Текст книги "Азовский гамбит (СИ)"
Автор книги: Антон Перунов
Соавторы: Иван Оченков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Отходить надо, – шепнул старавшийся держаться рядом Грамотин, но я в ответ так бешено взглянул на него, что у дьяка сразу же пропала охота давать советы.
Так уж случилось, что я, пройдя охваченную бунтом Москву, до сих пор ни разу не то чтобы не пустил в дело шпагу, ни разу даже не обнажил ее. Никто, полагаю, находясь в здравом уме, не обвинил бы меня в том, что я боюсь крови, но… убивать своих подданных, пусть и бунтовщиков мне почему-то страшно не хотелось. Да, уже завтра начнутся суды и многих из них потащат на плаху, а я буду утверждать приговоры, но…
– Кажется, время пришло, – вздохнул я, спешиваясь.
– Не пускайте его! – вскрикнул Грамотин, видимо догадавшийся, что именно я задумал и вместе с другими дворянами встал между мною и мятежной слободой.
– Не позорь нас, надежа, – попросил хотевший пить воин, – нешто мы сами с татями, шишами подзаборными не сладим?
– Не нужно вам встревать в это, – вторил ему Михальский. – Не царское дело, с холопами биться!
– Гляди, подмога! – радостно взвизгнул не перестававший следить за окрестностями дьяк.
Я оглянулся и в самом деле увидел, как к нам на помощь спешат конные драгуны, за спиной у каждого из которых сидел стрелец с бердышом, а впереди них скакал высокий боярин в блестящей кирасе и шлеме. Заметив нашу заминку, он тут же приказал своему воинству строиться, причем первых двух шеренгах встали всадники, а сразу за ними спешившиеся пехотинцы.
– Товсь! – проревел их командир, выдернув из ножен палаш.
Оказавшиеся впереди драгуны вытащили из ольстр карабины и взвели курки.
– Пли!
Стройный залп хлестнул по восставшим свинцом, после чего пришедшие к нам на помощь ратники тут же рванули в атаку. Такого напора мятежники выдержать не могли и сначала немного поддались назад, а затем и вовсе бросились разбегаться, в надежде спасти свои жизни. Вот только спрятаться в охваченной пожаром слободе было негде. С одной стороны огонь, с другой озверевшие от неожиданно упорного сопротивления и потерь дворяне. И никто, даже я, теперь и не думал их останавливать.
– Здрав будь, государь, – с достоинством поклонился мне боярин и снял шлем.
– И ты на все четыре ветра, Никита, – горько усмехнулся я. – Так у вас, кажется, в Архангельском граде говорят?
– Ага, – согласился Вельяминов, давно переставший удивляться моим словам. – Рыбаки тамошние так меж собой здороваются.
– Вовремя ты, брат, подоспел. Хотя, признаться, я тебя давно ждал. Что не ехал?
– Не гневайся, Иван Федорович, – отвечал мне воевода. – Уж больно дел много.
– Знаю, друг мой, все знаю. Наслышан о твоей службе, и о проекте Гостиный двор в камне перестроить, и уж тем более о том, что ты в своих вотчинах канатные мануфактуры завел.
– Не о своем прибытке радею, – немного смутился Никита, – но токмо о пользе государственной…
– Да я не в претензии, – успокоил я старого друга. – Просто, понимаешь, какое дело, ты мне сейчас здесь нужен.
– На все твоя царская воля, – пожал плечами тот, – а только нешто в Москве людей служилых не стало?
– Людей-то много, верных мало, а толковых и вовсе наперечет… короче, хватит рассусоливать, дел много. Приехал, вот и впрягайся, а хомут я для тебя всегда сыщу, даже не сомневайся!
– Вот за это, благодарствую. Всегда рад твоей царской милости услужить!
– Ваше величество, – снова высунулся Грамотин, – не повелите ли сыск начать по горячим следам? Не то, помяните мое слово, поздно будет. Разбегутся окаянные, не сыщем потом.
– То же верно, – вынужден был согласиться я. – Значит так, раз вызвался, на тебя это дело и нагружу. Возьми у Вельяминова с десяток стрельцов, да у Михальского с полдесятка и имайте воров. С теми, кто за оружие взялся, делай что хочешь, но дознайся до имен зачинщиков. К прочим имей милость. С этого момента, ты – ведаешь всеми делами в Земском приказе. Докладывать о ходе следствия будешь мне лично каждое утро, а если дело важное приходи сразу же.
– Благодарю за доверие, ваше величество, – бросился ко мне дьяк и поцеловал руку в латной перчатке, прежде чем я успел ее убрать. – Жизнь положу, а все исполню!
– Ну-ну, – хмыкнул я, и, взобравшись с помощью рассыпавшегося в любезностях чиновника в седло, велел своим людям, – трогай!
– Не слишком ли вы приблизили этого человека, государь? – негромко спросил меня Михальский, как только мы отъехали. – О нем известно не так много и среди этого мало хорошего!
– Думаешь, предаст?
– Кто знает, – пожал плечами литвин. – Но прежде он не был замечен в верности!
– Не он один. Что же до прочего… а ты у меня зачем? Телохранитель? Вот и приглядывай!
– Как будет угодно, – приложил руку к сердцу бывший лисовчик и, немного отстав, занял место за моей спиной слева от Вельяминова.
Обратный путь занял немало времени. То тут, то там нам преграждали дорогу пожары и горожане, пытавшиеся их тушить. Иной раз я приказывал спешиваться и пособить в этом тяжком деле, но часто помощь уже запоздала, и оставалось только смотреть, как пылают терема и хозяйственные постройки.
Кремля мы достигли только вечером, грязные, пропахшие потом и дымом, многие были ранены, да еще сверх того и обожжены. Страшно хотелось есть, а пуще того пить, да еще, пожалуй, помыться. Едва мы проехали через ворота, и остановились у коновязи рядом с Золотым крыльцом, к нам со всех сторон бросились слуги и холопы. Стали принимать лошадей, помогать спешиваться пораненным.
– Слушай сюда, – велел я встречавшему меня стольнику. – Людей и лошадей напоить, накормить и разместить.
– Все исполним, государь, – торопливо закивал тот, опасливо косясь на моих закопченных и окровавленных спутников.
– Смотри, проверю! – бросил я напоследок и пошел наверх по ступенькам крутой, выложенной белым тесаным камнем лестнице к Грановитой палате.
Зачем меня туда понесло, точно сказать не могу. Просто захотелось войти внутрь тронного зала Кремлевского дворца и увидеть, что здесь все по-прежнему. И надо сказать, у меня получилось. Все, действительно было как раньше.
Вдоль стен палаты на дубовых оббитых драгоценным красным бархатом скамьях теснились члены Боярской думы. Холеные, сытые, чистые и принаряженные. Вокруг них, под сводами арок толпились чины поменьше, стольники да стряпчие и имевшие допуск во дворец московские дворяне. А из углов встревоженно выглядывали прочие придворные и слуги.
Звонко ступая по поливным плитам пола подкованными каблуками ботфортов, я медленно прошел по залу и как был, грязный после долгого марша и боя, пропахший на улицах столицы порохом и гарью от пожаров, сел на трон. Ошарашенные моим внезапным появлением бояре и их прихвостни стояли безмолвно, будто мешком ударенные, не смея ни сказать, ни опустить глаза. Так продолжалось довольно долго, пока я, наконец, не нарушил молчание.
– Ну что, слуги мои верные, – тяжело роняя слова, начал я. – От двух напастей я сегодня с Божьей помощью Москву уберег. Осталась еще одна…
Глава 6
– Это какая же? – вылез вперед «славящийся» своей недалекостью, да еще родством с Романовыми князь Сицкий, кажется первым из всей знати получивший в свое время прозвище «Тушинский перелет».
– Дураки, которых я перед собой вижу! – невольно вызверился я. – Откуда вы такие взялись? Как вас только земля носит?!
– На что гневаешься, надежа? – искренне удивился боярин.
– На себя, – махнул я рукой. – Это ведь я вам позволил в Думе заседать, да приказами руководить. Мира хотел в государстве, спокойствия хоть на десяток лет. Вот и получил на свою голову…
– Нешто мы твоему царскому величеству не радели?
– Да уж, радели, нечего сказать. Как вышло так, что случился бунт? Не в одной слободе, а разом по всей Москве! И почему вы, мерины сивобородые, ни хрена не сделали, чтобы это безобразие предотвратить? Почему не докладывали ранее? Почему не пресекли в самом зародыше? Почему допустили столицу до такого разора довести? Без малого едва вся не выгорела! Такого с самой Смуты не случалось! А если б я утром не прибыл в Москву конно и оружно? Отвечайте!
– Моя вина, государь, – отпихнул в сторону неразумного родственника Иван Никитич Романов, после чего покаянно склонил голову. – Не доглядел. А паче всего, не придал важности доходившим до меня слухам. Думал, не сподвигнется народишко на замятню. Ан тут кто-то их в един час поднял!
– Слушай, боярин, какого, прости меня Господи, черта, ты мне сказки рассказываешь? Кто зачинщики, почему смутьяны до сих пор не в железах на дыбе, а все еще на воле бродят и людей моих с верного пути сбивают?!
– Так ведь ищем, государь.
– Плохо ищете! Да и поздно уже суетится, так что… короче, посидишь пару-тройку годков воеводой в Сибири, а там видно будет. И смотри, чтобы дело делал, а то так там и останешься.
По палате прошел шепоток, в нем слышались и облегчение, что гроза миновала над иными прочими, и даже радость от свержения доселе неприкосновенного боярина – брата самого патриарха. Ну, я вам сейчас задам! Шептунам!
– Это кто там зашебуршился, будто мышь под веником? За весь разор и урон столице моей и народу заплатите всей думой. Раз уж не уберегли, до бунта и пожара попустили – будете отвечать златом-серебром! Все! А особливо те, кто по чину обязан был пресечь и грудью встать на страже порядка! Не доволен я вами, бояре! Местничаете, рядитесь, своекорыстно живете, а делом не радеете! Какова же вы соль земли? Ежели не солона, то и не соль, а прах. Долго я терпел ваши пустые речи, интриги и коварства. Хватит! Вижу, доброго слова вы не понимаете… Есть тут дьяки?
– Как не быть, батюшка, – степенно поклонился Федор Сукин.
– Доставай чернильницу!
– Всегда при себе.
– Тогда пиши. Я, Иван Федорович, царь, великий князь и самодержец и прочая и прочая, запрещаю отныне и впредь всякое местничество!
– Как? – ахнули никак не ожидавшие подобного поворота думцы.
– Да вот так! Буду теперь сам назначать на должности сообразно заслугам и сообразуясь с пользой Отечеству нашему.
Зал зароптал, все громче и громче, вот уже и сановные люди Руси повскакивали с широких камчатых лавок и с перекошенными злостью рожами полезли ко мне едва не с кулаками.
– Не бывать тому! – заорал снова вылезший вперед князь Сицкий, брызжа слюной. – Молодешенек ты еще, чтобы вековые законы наши попирать да отменять! Одни девки на уме! Оттого много не ведаешь, а лучших людей слушать не желаешь да обиды нам чинишь! Окружил себя худородными, вроде Вельяминова. Да пес с ним с Никиткой, он хоть русского корня человек, а не литвин приблудный, и не немец! Сам, небось, видишь, каково народ наш иноземцев принимает, а мы тебе разве не говорили, что нельзя их привечать?!
– Недопустим! – вторил ему боярин Морозов и тоже принялся зачитывать мне обвинения, а заодно излагая боярскую «программу партии»:
– Вот чего делать надо! Иноземцев, не пожелавших в истинную веру креститься на Русь не пускать! Купчишек прижать, а то больно много воли взяли! Воевод назначать только из высокородных, ибо они – хребет государству! Черный народишко, кой проживает в праздности и блуде, холопить! Земские соборы не созывать, а все дела решать в Думе! А собирать ее из лучших людей, а не из всякой рвани без роду и племени!
– Осадите назад, лучшие люди! – усмехнулся я, показывая расходившимся боярам на вбегавших в палату ратников из отряда Михальского.
В мгновение ока телохранители окружили и меня, и никак не ожидавших подобного поворота событий думцев, ожидая лишь приказа, чтобы начать резню. Но в этот момент, когда кровопролитие казалось уже неизбежным, со своего богатого кресла, напоминающего трон, величественно поднялся Филарет, вознеся руки высоко над укрытой камилавкой главой и прорычал, словно посреди битвы:
– Стойте православные! – загремел на всю палату зычный голос патриарха. – Одумайтесь, вы же с царем говорите!
Не знаю, имел ли Федор Никитич талант от природы, или научился актерскому мастерству за долгую жизнь, но выглядел он сейчас просто великолепно. Статный от природы, в парадном облачении иерарха Русской церкви, он встал между нами с посохом наперевес и принялся увещевать свою паству. Причем, совершенно не стесняясь в выражениях. Без мата, патриарх, впрочем, обошелся, но про псов смердящих, порождении Ирода и детях Иудиных мы наслушались вдоволь.
– Благодарю, ваше святейшество, за столь своевременное вмешательство, – криво усмехнулся я. – Не дали взять греха на душу!
– Бога благодари, государь, – глухо отозвался Филарет, – что же до прочего, то все мы в твоей власти. Хочешь казни, хочешь милуй. Но если все же под топор пошлешь, то для примера начни с меня!
– Не торопись, Владыка. Рано тебе еще венец мученический примерять. А вот за паству твою, ты уж не взыщи, я возьмусь. Все же они малым часом на своего государя и помазанника Божия руку не подняли. Каинова печать на всех них! Посему, никого из них более в своей думе видеть не желаю! Всех лишаю чинов и мест! Пусть отправляются по своим домам и ждут указа.
– Нешто казнить станешь?
– Зачем же сразу казнить? Сначала судить, а там каждому по его вине. Если дознаемся до измены, это одно. Если просто глупость, дам возможность отслужить. Кто справится с порученным, помилую, нет, так не обессудьте!
– Вотчины отбирать будешь?
– Нет. Что отцов-дедов досталось, то свято. И что законными государями, прежде на московском престоле сидевшими, тоже не трону. А вот с поместьями, которые многие из вас незаконно захватили и присвоили, придется попрощаться. Все вернете в казну, равно как и полученный от них доход.
Услышав это, бояре призадумались. Как бы ни был богат каждый из них, при получении думного чина вдобавок к вотчинам все получали весьма солидный по размерам поместный оклад. Который затем, всеми правдами и неправдами старались превратить в свою собственность. Многим это удавалось, что вызывало глухое недовольство в рядах простых дворян, не имеющих никаких иных источников дохода кроме маленьких поместий и весьма скудного жалованья.
Но еще больше их, испугала многозначительная оговорка, «законных государей». А кто они законные-то? Годунов, к примеру, он еще законный или уже не совсем? А Шуйский, не говоря уж о Лжедмитриях, не скупившихся на раздачу земель для своих сторонников? Когда меня выбрали на престол, по умолчанию было признаны действительными все пожалования и чины, данные прежними государями. И вот вам здрасте-пожалуйста, Юрьев день во всей красе, только не бесправным крестьянам, а аристократии. Обидно…
– Не слишком ли круто забираешь, государь! – Раздался чей-то голос из толпы. – Как бы не напороться…
Михальский уже рванулся выискать смутьяна, но я остановил его движением руки.
– Как по мне, так еще и мало!
Тот же голос выкрикнул новое:
– На немцев надеешься? Думаешь, защитят тебя наемники? А ино перекупить их за злато и мы можем!
– Ты посмотри, какой богатый, – ухмыльнулся я. – Прежде плакались, что оскудели, а оно видишь, как обернулось!
– Ничто, отольются кошке мышкины слезки, – не унимался все тот же смутьян, очевидно, твердый решимости «пострадать» за правое дело. – Попомнишь еще…
Но толпа вокруг него все редела и скоро болтун, в котором я не без удивления признал Мишку Салтыкова, остался совсем один.
– То-то смотрю, что же мне голос таким знакомым показался, – покачал я головой, – кто тебя сюда вообще пустил? А знаешь что, убогий, раз ты такой боевой, а прочие тебя молчком поддержали, вместо того, чтобы по харе дать, то вот вам приказ – берите сабли в руки да идите воевать Семеновское сельцо. Там бунтовщики укрепились, только вас видать и дожидаются!
– Как?! – хрюкнул от неожиданности, князь Сицкий.
– Каком кверху, – любезно пояснил ему я.
– Мы не оружны, бездоспешны, на смерть шлешь ирод! – не унимался Салтыков.
– Уж за это не беспокойся. В Кремле оружия и доспехов не на одну сотню ландскнехтов станет.
– Что ж нам, пешими в бой идти?
– А вы чего ждали, что вам всем по арабскому скакуну за вашу «службу» подарят? Ладно, хватит разговоров. Думу я покамест распускаю, что с ней делать далее, решу. А вы завтра выслушаете волю мою и наказ каждому. Те, кто выживет, естественно.
– Государь. Не губи слуг твоих верных! – опять вмешался патриарх. – Неправильно сие. Отложи бой до утра, пусть соберут дружины, одоспешатся, тогда и воюют с крамольниками.
Что же, с церковью надо жить в мире, так что, пожалуй, придется согласиться. Пока.
– Как скажешь, Владыка. Завтра, так завтра, – не стал перечить я, после чего развернувшись к думцам, заметил, – И помните, не вы соль сей земли. Не за вами правда. А значит, и нет за вами силы, потому как не в силе Бог, но в правде. И потому без вас найдется, кому службу нести. Много на Руси достойных и верных мужей. И дворян, и стрельцов, и посадских, и крестьян! Не вашими молитвами и трудами Смуту преодолели. Нижегородцы ополчение собрали, от всего народа! И Собор земский не вашей волей управляется, а волей всей земли! Быть посему!
– На черный народ надеешься, так он же тебя на вилы и подымет, – буркнул про себя Сицкий.
– Поживем-увидим. Устал я от вас, бородачи. Затвердите накрепко, больше я от вас таких фокусов не потерплю. Это последний раз! И даже если казнить не стану, монастырей на Руси, слава богу, в достатке. Будете сидеть там, пока не взвоете. И запомните накрепко, кто в нетях завтра скажется, пусть лучше сам себе мельничный жернов на шею наденет, да в воду кинется. Большие дела впереди, а вы мне тут такие представления устраивать вздумали! Так что покайтесь, пока время есть да за ум возьмитесь! Я все сказал. Идите по домам и думайте, пока голова на плечах имеется.
Отстояв поле боя, и наблюдая как «цвет земли русской» покидает помещение, я принялся задумчиво разглядывать покрытые росписью стены. А в голове тем временем прорезались простые, насквозь бытовые мыслишки. Сейчас бы мыться и перекусить чего-нибудь, а потом все остальное…
– Все ушли, государь, – тихо заметил Михальский.
– Ну и, слава богу.
– Может, зря вы их отпустили?
– А что надо было, порешить всех во главе с патриархом?
– Нет, конечно, но, по крайней мере, Салтыков с князем Сицким вполне заслужили за свои слова кару.
– Чтобы завтра Филарет объявил их мучениками?
– Я слышал, прежде вы не боялись ни церкви, ни людской молвы…
– Ты о чем это?
– Говорят, что в первый свой визит в Росток вы первым делом повесили канцлера.
– Ну да, было дело. Только далеко не сразу, а после следствия и суда. Так что меньше слушай Пушкарева, он еще и не такое расскажет.
– Прошу прощения, ваше величество, если позволил себе лишнего!
– Нет, все в порядке, – поспешил успокоить я телохранителя. – Я вполне понимаю твое беспокойство, но завтра все, так или иначе, решится. Пусть бояре пойдут на штурм, а там уж бог решит, кому жить, а кому уже пора на тот свет.
– Как прикажете, ваше… – склонил голову Корнилий, но не успел договорить, поскольку я схватил его за руку и, склонившись к самому уху бывшего лисовчика, прошептал:
– Но не забудь приготовить к завтрашнему утру парочку хороших стрелков. Не стоит все отдавать на волю случая!
Получив повеление, Михальский нехорошо усмехнулся и поклонился, приложив руку к сердцу, показывая, что все исполнит. Но я уже выходил из зала, поскольку припомнил еще ободном безотлагательном деле. Возможно самом главном на сегодня.
– Отец! – кинулся ко мне Дмитрий, как только я переступил порог женской половины дворца, где после смерти Катарины в окружении мамок и нянек проживали мои дети.
– Ну как вы тут? – обнял я сына, затем Петера, после чего потрепал непослушные вихры обоим.
– Скучно, – не стал кривить душой мальчишка. – Его святейшество не разрешал нам выходить.
– Экий тиран! – усмехнулся я.
Здесь все мирно и покойно, словно и не бушевала только что в стенах Грановитой палаты буря. И от того на душе становилось легче. Вот за что надо бороться. Чтобы не сожрали злодеи детей наших! Да пусть скрипят зубами, пусть хоть до корней сотрут. Не видать им власти на Руси! Хватит их порядкам позволять вертеть огромной страной!
– А еще он обещал перекрестить меня в православие, – наябедничал Петька.
– Вот как? И что же ты ответил?
– Я, мой кайзер, сказал ему, что это противоречит вашему указу о веротерпимости!
– Чую Петька быть тебе юристом-законником! – заржал я, глядя на его серьезный вид.
В этот момент няньки привели дочерей, одетых в одинаковые вышитые рубашки и сарафанчики. С любопытством поглядывая в мою сторону, они жались к юбкам своих наставниц, не решаясь подойти.
– Ну что же вы? – присел я перед ними, раскрывая объятия, и девчонки с визгом бросились ко мне, стараясь опередить одна другую.
– От тебя дымом пахнет, – наморщила хорошенький носик Марфа.
– И потом, – добавила Женя.
– Но мы все равно тебя любим, – хором сообщили обе и звонко чмокнули в щеки.
– И я вас, малышки.
– А что ты нам привез?
Этот простой вопрос едва не поставил меня в тупик, поскольку за всеми этими событиями я про подарки и думать забыл. Однако смущаться было не в моих правилах.
– Массу всего! – как можно более загадочным голосом сообщил я.
– И где они? – загорелись детские глазки.
– Пока что в обозе. Я поставил самых храбрых и верных воинов, чтобы они охраняли их. Но сегодня вечером, самый край завтра утром, я вам их отдам. Хорошо?
– Ладно, – милостиво согласились две маленькие госпожи, после чего отправились назад к нянькам.
Мальчиков тоже увели, и в горнице осталась только одна девушка, в которой я не сразу признал фрейлину моей покойной супруги.
– Что тебе, Анхелика?
– Вашему величеству нужно привести себя в порядок, – без обиняков начала она. – Принять ванну, сменить рубашку. Я могла бы помочь…
– А ты разве не замужем? – удивился я, припомнив, что Катарина несколько раз пыталась устроить личную жизнь своей любвеобильной придворной.
– Увы, мой кайзер, – томно отозвалась та. – Один мой жених уехал на войну и не вернулся, другой имел неосторожность упасть пьяным в лужу и захлебнуться. Но, клянусь честью, даже если бы я была замужем, это не помешало бы мне быть полезной вашему царскому величеству!
– Нисколько не сомневаюсь, – нервно сглотнул я, глядя на пышную грудь, красиво очерченные губы и абсолютно бесстыжие глаза.
Собственно, а пуркуа бы и не па?
В общем, до стола и еды я добрался не скоро, хотя помыться все-таки успел. Но стоило мне взяться за ложку, как из дверей высунулся испуганный стольник и неуверенно доложил:
– Ивашка Грамотин просит принять до твоей царской милости. Бает, что по твоему именному повелению пришел…
– Вы пожрать спокойно царю дадите?! – выразительно взглянул я на него, и лишь потом, с тяжелым вздохом и велел все-таки пропустить. – Введите гражданина дьяка!
Тот, судя по всему, времени зря не терял, на еду и сон не отвлекался, а потому явился пред мои светлы очи все в том же изрядно задымленном за прошедший день жупане. Помимо гари от него пахло потом, кровью и … человеческим страданием. Не могу объяснить природы этого запаха, но ни с чем не могу его перепутать. Так пахнут профосы наемников, пыточные застенки, а еще боярин Романов, когда приходит с докладом прямо из Земского приказа.
– Садись, коли пришел, – махнул я рукой в направлении скамьи.
– Не смею в присутствии вашего величества, – попробовал отказаться Грамотин, но когда я на него рыкнул, осторожно примостился на краешек, всем своим видом изображая смирение пополам с благоговением.
– Говори, что нарыл, – велел я, не без огорчения отодвинув от себя тарелку с густыми наваристыми щами.
Услышав приказ, дьяк вскочил и, просеменив ко мне на полусогнутых, подобрался поближе, после чего горячо зашептал:
– Измена, государь!
– Спасибо, я заметил, – хмыкнул я в ответ, едва удержавшись, чтобы не назвать его капитаном Очевидностью. – Как бы, бунт кругом!
– Нет, не там крамола завелась, – продолжал Грамотин, опасливо покосившись на нахмурившегося от подобной вольности Михальского, – не на улицах, не среди черного люда! Среди бояр она, да в приказах!
– А вот с этого момента поподробнее, – немного насторожился я.
– Подстрекали народишко к бунту во многих местах, да к тому же в одно время.
– Кто именно?
– Юродивые, попы расстриги, купчишки мелкие, коих до той поры в Москве никто не видел, скоморохи еще, – принялся перечислять дьяк.
– Имена, приметы есть?
– Все тут, – с готовностью показал на опросные листы тот.
– Отдельный список написать не догадался?
– Как же, государь, вот он, – вытащил из-за пазухи Грамотин скатанный в тонкий рулончик лист бумаги.
– Уже лучше, – кивнул я и бегло просмотрел на неровный столбец с именами и приметами зачинщиков.
Впрочем, все эти отцы Афанасии, да Антипки со скобяным товаром, не говоря уж о кривом скоморохе со страшной харей мне ни о чем не говорили.
– Корнилий, – кивнул я, телохранителю, – посмотри, может ты, знакомцев сыщешь?
Стоявший за моей спиной Михальский взял лист и, бегло посмотрев, сунул ее себе в карман.
– Сыщем.
– Как знать, – покачал головой дьяк. – Беда в том еще, что доносы и ябеды на сих злонамеренных людишек в Земский приказ давно шли.
– И что?
– Простите, ваше царское величество, за мою дерзость, – но часто ли вам докладывали об этих беспорядках?
– До сего момента не было, – вынужден был признать я.
– И еще, – продолжал докладывать дьяк. – Попы, кои вели предерзостные речи, не просто по кабакам да подворотням шлялись. Есть видоки[27]27
Видок – свидетель. (устар.)
[Закрыть] что оным злодеям в монастырях столичных приют давали, а иных и в патриарших палатах видели!
– Интересно. Но неужели дело только в подстрекателях?
– Чего?
– Понимаешь, разлюбезный мой Иван Тарасович, – терпеливо пояснил я, – людям, особенно простым, для того чтобы выйти из дома, бросить все дела и начать бузить нужна веская причина. Вот я и хочу, чтобы ты ее сыскал. Отчего народ озлобился?
– Так доискаться-то немудрено, – приосанился, услышавший, как я назвал его с «вичем» Грамотин. – Перво-наперво, народ начал злобиться от оскудения. Цены на хлеб и прочую снедь за последний месяц поднялись без малого на треть, а накануне начала бунта взлетели разом почитай вдвое от прежних.
– Продолжай.
– Отчего так случилось не скажу, потому как сам покуда не уяснил, а грех на душу брать не желаю. Сам-то я тем часом в Серпухове обретался, службу тебе справляя. Но разумею, не обошлось тут без сговора. Как пить дать, обуяла купчишек жадность. А с другой стороны, обеднел народишко, особенно голытьба, вот и решились на разбой! Но что хуже всего, власти московские при начале возмущений никак себя не показали, а ведь тогда еще можно было дело миром решить. Припугнуть торгашей или государевы амбары отворить, чтобы цены сбить. Но куда там, разве им есть до того дело? Затворились за высокими стенами, а опричь боярских дворов хоть трава не расти!
– С этим ясно. Что дальше?
– Другая причина – множество иноземцев понаехавших в Москву. Места им в Немецкой слободе разместиться не хватило, вот подьячие в приказе от невеликого ума и надумали расселять их по избам горожан. Те, понятное дело, друг с дружкой не то что договориться, но и уразуметь не смогли. Сами, поди, ведаете, ваше величество, обычаи, да привычки у всех разные, оттого всяческие нелепицы и обиды взаимные. От них же и до драки с поножовщиной недалече. Посему мыслю так, надо всех приезжих как можно быстрее по разным местам расселять. Пусть строятся, землю пашут, ремеслами занимаются, а труды дел своих на рынках продают. А у продавцов не про веру, а про цену спрашивают.
– Разумно говоришь. Продолжай!
– Ну и напоследок, государь, не велите казнить, коли по скудоумию, что не так скажу. Была и третья причина.
– Говори, – разрешил я.
– Смерть государыни тоже народ взбаламутила, – решительно начал дьяк. – На немцев клевещут, мол, они ее со свету сжили, за вероотступничество. Понятно, что глупость сие, но слухи такие в народе ходят. Простите, государь, если неладно сказал, а только утаивать правду не в моем обычае! Сам не раз про то слышал и в опросных листах читал…
– Это все?
– Нет. Но про то мне и думать соромно, не то, что августейшей особе в глаза сказать.
– Господи! – не выдержал я, – где же ты таких велеречивых оборотов понабрался? Сказано тебе, говори прямо!
– Помилуйте, ваше величество!
– Пока вроде не за что казнить, так что и миловать не к спеху. Говори, собачий сын, хватит из меня жилы тянуть!
– Толковали иные, что вы, государь, постов не соблюдаете, телятину едите и к блуду склонность имеете. Царицу сами со свету сжили, чтобы девок распутных в Кремль водить! – разом выпалил дьяк и зажмурился.
– Твою ж мать! – только и смог ответить я на это. – И многие такое плетут?
– Слава богу, нет. Тем же, кто осмелился, я уж хотел было приказать языки подрезать, да поостерегся от самовольства. А ну как ваше величество пожелает следствие провести? Потому прошу высочайшего разъяснения, что дальше делать?
– Ни хрена не делать, – отмахнулся я.
– Как же это?!
– Да вот так! Если начнем людей калечить за разговоры, сразу все узнают и подумают что в это правда. А тут поболтают языком немного да через время самим надоест!
– Как будет угодно вашему величеству! – с готовностью согласился дьяк, хотя по глазам было видно, что он мою снисходительность не одобряет.
Едва первый солнечный луч коснулся тесаной кровли теремного дворца, как на нее взлетел петух, ухитрившийся ускользнуть с поварни во время вчерашней неразберихи и громко, как будто желая что-то кому-то доказать, закукарекал.
– Какого черта? – пробурчал лежащий на кровати мужчина и, перевернувшись на другой бок, попытался уснуть, но тут несносная птица заголосила снова.
Приподняв голову, он осмотрелся в горнице, как будто видел ее впервые, потом остановил взгляд на сладко посапывающей пышнотелой блондинке. Осторожно выбравшись из-под одеяла, чтобы не потревожить сон любвеобильной фемины, русский царь накинул на обнаженное тело шелковый халат, подаренный в числе прочего персидским шахом, и собрался было выйти вон, но не тут-то было.
Как выяснилось, женщина, приложившая все усилия, чтобы утомившийся за долгий день государь умаялся еще больше, вовсе не спала. Приподнявшись на кровати так, чтобы была видна ее грудь, она похлопала ангельскими глазками на кукольном личике и жалобно спросила:
– Вы уже уходите, мой кайзер?
– Увы, моя дорогая Анхелика, – усмехнулся тот, – но дела государства не могут ждать!
– Ах, как это печально, – сложила она губки бантиком, явно напрашиваясь на поцелуй, но государь ограничился лишь тем, что помахал рукой и вышел вон.
На лице любвеобильной фемины на мгновение появилось выражение досады, и она не смогла удержаться от колкого замечания:
– Значит, это все? Ой, а разговоров-то было!
Хотя, если поразмыслить хорошенько, все было совсем не плохо. Странник, за которым она столь упорно охотилась, оказался вовсе не так неприступен. К тому же, нельзя сказать, чтобы он был плохим любовником. Вовсе нет, Мекленбуржец был страстен, внимателен к ее желаниям и упорен в достижении цели, однако… где хотя бы маленький подарок для женщины, отдавшей ему без остатка всю себя? Золотое колье с драгоценными каменьями, а лучше сразу поместье? Нет, право же, все мужчины одинаковы!
