Текст книги "Капсула бессмертия"

Автор книги: Антон Бильжо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

На втором этаже – спальня с черно-белыми фотографиями: фрагменты тел натертых маслом африканцев. Большая кровать с витой спинкой и шелковым черным бельем. В прикроватной тумбочке обнаружились игрушки – розовые мохнатые наручники, какие-то мази, фаллоиммитатор, маска с красным кляпом-шариком. В шкафчике Герман нашел корсеты Agent Provocateur – Надя всегда была фанатом этого бренда и в эпоху их игрищ в «ASAP» пересылала ему на домашний мэйл разжигающие кровь рекламные видео.

А вот и косплэй костюм розового дракончика, в котором госпожа Магнитская пряталась, не в силах отказаться от дармового Dom Perignion в замке Сергея!

Кабинет Петра находился на самом верху. Лестница вела туда прямо из спальни: во время бессонницы всегда можно подняться поработать или, наоборот, спикировать на малышку после особенно удачной главы.

В кабинете – полки Британской энциклопедии, книги по маркетингу, рекламе, философии и социологии. Большой стол с зеленым сукном. Вид на сад через окно мансарды. Ни дать ни взять – уголок ученого.

С краю на столе – стопочкой сложены бумаги. Герман прочел заголовок: «Лечение депрессии: терапия розыгрыша».

«Одна из главных задач, которые стоят перед терапевтом розыгрыша, – читал Герман, – дать исследуемому «образ цели». Сегодня без этого невозможно построить индивидуальную программу конструктивной самореализации. А согласно Абрахаму Маслоу без самореализации невозможно полное человеческое счастье. Когда-то в детстве мы все хотели стать космонавтами, святыми, великими писателями и самыми богатыми людьми на планете. Потом жизнь внесла свои коррективы, но многие из нас лелеяли образ цели, боясь, забыв его, лишиться всякого смысла существования. Именно отсюда такая удручающая статистика депрессий…»

Герман пропустил несколько строк и снова впился глазами в текст:

«Попробуем пойти от обратного, углубиться в мечту исследуемого, довести ее до абсурда, не боясь показаться разоблаченными, ведь человек хватается за любую надежду, и когда очарование нереализуемой цели уйдет, когда возникнут другие, более бытовые, востребованные социумом задачи, мы получим здорового члена общества!»

В ящике стола Третьяковский нашел фотографию – трое в костюмах позируют, обступив Петра на фоне Института психологии РАН. Герман всмотрелся в их лица и узнал троих членов ордена в костюмах, которые задавали ему вопросы во время презентации. На обратной стороне была старомодная подпись красивым каллиграфическим почерком: «Желаем успехов в разработке нового метода. Кандидаты психологических наук К. Прохоров, Б. Норман, Ц. Цинципер».

Криво ухмыльнувшись и покачав головой, Герман захватил диссертацию и вернулся в гостиную. Открыл камин и стал бросать в огонь листок за листком – приятно было растянуть удовольствие. Заглавную страницу Герман оставил, нарисовав на ней восьмиконечную звезду. Смешно и нелепо, но на войне нужны опознавательные знаки, и этот ничем не хуже. Завтра горничная, которую они заставляли носить школьное платье, обнаружит послание на чайном столике с недопитым молочным улуном. Возможно, она поймет этот символ и круто развернет судьбу.

Герман не спешил уходить. В шкафу прихожей он увидел знакомую кожаную куртку с серебристым крылом, в гараже – ждавший его мотоцикл Honda со шлемом Хищника на руле.

Безуспешно попытался найти телефон в шлафроке Петра. Снова обошел все команты.

Ага! Пятый новенький айфон был благоразумно поставлен на зарядку в библиотеке. Значит, Герман делает все правильно. Найдя в списке контактов Серегу Колотилова, написал ему эсэмэс: «Привет. Нужно срочно увидеться. У меня проблемы».

Через секунду раздался звонок – звуки горнов, призывающие к началу лисьей охоты, от которых нужно было просто спрятаться. Того не ведая, охотник стал жертвой. Заяц превратился в волка.

Затем пришел ответ: «Что случилось?»

Герман написал: «При встрече».

И, мастерски разыграв эндшпиль, поймал быка за рога, получив ответ:

«Приезжай».

Теперь нужно было только выбрать оружие. Поэтому Герман вернулся в оружейную и еще раз внимательно посмотрел на мечи.

Выезжая из поселка, он притормозил у будки охранника и постучался.

– Возьмите, – Герман протянул глупо пялившемуся толстогубому ключи от своей Tigra. – Дарю. Машинку.

Охранник аккуратно и ласково принял подарок.

– Только увезите ее куда-нибудь прямо сейчас. Завтра хрен его знает что будет.

Герман уже снова сел на мотоцикл, а этот детина все стоял у будки с ключами в руках.

– Все сбудется, если очень захотеть! – крикнул напоследок Пророк и сорвался с места.

Он никогда не думал, что умеет водить мотоцикл.

Хищник мчался мимо поста ДПС с замершими в почтительном испуге сатрапами дорожного порядка, мимо полустанка бензоколонки, строительного рынка, похожего на стоянку кочевников, мимо укутанного сумраком придорожного развала могильных плит, смущенно вынесенного за скобки мелочного существования. Правая нога Германа, сжимая бок мотоцикла, придерживала смертоносное жало.

На стоянке гипермаркета он заметил семью, загружающую в минивэн продукты из железной тележки, и снова пожалел о Катрин, о счастье, которое было возможно и с которым сейчас уже точно приходится прощаться навсегда. Мелькавшая перед ним жизнь была теперь на другой стороне быстрой черной реки, уносившей его все дальше. Он тяжело дышал под шлемом – влажный и жаркий воздух Хищника должен был отныне стать его единственной средой.

Прогремев по железнодорожному переезду, Герман проехал через новый микрорайон, в прямоугольных нишах которого будут жить такие же несчастные представители middle class, как он.

Когда на огонь фар из тьмы выпрыгнул указатель «Upper village», Третьяковский свернул. Замелькали дубы аллеи, потом разномастные дома – поселок снов, ждущий пробуждения. Каким-то чутьем выехал к высокому каменному забору и воротам с императорским вензелем.

Не дав себе успокоиться и восстановить дыхание, Герман настойчиво посигналил. Вскоре за воротами послышался шорох, они раздвинулись, и в щель просунул голову низенький колченогий старик, который теперь был одет просто – в брезентовую куртку без всякой восьмиконечной звезды. Герман приветливо махнул ему рукой. Старик раскрыл ворота пошире, и Третьяковский, не снимая шлема, заехал внутрь.

У него было всего несколько секунд, пока привратник, закрыв двери, подходил здороваться. За это время Пророк успел выхватить прямой и острый одноручный меч с колюще-режущим клинком, а главное – с мальтийским крестом на рукоятке и подцепил на него пигмея.

– Твой хозяин или жизнь? – спросил Герман глухим голосом.

– А? – переспросил старик, вытягиваясь на цыпочках и часто моргая.

Герман кое-как избавился от шлема и снова задал вопрос:

– Твой хозяин сейчас где?

– Мо-моется, – промямлил старик.

– В дом только один вход?

– А?

Третьяковский оглянулся по сторонам. Его уже могли засечь из окон. Он сгреб старика в охапку и метнулся мимо фонтана под стены замка.

– Сейчас ты хорошо меня слышишь? – громко и страшно прошипел Герман, когда они присели на корточках в темном углу под крыльцом.

– Да, – затаив дыхание, сказал старик.

– Как тебя зовут?

– Николай Николаевич.

– О чем ты мечтал в детстве?

Плюшевое кошачье мятое лицо безотрывно смотрело на него. Старику оказалось лет 50, не больше. Герман увидел задумчивого хромого деревенского мальчика, сидящего на берегу реки и кидающего в нее камни. Этот человек был чем-то похож на Пророка.

– Бегуном стать, – ответил Николай Николаевич и снова заморгал, сбивая накатившую слезинку.

– Прости, – сказал Герман и обнял его. – Я не хотел тебя обидеть. Ты помнишь меня? – Николай кивнул. – Знаешь, что я должен сделать? – Он мотнул головой. – Спасти человечество. Звучит глупо, но… – Герман задумался, – …надеюсь, что это правда. У меня были видения… – Его собеседеник не отрывал от него загипнотизированного взгляда. – Я отлично видел всю эту сцену. Я бегу по лесу. У меня в рюкзаке книги. Там летающая тарелка.

Николай вдруг набрал в легкие воздуха и чихнул, обдав бактериями Германа.

– Тише ты, – шикнул тот, вытираясь. – Кто еще в доме?

– А?

– Сельджук там?

– А?

– Черноволосый такой?

– Тагир?

– Я откуда знаю.

Слуга показал на небольшой домик в углу участка.

– Пони кормит.

– А в доме кто?

Закрыл глаза. Вспоминая, шевелил губами. «Он вообще что-то соображает?» – задался вопросом Герман. Прошло несколько минут, прежде чем Николай ответил:

– Никто.

– Хорошо, – хлопнул его по плечу Герман. – Веди меня к нему.

Слуга заковылял к ступеням крыльца. Рыцарь с мечом в руке следовал за ним. Они поднялись и вошли в полутемную длинную бальную залу с гулким полом. Здесь Герману пришло в голову, что, возможно, его пленник проникся к нему, и чтобы проверить эту гипотезу, он притормозил, делая вид, что завязывает шнурки. Николай, не слыша шагов сзади, остановился и посмотрел назад.

– Шнурки развязались, – объяснил Герман.

Они свернули на боковую лестницу, и вскоре Пророк услышал чей-то бубнеж, смешанный с шумом падающей воды.

– В термах читает, – услужливо подсказал Николай.

Поднявшись в просторный холл, подошли к двери, из-под которой лился свет.

– Открой, – попросил Герман.

Николай усердно рванул на себя. Третьяковский влетел и увидел большую мраморную ванну, наполненную водой, на которой покачивались лепестки роз. В углу спиной к ним сидел и читал вслух «Алексиаду» Сергей Колотилов, он же Алексей I Комнин.

Герман улыбнулся и прислонил острие лезвия к его шее. Сергей вздрогнул, выронил книгу и чуть не ушел под воду.

– Тише, – сказал Герман. – Не волнуйся. Ты ж бандит. – В этот момент Третьяковскому показалось, что Николай, стоявший у стены, улыбнулся. – Вылезай.

Сергей вытащил из воды свое большое белое тело.

– Я не бандит, – сказал он, наконец приходя в себя. – Я физик по образованию вообще-то.

– Конечно, – усмехнулся Герман. – Вы все еще полоскаете? Тогда мы идем к вам, – пошутил он, чтобы еще раз порадовать старика, и в то же время дал почувствовать Сергею клинок: слишком норовистому коню нужны шпоры.

Затем обратился к своему Оруженосцу:

– Мне будут нужны изолента и стул.

Николай вышел, а Пророк, благодушно улыбнувшись и оглядев внушительные колотиловские достоинства, добавил:

– Будем тебя пытать.

– Зачем вы заставили меня делать эту позорную презентацию? – спросил Герман, кусая яблоко, которое принес Оруженосец, когда они усадили Колотилова на стул в кремовом свадебном чехле и обмотали его изолентой. – К чему был весь этот маскарад?

– Я не знаю… – выгнулся Сергей. – Это Петя…

– Спокойно. – Герман остудил его, приложив клинок куда следует.

– Это Петя, – тише заговорил Колотилов. – Уши прожужжал, что нам для таких, как ты, таблетки делать. Исследования какие-то. Что вы, копирайтеры, как дети. Плюс, что для дочки будет интересно. Тьфу… Чего я повелся опять…

Герман обстоятельно обгрызал перепоночки сердцевины.

Беседа проходила в просторнейших, облицованных мрамором залах терм, как их называл Николай. Третьяковский, опершись на меч, сидел на одном стуле. На другом располагался Колотилов. У колонны стоял затосковавший Николай Николаевич.

– Ты знаешь что-нибудь об Атланте Великолепном? – спросил зачем-то Герман. Колотилов обиженно отвернулся. – Ладно, – устало выплюнул перепонку Пророк. – Надо тебя кончать.

– Пожалуйста… – пролепетал лакированный, как нэцке, и мелко дрожащий Сергей.

Помолчали.

– Скажи мне, зачем ты врешь? – снова начал Герман, неожиданно меняя тактику.

– Насчет?

– Я же знаю, вы просто испугались отправлять меня из-за здоровья. Сразу поняли, что я не подхожу, когда получили результаты медосмотра. А дальше – решили надо мной поиздеваться, да? Колотилов помотал головой. – Где находится стартовая площадка? – продолжал допрос Атлант. – Ответь и будешь жить.

– Да нету никакой площадки! – дерзко среагировал Колотилов.

– Ничтожества, – засмеялся, глянув на Колю, Герман. – Мучаются от скуки. Жизнь у них полная чаша. А как до дела доходит, в кусты…

Он уже занес меч и встал одной ногой на стул, придерживая его, чтобы был упор, когда мальтийский клинок найдет сердце генерального директора Herz und herz, неудачаливого магистра ордена иоанитов, но в этот самый момент откуда ни возьмись, словно посланная с неба, зашла Ангелина. На ней было белое, пышное, как безе или облако, платье, на голове – все та же тиара, в руке – волшебная палочка. Она единственная, кто все еще придерживалась маскарада. «Николай Николаевич совсем идиот», – подумал Герман. И еще он подумал: «Девочкам нельзя заходить, когда мужчины моются». И еще: «Ей пора спать».

– Что вы тут делаете? – спросила Ангелина.

– Мы играем, – весело сказал Герман.

– Во что?

– В Арагорна и короля орков.

– А почему папа голый?

– Потому что он орк.

– Да, доченька, иди погуляй, – осклабился как мог Колотилов.

Но Ангелина подошла к Герману.

– Вы когда полетите?

– Завтра, – Герман посмотрел на часы. – То есть уже сегодня. А ты почему не спишь?

– Можно с вами?

Положила свою маленькую ручку на его сжимающую рукоять меча кисть.

– Если папа разрешит, – растаял Атлант.

Но в этот момент Сергей взревел:

– Я не разрешаю!

Девочка посмотрела блестящими глазами на отца. Губы ее чуть дрогнули. Она повернулась к выходу, сделала один шаг, постояла, потом сделала второй.

Дети чувствуют правду. Дети знают…

– Ангелина, подожди, – остановил ее Герман. – Скажи, ты случайно не в курсе – как добраться до секретного аэродрома? – Ангелина стояла красная, пучила губы и молчала. – Знаешь или нет? – повторил вопрос Герман. – Откуда я лететь должен?

– Знаю, – наконец буркнула она.

– Прекрасно, – улыбнулся Колотилову Герман. – Сможешь показать? – Она кивнула. – Тогда иди одевайся и жди меня перед воротами.

Боясь спугнуть свое счастье, девочка на цыпочках юркнула за дверь.

– Ангелина, я не разрешаю! – заорал Сергей, и Герману пришлось затолкать в его пасть половину полотенца.

– Благодари дитя за то, что оставляю тебе жизнь, – сказал он, и Николай Николаевич был свидетелем его слов.

Ангелина в белой меховой шубке – маленькая принцесса, добрая фея, путеводная нить во мраке, посланная ему Великим Отцом, – ждала на улице, рядом с мотоциклом. Герман оседлал железного коня, поднял и посадил ее перед собой.

– Открой ворота, – приказал он Николаю.

Когда они оказались на свободе, Пророк, обращаясь к колченогому, произнес следующее:

– Ты хотел стать бегуном… так беги.

И издав громоподобный рев, сорвался с места.

Ангелина волшебной палочкой указывала дорогу. Сразу за Upper Village начинались глухие места – грязный пруд, к которому были обращены задники магазинов, негостеприимная деревня, где прямо на дороге спал человек и вслед за Германом долго с лаем бежала линялая дворняга цвета тряпки, потом пошли кооперативные дачи, залатанные, собранные из ворованных калиток, цистерн, стеклышек, поблескивающих в ночи. Ни одно окно не горело, а редкие фонари просеки дрожали от усилия осветить разруху. «Хибары бедноты, которая тянется к земле, чтобы не поднимать голову, – думал Герман. – Да будет им известно о восьмиконечной звезде».

Потом они спустились с холма и выехали на хорошую дорогу, идущую через матовое от испарений поле. За полем влетели в черную стену леса. Снег уже растаял, стволы стояли мокрые, как застывшие змеи.

– Тебе не страшно? – спросил Герман в шлем, перекрикивая ветер.

– Нет.

Волосы Ангелины развевались, она была вынуждена снять корону и куталась в манто совсем как взрослая.

– Ты точно помнишь, куда ехать?

– Там дальше. Поворот на бетонку.

Сосредоточенная и серьезная, она вспоминала координаты.

Свернули на узкую дорогу в ельник шириной в две плиты. Герман начал узнавать места. Кажется, волнения дня не прошли даром. Сбавил скорость: в глазах все поплыло, подташнивало, он терял почву под ногами, терял время и место – то самое состояние, только многократно усиленное: как будто что-то выдавливало его отсюда.

– Только не сейчас, – вслух попросил Пророк. – Дай успеть.

– Что?

– Ничего, маленькая. Ничего.

Елки расступились, их место заняли кустарник и молодые деревца не выше человеческого роста. Посветлело. Поднятые корнями плиты топорщились, мешая ехать. Все было залито синим неземным светом.

– Я это уже видел, – прошептал Герман.

– Вон площадь, – показала Ангелина.

Третьяковский заглушил мотоцикл, помог слезть девочке.

– Папа говорил, там секретный аэродром.

Пророк кивнул. Прихватил рюкзак, меч и двинулся вперед, взяв девочку за руку. Какая тишина. На часах 6.30. Последний раз он видел лес в это время двадцать лет назад, бродя по Лосиному острову. Он никогда не напишет роман. У него нет ни мыслей, ни сил. Вот к какому выводу он тогда пришел, потеряв дорогу. Но знал ли Герман, чем все это закончится?!

– У тебя рука холодная, – сказала Ангелина.

Потемневшие глаза той, которая не побоялась пойти с ним до конца, глаза его истинной Катрин – прозрачные, как вода горного источника.

– Может, полежишь, ты бледный.

– Потом полежу, маленькая.

Он продирался сквозь кусты, придерживая ветки и давая дорогу ей. Аэродром занимал площадь приблизительно с квадратный километр. Взлетной полосы не было: логично, зачем она нужна летающим тарелкам? На посветлевшем ночном небе, как свечи в праздничном чертоге, мерцали звезды. Герман шел и шел, спотыкаясь о всю эту цепкость, ползущую с земли, не дающую ему оторваться.

Почему аэродром в таком состоянии? Возможно, это камуфляж… Если так, то искусно замаскированный звездолет может быть где угодно.

– Внимательно смотри по сторонам, – просипел рыцарь. – Тарелка серебристая. Ее должно быть видно сквозь ветки.

Холодный пот струился по нему. Не бойся.

– Вот. – Герман опустился на одно колено. – И все, – договорил он, ложась навзничь, глядя в небо, с которого уже почти полностью сошли звезды.

Оно порозовело с одного краю, посинело с другого, созревая для хорошего дня.

Пустое зеркало. Ни злое, ни доброе, а просто ясное и широкое, отражавшее всех: тяжелых, удрученных, извивающихся по этой земле.

Неужели он так запутался? В чем ты жил, старший копирайтер, Герман Третьяковский? В каких тесных путях от работы до дома, от дома до работы, в каких эпических червоточинах? Ты ведь даже не мог бы сформулировать, с чем боролся, куда пробивался.

Вышло солнце и озарило поблескивающий сонный лес. Неужели все это и была его жизнь – вещи, окружавшие его, презираемые и воспеваемые им, случайно встреченные люди, непонятые, принятые за других, люди близкие и упущенные, так и не дождавшиеся его, тысячи ничем не закончившихся мимолетных влюбленностей и целые забытые эпохи.

Его обманули, но что такое ложь, если она уже стала частью жизни – опутана корнями, диким виноградом, поросла травой, как бетонные плиты. Увлечения, иллюзии, роли – превратившаяся в единственную реальность игра. И страх, оказавшийся просто болезнью, ведь сейчас он отступил перед последним рубежом.

Там, снаружи было столько радости.

Ангелина сидела рядом, взяв его за руку и щупая пульс.

– Откуда ты знаешь, как это делается? – с улыбкой спросил Герман.

Она растегнула его куртку.

– Ты красивый, – сказала девочка, проведя рукой по его груди. – Храбрый. Украл меня. – Герман усмехнулся. – Я сразу заметила, как ты на меня смотрел.

– Как?

Девочка не ответила, только бросила на него чуть обиженный взгляд.

Что с ее лицом? Ангелина успела накраситься: яркие губы, глаза с тенями, бриллиантовые серьги в ушах. Она как на бал собралась.

– Послушай, Катрин, тебе нужно выбираться отсюда.

Девочка кивнула.

– Я уже вызвала «Скорую».

– Когда ты успела?

– Ты искал тарелку, а я набрала.

Нет, Герман никуда не уедет.

– Тебе придется выйти на большую дорогу, чтобы их встретить.

Ангелина не отпускала руки умирающего.

– Я не оставлю тебя.

– Это нужно, малышка.

Сжала губы, словно преодолевая внутреннее сопротивление, а когда справилась с ним, произнесла:

– Если ты просишь…

– И вытри все это.

Всхлипнула, схватила свой маленький клатч, достала салфетки для снятия макияжа неизвестной Герману фирмы Korres для жирной и комбинированной кожи.

– Мамины? – с улыбкой спросил Третьяковский.

Ангелина, не отвечая, терла и терла лицо.

– Прости. – Герман поднес к губам ее маленькую кисть с покрашенными золотым лаком ноготками. – Мы обязательно полетим.

Девочка вскочила, сняла серьги, бросив их в сумочку и собираясь уйти, чего бы ей это ни стоило.

– Дитя. Можешь ли ты сделать последнее одолжение для рыцаря восьмиконечной звезды? – Заплаканная, с разманной тушью, она с ненавистью посмотрела на него. – Это будет сложное задание. – Переборов обиду, кивнула. – Открой рюкзак, – попросил Герман. – И достань карту-схему чакр…

Ангелина вытащила сверток и развернула его.

– Теперь возьми меч и сделай на теле моем семь крестообразных надрезов. Это единственное, что может мне помочь. Не бойся, я завяжу тебе глаза.

Герман отрезал лоскут от своих слишком практичных штанов с карманами на ляжках.

Сахасрара, аджна, вишудха, анахата, манипура, свадхистана и муладхара – заваленные сором источники энергии. Теперь врата нужно отворить. Когда нечего терять, вера идет до последнего, не знает боли, летит на крыльях отчаяния.

– Нажимай сильней, я ничего не чувствую, – кряхтел Герман.

Маленькая Ангелина с завязанными глазами навалилась на меч, и лезвие глубоко вошло в живот.

– Теперь муладжара, – сказал Герман, спуская штаны и устанавливая клинок в нужной точке. – Нажимай. – Он вскрикнул. – Нажимай, не останавливайся.

Когда все закончилось, Пророк накинул на окровавленное тело одежду и разрешил Ангелине развязать глаза.

– Ступай, – сказал он, побиваемый крупной дрожью. – Иди к дороге, встреть «Скорую», не оборачивайся.

Ангелина отвернулась и пошла, высоко поднимая колени, заторможенно отводя ветви кустов. Когда маленькое белое создание почти поглотил лес, фигурка остановилась.

– Я люблю тебя! – крикнула Ангелина.

– Я тоже тебя люблю, Катрин, – тихо произнес Герман и достал из рюкзака связку шнуров.

Он разложил ведущие концы по размерам.

О, Великий Отец, я иду к тебе,

Узри того, кто упорствует в своем безумии,

Узнай меня, Германа.

Толстый DVI погрузился в мягкий живот.

HDMI чуть повыше – в манипуру.

С трудом дотянувшись до муладхары, Герман непослушными липкими пальцами вогнал в нее miniUSB.

Такой же провод гвоздем пробил аджну.

Рана анахаты кое-как разверзлась ради толстого FireWire.

Вишудха дала разъем для USB.

Сахасрара, изливающая обильные потоки крови на лицо его, впустила доисторический интерфейс подключения аудиоаппаратуры S/PDIF.

Боль пронизывала с ног до головы, наконец-то соединив части в единое целое. Когда Герман закончил работу, он постарался лечь и расслабиться. Токи текли по жилам шнуров самодельного скафандра «Грани». Вот все, что можно сделать. Он вглядывался в юное улыбающееся небо.

Вскоре где-то глубоко на его дне появилась серебристая точка. Она всплывала, становясь все больше и приобретая очертания совершенного круга. Тарелка стремительно приближалась, брошенная в Германа чьей-то рукой. Увеличившись настолько, что закрыла от него солнце, она дернулась в сторону и приземлилась рядом, с хрустом ломая сучья. Похожая на кожу дельфина мреющая поверхность корабля разделилась на поднимающиеся надкрылки. В ярком белом свечении, шедшем изнутри, возникли два гигантских силуэта. Пророк сразу узнал их – это были лемурийцы Атлант Могучий и Атлант Всевидящий, для человеческого глаза ничем не отличающиеся друг от друга – синие, безволосые, безносые тела, облаченные в плащи тамплиеров. Они приветствовали своего незапамятного брата не жестом или словом, а просто дав ему понять, что рады снова его видеть. В ответ Герман, опять же без слов, объяснил, что находится в новом, человеческом обличье и теперь отвечает за эту расу. Легко, как пушинку, они приподняли его и занесли в белоснежное, пощипывающее лоно ОКК «Зигфрид». Усадив Великолепного на кресло Пилота и присоединив ведомые концы кабелей к портам консоли управления, лемурийцы исчезли.

Через стекло Герман бросил последний взгляд на дремучий, немой от удивления лес, закрыл глаза и легко поднял корабль одним вдохновением, как будто всегда умел им управлять.

Вскоре сквозь наслоения похожих на красные и синие многоножки фосфенов показалось нечто конкретное – источник света, окруженный таким прелестным прохладным медузообразным сиянием. Герман сразу догадался, что это: звезда и в то же время он сам, наконец-то видимый им же, – похожий на свернувшийся узлом, уютно завернутый в самое себя дремлющий жизненно важный орган. Влажная тонкая чувственная кожа, голубовато-желтоватая с красноватыми прожилками, была украшена бесценными, паразитирующими на ней кровавыми рубинами. Пахло цветочным медом. Звезда то расширялась в немом печальном вздохе, то сжималась, покачиваясь в невесомости. В центре ее был огромный прекрасный многоцветный зрачок, дремотно полузакрытый мутной пленкой, с опушкой объемных, длинных, подкрученных, идеально разделенных ресниц.

«Я знаю тебя, Святой Грааль», – прошептал Герман, улыбнувшись, и приступил к снижению.