Текст книги "Полное собрание стихотворений"

Автор книги: Антон Дельвиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

СТИХОТВОРЕНИЯ ЛИЦЕЙСКОГО ПЕРИОДА
1812–1817

РУССКАЯ ПЕСНЯ

Как разнесся слух по Петрополю,

Слух прискорбнейший россиянину,

Что во матушку Москву каменну

Взошли варвары иноземныи.

То усл’ыхавши, отставной сержант

Подозвал к себе сына милого,

Отдавал ему свой булатный меч

И, обняв его, говорил тогда:

«Вот, любезный сын, сабля острая,

Неприятелей разил коей я,

Бывал часто с ней на сражениях,

Умирать хотел за отечество

И за батюшку царя белого.

Но тогда перестал служить,

Как при Требио калено’ ядро

Оторвало мне руку правую.

Вот тебе еще копье меткое,

С коим часто я в поле ратовал.

Оседлай, мой друг, коня доброго,

Поезжай разить силы вражески

Под знаменами Витгенштеина,

Вождя славного войска русского.

Не пускай врага разорити Русь

Иль пусти его чрез труп ты свой»

7 сентября 1812

* От вод холмистых средиземных *

От вод холмистых средиземных

Дождливый ветер полетел,

Помчался в дол, и тучи темны

На небо синее навел.

Столетние дубы ломает и гнет

И гонит с треском по озеру лед.

На Альпах снег звездчатый, тая,

По ребрам гор гремя летит,

Река, пределы расширяя,

Как море по лугу бежит.

Высокие волны с громадами льда

Одна за другою несутся шумя.

На каменных столбах широкий

Чрез быстру реку мост лежит,

И на средине – одинокий

Дом бедного пловца стоит.

Живет он с детями и с верной женой,

Страшится, пловец, быть так близко с волной.

Волна волну предупреждая

Кругом уж хижины шумит,

И, руки кверху поднимая,

Семья, рыдая, вдаль глядит:

О небо! ужели назначено нам

Быть лютою жертвой свирепым волнам.

Ревели волны, завывали,

И по обоим берегам

Столбы и своды отрывали

И с шумом ластились к стенам,

Волны заглушая и бурь грозных вой,

Рыдает пловец и с детьми, и с женой

1812 или 1813

* Дщерь хладна льда! Богиня разрушенья, *

Дщерь хладна льда! Богиня разрушенья,

Тебя, россиян мать, на лире воспою,

Зима! к тебе летит мое воображенье

Желаю изразить волшебну красоту.

Когда, последуя холодному Борею,

Опустошаешь ты зеленые луга,

Ложатся на весь мир, десницею твоею

Повсюду сеются пушистые снега.

Дотронешься к водам – и воды каменеют

И быстрый ручеек, окован, не журчит;

Дотронешься к лесам – и дерева пустеют,

Но з’ефир между них, но бурный ветр свистит.

Не любишь песен ты, не знаешь хоровода,

Унылый соловей вдали отсель поет.

В унынии, цепях печалится природа,

И солнце красное тебя страшится греть.

Не любишь ты народ, с которым обитаешь,

Лиешь в него любовь и грудь его крепишь,

Блюдешь как нежный чад, от бури укрываешь

И храбрость на боях в душе его живишь.

Недавно с запада, как тучи громоносны,

Стремилися враги россиян поразить,

Шагнули в их предел – гремят перуны грозны,

И зарево Москвы багровое горит.

Воззрела мрачно ты – метели зашумели

И бури на врагов коварных понеслись.

Ступила на луга – и мразы полетели,

И, как от ветра прах, враги от нас взвились.

О, муза, возвести хотя на слабой лире

Ее все прелести, которы видим мы,

Когда, одеянна во ледяной порфире,

Вселенную тягчит алмазными цепьми.

Еще лиется дождь, и листья пожелтелы

С дерев развесистых шумя на стол летят,

Стоят в безмолвии дождем омыты селы,

И в роще хоры птиц, в гнезд’ах сидя, молчат.

Вдруг снежны облака над полем понесутся,

И снег луга и лес звездч’атый обелит,

И мразы мудрые от дремоты проснутся,

И ратовать Борей на землю полетит.

Все будто оживет, и вранов стая с криком

Чернеющим крылом покроет небеса,

И с воем серый волк, со взором мрачным, диком,

Помчится по холмам с добычею в леса.

1812 или 1813

* Настанет час ужасной брани, *

Настанет час ужасной брани,

И заструится кровь рекой,

Когда порок среди стенаний

Восторжествует над землей.

Брат кровью брата обагрится,

Исчезнет с дружеством любовь,

И жизни огнь в отце затмился

Рукой неистовых сынов.

Вослед, метелями повита,

Зима с бореями придет

Из мрачных пропастей Коцита

И на вселенную падет.

Три лета не увидит смертный

В полях ни роз, ни васильков,

И тихий ветерок вечерний

Не будет колебать кустов.

Чудовища с цепей сорвутся

И полетят на мир толпой.

Моря драконом потрясутся,

Земля покроется водой.

Дуб твердый и ветвисты ивы

Со треском на луга падут.

Утесы мшисты, горделивы

Друг друга в океан сотрут.

Свои разрушит Ф’енрис цепи

И до небес разверзнет пасть,

И вой поднимется свирепый,

И огнь посыпется из глаз.

Светильник дня животворящий,

Который обтекает свет,

Во всем величии горящий,

В его ужасный зев падет.

1812 или 1813

ПИИТ И ЭХО

П. О лира милая, воспой мне, ах, воспой!

Иль оду, иль ронд’о, иль маленький сонет!

Э. . . . . . . нет.

П. Почто несчастного не слушаешь, почто?

Ужель не воспоешь ты, лира, никогда?

Э. . . . . . . да.

П. Так я ин рассержусь и лиру изломаю.

И ты не тужишь?

Э. . . . . . . шутишь.

27 февраля 1813 Лицей

ЭПИТАФИЯ

Прохожий «здесь не стой! беги скорей, уйди,

И то на цыпочках и не шелох никак.

Подьячий тут лежит – его не разбуди!

А то замучает тебя! «понеже так».

27 февраля 1813

СТИХИ НА РОЖДЕНИЕ В. К. КЮХЕЛЬБЕКЕРА

Мрак распростерся везде. – И я под крылами Морфея,

Скукой вчера отягчен, усыпился и грезил:

Будто б муза ко мне на облаке алом слетела,

И благодать воцарилась в бедной хате пиита.

С благоговеньем взирал на прелестны богинины взоры,

Руку простер я возжечь фимиам, но рука онемела,

Как от волшебной главы злой Медузы, сын пропасти лютой.

«Феб! – я воскликнул, – почто я последней лишаюся силы?

Что отвергаешь мои тебе приносимые жертвы?

Или назначил мне рок вовеки не быть твоим сыном?»

– «Нет! – мне сказала тогда богиня с пламенным взором, -

Ты преступаешь закон – и в неге Морфею предался.

Спишь – и твоя на стене пребывает в безмолвии лира!

Спишь – и фантазии луч остается тобой не обделан!

Встань, отряси от очей последню дремоту, и лирой

Перевози ты тот день, который увидел рожденье,

Славой ув’енчался век еще молодого пиита.

Да воспоется тобою Вильгельма счастливая участь!»

Я встрепенулся, восстал и на лире гремящей Вильгельму

Песнь вопил: «О любимец пресветлого Феба, ты счастлив!»

Музы лелеют тебя и лирою слух твой пленяют!

Ты не рожден быть со мною на степени равной Фортуны -

Нет! твой удел с Алацеем и Пиндаром равен пребудет,

Лирой, как древний Орфей, поколеблешь ты камни и горы!

Парки, прядите вы жизнь Вильгельмову многие лета!

Дайте, чтоб бедный пиит его славу бессмертну увидел!»

Июнь 1813

АПОЛОГ

Из ближнего села

В Москву на торг пространный

Душистые цветы пастушка принесла,

Поутру кои набрала

Во рощице пространной.

«Купите у меня, купите, – говорит

Угрюмой госпоже, котора там ходила, -

Приятным запахом здесь роза всех дарит,

Росу вот на себе фиалка сохранила,

Она и страз светлей! -

Купите сей букет фиалок и лилей».

– «Ах нет, зачем мне их, когда они увянут

И к вечеру сему лить аромат престанут».

– «Но я, сударыня, не говорила вам,

Дано, что от небес бессмертие цветам».

* * *

Вот то о повестях моих я рассуждаю

И им бессмертия вовек не ожидаю.

1813

К ГОЛУБКУ

Здесь тихо все, здесь все живет в печали:

И рощица, голубчик, где ты жил,

И ручеек, где чисту воду пил, -

Печальны все, что радость нам являли.

И там, где счастие мне пел,

Сидя на дереве ветвистом,

Сшиб ветр его вчера со свистом.

Лети отсель!

Лети отсель, пусть буду я томиться,

Пусть я один здесь слезы буду лить,

Нет счастья мне, могу ль на свете жить,

Беги меня, приятно ли крушиться.

Я счастие с тобой имел,

Но нет, оно меня кидает.

Ужель печаль не устрашает?

Лети отсель!

Лети отсель, и, может быть, весною

Услышишь ты страдальца тихий стон,

То буду я, скажи: печален он,

Не тронься мной, пусть счастие с тобою.

Я жить сперва с тобой хотел,

Но я печаль лишь умножаю,

Ужель тебя не убеждаю?

Лети отсель!

1813

К ДИОНУ

Сядем, любезный Дион, под сенью развесистой рощи,

Где прохлажденный в тени, сверкая, стремится источник,

Там позабудем на время заботы мирские и Вакху

Вечера час посвятим.

Мальчик, наполни фиал фалернским вином искрометным!

В честь вечно-юному Вакху осушим мы дно золотое;

В чаше, обвитой венком, принеси дары щедрой Помоны, -

Вкусны, румяны плоды.

Тщетно юность спешит удержать прелестного Хрона,

Просит, молит его – не внимая, он далее мчится;

Маленький только Эрот смеется, поет и, седого,

За руку взявши, бежит.

Что нам в жизни сей краткой за тщетною славой гоняться,

Вечно в трудах только жить, не видеть веселий до гроба? -

Боги для счастия и веселья нам дни даровали,

Для наслаждений любви.

Пой, в хороводе девиц белогрудых, песни веселью,

Прыгай под звонкую флейту; сплетясь руками, кружися

И твоя жизнь протечет, как быстро в зеленой долине

Скачет и вьется ручей.

Друг, за лавровый венок не кланяйся гордым пританам.

Пусть за слепою богиней Лициний гоняется вечно,

Пусть и обнимет ее. Фортуна косы всеразящей

Не отвратит от главы.

Что нам богатства искать? им счастья себе не прикупим:

Всех на одной ладие, и бедного Ира и Креза,

В мрачное царство Плутона, через волны ужасного Стикса

Старый Харон отвезет.

Сядем, любезный Дион, под сенью развесистой рощи,

Где прохлажденный в тени, сверкая, стремится источник, -

Там позабудем на время заботы мирские и Вакху

Вечера час посвятим.

<1814>

К ЛИЛЕТЕ

Лилета, пусть ветер свистит и кверху метелица вьется;

Внимая боренью стихий, и в бурю мы счастливы будем,

И в бурю мы можем любить! ты знаешь, во мрачном Ха’осе

Родился прекрасный Эрот.

В ужасном волненьи морей, когда громы сражались с громами

И тьма устремлялась на тьму и белая пена кипела, -

Явилась богиня любви, в коральной плывя колеснице,

И волны пред ней улеглись.

И мы, под защитой богов, потопим в веселии время.

Бушуйте, о чада зимы, осыпайтеся, желтые листья!

Но мы еще только цветем, но мы еще жить начинаем

В объятиях нежной любви.

И радостно сбросим с себя мы юности красну одежду,

И старости тихой дадим дрожащую руку с клюкою,

И скажем: о старость, веди наслаждаться любовью в том мире,

Уж мы насладилися здесь.

<1814>

ЭПИГРАММА

Поэт надутый Клит

Навеки закалялся со мною говорить.

О Клит возлюбленный! смягчися, умоляю:

Я без твоих стихов бессоницей страдаю!

<1814>

ХЛОЯ

Хлоя старика седого

Захотела осмеять

И шепнула: «Я драгого

Под окошком буду ждать.»

Вот уж ночь; через долину,

То за холмом, то в кустах,

Хлоя видит старичину

С длинной лестницей в руках.

Тихо крадется к окошку,

Ставит лестницу – и вмиг,

Протянув сухую ножку,

К милой полетел старик.

Близок к месту дорогому,

На щеке дрожит слеза.

Хлоя зеркало седому

Прямо сунула в глаза.

И любовник спотыкнулся,

Вниз со страха соскочил,

Побежал, не оглянулся

И забыл зачем ходил.

Хлоя поутру спросила:

«Что же, милый, не бывал?

Уж не я ль тебя просила

И не ты ли обещал?»

Зубы в зубы ударяя,

Он со страхом отвечал:

«Домовой меня, родная,

У окна перепугал…»

Хоть не рад, но должно, деды,

Вас тихонько побранить!

Взгляньте в зеркало – вы седы,

Вам ли к девушкам ходить?

<1814>

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Мне минуло шестнадцать лет,

Но сердце было в воле;

Я думала: весь белый свет -

Наш бор, поток и поле.

К нам юноша пришел в село:

Кто он? отколь? не знаю -

Но все меня к нему влекло,

Все мне твердило: знаю!

Его кудрявые власы

Вкруг шеи обвивались,

Как мак сияет от росы,

Сияли, рассыпались.

И взоры пламенны его

Мне что-то изъясняли;

Мне не сказали ничего,

Но уж друг друга знали.

Куда пойду – и он за мной.

На долгою ль разлуку?

Не знаю! только он с тоской

Безмолвно жал мне руку.

«Что хочешь ты? – спросила я, -

Скажи пастух унылый».

И с жаром обнял он меня

И тихо назвал милой.

И мне б тогда его обнять!

Но рук не поднимала,

На перси потупила взгляд,

Краснела, трепетала.

Ни слова не сказала я;

За что ж ему сердиться?

Зачем покинул он меня?

И скоро ль возвратится?

<1814>

К ПОЭТУ-МАТЕМАТИКУ

Скажи мне, Финиас любезный!

В какие веки неизвестны

Скажи, не вечно ли она

Жила не с нею, одиноко,

И, в телескоп вперяя око,

Небесный измеряла свод

И звезд блестящих быстрый ход?

Какими же, мой друг! судьбами

Ты математик и поэт?

Играешь громкими струнами,

И вдруг, остановя полет,

Сидишь над грифельной доскою,

Поддерживая лоб рукою,

И пишешь с цифрами ноли,

Проводишь длинну апофему,

Доказываешь теорему,

Тупые, острые углы?

Возможно ли, чтобы девица,

Как лебедь статна, белолица,

Пленилась модником седым,

И нежною рукой своею

Его бы обнимала шею,

В любви жила счастливо с ним?

Скажи, как может восхищенье,

Души чувствительной стремленье,

Тебя с мечтами посещать?

Как пишешь громкие ты оды

И за пределами природы

Миры стремишься населять

Людьми, которы неподвластны

Ни злу, ни здешним суетам,

У них в сердцах – любови храм,

Они – все юны, все прекрасны

И улыбаются векам,

Летящим быстрою стрелою

С неумолимою косою?

В восторге говорит поэт,

Любовь Алине изъясняя:

«Небесной красотой сияя,

Ты солнца омрачаешь свет!

Твои блестящи, черны очи,

Как светлый месяц зимней ночи,

Кидают огнь из-под бровей!»

Но математик важно ей

Все опровергнет, все докажет,

Определит и солнца свет,

И действие лучей покажет

Чрез преломленье на предмет;

Но, верно, утаит, что взоры

Прелестной, райской красоты

Воспламеняют камни, горы

И в сердце сладки льют мечты.

Дерзнешь ли, о мой друг любезный!

Перед натурой токи слезны

Пролив стремится к ней душой?

На небесах твой путь опасный

Препнут и Лев, и Змей ужасный,

И лютый тур поднимет вой!

Через линейки, микроскопы,

Шагать устанешь, милый друг,

И выспренний оставишь круг!

Оставишь… и на табурете

В своем укромном кабинете

Зачнешь считать, чертить, марать -

И музу в помощь призывать!

И вот чрез множество мгновений

Твои слова от сотрясений

К ее престолу долетят.

На острый нос очки надвиня,

Берет орудия богиня,

Межует облаков квадрат.

Большие блоки с небесами

Соединяются гвоздями

И под веревкою скрыпят.

И загремела цепь железна;

Открылась музе поднебесна

И место, где витаешь ты.

И Герой облако влечется

И ветерком туда-сюда,

Колеблясь в бок, в другой, несется,

На твой спускаясь кабинет.

Вот бледный и дрожащий свет

Вдруг осенил твою обитель!

Небес веселых мрачный житель

Является перед тобой.

«Стремись, мой сын, стремись за мной, -

Богиня с важностью вещает, -

Уже бессмертие тебе

Венцы лавровые сплетает!

Достигни славы в тишине!

С Невтоном испытуй природу,

С Бланшаром по небесну своду

Как дерзостный орел летай!

Бесстрашно измеряй пучину,

Скажи всем действиям причину

И новы звезды открывай!»

И се раскрылся пред тобою

Промчавшихся веков завес,

И зришь: в священный темный лес

Идут ученые толпою.

Кружась на ветреных крылах,

Волнится перед ними прах -

И рвет их толстые творенья.

Что делать, – плачут, да идут.

И средь такого треволненья

Одни – за алгеброй бегут,

Те – геометрию хватают,

Иль, руки опустя, рыдают.

Не досягаемый никем,

Между кремнистыми скалами

За Стикса мрачными брегами

Главу возносит, как илем,

Престол богини измеренья,

И Крон не сыплет разрушенья

На хладны мраморны столбы!

Отсель богиня взор кидает

На многочисленны толпы. [1]1
  Читатели извинят, что я в сем месте воспользовался описанием зимы г-на Хераскова, что _сделано_ единственно по сходству математики с холодом.


[Закрыть]

Не многих слушает мольбы,

Не многих лаврами венчает.

Но грянет по струнам поэт

И лишь богиню призовет -

При звуке сладостныя лиры

Впрягутся в облако зефиры,

Крылами дружно размахнут,

Помчатся с Пинда, понесут, -

И вот в зефирном одеяньи,

Певец! она перед тобой

В венце, в божественном сияньи,

Пленяющая красотой!

И ты падешь в благоговеньи

Перед подругою твоей!

Гремишь струнами в восхищеньи,

И ты – могучий чародей!

Не воздух на небе сгущенный,

Спираяся между собой,

Перуны шлет из тучи темной

И проливает дождь рекой, -

То гневный Зевс водоточивый

На смертный род, всегда кичливый,

Льет воды и перун десной

Кидает на полки строптивы.

И не роса на дол падет,

Цветы душисты освежая, -

Аврора, урну обнимая,

Над прахом сына слезы льет.

Не воздух, звуком сотрясенный,

К лесам относит голос твой, -

Ах, нет! под тению священной,

Пленясь Нарцизовой красой,

Несчастна Нимфа воздыхает

И грусть с тобою разделяет.

Не солнце, рассевая тень,

На землю сводит ясный день, -

То Феб прекрасный, сановитый,

Лучами светлыми повитый,

Удерживая бег коней,

У коих пламя из ноздрей,

Летит в блестящей колеснице,

Последуя младой деннице.

Так славный Боало певал,

Бросая огнь от громкой лиры;

Порок бледнел и трепетал,

Внимая грозный глас сатиры.

Мессии избранный певец!

Ты арфою пленял вселенну;

Тебе, хвалой превознесенну,

Омиры отдают венец.

Пиндара, Флакка победитель,

Небесых песней похититель,

Державин россов восхищал!

Под дланью трепетали струны,

На сильных он метал перуны -

И добродетель прославлял.

И здесь, когда на вражьи строи

Летели русские герои,

Спасая веру и царя,

Любовью к родине горя.

В доспехах бранных, под шатрами,

Жуковский дивными струнами

Мечи ко мщенью извлекал,

И враг от сих мечей упал.

Но ты сравняешься ли с ними,

Когда, то музами водимый,

То математикой своей,

Со всеми разною стезей

Идешь на высоты Парнаса

И ловишь сов или Пегаса?

Измерь способности свои;

Иль время провождай с доскою

И треугольники пиши,

Иль нежною своей игрою

Укрась друзей приятный хор,

Сзывая пиэрид собор.

<1814>

НА ВЗЯТИЕ ПАРИЖА

В громкую цитру кинь персты, богиня!

Грянь, да услышат тебя все народы,

Скажут: не то ли перуны Зевеса,

Коими в гневе сражает пороки?

Пиндара муза тобой побежденна;

Ты же не игры поешь олимпийски,

И не царя, с быстротою летяща

К цели на добром коне сиракузском,

Но Александра, царя миролюбна

Кем семиглавая гидра сраженна!

О вдохновенный певец,

Пиндар российский, Державин!

Дай мне парящий восторг!

Дай, и во веке прославлюсь,

И моя громкая лира

Знаема будет везде!

Как в баснословные веки

Против Зевеса гиганты,

Горы кремнисты на горы

Ставя, стремились войною,

Но Зевс вдруг кинул перуны -

Горы в песок превратились,

Рухнули с треском на землю

И – подавили гигантов, -

Галлы подобно на россов летели:

Их были горы – народы подвластны!

К сердцу России – к Москве доносили

Огнь, пожирающий грады и веси…

Царь миролюбный подобен Зевесу

Долготерпящу, людей зря пороки.

Он уж готовил погибель Сизифу,

И возжигались блестящи перуны:

Враг уж в Москве – и взгремели перуны,

Горы его под собою сокрыли.

Где же надменный Сизиф?

Иль покоряет россиян?

В тяжких ли россы цепях

Слезную жизнь провождают

Нет, гром оружия россов

Внемлет пространный Париж!

И победитель Парижа,

Нежный отец россиянам,

Пепел Москвы забывая,

С кротостью галлам прощает

И как детей их приемлет.

Слава герою, который

Все побеждает народы

Нежной любовью – не силой!

Ведай, богиня! Поэт безпристрастный

Должен пороки показывать мира,

Страха не зная, царю он вещает

Правду – не низкие лести вельможи!

Я не пою олимпийских героев;

Славить не злато меня побуждает, -

Нет, только подвиги зря Александра,

Цитру златую ему посвящаю!

Век на ней буду славить героя

И вознесу его имя до неба!

Кроткий российский Зевес!

Мрачного сердца Сизифа

Ты низложил и теперь,

Лавром побед увенчанный,

С поля кровавого битвы

К верным сынам возвратился!

Шлем твой пернатый с забралом,

Острый булат и тяжелы

Латы сними и явися

В светлой короне, в порфире

Ты посреди сынов верных!

В мире опять, в благоденстве

Царствуй над нами, – и слава

Будет во веки с тобою!

1814

НА СМЕРТЬ КУЧЕРА АГАФОНА

Ни рыжая брада ни радость старых лет,

Ни дряхлая твоя супруга,

Ни кони не спасли от тяжкого недуга…

А Агафона нет!

Потух, как от копыт огонь во мраке ночи

Как ржанье звучное усталого коня!..

О небо! со слезой к тебе подъемлю очи

И, бренный, не могу не вопросить себя:

Ужель не вечно нам вожжами править можно

И счастие в вине напрасно находить?

Иль лучшим кучерам жить в мире лучшем должно,

А нам с худыми быть!..

Увы! не будешь ты потряхивать вожжею;

Не будешь лошадей бить плетию своею;

И усом шевеля, по-русски их бранить;

Уже не станешь ты и по воду ходить!

Глас молодетский не прольется,

И путник от тебя уж не зажмет ушей,

И при сиянье фонарей

Уж глас форейтора тебе не отзовется,

И ах! Кузьминишна сквозь слез не улыбнется!

Умолкло все с тобой! Кухарки слезы льют,

Супруга, конюхи венки из сена вьют,

Глася отшедшему к покою:

«Когда ты умер – чорт с тобою!»

Между 1814 и 1817

ТИХАЯ ЖИЗНЬ

Блажен, кто за рубеж наследственных полей

Ногою не шагнет, мечтой не унесется;

Кто с доброй совестью и милою своей

Как весело заснет, так весело проснется;

Кто молоко от стад, хлеб с нивы золотой

И мягкую волну с своих овец сбирает,

И для кого свой дуб в огне горит зимой,

И сон прохладою в день летний навевает.

Спокойно целый век проводит он в трудах,

Полета быстрого часов не примечая,

И смерть к нему придет с улыбкой на устах,

Как лучших, новых дней пророчица благая.

Так жизнь и Дельвигу тихонько провести.

Умру – и скоро все забудут о поэте!

Что нужды? я блажен, я мог себе найти

В безвестности покой и счастие в Лилете!

Между 1814 и 1817

БЕДНЫЙ ДЕЛЬВИГ

Вот бедный Дельвиг здесь живет,

Не знаем суетою,

Бренчит на лире и поет

С подругою-мечтою.

Пускай невежество гремит

Над мудрою главою,

Пускай и эгоизм кричит

С фортуною слепою, -

Один он с ленностью живет,

Блажен своей судьбою,

Век свой о радости поет

И не знаком с тоскою.

О счастии не говорит,

Но счастие с тобою

Живет – и вечно будет жить

И с ленностью святою!

Между 1814 и 1817