Текст книги "Бег крысы через лабиринт"
Автор книги: Антон Фарб
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
4
Акведуком местные жители называли древний евросоюзовский монорельс, возлежащий на железобетонных опорах высотой с трехэтажный дом и пересекавший автобан под косым углом. И действительно, было что-то величественно-римское в арочных проемах между опорами и легкой, изящной стремительности самого магнитного полотна, по которому когда-то проносились сверхзвуковые поезда от Лондона до Шанхая.
Потом, в одну из страшных Чернобыльских ночей, когда Иллюминаты Митника проникли в диспетчерскую сеть Евротранса и в буквальном смысле свели лбами два пассажирских экспресса, а варвары-антиглобалисты внесли посильную лепту в возникший хаос, обрушив четыре пролета автобана, эстакада монорельса навсегда превратилась в величественный монумент человеческой глупости, подобно древнему акведуку возвышаясь над грудой обломков павшей империи.
Палаточный городок, стихийно возникший в полосе отчуждения монорельса, со временем превратился в бенефиций Ордена Красного Креста, а потом – в цензиву Армии Спасения, постепенно мутировав из лепрозория для пострадавших в скваттерское поселение бездомных. А когда грянул Газават, и в Европу хлынул поток беженцев, Орден Голубых Касок организовал здесь лагерь для перемещенных лиц – один из многих сотен таких лагерей.
Выходцы из Черногории, Сербии, Боснии, Словении, Македонии, Болгарии, Валахии, Трансильвании, Румынии, Молдавии, Буковины, Галичины и прочих мелких княжеств, раскинувшихся от Балкан до Карпат, искали здесь убежища от кровавых междоусобиц и Халифата, пережидая Газават и Реконкисту, нашествие Аттилы и Миротворческие походы. Они оседали, будто накипь, на границах Священной Шенгенской империи, образуя особую культуру людей без родины и без паспортов, людей, выросших и проживших жизнь в таборах, подобных этому, людей, угодивших между шестернями истории и каким-то чудом уцелевших; людей, ненужных никому.
Именно поэтому Касиан и свернул с автобана, как только увидел россыпь огней под арками акведука.
Осклизлое рыло бронетранспортера вынырнуло из пелены дождя и с грохотом промчалось мимо, обдав «Хаммер» сизым выхлопом дизеля. Следом за БТРом ехал двухэтажный «Неоплан» с паломниками, похожий на освещенный изнутри аквариум. Паломники – по большей части японцы – прилепились к окнам, фиксируя окружающих мир десятками крошечных видеокамер. А сразу за «Неопланом» тянулась нескончаемая колонна балканских беженцев: оборванные, в лохмотьях, с тележками, на которые был навьючены остатки немудреного скарба, с лицами, полными тупого равнодушия к происходящему, беженцы плелись по левой полосе автобана, сдерживаемые вооруженным оцеплением. Рядом с колонной ехал коннетабль в джипе и порявкивал в мегафон на каждую встречную машину. Касиану пришлось сбросить скорость и перестроиться в правый ряд – благо, машин на мокром автобане почти не было.
– Куда мы едем? – спросила Тави.
– На север, – сказал Касиан.
Исхлестанная косыми струями ливня дорога послушно ложилась под колеса «Хаммера». Мокрые беженцы, выхваченные из темноты фарами «Хаммера», подслеповато и со страхом таращились на Касиана, словно тот был алькальдом концентрационного лагеря Халифата. Матери подхватывали детей на руки.
Касиан ждал, когда Тави спросит – почему на север, но она сказала:
– Знаешь, там, в переулке… я подумала, что ты меня бросил.
– Знаю, – сказал Касиан.
Дальше на дороге был блокпост. Сперва Касиан внутренне сжался, а потом увидел, как гезиты Дойчебанна в блестящих от воды дождевиках допрашивают бедуина-дальнобойщика, и расслабился. Дорожную пошлину ему платить было не с чего, а огороженный шестиметровым забором автобан в смысле изолированности от внешнего мира ничем не уступал терминалу Люфтганзы – уж Йенсена сюда точно не пропустят… Правда, любой автобан рано или поздно заканчивается – особенно если учесть, что последние несколько часов они ехали не в том направлении, с каждым километром удаляясь все дальше от патера Сальватора, тихого кампуса и всего цивилизованного мира.
Бедуина заставили загнать фуру на весы, и Касиану пришлось остановиться. Через потрескавшееся лобовое стекло «Хаммера» была видна таможня Дойчебанна – бывшая автозаправка Шелла, не пережившая Великого Нефтяного Голода. В воздухе еще сохранилась неистребимая вонь солярки, и над головой, под жестяным навесом гудели мощные неоновые лампы. Справа, возле будки таможенника, был стенд, обклеенный листовками с портретами разыскиваемых федайинов, образцами заполнения таможенный деклараций и энцикликой Корпуса Мира о помощи беженцам. Над стендом висел, чуть покосившись, рекламный щит суицид-салона баронессы фон Штольц, весь изрешеченный пулями.
Таможенник в ярко-желтом дождевике постучал в окно «Хаммера», и Касиан сунул туда свой паспорт. Перелистав страницы и кивнув при виде шенгена, таможенник взял под козырек и вернул паспорт обратно, полностью проигнорировав Тави – видимо, принял ее за одну из кочующих проституток, что мотались по всей Европе, прыгая из одной фуры в другую.
Кивнув в знак благодарности, Касиан медленно поехал вперед – туда, где на фоне россыпи огней и ломанных силуэтов небоскребов темнела огромная проплешина Рурской промзоны.
В этот момент в салоне «Хаммера» раздалось тихое мурлыканье мобильного телефона.
Снег шел все сильнее; струпья снега, насквозь пропитанные испарениями близлежащего химического завода, кружились в двух белых конусах света и налипали на лобовое стекло. Касиан включил дворники и увидел, что стоящую перед ним авторуину уже всю засыпало снегом. Щетки дворников со скрипом елозили по стеклу. Касиан выключил сперва дворники, потом фары. Белые конусы исчезли, и снег из бурого сразу превратился в голубоватый. Стало слышно гудение ветра.
Если ничего не трогать и не включать, и не выходить из машины, то к утру на месте «Хаммера» будет огромный сугроб. Детишки бездомных размалюют его из баллончиков с краской, и если ноябрьские заморозки плавно перейдут в декабрьские морозы, то до весны Касиана и Тави никто не найдет…
– Что теперь с нами будет? – спросила Тави.
– Не знаю, – сказал Касиан.
– Зачем мы сюда приехали?
– Нам надо спрятаться, – сказал Касиан. – Забиться в подпол. Уйти в стены. На чердак. Превратиться в крыс. Испуганных крыс. Потому что на нас спустили всех котов этого дома…
Касиан посмотрел на телефон, как на бомбу с тикающим механизмом.
– Это твой? – спросила Тави.
– Нет, – сказал Касиан. Если бы он взял с собой свой мобильник, их бы поймали сразу, даже без команды вабильщиков Йенсена. Просто отследили бы по спутнику.
– Так его что, подбросили? – спросила Тави недоуменно.
Подбросить его могли только на стоянке караван-сарая. До этого Касиан из машины не выходил. Но кто и зачем?..
– Алло? – сказал Касиан, нажав на кнопку ответа.
– Господин Касиан? – спросил очень мелодичный и очень знакомый голос. – Если вы меня узнали, не называйте меня, пожалуйста, по имени.
– Я вас не узнал, – сказал Касиан.
– Тем лучше. Я только хотел вам сообщить, что Верховная Консистория телевидения внимательно следила за вашей эскападой от самого «Эшер-хауса»…
– Вот как? – спросил Касиан.
– Не перебивайте, пожалуйста. Два часа назад, когда вы попытались найти убежище в Касбахе, среди телехрамов юго-западного сектора был распространен монитум о неоказании какого-либо содействия хирургу Касиану и его спутнице. В данный момент аналогичное предупреждение рассылается и во все прочие сектора Священной Шенгенской империи. В соответствии с конкордатом о сотрудничестве телехрамов с силами правопорядка, в Консистории был подготовлен проект анафемы хирурга Касиана и его спутницы. Также в разработке находится схема реализации интердикта над Рурской промзоной…
Голос оборвался, и зазвучали короткие отрывистые гудки.
– Кто это был? – спросила Тави.
– Никто, – сказал Касиан.
С пастором Ренатти из диоцеза развлекательных причащений Касиан свел знакомство три года назад. Был самый разгар иконокластии: после буллы об отлучении Сети от телевидения и декреталии о запрете виртуальных пресвитеров, инквизиторы изгоняли со всех каналов синтезированных компьютером исчадий виртуальности – и в результате спрос на андрогинных, но натуральных, из плоти и крови пастырей возрос неимоверно.
Для пастора Ренатти это было время стремительного взлета. Пройдя курс гормональной терапии, изменив пигментацию волос и тембр голосовых связок, ангелоподобный, златокудрый и велеречивый пастор (известный также своей сексуальной ориентацией широчайшего профиля) поднялся в таблице рейтингов так высоко, что и сам не заметил, как превратился в полновластного епископа на кардинальской должности. Вопрос его вступления в конклав был делом решенным – такими рейтингами, как у Ренатти, никто бы не усомнился в правомочности подобной карьеры, но тут случилось непредвиденное: в моду вернулся стиль «мачо».
Занятия бодибилдингом и курсы матерной речи не смогли спасти угасающую карьеру епископа Ренатти. Он снова обратился к Касиану, но гормональные изменения в организме епископа оказались необратимыми…
Последнее, что Касиан о нем слышал – то, что викарий Ренатти прозябает на каком-то автокефальном канале и на каждой мессе считает необходимым проклинать пластических хирургов.
Тем не менее, голос в трубке мобильника принадлежал именно Ренатти.
Они въехали в промзону, как в зиму: мокрый липкий снег здесь валил с серого неба, снежинки как хлопья серого пепла, и сугробы горбатились вдоль тротуаров. Свинцовые тучи заволакивали небо. Дома вдоль улиц стояли мертвые, нежилые, с выбитыми стеклами и пятнами копоти на стенах. Сами улицы – стылые, пустынные, продуваемые ледяным ветром – петляли между вымершими кварталами, то и дело пресекаясь баррикадами и остовами подбитых БТРов.
Во время Реконкисты здесь шли ожесточенные бои за каждый дом, за каждое уродливое приземистое строение – и кончилось все тем, что исламисты, уходя, выпустили на волю новый штамм Синей смерти, и промзону закрыли раз и навсегда.
Пробитые, точно яичная скорлупа, газгольдеры Дюпонов, изъеденные коррозией и оплетенные паутиной тонких труб цеха сталелитейных предприятий Круппов безмолвными громадами нависали над крышами домов, заслоняя собой горизонт. Снег, запорошив улицы, присыпал остывшие домны и накрыл грязно-серой шапкой могильники химических отходов. Говорили, что именно из-за них в промзоне всегда было холоднее обычного: разная дрянь десятилетиями испарялась в свинцовое (во всех смыслах) небо, и климат здесь словно свихнулся… Стаи облезлых собак перебегали дорогу «Хаммеру». Людей нигде не было.
– Зачем ты меня сюда привез? – спросила Тави.
– Мы ищем амвон, – сказал Касиан, стиснув зубы и напряженно вглядываясь в заснеженную мглу.
– Амвон? – переспросила Тави. – Здесь?!
– Смотри, – сказала Тави. – Они расходятся.
Она указывала на бомжей, которые медленно расползались от костров. Сутулые фигуры как-то очень одновременно заковыляли в разные стороны и почти сразу, едва покинув пределы освещенных кругов, растворились в темноте.
– Куда это они? – спросила Тави. После караван-сарая она будто оттаяла: смотрела на Касиана преданными щенячьими глазами и все время что-то говорила.
Сначала вагоны поезда, замершего на акведуке, а потом убогие лачуги бездомных начали озаряться мертвым флуоресцентным светом. Это был целый город – или, скорее, табор, с полсотни трейлеров на кирпичных подпорках вместо колес, какие-то хижины из жестяных листов, термопалатки Армии спасения, хибары из прессованных пивных банок, полевая кухня Красного креста… Все это наливалось гнилушечным светом и пропитывалось многоголосым бормотанием.
– Это же амвоны, – догадалась Тави. – Тут в каждом доме есть амвон! Даже тут, на краю света… Но что они смотрят?
– Не знаю, – сказал Касиан.
– Зато я знаю, – уверенно сказала Тави. – Сейчас же полунощница. В это время всегда крутят порнуху. Инженер Моро разрешал мне смотреть телевизор, – добавила она, словно извиняясь. – Он говорил, что я должна постигнуть все уродство окружающего мира, чтобы осознать свою красоту… – Тави вдруг всхлипнула и замолчала.
Касиан прижался затылком к подголовнику и закрыл глаза.
Они успели к полуночной мессе: как раз заканчивался офферторий, и толстомордый спонсор, сияя и лоснясь, объявлял об очередном снижении цен на услуги в государственных суицид-клиниках. Потом на амвоне – старом, потрескавшемся плазменном амвоне, который висел на грязной кирпичной стене одного из мертвых зданий – появилась сексапильная аббатиса и стала зачитывать своим хорошо поставленным голоском текущие новости. Уличными столкновениями полиции и антиглобалистов закончился ганзетагг Международного Валютного фонда в Брюсселе. По подозрению в организации взрыва в аэропорту Орли задержаны трое федайинов из группировки Аль-Мансура. Скандал в «Эшер-хаусе», сорван аукцион инженера Моро. Презентация новой коллекции баронессы фон Штольц. А теперь подробнее об этих и других новостях. Неопознанный женский труп, обнаруженный ландскнехтами службы безопасности отеля «Эшер-хаус» в дофинских апартаментах, где инженер Моро содержал свои экспонаты, вызвал скандал в кругах бомонда. Инженер Моро не подтвердил, но и не опровергнул слухи о попытке подменить один из его экспонатов. Мы вынуждены прервать нашу литургию из-за экстренной энциклики Верховной Консистории телевидения. Хирург Касиан разыскивается по обвинению в преднамеренном убийстве выжлятника из «Сафари Йенсена». Верховная Консистория приняла решение предать Касиана анафеме. Просьба ко всем достойным прихожанам юго-западного и северо-западного секторов немедленно сообщать обо всех перемещениях этого человека в ближайшее отделение инквизиции. Любая контрада или цензива, предоставившая убежище Касиану, будет подвергнута интердикту. А теперь возвращаемся к текущим новостям. Шейх Аль-Мансур заявил…
Амвоны гасли один за другим; так гаснут свечи при порыве ветра. Еще минуту назад городок бездомных на окраине промзоны мерцал и переливался неживым сиянием – а сейчас тьма, пронизанная снегом, подступила к акведуку и захлестнула его, как приливная волна. Монорельсовый поезд, светившийся, как елочная гирлянда, погрузился в темноту сразу и весь; лачуги под руинами автобана, угаснув, исчезли за плотной занавесью снегопада.
– Какого черта? – прошептал Касиан, наклоняясь вперед.
– Это, наверное, сбой, – сказала Тави. – Они ведь воруют электричество.
И тут городок под акведуком ожил. Десятки согбенных, закутанных в лохмотья фигур порскнули в разные стороны из выбитых окон поезда, и внизу, под акведуком, тоже забурлило, закопошилось человеческое месиво, хватая пожитки, забрасывая снегом костры и суетливо разбегаясь в разные стороны.
– Как крысы, – сказала Тави зачарованно. – Крысы бегут из горящего дома…
Касиан посмотрел в небо, но инквизиторских вертолетов, жалящих землю лучами прожекторов, там не было. Там вообще ничего не было – ни звезд, ни луны, ни даже облаков: беспросветная тьма, извергающая мириады грязных и липких снежинок.
– Смотри! – сказала Тави, вытянув руку вперед.
Под разорванной аркой акведука тьма была настолько густой, что казалась почти осязаемой; и тьма эта двигалась и рокотала. Рокот, мощный и ровный, пробивался даже сквозь бронированные стекла «Хаммера». Осязаемая тьма надвигалась медленно, но неуклонно, как грозовой фронт…
А потом она вспыхнула десятком пляшущих огненных точек, и рокот распался на рев и грохот моторов, и из-под арки, как из ворот ада, вылетели, разбрасывая фонтаны жидкой грязи, с полдюжины трехколесных мотоциклов. Взревев двигателями и взмесив снег широкими рифлеными покрышками, они выстроились клином и устремились к «Хаммеру», затормозив в пяти метрах от присыпанного снегом «Хаммера». Касиан в каком-то странном оцепенении протянул руку и включил фары. Конусы белого света прорезали тьму, и стало видно, что на мотоциклах гордо восседают не люди, а гладкие панцирные жуки. Без голов.
Один из жуков – самый крупный и старый, с подпалинами и вмятинами на хитиновой кирасе, рванул мотоцикл с места и подрулил к «Хаммеру» слева, со стороны водителя. Двухпалой клешней он соскреб с бокового стекла налипший снег и вежливо постучал. Касиан с трудом, напрягая мышцы шеи, повернул голову и вдруг вспомнил, где он уже видел таких жуков. В исторической хронике. Человек на мотоцикле был одет в бронекостюм «катафракт», и на панцире, слева от середины, виднелся полустертый имперский флаг, поверх которого грубо, из пульверизатора, было намалевано одно-единственное слово.
Аттила.
– Кто это?!! – завизжала Тави.
– Варвары, – очень спокойно сказал Касиан.
Клешня снова клацнула по стеклу, и Касиан открыл дверцу.
5
На плацу снег лежал редкими плоскими сугробами, похожими на пятна серого лишайника. Там, где проехали мотоциклы и машины варваров, снег был перемолот в грязную крупчатую кашицу, а поперек плаца, от казармы и до капониров у ворот, тянулась широкая жирная полоса мокрого асфальта, обозначающая маршрут теплоцентрали. С теплом на базе все было в порядке: по-видимому, варвары присосались к одной из сверхмощных котельных промзоны – а вот с электричеством были проблемы. Фонари на плацу и прожектора на заборе не горели вовсе, а лампочки под потолком казармы, накрытые жестяными конусами и забранные мелкоячеистой сеткой, светились тускло, в полнакала, из-за чего углы просторного помещения тонули в полумраке.
Когда-то здесь был расквартирован 101-й воздушно-десантный легион Империи, включавший в себя две отдельные мотострелковые когорты, вертолетный турм и манипулу «зеленых беретов». Пять тысяч гоплитов с семьями и обслуживающим персоналом размещались в военном городке, занимавшем площадь в полгектара; все это хозяйство было обнесено бетонной стеной и укреплено не меньше, чем форт миротворцев где-нибудь на Балканах. Однако во время Газавата этот городок переходил из рук в руки раз десять и был до того потрепан, что после Реконкисты его собирались снести подчистую и отстроить заново – но не успели… Ходили слухи, что в этом безымянном городке когда-то жил сам Аттила, вынашивая планы по уничтожению Империи; когда планы его были реализованы, а воинство, лишенное лидера, разметано Миротворческими походами, городок опустел. Как оказалось – только на время…
Касиан покрутил головой, разминая затекшие мышцы шеи, и отошел от окна. Койки в казарме, в отличие от лазарета, стояли двухэтажные, металлические, с продавленными пружинами. Тави забилась в одну из этих ржавых клетей, как мышь в нору, и закуталась в зеленое шерстяное одеяло, так что наружу торчало только испуганное личико. С неожиданной для себя вспышкой бешенства Касиан саданул кулаком по сетчатому колпаку лампочки, и по казарме заметались пляшущие тени. Тави вздрогнула и попыталась еще глубже зарыться в складки одеяла…
Касиан вышел из «Хаммера» сразу и добровольно, едва лишь разглядел в клешне одного из катафрактов противотанковый ракетомет «Пилум-2М», а вот Тави вылезать отказалась наотрез. Наконец, один из варваров – тощий рыжеволосый тип с глумливой ухмылкой на лисьей морде – залез в «Хаммер» со стороны водителя и выпихнул Тави наружу. Она поскользнулась и упала прямо в снег. Глумливый тип заржал и тут же осекся, когда к Тави подошел пожилой, кряжистый мужчина в потертом камуфляжном анораке и зеленой бандане. Он протянул ей руку и помог встать. Потом жестом подозвал Касиана.
– Кто такие? – спросил он с мягким, певучим акцентом.
– Меня зовут Касиан, – быстро, без запинки ответил Касиан. – Я украл эту девчонку. Она – собственность очень богатого человека. За нее дадут большой вергельд. Если вы сохраните мне жизнь, я скажу вам, как связаться с ее хозяином.
Пожилой хмыкнул, огладил рукой седую бороду и слегка кивнул. Рыжий тип пнул Касиана сзади в подколенный сгиб, и Касиан рухнул на колени – в лужу, полную грязной талой воды и ледяной крошки. Брюки моментально промокли, и Касиана затрясло. Рыжий обошел вокруг него, сыто ухмыльнулся и занес приклад автомата.
– Хватит, – сказал кряжистый старик.
Рыжий с недовольной миной опустил свой древний «Калашников» с обмотанным изолентой цевьем.
– Я – Ираклий, – сказал пожилой. – Вы – мои пленники. О вергельде поговорим потом. А пока… – Он вытянул широкую мозолистую ладонь и Касиан трясущейся рукой вложил в нее ключи от «Хаммера».
Ираклий швырнул ключи рыжему и скомандовал:
– Этих двоих – обыскать и посадить в мою новую машину. Исполняйте, вахмистр!
В простенках между двухъярусными койками легионеров висели блеклые, выцветшие плакаты, за долгие годы утратившие и глянцевый блеск, и вызывающую пестроту красок. На большинстве плакатов красовались полуголые гетеры из «Плейбоя» и «Пентхауза», с огромными, явно силиконовыми грудями и толстогубыми похотливыми улыбками – секс-идолы имперского плебса, в том числе и доблестных легионеров-десантников, которые каждую ночь мастурбировали на этих скрипящих койках, видя в силиконовых гетерах куда более осязаемый символ Империи, чем все звездно-полосатые флаги вместе взятые.
На других, не менее многочисленных плакатах свирепо корчили рожи огромные мускулистые мавры с перебитыми переносицами и расплющенными ушами. Мавры были в гладиаторских перчатках, а на заднем плане обязательно пылали электрическим сиянием арены Лас-Вегаса. Первобытная свирепость разукрашенных татуировками мавров соседствовала с блестящими хромом и никелем «Кадиллаками» и «Мустангами», несущимися по Великим Дорогам Империи. Судя по количеству плакатов с машинами, эти механизированные идолы были для легионеров предметом вожделения едва ли не большим, чем силиконовые гетеры…
Казарма 101-го воздушно-десантного легиона была чем-то вроде слепка подлинной культуры Старой Империи – культуры языческой, массовой, агрессивной; культуры, захлестнувшей Европу незадолго до Газавата; культуры великой и безвозвратно погибшей… И все потуги возродить ее после Реконкисты были так же смехотворны, как попытки возродить саму Империю – кем бы не мнил себя дофин в Давосе, а феодальный конгломерат, известный как Священная Шенгенская империя напоминал Старую Империю не больше, чем Ираклий – Великого Аттилу.
Касиан вытащил из кармана мобильник и задумчиво повертел его в руках. Рыжий вахмистр умел бить значительно лучше, чем обыскивать: перед тем, как затолкать Касиана в машину, он просто похлопал руками по его пальто, отнял и тут же выбросил бумажник с кредитками, и на том счел обыск законченным, прозевав при этом скальпель, записную книжку и мобильник викария. Первых два предмета Касиан уже использовал – без особого успеха; теперь настала очередь подарка викария.
Касиан включил мобильник и вызвал из памяти телефона единственный хранящийся там номер. Из всего следовало, что это был номер самого викария – у Верховной консистории телевидения был как опыт, так и средства для выкупа своих квестарей из цепких лап варваров, и если викарий сочтет историю Касиана достаточно интересной, у Касиана был шанс выбраться из этой передряги живым, богатым и знаменитым – ради чего, собственно, он и влез во всю эту авантюру…
Касиан нажал на повтор, но мобильник молчал. Сперва Касиан решил, что сели батарейки; но дело было в другом. Военный городок 101-го легиона Империи находился за пределами обитаемого мира; эта территория не была охвачена сетью сотовой связи или нанесена на карты автобанов – и находилась эта терра инкогнита всего в двух часах езды от Рурской промзоны.
Не считая трофейного «Хаммера» у варваров было всего две машины – старый армейский «Урбан-ровер» и «Джип-визигот» со снятой крышей и с установленным на станине пулеметом. Касиана и Тави затолкали на заднее сиденье «Хаммера»; Ираклий сел спереди, а глумливый вахмистр, нахлобучив на голову облупленную голубую каску, уселся за руль. Первым под арку акведука нырнул и растворился во тьме «Урбан-ровер»; за ним двинулись мотоциклы с катафрактами; и только потом вахмистр медленно тронул «Хаммер» с места, поглядывая в зеркальце на замыкающий колонну «Джип».
Ираклий, баюкая в руках автомат вахмистра, обернулся к пленникам и сказал:
– Не вздумайте дурить.
Касиан промолчал, а Тави кивнула.
– Вы ведь нас не убьете? – спросила она.
– Посмотрим, – сказал Ираклий.
Следующие минут пятнадцать тишина в салоне «Хаммера» нарушалась только ровным урчанием мотора. За окнами не было ни единого огонька, и только изредка мелькали занесенные снегом усадьбы фермеров-латифундистов. Индустриальный кошмар промзоны сменился фермерскими цензивами так резко и быстро, что казалось, будто из Рура варвары сразу въехали куда-то на Балканы. В каком-то смысле, так оно и было: опустошенные вечной войной Балканы с каждым годом росли в размерах, наползая на Шенгенскую империю и превращаясь из понятия географического в политическое: сегодня Балканами считались Апеннины, а завтра – Альпы…
– Куда вы нас везете? – спросил Касиан.
– Тебе что, было мало? – ощерился вахмистр. – А ну заткни пасть!
– Тише, вахмистр, – сказал Ираклий. – Мы ведь собирались обсудить вергельд… Так?
– Так, – сказал Касиан, и тут Тави словно прорвало:
– Не продавайте меня ему, ну пожалуйста, не продавайте, не надо, лучше убейте!!! – У Тави началась истерика; она кусала кулаки и глотала слезы, затравленно глядя на Ираклия. – Он отправит меня в комнату боли!
– Кто – он? – спросил Ираклий.
– А вот здесь, – сказал Касиан, – вам не обойтись без меня.
– Кто хочет тебя купить, девочка? – ласково спросил Ираклий, игнорируя Касиана. – Кто эта богатая сволочь, которую ты так боишься?
– Она вам не скажет, – сказал Касиан.
– Инженер Моро, – всхлипнула Тави.
Вахмистр мерзко захихикал. Касиан медленно выдохнул сквозь зубы.
– А говорил – не скажет, – притворно удивился Ираклий, и в этот момент Касиан вытряхнул из рукава скальпель и плавным движением приставил короткое лезвие к шее Ираклия.
– Сворачивай! – заорал Касиан вахмистру.
На левой щеке Ираклия, наполовину скрытое седой бородой, было клеймо Мицубиси; пока Касиан, будто цирюльник, держал Ираклия на лезвии скальпеля, он в деталях рассмотрел герб, проступивший на обветренной и загрубелой коже варвара. Он уже видел подобные клейма: их ставили всем сотрудникам японских дзайбацу, вводя под кожу иридобактерии. Раз в год, на обязательном медосмотре для всего персонала дзайбацу, клеймо облучали радиацией и бактерии засыпали – ровно на год. Беглый сараримен, преступивший кодекс канрёдо и предавший родную корпорацию, становился меченым через год после своего отступничества. Устроиться на работу такой человек шансов уже не имел… Клеймо предателя было невозможно вывести – частота усыпляющего бактерии излучения была государственной тайной дзайбацу, а когда Касиан попробовал сделать пересадку кожи, пациент умер от ретроверсии вживленного иммунодефицита; в дзайбацу умели стеречь своих людей.
Клеймо на щеке Ираклия говорило о нем больше, чем все голубые каски и автоматы Калашникова, разворованные со складов разных военных баз. Сараримен без будущего, потерпевший неудачу в строгом иерархичном мире японских корпораций; как следствие – ярый националист, вернувшийся в кровавое месиво родного Кавказа отстаивать интересы родного племени; чуть позже – полевой командир воинства Аттилы; еще позже – беглец и бандит, пересидевший Миротворческие походы в заброшенных шахтах Донбасса; сейчас – просто варвар, сколотивший племя из разномастного сброда, обитающего за пределами Священной Шенгенской империи и промышляющего грабежом и похищениями людей – в его войске можно было встретить и пиктов из Шин Фейн, и бандеровцев из Унсо, и татар из Крымской Орды, и янычар Аджалана, и четников Караджича… Тут было место всем, кто умел и любил грабить и убивать.
Когда вахмистр ударил Касиана по запястью, и тот, охнув, выронил скальпель, Ираклий подобрал его и меланхолично попробовал большим пальцем остроту лезвия.
– Врач? – чуть удивленно спросил Ираклий.
– Хирург, – прохрипел Касиан.
– Что ж… – Ираклий похлопал по плечу вахмистра, который, не отрываясь от дороги и даже не сбрасывая скорость, держал двумя пальцами правой руки Касиана за кадык. – Отпусти его. Он нам пригодится.
Из окон палаты на втором этаже был виден плац, весь в кляксах отливающего синевой снега, и покосившийся флагшток, облепленный мокрой звездно-полосатой тряпкой. Но в самой палате было тепло и даже уютно – особенно если сравнивать с первым этажом лазарета, где все окна были выбиты, и по коридорам гуляли ледяные сквозняки, вдоль стен громоздились ржавые скелеты коек, а на полу поблескивали лужицы талой воды. Касиан старался их обходить, но вахмистр то и дело толкал его прикладом между лопаток, и приходилось хвататься за плечо Тави, чтобы не упасть; Тави нервно вздрагивала всякий раз, когда он до нее дотрагивался…
На втором этаже были палаты для офицеров – по крайней мере, в этой, одноместной, наверняка поправлял здоровье какой-нибудь трибун или центурион «зеленых беретов». На стенах даже уцелели обои в кокетливый мелкий цветочек. В углу палаты стоял массивный медиа-алтарь, а на койке, на грязном полосатом матрасе без простыни гнил человек.
– Что с ним? – спросил Ираклий.
Касиан подошел к койке и брезгливо понюхал воздух. Пахло гангреной.
– Геморрагическая лихорадка Марбург, – сказал Касиан. – Синяя смерть, – добавил он для надежности.
Вахмистр то ли ойкнул, то ли вскрикнул, и, бросив автомат, рванулся к выходу, сбив с ног Тави. Ираклий попятился медленно, как бы нехотя – но не столько из стремления сохранить достоинство, сколько оцепенев от страха. Споткнувшись об упавшую Тави, Ираклий будто проснулся и с проворством, которое трудно было ожидать от такого кряжистого и неуклюжего тела, выскочил в дверь.
Касиан протянул руку и помог Тави встать. Потом он поднес палец к губам и прислушался. Когда стихла дробь шагов на лестнице, Касиан подошел к медиа-алтарю и опустился на колени.
– Что… что ты делаешь? – спросила Тави шепотом.
Маэсе Ордова когда-то рассказывал Касиану, что в языческой Империи алтари имели гораздо больше функций, чем любой из нынешних амвонов, созданных после буллы о Сети… Другое дело, что пользоваться этими функциями сегодня могли считанные единицы, и инквизиция делала все, чтобы эти единицы превратились в нули…
– Что ты делаешь? – спросила Тави в полный голос.
– Заткнись, – бросил Касиан через плечо.
Сперва ожил покрытый пылью экран алтаря, и потом из матово-черного корпуса с легким щелчком выехала клавиатура размером не больше сигаретной пачки. Неуверенно вспоминая советы маэсе Ордовы, Касиан начал тыкать пальцем в податливо-мягкие кнопки, наблюдая, как меняются руны биоса на экране.
– Что ты делаешь? – закричала Тави, и Касиан ударил ее кулаком в живот. Тави согнулась пополам, судорожно хватая ртом воздух.
