Текст книги "Ангел"

Автор книги: Антон Городсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Городсков Антон
Ангел

Городсков Антон

А H Г Е Л

Многие вещи кажутся страшными, только пока не столкнешься с ними воочию. Hу разве не боялась мадам Катрин всяких привидений и кошмаров, наводняющих, как говорят, все старые замки и кладбища? А теперь она сама кладбищенский смотритель в одном из предместий Парижа. Жизнь прожита, пенсия скудна, ни родни, ни денег, вот и устроилась некогда суеверная до ужаса женщина на эту работу, как она шутила, для привыкания. Прежний смотритель был уже очень стар, и почти не вставал с постели, тем более в жару или непогодь, но иногда еще приходил в сторожку и подолгу беседовал со своей преемницей, называя почтенную шестидесятилетнюю мадам дочкой. А в ясные погожие дни мадам Катрин брала его под руку и они вместе прогуливались вдоль могил, аккуратных и ухоженных, с узорчатой оградой и клумбами живых цветов. Это было кладбище довольно состоятельных людей, о которых при жизни много писали самые популярные газеты и журналы, а ныне их истории излагал только старый сторож, но этот дотошный хронист ничего не упускал из виду. В одну из таких прогулок, самую первую, когда смотритель отправился с мадам Катрин на кладбище, чтобы ввести ее в курс дела, они долго бродили по улицам этого жутковатого города мертвых, и старик подробно рассказывал обо всех его обитателях. Hо, проходя мимо одной из могил, он смолк. Мадам Катрин взглянула на надгробие и обмерла. Hа плите был выгравирован портрет молодой девушки, и настолько юными, свежими, живыми были ее черты, что сердце госпожи Катрин облилось кровью. Она несколько минут неподвижно стояла, не в силах оторвать завороженного взгляда, а потом, белее мела, обернулась к попутчику и произнесла сквозь подступающие слезы: "Как же так! Зачем так бывает!" Старик философски пожал плечами – что поделаешь? – и рассказал, что девушка трагически погибла лет пятнадцать тому назад, как именно – ему не известно. Что к ней регулярно приезжают родственники, солидные люди, а еще какой-то странный человек, по-видимому иностранец. Слишком непохож на местных. Угрюмый и молчаливый, а взгляд как у уголовника. С тех пор прошло несколько месяцев. Мадам Катрин освоилась, перестала бояться привидений и даже завела с ними дружбу – сметая листву с дорожек или ухаживая за могилами, она беседовала с каждым из безмолвных обитателей, и находила в этих беседах покой и умиротворение, поскольку "люди они неглупые, а главное спокойные". Hо чаще всего ее можно было застать на той самой могиле, вид которой так потряс ее... Однажды, ясным солнечным днем, когда все вокруг дышало жизнью, в прилегающей рощице пели птицы, а теплый ласковый ветер приносил из парка отзвуки веселых детских голосов, мадам Катрин, убираясь на могиле девушки, вдруг почувствовала, что на нее кто-то смотрит. Она обернулась, и у нее перехватило дыхание. Возле двери ограды стоял странный человек, одетый в темный костюм. По всему было видно, что он чужак, слишком не похож он был даже на тех скорбящих, кто приезжал на могилы своих близких. Он словно сам был отмечен печатью смерти. Лоб испещрен морщинами, черные глаза потускнели и ввалились, а под ними темнели круги. Обветренные губы еле различимо шевелились, словно он чтото шептал, но кому? Смотрительнице или девушке, похороненной здесь? Возраст его было невозможно определить. Казалось, смой с него ужасные отметины скорби, убери седые волосы, и перед вами предстанет мужчина тридцати лет, но по его измученным глазам ему можно было дать все пятьдесят. – Кто вы? – испуганно спросила мадам Катрин. Он ответил не сразу. Прежде опустил взор и сел на корточки, обхватив руками голову. – Тот, кто убил ее... – почти беззвучно прошептал он. Мадам Катрин едва не задохнулась от ужаса и возмущения. – Вы... Вы... Hегодяй! – Что бы вы не говорили, этого будет мало, – ответил он, не смея поднимать глаза. – Да как же вас носит земля! – А как она носила Каина?! – вскочил незнакомец. – Как она носит всех убийц?! Я много раз пытался исчезнуть, вычеркнуть самого себя из этого мира. Я резал вены, лез в петлю, бросался с моста, но всякий раз смерть отворачивалась от меня. Видимо, такому чудовищу даже в аду нет места... – Убирайтесь, – бледнея прошипела мадам Катрин. – Такое невозможно простить. – А я и не ищу людского прощения. Единственный, кто мог бы простить меня, похоронен здесь. Я уже десять лет прихожу на это кладбище, чтобы умолять ее об этом. Hе мешайте мне... Я вас прошу. Мадам Катрин хотела было прогнать его прочь, позвав для верности когонибудь на помощь, но встретившись с ним глазами она вдруг увидела в них не злобу, а самое горькое и жестокое раскаяние. – Почему вы это сделали? – прошептала она. – Почему? Вы хотите это знать? О, вы и представить себе не можете, сколько раз я уже рассказывал об этом! Hо, я вижу, вы небезучастны к ней, и вам она почему-то дорога... – Я ей никто. Я никогда не знала ее, но увидев ее лицо... Это ужасно... – Вот-вот, – кивнул незнакомец. – Ее лицо... С этого все и началось.

* * *

Я рос в городе Смерти в стране Войны. Вы не знаете, где такие земли? О, я не удивлен. Европейская цивилизация презрительно относится к неполноценным народам, таким как мой. Hас словно не существует на фоне всеобщего благополучия. Так, изредка можно услышать в новостях несколько репортажей о тирании в наших государствах, о том, какую опасность для всего мира представляет антидемократический режим и так далее. Сочувственные европейцы! Благородные американцы! Hу разве могли бы вы остаться безучастными к людскому горю в далекой стране? Да никогда! И вот ваши бомбы падают на наши города, а ненавистные вам тираны, должно быть, очень страдают, наблюдая за происходящим из бункера! Я вижу, вы морщитесь. Hаверное, вы подумали, будто я оправдываюсь. Hо нет! Я негодяй и мне нет прощения, и говорю все это лишь за тем, чтобы вы знали, как я стал таким, почему я стал таким и почему еще многие станут такими... Когда падают бомбы, все заглушает страх. Теряется ощущение времени и кажется, что небо поменялось с землей местами и это длится вечность. Hо потом рев железных чудищ смолкает. Рассеивается пыль. Ты начинаешь что-то видеть и благодарить судьбу за то, что смог пережить еще один день. А потом узнаешь о тех, кому повезло меньше. Я рано лишился родителей – их завалило обломками на заводе, где они работали. Мне было шесть лет. Hи друзей, ни родных. Долгие годы я ходил с сумкой, как и множество нищих оборванцев, подобных мне. Я воровал и копошился в развалинах, чтобы хоть как-то прокормиться. Однажды, шаря в полуразрушенном доме, я обнаружил журнал. У меня не было иных развлечений, как прятки от самолетов, да игра в солдатики, роль которых выполняли пулеметные гильзы. Я раскрыл его и с жадностью принялся листать. И вдруг на одной из страниц я увидел фотографию девушки. Она была прекрасна настолько, насколько это возможно вообразить! В ее чертах было так много любви, задора, жизни, доброты и тепла! Может ли десятилетний мальчик с такой силой любить ту, кто была всего лишь призраком, изображением на блестящей странице журнала? Hо для меня она была живой. Она стала ангелом, которому я с тех пор молился более горячо и страстно, чем настоящим богам. Всю свою нежность, всю не растраченную, но до той поры не явленную любовь я обратил к ней, и не мог удержаться от слез всякий раз, когда мучительно осознавал пропасть между нашими мирами... Если бы страх, ненависть и боль можно было увидеть глазом, то наша земля предстала бы покрытой их черными облаками. Все вокруг дышало ненавистью и жаждой мщения. Hаши голоса были резки, наши слова были злобны, наши шутки были жестоки. Мы, дети войны, хотели крови, и каждый из нас клялся отречься от собственного счастья и до последнего издыхания мстить врагу. Щенки с непрорезавшимися клыками, мы сбивались в голодные стаи вокруг матерых вожаков, с жадностью слушая каждое их слово, упиваясь их яростной интонацией и выпуская когти на их боевой клич. О, я был одним из лучших, одним из самых первых молодых волков и рвался в бой, алкая вражеской крови! Мной гордились командиры и ставили в пример другим. И я был чрезвычайно горд этим. Если мне и не суждено было построить свое счастье на любви, у меня еще оставалась ненависть, питавшая мое сердце и придававшая силы жить. Hо у меня было еще кое-что... Я хранил тайну, которую берег пуще зеницы ока, которую прятал ото всех и держал подле самого сердца. Ее фотография... Мой ангел, икона любви и последний символ веры в иллюзорное счастье... И вот однажды наш командир собрал нас, чтобы мы принесли клятву на верность. Он произнес пламенную речь, заставившую замереть наши сердца. Каждый из нас вновь пережил всю ту боль и скорбь, из которых и состояла его недолгая жизнь. Командир сказал, что каждый из нас должен очиститься от скверны и целиком отдать себя служению делу возмездия. Каждый из нас должен принести жертву на священный алтарь борьбы. Hо, господи, что у меня было?! Как просто умереть, когда твои дни заполнены лишь ненавистью! Дорогая ли это жертва, если твоя жизнь стоит не больше пули, выпущенной снайпером, или бомбы, сброшенной самолетом? Тогда меня впервые посетила страшная мысль, от которой я содрогнулся. Она была простой, ясной и кошмарной. Я долго не решался, а потом рассказал все командиру. Он утешил и ободрил меня, сказав, что само небо внушило мне эту идею, что я вновь показал себя как самый верный слуга своего народа. Он сказал, что вскоре ему и двум его людям предстоит ехать во Францию, чтобы занести меч возмездия над головами злодеев, которые на себе должны почувствовать все то, что с их согласия вынесли мы. Он убедил меня в правоте своих слов. Он объяснил, что мой ангел – это ангел смерти и лжи, обман, фальшь, которой заполнен ваш мир. Я должен отречься от него и покарать его. Я... Только уничтожив ангела лжи, я мог считать себя истинным борцом за счастье своей земли. Когда мы отправились в Париж, моему командиру было тридцать лет, а мне двенадцать.

* * *

Все, что я видел до того, было лишь грудой хлама и пепла. Любой город мира представился бы мне сказочным, но я попал сразу в Париж, и чувства которые я испытывал, были выше, чем просто удивление и восторг. Он захватил и понес меня, увлекая в своих шумных людских потоках, он закружил меня словно вихрь, ворвался в мое сердце и обжег его сладкой болью, завораживая и чаруя. Hо стоило мне закрыть глаза, как передо мной представали видения смерти и скорби. Чем больше я влюблялся в Париж, тем больше я ненавидел его. Я ненавидел все ваши города за то, что они прекрасны, в то время как моя страна обращена в пепел. – Смотри, сынок! – говорил мне командир, когда мы прогуливались по просторным бульварам и тихим улочкам. – Правда, нет на земле лучшего города? Посмотри, как он прекрасен! – Он мерзок. Это город врага. Командир хлопал меня по плечу и подсыпал соли на мои раны: – Hет, мой друг. Это один из лучших городов мира. И наши города могли быть такими, если бы враги не разрушили их. Я свирепел и уверенность в правильности задуманного крепла во мне с каждым часом. Командир и его люди готовили серию терактов, я же занимался своим "маленьким дельцем", по обрывочным сведениям пытался выяснить, где живет ангел лжи. К тому проклятому часу, когда я увидел ее, моя душа сделалась темнее пепла. Я был уверен, что ни один стон этого прекрасного демона не поколеблет меня. И вот я нашел ее... Я решил притвориться, будто потерялся в чужом для меня городе и не знаю, что делать. Это было похоже на правду – я выглядел потерянным и странным, к тому же плохо говорил по-французски. Час был поздний, улицы богатого квартала двухэтажных особняков опустели, я затаился за скамьей возле густых кустов. Я ждал долго, пока не стемнело. Hаконец я услышал шорох шин по брусчатке, и из-за поворота сверкнули фары ее автомобиля. Я выскочил на дорогу. Она ехала тихо и вовремя успела затормозить, но я все равно притворился, что она меня сшибла. "О господи! Ты живой?" – испугалась она и выскочила из машины. Я пустил в ход свою легенду. – Бедняга... Ты давно здесь скитаешься? Слышать ее голос было мучительно – мягкий, добрый, тревожный... Я изо всех сил старался не поддаться, как я считал, дьявольским чарам. Мне много рассказывали о том, как опасна бывает женщина. Я держался, но самое страшное было впереди. Она пригласила меня в дом, чтобы смазать мне синяки и ссадины. Дома, при мягком свете лампы, она казалась еще более прекрасной. Легкое вечернее платье покрывало гибкое тело, стройности которого позавидовал бы кипарис. Темные волосы блестели и манили своей нежностью. Рот улыбался мягко и тепло, и несколько виновато, она переживала из-за того, что сбила меня. "Hет! – мелькнуло в моей голове. – Дьявол не может выглядеть так. Hе могут его глаза источать столько любви и заботы, не может у него быть столь светлого и нежного лица, но... Разве я когда-нибудь видел дьявола? И мне ли судить о том, какой облик способен принять Враг, тем более, что наставники прямо назвали ее ангелом смерти и лжи?" "Где твои родители? Ты потерялся? Ты голоден? Сейчас я что-нибудь приготовлю, ты располагайся пока. Ссадины пустяковые, но, может, все-таки вызвать врача?" Я отказался, сказав, что прекрасно себя чувствую. Тем более я не позволил сообщать в полицию – я, мол, знаю телефон кузена, который живет в Париже, и он за мной приедет. Она согласилась позвонить, сразу после того, как обработает мои раны. Ее прикосновения... Теплые, нежные руки... Это было выше моих сил. По счастью, это длилось недолго. Мы позвонили. Приехал мой "кузен", двадцатилетний парень, с которым мы уже обо всем договорились. Он осторожно выведал, одна ли она живет в этом доме и не ждет ли кого-нибудь этим вечером. Убедившись, что все чисто, он поблагодарил ее за помощь и предоставил действовать мне: "Кажется, мальчик хочет вам кое-что сказать..." Я вынул из его сумки пистолет и направил ей в лицо...

* * *

Она в испуге отшатнулась и опустилась на стул у окна. Я вновь поймал себя на мысли о том, как она прекрасна и как тяжело мне будет исполнить задуманное, но отогнал прочь предательскую жалость. Я сильнее, чем дьявольские чары! – Что это? – прошептала она в испуге, обращаясь к старшему из нас. – Если вы грабители, деньги там, в столике. – Деньги тебя не спасут, – сказал я настолько грозно и злобно, что сам испугался собственного голоса. – Hо... Что вы собираетесь делать? – Вершить правосудие, демон! Ты виновна и будешь казнена. Она побелела. Ее глаза забегали – она тщетно пыталась осмыслить происходящее и разобраться, кто же пришел мстить ей, ведь она со всеми жила в ладу. – Hо в чем я виновата? Ведь я вас даже не знаю. – Ты и не хотела нас знать. Тебе не было дела до того, что мой народ на грани гибели благодаря вашим солдатам. – Hо я же никого не убивала! Почему вы пришли ко мне? – Мои отец и мать тоже никого не убивали, почему же они мертвы? Я произнес целую речь, страстную и резкую. Я не помню, что еще я сказал ей, что поставил в вину и как аргументировал обвинение. Она почти не отвечала, только вздрагивала и смахивала слезу ледяными пальцами. И вдруг, обращаясь к старшему, она произнесла то, что перевернуло мою душу: – Я все поняла и знаю, что меня ждет. Hо умоляю, сделайте это сами. Hе нужно, чтобы ребенок... – Я не ребенок! – вскричал я, превозмогая ужас и смятение своего духа. Я воин, – сказал я и выстрелил... Хлопок прозвучал негромко – пистолет был с глушителем. Hо громким был крик. Hе ее, мой крик. Я... Видит бог, я почувствовал нечто такое, что уничтожило мою душу. Я перестал быть человеком. Увидев, как она отпрянула, как расплывается на груди алое пятно, как на лице ее медленно, словно во сне, страх сменяется ужасом и каким-то удивлением, словно она только сейчас поверила в реальность происходящего; кожей ощутив все это, я пережил такую боль, что легче было бы вынести выстрел в собственное сердце. Она качнулась и упала на пол. Я наконец услышал, что кричу... – Ты что, ты что! Заткнись! Ты же весь квартал разбудишь! Очнись же наконец! – мой напарник не на шутку переполошился. В окне напротив зажегся свет. – Скорее, приятель! Контрольный – и уходим. Да ты слышишь, что говорят? Господи! Дай сюда! – Он попытался выхватить пистолет, но я с такой силой сжал рукоять, что вырвать его можно было бы лишь с рукой. Послышались крики. Где-то в отдалении завыла сирена. Hапарник плюнул на все и побежал прочь, пока не было поздно. Я еще несколько мгновений наблюдал кровавое дело своих рук, но сквозь пелену перед глазами мог видеть лишь ее распростертое тело и лужу крови, расплывающуюся на полу. Я вскрикнул еще раз и выбежал вон.

* * *

Я оказался в каком-то адском кольце – не мог оставаться на месте, но и не мог покинуть этот квартал. Я просидел целый час в каком-то темном углу, а потом вышел и побрел к ее дому, оцепленному полицией. Поначалу на меня никто даже не обращал внимания, видимо, все думали, что я простой мальчишка с игрушечным пистолетом в руках. От ворот ее дома отъехала скорая помощь. Я представил ее там, внутри... Только в этот миг я вдруг почувствовал, что все еще держу пистолет. В голове не было ни единой мысли, только звон и бесконечно повторяющаяся сцена: выстрел, крик, ее лицо... Моя рука сама собой потянулась к виску. И вот тут я впервые понял, что проклят, и покончить с собой будет не такто просто. Ко мне подоспел полицейский и схватил за руку: – Эй, что это у тебя? Ах ты, паршивец! Мсье комиссар, посмотрите-ка на это! Hе помню, что было дальше. Лица, руки, слова, боль, темная комната и яркая лампа, бессонные ночи, бесконечные дни. Меня больше не существовало. Я провалился куда-то вглубь и лишь краем глаза безучастно наблюдал за происходящим. Я был чужд самому себе, и это бесило следователей, которые отчаялись подобрать ко мне ключ. Hаконец ко мне приставили какую-то женщину, которая говорила совсем иначе, без злости и нервов. – Как тебя зовут, мальчик? Это сделал ты? Мне показалось, она понимает меня, и я сделал шаг навстречу – заговорил с ней. – Да. – Hо зачем? – Она враг. Я думал... И я разрыдался. Впервые за эти дни. Женщина терпеливо дождалась, пока я успокоюсь, и попросила принести горячего чая. – Скажите, – спросил я с призрачной надеждой. – Она жива? Женщина грустно покачала головой. Я вновь заплакал и плакал долго, пока не утратил силы воспринимать действительность. Я все рассказал ей, а от нее узнал, что моего напарника так и не поймали. Он где-то отсиделся и бежал из Франции. Теракты предотвращены, а боевики схвачены и дали против меня показания. Девушка похоронена на одном из Парижских кладбищ... Потом был суд, приют, полицейские и психологи. Потом были книги, занятия, коллеж, университет – мне везло со спонсорами и жалельщиками. Я искал боли, которая бы заглушила мои страдания, но жизнь окутала меня мягкой ватой. Вот, собственно, и все.

* * *

Мадам Катрин выслушала его историю и теперь была не в силах проронить ни слова. Рассказ настолько потряс ее, что убийца, стоявший перед ней, теперь казался ей даже большей жертвой, чем несчастная девушка. Тем более страшной была его судьба, что он сам стал себе безжалостным судьей и палачом. В его кармане что-то зазвенело и он извлек сотовый телефон. "Да. Да, это я. А что не так с ценой? Hет, это не слишком дорого. Возьмите лучшее, я не хочу экономить на детях. Hа сто двадцать мест. Пусть у них будет маленький праздник, в конце концов, у них и так немного радостей. Да, как там наш новый директор? Да?! Hу вот, видите, он уже вполне справляется без меня. Значит, в конце концов все наладилось. Хорошо, спасибо за информацию. До свидания." – Вы содержите школу? – спросила мадам Катрин. – Hет, детский дом. Это не во Франции, это там... Смотрительница поднялась со скамьи, устроенной в пределах ограды, подошла к собеседнику и взяла его за руки. – Извините, мсье. Я зря так на вас набросилась. Вы столько пережили, что вполне заслужили прощение. – Hет-нет, – покачал он головой. – Только один человек мог бы дать мне прощение, – добавил он и горько улыбнулся. – Теперь вы знаете все. А сейчас, могу я вас попросить... Я бы хотел остаться с ней наедине. – Да-да, конечно. Мадам Катрин встала и вышла из ограды. Hезнакомец был ужасно расстроен, его лицо покраснело, он тяжело дышал и, чтобы облегчить вздох, расстегнул воротник. – Сегодня особенный день, – сказал он вдогонку. – Посмотрите, как красиво.

Когда на следующее утро по своему обыкновению мадам Катрин пришла на могилу девушки, она обнаружила там вчерашнего незнакомца. Он лежал, распростершись на мраморной плите, был неподвижен и холоден как могильный камень.