».

С трудом приоткрыв глаза, Андрей Леонидович вытянул перед собой руки – тремор без сомнения присутствовал. Ощущая себя несчастнейшим из людей, он на четвереньках подполз к своим туфлям, кое-как обулся и шаркающей походкой отправился в коридор.

Из зеркала в уборной на него глянул долговязый не внушающий доверия тип в мятой рубашке со сбитым набекрень галстуком. Память услужливо воспроизвела последний разговор с замзавом и обстоятельства встречи с заведующим. «Это ведь он меня в пиджак укутал… Кранты… Теперь только по собственному желанию», – пробормотал он своему отражению.

Он вернулся к себе и следующие десять минут набирал заявление об увольнении из Архива, ошибаясь в каждом слове по нескольку раз. На душе было гадостно. Долотов распечатал документ в двух экземплярах, стал прицеливаться для подписи, но тут грянул громовой сигнал вызова к заведующему. Судя по счетчику – пятый. Каждые полчаса…

«На месте подпишу», – решил он и пошел на начальственный зов, на ходу пытаясь придать густой шевелюре менее растрепанный вид.

Кабинет заведующего был громаден. На стенах висели многочисленные портреты предшественников нынешнего руководителя, из массивной позолоченной рамы над его креслом лучезарно улыбались три правительствующих сенатора.

Сбоку на входящего лукаво взирала статуя музы истории Клио, высотой в два человеческих роста, выполненная в духе античного классицизма. Автор шедевра представил покровительницу Архива совершенно обнаженной, что вызывало множество скабрезных аллюзий, особенно в годы нищенского существования науки. Три заведующих тому назад было решено придать скульптуре более степенный вид. Реализация идеи съела половину годового бюджета Архива, но теперь мощную наготу изваяния прикрывала небрежно наброшенная мраморная ткань, несколько отличавшаяся по цвету от самой музы, и массивная книга в руке.

Эсперанский и его заместитель располагались за невероятных размеров столом в противоположном от двери углу. Лучи заката отражались от гладких поверхностей и полированных граней настолько нестерпимым блеском, что Долотову пришлось зажмуриться.

– Вызывали, Станислав Сергеич? – закричал он в пространство.

– А вот и наш герой! – донеслось в ответ. – Входите, входите, присаживайтесь… Конечно, вызывали, и вас, и докторов к вам уже звать хотели. Как же это вы так неосмотрительно, батенька?

Андрей Леонидович поплелся по наборному паркету в направлении начальства, ожидая начала словесной экзекуции. Но было тихо. Добравшись до стола, во главе которого грузно восседал С.С. Эсперанский, более походящий на циркового силача, чем на светило науки, он уже потянул было на себя стул в самом конце длинного приставного стола, но был остановлен и приглашен устраиваться поближе.

– Нет-нет, давайте уж к нам, дорогой вы наш, – ласково пророкотал заведующий. – На сегодня чинопочитание и субординация решительно отменяются.

Долотов не без труда справился с тяжеленным стулом и уселся прямо напротив замзава, разместив свои бумаги текстом вниз на краю стола и не решаясь поднять глаз. Ему страшно хотелось икнуть.

– Ну что же! Поскольку все собрались, наконец, давайте начинать! – Эсперанский гудел, как весенний шмель – радостно и бодро. – Сегодня в министерстве был поднят вопрос о необходимости создания межотраслевой исследовательской группы на предмет изучения потенциально негативного влияния внешних технологий на личностном, социально-групповом и цивилизационном, так сказать, глобально-социальном уровнях. Как известно присутствующим, данное направление является новым, его необходимость ещё недавно не являлась очевидной, но сегодня, в числе прочих благодаря нашему сотруднику, видному и перспективному молодому учёному, а именно ва-а-ам, Андрей Леонидович, – тут Эсперанский откинулся на спинку кресла и широко распахнул богатырские объятия, отчего по бумагам на столе побежал легкий ветерок, – на самом высоком уровне необходимости проведения всестороннего исследования дана должная оценка и выделена соответствующая материальная база.

– Я всегда говорил, что из него выйдет толк! – раздалось со стороны замзава.

Долотов обернулся на эти слова, точно на выстрел – лицо заместителя излучало гордость и доброту, поросшая густыми вороными кудрями длань простиралась в направлении архивариуса.

– А то как же. Настоящий жрец науки, чего уж тут… Ваш выдающийся вклад в появление нового направления научной деятельности был по достоинству оценен на уровне министра! – Тут Эсперанский понизил голос до уровня интимной нелегальности и выпучил глаза. – Я, честное благородное слово, такого единодушия среди участников заседания уже лет двадцать не встречал!

Андрей Леонидович не скрываясь ущипнул себя за нос. Стало больно, но больше ничего не изменилось. Покопавшись в памяти на предмет галлюцинаций как результатов употребления спиртного, он был вынужден признать, что скорее всего всё происходящее с ним – реальность. Он перевел ошалелый взгляд на заведующего.

– Поглядите-ка, он ещё и скромничает, а! – воскликнул тот. – Каково?! Далеко пойдёте, друг мой! Если вам удалось даже этого скандалиста Сидоренко с винокуренных забот переключить на сии тонкие материи, то нам в аргументации Вашей сомневаться и вовсе не пристало. Верно я говорю, Аркадий Евгеньевич?

– А какое самопожертвование! – перехватил инициативу замзав. – Пытаться пробить косность нашу, спокойствие наше сытое, рискуя своим добрым именем! Это дорогого стоит, голубчик вы мой! Низкий вам поклон!

– Я, собственно… – промямлил воспеваемый начальством похмельный архивариус, – не вполне уверен…

– И слушать ничего не стану! – на лице заведующего изобразился решительный протест, густые усы его стали дыбом. – Завтра же начинайте подбирать команду! План разрабатывайте, смету на освоение фондов в три дня мне на стол! Что у вас там?

Заведующий протянул ручищу в направлении бумаг, принесённых архивариусом. Долотов машинально вложил свои заявления в раскрытую ладонь.

– Мне… подписать вот не успел… – запинаясь сказал он. – По собственному желанию…

Лицо Эсперанского исказила скорбно-обиженная гримаса. Замзав уставился на бумаги так, будто видел там клубок ядовитых змей, потом вскочил и, размахнувшись, выхватил заявления из руки окаменевшего от горя начальника.

– Это что же такое? – срывающимся высоким голосом заверещал он, потрясая несчастными листками. – Андрюша! Да в своём ли вы уме такое писать? Мы же как родного вас растили! Лелеяли-холили, кормили-поили, отдельный кабинет, а вы? Думаете это просто нам далось?! Без ножа ведь режете, душа моя!!!

– Аркадий Евгеньевич! Да вы же сами три часа назад… – начал было Долотов, но в третий раз за день ему решительно ничего не дали сказать.

– Откуда же это у вас такие желания странные? – продолжал заместитель уже фальцетом. – Вы же историк по призванию! Прирожденный, так сказать! Скажите лучше прямо, кто у нас лучшего сотрудника сманить решил? Да кто бы ни был там, вот ему!!!

Багровый замзав ткнул в направлении окна волосатый нашлёпистый шиш, а затем принялся рвать заявления, разбрасывая вокруг себя клочки. «Сплю… – думал прирожденный историк. – И мне снилось, что я по нужде ходил. Совсем плохо».

Покончив с бумагами, взопревший Аркадий Евгеньевич, сипло отдуваясь, плюхнулся на своё место и дрожащей рукой ослабил галстук.

– Знайте же! – успокаиваясь, изрек он торжественно – Помните! Хорошо там, где нас нет! Всегда помните, слышите!

С подобным утверждением спорить у Долотова не было никакого желания, он был полностью согласен с тем, что там где нет Аркадия Евгеньевича хорошо, пусть не совсем, но точно намного лучше. Поэтому и кивнул покорно больной головой.

– Давно бы так! – радостно гоготнул Эсперанский. – Вы же доктор наук без пяти минут, смена наша, а уходить собрались! Нет уж, не отпустим, и не просите. А прибавку – просите смело, помощницу там… Симпатичную… Только об одном сердечно прошу, как сына родного умоляю! Над собой экспериментов больше ни-ни! Это ж опасность-то какая! Да еще в неприспособленном помещении… Вы ж меня, старика, нынче чуть до инфаркта не довели. Чаю желаете?

Архивариус снова нерешительно кивнул. Эсперанский залихватски надавил на кнопку вызова, потребовал три чая и весело переглянулся с заместителем. Через минуту секретарша, покачивая круглым задом, внесла огнедышащий чай.

– Там Андрея Леонидовича курьер спрашивает, – сказала она, ставя перед Долотовым дымящийся стакан. – Говорит, посылка лично в руки.

– А зови-ка ты его прямо сюда, Зоенька, – благодушно пробасил заведующий. – Мы тут чаи гонять собрались, как говорится.

– Сию минуточку.

Курьером оказался пыльный белобрысый мальчишка лет пятнадцати. Он вошел, вертя носом по сторонам, прошлёпал к столу и выставил три фигуристые бутылки водки прямо перед остолбеневшим хозяином кабинета, после чего потребовал расписаться.

Повисла звенящая тишина, и в тишине этой у Андрея Леонидовича громко и требовательно забурчало в животе.