Текст книги "Борька (СИ)"
Автор книги: Антон Коробейко
Жанр:
Разное
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Но сало можно добавить ещё куда-нибудь...
Например, в борщ...
2. Борщ!!!
Борщ – фантастический багровый, рецепты которого несметны и бесчисленны. Борщ жирный, наваристый, кипящий, как недра вулкана, и так же, как и вулкан, хранящий в своих недрах все сокровища земные.
3. А запечённый окорок? Что может быть – да и звучать (звонко, лакомо!) – величественнее, чем запечённый окорок – нежный, розовый, сочный, прекрасный в своём сонном безмолвии.
4. И рулька – мммммм – конечно же, рулька!!! С тушёной кислой капусткой, да с добрым пивом – ведь за эту свиную рульку можно и прибить кого-нибудь. Но для начала нужно прибить кабанчика – а где ж его взять, кабанчика-то, а?
5. Зразы – это отдельная история. Ведь правильная зраза по-настоящему пахнет счастливым детством. Запахом давным-давно забытого детского счастья, рук родных людей, запахом свободы и солнца.
И если уж мы всерьёз начнём думать о счастливом детстве тех бендеровских партизан, которые блуждают по этому дикому лесу бессчётное количество лет, сердце наше разорвётся, и, обливаясь слезами и кровью, мы упадём на месте, так и не закончив чтение.
Так что, продолжим прорываться через эти кулинарные кульбиты сознания полуголодных украинцев, постаравшись дойти до самого конца целыми и невредимыми, без душевных и прочих травм.
Итак, что ещё?
6. Свиные сосиски и сардельки – пулемётными лентами да повиснут у вас на груди – и такие, и только такие военные действия покажутся нам правильными! И ни одного патрона мимо цели – враг не должен пройти!
7. А тушёные рёбрышки! Тушёные-то рёбрышки!! Это те самые, мясо от которых отпадает самым нежным образом, да и само мясо это тает во рту словно бизе, или зефир? Да ещё и протушенные со свежайшим рассыпчатым картофелем, и посыпанные душистым укропом (это уже смертельный удар, удар милосердия, так сказать) – спросите вы меня? Это об этих тушёных рёбрышках мы с вами говорим?
Да! ДААА!!! О них!
8. И грудинка!! Свиная грудинка – в любом виде: варёном, копчёном, запечённом. Ведь там где грудинка – там когда-то было сердце! Простое свиное сердце!
А свиньи ведь так похожи на людей, и думается, что свиное-то сердце не сильно отличается от человеческого... И то место, где оно было – самое драгоценное место на свете...
Ибо нет на свете лучше и чище мест, чем те, где хранятся наши сердца. И стоит ли отказывать свиньям в этом? Кажется, такой подход будет неправильным.
Значит и свиную грудинку стоит хотя бы уважать. А лучше её любить. Это будет правильной постановкой вопроса.
Наконец – 9. холодец!!! Почти всегда холодец подают в начале трапез, полагая, что ему не стоит уделить внимания, что это что-то проходное, что салаты, мясо, десерты приносят больше удовольствия, чем этот простецкое блюдо, сваренное чуть-ли не из рогов и копыт. Однако смею поспорить с такой унизительной и небрежной точкой зрения.
Холодец, конечно, возбуждает аппетит, моментально тая и растворяясь уже во рту. Но он же и бодрит десны, щиплет их своим холодком, а горчица или хрен придают ему напористость и остроту, и эта острота будит и воодушевляет.
И этот холод иногда помогает принимать самые взвешенные решения, гасит самые кипящие порывы самых мятущихся душ. Поэтому роль холодца трудно переоценить, наоборот стоит сказать, что его следует признать важным, может быть даже неотъемлемым блюдом для каждого стола.
Охлаждать разгорячённые умы как-то надо – и, поэтому, холодцом не стоит пренебрегать. Он слишком ценен для того, чтобы мы могли невнимательно, свысока относиться к нему – он важен украинскому сердцу (да и русскому тоже)!
Но, конечно, и иметь ледяное сердце не пристало, иначе перестаёшь замечать близких.
А, значит, холодцом не стоит слишком увлекаться.
Итак, подводя итог этому широкому кулинарному отступлению от темы, ещё раз напомним, ради чего мы его затеяли.
Именно такие блюда (минимум – девять, это если уж вы считали вместе со мной, и это далеко ещё не полный список!) могли приготовить украинские партизаны из попадавшихся им на пути кабанчиков.
И, строго говоря, поэтому...
Именно поэтому украинских партизан следовало опасаться в первую очередь, чуять их за версту, и стараться избегать не то что встречи, а даже самой её возможности.
Мужики эти были дикие, по-настоящему одичавшие – поэтому встреть они кабанчика (а такое, как мог предположить Борька, по неосторожности жертв всё-таки случалось), и у него не осталось бы ни единого, даже самого мизЕрного шанса остаться в живых.
Нет, долго бы он не погибал – он был бы мёртв моментально, на месте. Его убивали бы все присутствующие бендеровцы всеми доступными им способами. Поэтому украинцев следовало обходить стороной – братский народ мог прижать не на шутку...
Всё-таки вольному одинокому кабанчику выжить в лесу было нелегко, как ни крути.
20. МЕТЕЛЬ. ЗНАКОМСТВО
Но открылась и другая тайна.
В лесу (на удивление) обнаружилось несколько таких же оборотней, как Борька. И нашлись они быстро.
Одним из них, например, был хряк Василич – вот как они встретились...
Борька блуждал по лесу уже несколько дней с момента превращения, а может быть и не первую неделю даже. Чувствовал он себя уже совсем плохо.
Постоянно приходилось быть начеку, проводить почти всё время на ногах – то разыскивая еду, то присматривая себе место, где можно было бы перележать ночь, засыпая только одним глазом, чтобы (если ситуация вдруг складывалась угрожающе, или просто непредсказуемо) иметь возможность вскочить и убежать куда-нибудь от греха подальше, даже от воображаемой опасности.
И вот настал день, когда, как назло, погода вдруг сделалась совсем нехорошей, причём в мгновение ока. Пошел мелкий снег – и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Все исчезло.
Борька побежал рысью, параллельно подыскивая себе место в каком-нибудь глухом буреломе, где он мог бы спокойно и безопасно спать ночью. Но он уже не был так разборчив, как прежде. Хотелось поскорее спрятаться от лютой кружащей вьюги.
– Боже ну как же это меня так угораздило и застало – подумалось вдруг ему – ведь даже шкура моя толстая меня не греет. Надо бы скорее забиться куда-нибудь, чтобы пересидеть где-нибудь эту метель. Будь у меня хоть такая шкура, да такой пушистый тулуп, как у зайца – может быть, мне и легче было бы перенести это сейчас?
С этой нерешённой проблемой он всё настойчивее сужал круг своих поисков – ему не терпелось уже залечь.
Порыскав по лесу, он нашёл скопление упавших деревьев, образовывавших некое подобие укрытия. Издалека оно почти никак не выделялось, и это было очень хорошо – никто бы и мог подумать, что среди этих здоровенных стволов, лежащих один на другом, кто-нибудь может обитать.
Борька ещё раз пригляделся, и начал потихоньку пролезать в некое подобие норы, открывавшееся под завалами.
И он уже почти залез, поворочался, умостился... и внезапно понял, что он под этим завалом в этой норе не один. Кто-то тихо, и пока безобидно сопел в её глубине.
.....
Вначале, конечно, пришёл ужас – удушающий панический страх, моментально парализовавший измучившегося Борьку. Его бросило в жар, он застыл, а потом стал потихоньку выгребаться из только что открытого логова неизвестного зверя.
Но, поразмыслив немного, кабанчик стал успокаиваться.
Начал он свои рассуждения с того, что если бы это был крупный и опасный зверь – ему бы уже не поздоровилось, а, может быть, был бы даже мёртв. Но он был жив – и ничего не происходило, и это уже было хорошим знаком.
А маленький зверь в такой большой норе вряд ли стал бы обитать – незачем лисице и даже волку столько места. Эта берлога пригодилась бы медведю...но медведем здесь не пахло.
Как ни странно, ни пахло вообще ничем – это было удивительно. Но определённо кто-то здесь был, и стоило бы выяснить кто именно.
Борька, обцарапавшись о наваленные стволы деревьев, с трудом развернулся мордой к темноте, в которой что-то сопело, и, громко хрюкнув для устрашения, произнёс:
– Эй! Ну кто тут сопит, вылезай-давай. Только тихо и аккуратно – а то ведь я и разнервничаться могу. Выходи, – и нетерпеливо взрыл землю копытом.
Тихое сопение прервалось нам миг, но потом некто тяжело вздохнул, даже захрипел – и из темноты прямо на Борьку выплыла такая же, как и у него, физиономия свина – только седая уже как будто бы.
Он ещё раз вздохнул, и глянул маленькими глазками на Борьку:
– Ну и кого же эта метель принесла? Кто ты такой, чего в мою нору ломишься?
– Я Борька. Укрытия ищу от ветра и снега – вот и залез сюда. А твоя нора/не твоя – не знаю – у тебя ж не написано. Чего это она вообще твоя – те же её не покупал? Так же нашёл, как и я – вот и лежишь в ней. Ты уж приюти меня хотя бы на ночь, а то мне спрятаться негде.
А там, снаружи – сам знаешь, какая метель – буран прямо. Вот здесь проведём ночь – может быть, расскажем друг другу полезного чего-нибудь – глядишь оба и выживем. Как зовут-то тебя, скажи?
– Василичем меня раньше называли. А теперь даже и не называет меня никто – так что я даже и не знаю, как меня звать, – сказал старый кабан, тяжело вздохнул, и начал рассказывать.
21. ВАСИЛИЧ
Василич много пил после смерти жены...
Он остался совсем один.
Занятий у него никаких особенных не было, жил он на пенсию. Её хватало на то, чтобы покупать хлеб, какою-нибудь нехитрую еду... и ежедневно пить.
Пить было трудно. После этого занятия он уставал не хуже, чем тогда, когда смену за сменой работал на заводе.
Руки тряслись, клонилась голова, хрипели лёгкие. Тело его конвульсивно содрогалось, когда он вливал очередной стакан в себя. Но пить , иначе без этого было ещё хуже – и он уже с каким-то остервенением, нужно былозло, вкатывал в себя эти бесконечные граммы – уже без особой надежды на прояснение, или лёгкость и освобождение.
И для него самым приятным и долгожданным был только тот миг, когда он уже терял себя, растворяясь в блаженном ничто. Здесь его уже не было, и никто не мог его вернуть к тем страданиям, которые он испытывал ежеминутно.
С ДНА выдачи – не было.
И он уже почти бомжевал, но пил и пил без устали.
Никому особо Василич не был нужен, поэтому внимания на него никто не обращал – ни соседи, которые вечно были заняты, ни друзья, которых у него и не осталось вовсе.
...Но зато нашлись люди, которые захотели отжать его квартиру, за ящик-два водки (а может и бесплатно – времена наступили нынче и вовсе дикие).
И когда он понял, что это произойдёт – так или иначе – и довольно скоро его могут найти в леске уже прикопанным, или даже вовсе не найти никогда – он предпочёл уйти в деревню сам.
Он взял у соседа бидон самогона в невозвратный (может быть) долг, и подался в деревню, где поселился в баньке у знакомой бабаньки, которой когда-то давно, много лет назад, и помогал эту баньку строить.
Пенсию его (он договорился об этом заранее), почтальон, который приносил её до этого на дом, теперь уже просто отправлял ему по почте.
Квартиру он сдал жильцам – и они отправляли ему деньги так же. Так что с деньгами проблем не было. Кроме того, он помогал бабке по хозяйству, так что с провизией дела обстояли нормально.
Общаться он ни с кем не хотел – он и с бабкой-то, у которой жил, виделся не очень часто, да и со всем остальным миром тоже почти никак не пересекался.
Попробовал он даже как-то хоть что-то из себя выдавить, связаться со старинным знакомым. Пересилив себя, Василич собрал всю свою силу воли в кулак, насупился и сел писать письмо.
Но, как бы он не корпел, написал он только: "Здравствуйте дорогой Мартин Алексеич! Тут всё у нас хорошо, весна вовсю, снег ещё не сошёл, но вроде бы сходит...", и на этом письмо довольно быстро закончилось, и его автор выдохся.
Всё! На этом попытки Василича встроиться в окружающий его мир закончились. Он успокоился и стал жить размеренно, в своём ритме, не обращая внимания на окружающих.
Была только одна проблема – он пил. Но теперь этот вопрос касался только его одного и никого больше, и единственное, что его занимало и удивляло – каким же образом он до сих пор ещё оставался жив.
Но, видимо, Бог всё ещё любил его, если он до сих пор ходил по земле.
И вот, в один прекрасный день, к бабке зашёл её какой-то дальний знакомый. Знакомый этот был, конечно, чуднОй.
Он представлял собой здоровенного мужика, бородатого, волосатого, с густыми грозными бровями – такими густыми, что и глаз его не было видно.
Был он одет в какие-то непонятные, неясные одежды. Так сразу было и не сказать – плохие они, или хорошие, новые или ветошь это какая-то.
Все детали его туалета даже и назвать никак было нельзя – ну просто верх да низ, штаны, да кафтан или куртка, что ли – вот, пожалуй, и всё. Был ли он чем-нибудь подпоясан – тоже неизвестно. Но каким-то куском толстой верёвки его хламида-размахайка вроде как была подвязана крупным замысловатым узлом.
Но он не был всё же этаким чудищем диким. Всё-таки было видно, что у него есть и нечто эстетически выверенное, некая тяга к прекрасному, пусть хоть даже и наивная или примитивная.
Если быть точнее – вот что. Он пришёл в венке, сделанном из цветов таких красивых и таких свежих, что вокруг него вились и садились на эти цветы пчёлы, собирая с них нектар. Это было даже целое пчелиное стадо, огромная семья.
Но пчёлы ему нисколько не мешали, поэтому он даже не отмахивался от них. Видно было, что эта привычка к пчёлам была у него сродни привычке к родне, поэтому и проявлял он к ним абсолютно безграничное терпение.
Видимо, этот знакомый регулярно наведывался к бабаньке – они несколько часов пили чай, о чём-то неспешно гуторили. Незнакомец принёс с собой несколько банок густого текучего мёда разных цветов, сразу нескольких оттенков прекрасного янтарно-жёлтого.
С ним и распивали они чаи, сидя за столом. Бабка напекла блинков – золотистых и тончайших, так что их посиделки были неторопливыми и удавались на славу.
Но Василича за стол не приглашали, тихо переговариваясь между собой – о чём, неясно.
Василич только слышал издалека, что пришедший говорил тихо, но очень невнятно, а иногда как будто бы даже жужжал: "Ой, жжесть", или "жживодёры", или, наконец, "заложники жестокого режима!". Так они и разговаривали некоторое время.
В конце этого разговора, в ответ на подаренный мёд, были вручены, и перешли из рук в руки несколько матерчатых мешочков, туго перевязанных верёвочками.
Василич подозревал, что это сборы трав – старушка выращивала травы и у себя на огороде, да и в лес частенько наведывалась, принося оттуда целые корзины и охапки различных листьев, трав, диковинных ягод да корешков.
Всё это добро высушивалось, а после расходовалось на всяческие нужды – он даже и не знал на какие. Но куда-то оно всё девалось, и сборы с травяных грядок, да и походы за травами в лес были регулярными.
Поэтому он не удивился происходящему. Ну, поменялись и поменялись – что тут такого?
Удивился он, тому – с чем пришла к нему старушка, когда гость уже ушёл.
– Василич, гость мой – Нестор-пасечник, пасека у него большая – и тебе гостинец принёс.
Он известный человек, да, кроме прочего, и медовар он тоже знатный, знаменитый. Прими вот – он сказал, что новый продукт его, опытный.
Поэтому его опробовать и хочет – но он сказал, что это всё равно лучше той дряни, которой ты заливаешься.
Эта медовуха, говорит, тебе и покой принесёт, и уныние духа твоего излечит, и здоровье твое тоже поправит. Попробуй-ка ты, милый, это. Может и правда его в этом есть.
И с этими словами старуха протянула Василичу увесистую пузатую алюминиевую флягу. Он механически взял и поблагодарил за подарок.
Ему поднесли еще и рюмочку, он налил в хрусталь кристально чистый напиток, и опрокинул стопку в рот.
Василич сделал глоток.
Напиток был, конечно, чудесный, очень хороший.
В нём звенел и голос луговых цветов, и лесных трав, в этом напитке слышался шёпот ручья, проложенного ключевой водой от родника, бьющего из скалы.
В нём чарующе таяли голоса птиц, летящих где-то высоко – так высоко, что они раздавались уже с самого края небес.
Но в нём была и тишина озёр, и молчание рыб, плывущих глубоко в воде у самого дна.
Он снимал головную боль, облегчал любую тяжесть и унимал печаль. Душа переставала болеть, и устанавливалась благодатная тишина и умиротворённость. Устанавливался сложный и сбалансированный покой.
И в то же время медовуха пьянила, но пьянила она странно, не так, как обычно. Она как будто бы придавала сил и энергии. После этой медовухи хотелось строить и пахать, сажать деревья и стругать детей.
Ну, с детьми Василич как-то перебился, но занятия себе нашёл – например, натаскал воды из колодца для всяких нужд.
Он замочил всё своё бельё – чтобы оно начало стираться. Потом постирал его – грязного белья накопилось уже порядочно – повесив сушиться на верёвке, натянутой между двумя жердями во дворе.
После этого он взялся за поленницу дров, сложенных на краю двора, да и переколол их все. Получилось здорОво и даже как-то свирепо.
Нешуточно вспотев в процессе колки, он в финале присел на пень, на котором орудовал колуном, в одних трусах (а колол дрова он именно так), вздохнул, вытер пот, и пошёл мыться в баню – баню он начал протапливать загодя.
Так и прошёл весь остаток дня.
Попарившись в бане, он почти моментально повалился и уснул как ребёнок.
Надо сказать, что эту медовуху Василич пытался пить долго (по крайней мере, старался это сделать) – экономил, как мог, растягивал удовольствие.
Но фляги всё равно хватило только на три дня.
И вот это уже было ударом под дых.
Неделю Василич ходил трезвый и злой. Но время шло, а ничего само собой не менялось – становилось само собой ясно, что что-то надо было делать.
Первое, что он сделал – это пришёл к бабаньке с вопросом – "Как бы ещё медовухи этой достать?" – но она не знала ответа на этот вопрос.
– Это ведь редкий ГОСТЬ, заходит очень нечасто. Он появляется, когда сам этого хочет, так же и уходит. Да и где его искать – я не знаю. Так что, помощи в его поисках я оказать не смогу тебе, Василич. Ищи его ещё как-нибудь.
Дальше было так...
Он прошёл по деревне, и расспросил всех немногочисленных жителей о странном медоваре. Но никто ничего о нём не знал – вроде что-то и слышали о чудесном напитке, прекрасной волшебной медовухе – однако ничего конкретно сказать ничего не могли.
Ни "кто", ни "где", ни "как найти" – ни-че-го.
Василич искал-искал, под конец уже чуть ли не землю рыл, да бил копытом – но его поиски никаких результатов не дали. А выпить хотелось – он стал искать что-то другое.
Один его знакомый алкаш Димон, из другой деревни, сказал, что есть поблизости пара самогонщиков, у которых что-нибудь можно спросить.
Через пару дней он принес бутыль некой жидкости. Выглядел этот напиток, конечно, не очень, да и пах специфично, но, судя по всему, делать было нечего
Димон рассказал, что смог найти только это. При этом божился и клялся, что сам это попробовал, и ничего с ним уже не случилось.
– Поэтому – сказал он – надо брать (так сказать) то, что дают. А если уж потом что-то получше и найдётся – то это же очень естественно. Это мы и называем – сказал он, подняв корявый палец вверх – это мы и называем "ЭВОЛЮЦИЕЙ".
После этого Василич и Димон налили по полстакана и выпили. Как и ожидалось, ничего хорошего этот напиток не сулил. Было в нём что-то этакое – что-то нечеловеческое.
По крайней мере, грусть и хандра нападали вполне маниакального характера. Вспоминались какие-то грустные и неприятные вещи, всё внутри как-то слабело.
Светлые и искристые воспоминания тускнели, покрывались патиной. И выплывала беспросветная муть настоящего, и ещё более безотрадное будущее – будущее, не сулившее ничего хорошего, и даже ещё большие страдания и тоску.
Именно поэтому посиделок никаких устраивать и не хотелось. Ведь молчаливое созерцание безысходности никому не было способно принести удовольствия, а уж Василичу тем более.
Он отдал деньги за спиртное, да и спровадил Димона. Ему хотелось побыть одному...
В этот раз запой длился почти целую неделю. И на этот раз на пятые с половиной сутки Василич выполз из бани на свет божий совсем уже без сил.
И вылез оттуда он уже не в человеческом облике. Ну, с одной стороны, всё вполне логично. Такое с любым может быть – попей горькую с неделю, так можно и человеческий облик потерять.
Но не так же!!!
На разъезжающихся ногах с мутной тяжёлой головой выполз он на солнечный свет, чтобы встретить это мрачное утро. Голова раскалывалась, глаза не смотрели вообще, поэтому вышел он – как смог. А смог он идти только на четвереньках.
Таким манером он дополз до бочки с водой, но понял, что наверх уже не дотянется. Бочка подтекала, под ней стояла лужа – он морщился, жмурился, но пил из лужи.
И вдруг в луже он увидел что-то непонятное. Он присмотрелся, сморгнул, ещё раз присмотрелся – из лужи на него смотрел СВИН !!! В меру волосатый, морда не очень наглая, но и не простецкая – натурально КАБАН.
– Вот так я и живу здесь теперь... И ни просвета, и ничего хорошего не предвидится, – закончив так свой рассказ, Василич тяжко-тяжко вздохнул.
22. САЛО
Метель бушевала до утра.
Новые знакомцы разговаривали ещё долго, взволнованные таким новым поворотом событий. Они делились друг с другом всем, что им удалось узнать или испытать в свиной шкуре.
Где добывать еду и как лучше это делать, как находить место для ночевки и обустраиваться там так, чтобы это было безопасно. Как слушать лес и слышать всё, что в нём происходит, для того чтобы знать, куда идти. Как видеть и читать следы, следить за полётом птиц, что можно увидеть по растениям – всё это Борька и Василич долго рассказывали друг другу.
Борька рассказывал своё, Василич своё, и сам по себе разговор перешёл на тему врагов кабанчиков. Борька рассказал о тех врагах, которых он смог выделить и запомнить. Рассказал об их методах, их уловках, особенностях, наконец.
И, конечно же, отдельной строкой он выделил украинских партизан. Они же были – "звери-не-люди". Про них, со всеми их гастрономическими подробностями, он рассказывал дольше всего. Рассказ длился долго, дольше рассказов об остальных их недругах, но всё же и он завершился.
Василич выслушал его, одобрительно хрюкнул, и сказал:
– Правду, правду ты говоришь. Эти бандеровцы недобитые – очень и очень опасные конечно. А знаешь ещё, почему они гоняются за нашим братом? За такими, как мы – за ОБЕРНУВШИМИСЯ?
Мы ведь для них особенно ценные кадры – они нас будут преследовать до конца... И вот почему (я подслушал давным-давно уже их секрет, когда случайно наткнулся на их костёр в лесу) ...
Василич бродил по лесу уже прилично, и это был как раз случай, как и у Борьки – разница была только в том, что это были самые-самые первые дни в новом облике. И он ещё не успел познакомиться со всеми своими недругами.
Он изрядно намаялся за прошедший день, и, увидев в сумерках отблески и блики костра, решил тайком подкрасться к нему, да разузнать, что происходит, и кто бродит по лесу ночью.
Может быть, люди, сидевшие у костра, смогли бы ему чем-нибудь помочь, или, наконец, с ними безопасно можно было бы погреться у костра, по чему Василич уже успел соскучиться.
Он пробрался тайком по кустам, стараясь не шуршать и не создавать лишнего шума. Выбрав место для наблюдения, он залёг и стал прислушиваться к разговору людей.
Их было двое – один выглядел постарше, второй моложе, но не намного. Оба они были уже далеко пожилыми и глубоко седыми стариками. Седыми были и их длинные усы, и узкие длинные оселёдцы.
И вот о чём они разговаривали:
– Ну, що Микола, – спрашивал один из сидящих у костра другого, – сьогодн╕ ти добув? Буде нам що ╖сти? ╤ як╕ ти новини в л╕с╕ бачив?
– – Я, Григор╕й, – отвечал другой, – багато по л╕с╕ сьогодн╕ знаходив, звичайно. Дещо я прин╕с – невелика видобуток, але все ж – не з порожн╕ми руками я повернувся. Буде нам, що по╖сти. Але це все, що я зм╕г знайти сьогодн╕.
С этими словами он сгрузил перекинутого через плечо зайца. Второй посмотрел на него, хмыкнул, и задал вопрос, который видимо, вертелся у него на языке.
– А як щодо кабанчика? Мен╕ вчора в╕дьми нашептали л╕сов╕, що десь тут бродить ОБЕРНУВСЯ кабанчик. Прямо ось тут, неподал╕к в╕д нас. А ти ж зна╓ш, що з нього ми можемо добути БЛАКИТНЕ САЛО... Це важливо ╕ для нас, ╕ пом╕няти САЛО ми зможемо у чаклун╕в на що-небудь.
Нам воно треба, щоб наш╕ сили зм╕цнювати, продовжувати дн╕ життя короткою – тому для нас це особливо важливо. Але ╕ для чаклун╕в з чаклунками це теж необх╕дно – адже в обм╕н вони й д╕ляться з нами сво╖ми знаннями, та з╕ллям. Нам цього кабанчика, Микола, обов'язково потр╕бно виловити! Поки його хтось ╕нший не зловив.
( – А как насчёт кабанчика? Мне вчера ведьмы нашептали лесные, что где-то здесь бродит ОБЕРНУВШИЙСЯ кабанчик. Прямо вот здесь, неподалёку от нас. А ты ведь знаешь, что из него мы можем добыть ГОЛУБОЕ САЛО... Это важно и для нас, и поменять САЛО мы сможем у колдунов на что-нибудь.
Нам оно нужно, чтобы силы наши укреплять, продлять дни жизни короткой – поэтому для нас это особенно важно. Но и для колдунов с колдуньями это тоже необходимо – ведь в обмен они и делятся с нами своими знаниями, да снадобьями. Нам этого кабанчика, Микола, обязательно выловить нужно! Пока его кто-то другой не поймал).
Микола призадумался. Погодив немного, он ответил вот что:
– Кабана в л╕с╕ н╕де я не бачив. Нав╕ть якби й побачив або його, або сл╕ди його – треба було б три рази подумати, як його зловити. Зв╕р-то не др╕бний.
(– Кабана в лесу нигде я не видел. Даже если бы и увидел или его, или следы его – надо было бы три раза подумать, как его изловить. Зверь-то не мелкий).
Григорий поднажал:
– У будь-якому випадку цей кабан нам повинен д╕статися. Завтра ще раз треба буде по л╕с╕ пройти колом. Уважно вс╕ оглядай – авось ╕ знайдеш що-небудь пом╕тною. Тод╕ й заженемо його як-небудь – або обкладемо в нор╕, або з р╕зних стор╕н заганяти будемо. Дасть бог – добудемо завтра його.
(– В любом случае этот кабан нам должен достаться. Завтра ещё раз надо будет по лесу пройти кругом. Внимательно всё осматривай – авось и найдёшь что-нибудь приметное. Тогда и загоним его как-нибудь – либо обложим в норе, либо с разных сторон загонять будем. Даст бог – добудем завтра его).
Во время разговора Микола разделал зайца, выпотрошил – и повесил уже жариться. Достав откуда-то из узелка соль да перец, он приправил тушку, и через пятнадцать-двадцать минут шипящий и шкворчащий заяц был уже готов.
В тишине, не проронив ни слова, странная пара поужинала. Потом Микола же притушил костёр почти до углей, оба улеглись калачиком вокруг него, и вскоре оба уже заснули.
Костёр затух уже совсем, превратившись в чуть мерцающие черно-бордовые угли.
Василич подождал ещё немного, до тех пока они совсем не угомонятся. Потом он отполз в сторону, и потихоньку-потихоньку стал всё быстрее уходить дальше и дальше от поляны.
Так и ушёл.
23. ТАНЯ
– Вот такая история, – сказал Василич, вздохнув.
Какое-то время они лежали в норе молча, в тишине и темноте.
Время всё тянулось-тянулось, снаружи бушевала метель – и уже порядочно уставшие от волнения, да и просто уже изнемогая от физической слабости, два кабана, прижавшись друг к другу, да и разомлев от тепла, уснули.
Проснулись они уже только наутро. Кряхтя, оба новых знакомых выползли из норы.
Снег засЫпал всё, и его прекрасный, бесподобный, совершенный цвет уже просто резал глаз. Лес стал таинственным, посвежел от этой белизны. Белые шапки и навесы стали скрывать его дефекты, превращая переплетённые ветки в сложную узорную вязь, в вензеля, составлявшие сложный и непрерывный орнамент.
Казалось уже, что лес не угрожающе затхлый и умирающий, а праздничный, светлый и красивый. Чудесный.
И вдруг, рыже-золотой искрой прочертив всё это холодное великолепие, с дерева стремительно спустился некий зверь с огромным пушистым хвостом, и замер в выжидающей позе, присев на месте, и поблёскивая чёрными бусинками глаз.
Мордочка у зверя была вполне себе жизнерадостной, живой, но и чуть хитрой – такая типичная беличья мордочка, в общем и целом.
– Ба! Да это же наша Таня! Привет-привет! – захрюкал вдруг Василич, и побежал ей навстречу.
Рыжий зверь оказался белкой – белкой, судя по всему, знакомой, потому что Василич приветствовал её как старинную и хорошо известную приятельницу.
Белка Таня оказалась в лесу по каким-то своим мотивам, но вот она Василичу ничего не рассказывала – молчала, поэтому знал о ней Василич (ну и Борьке поведать смог – соответственно) немного.
Они встретились уже давненько, почти год назад.
История взаимоотношений Василича и Тани была такая...
В начале своей истории с превращением в кабана Василич вообще не понимал, куда и как ходить, как надо обитать в лесу.
Он совсем не знал, как не шуметь, как обходить стороной опасные места (да и как понимать – какие места опасны, а какие – нет), где добывать пропитание, как готовить себе ночлег – в общем, всю ту массу полезных мелочей, которые помогают выжить, сориентироваться, предугадать развитие событий.
Больше того – он ничему так и не научался, поэтому первые его две недели в лесу были сплошным недоразумением – он ничего не запоминал, почти обезумев от горя превращения.
И то, что он остался жив, и даже цел, и у него не было даже ни тени сомнения, что он делает что-то не так – это чудо! Мы можем быть уверены в том, что именно несказанное везение Василича блеснуло в этот момент своими самыми яркими гранями.
И вот, в один прекрасный день, он без дела валандался по лесу, не зная уж – куда пойти, для того, чтобы раздобыть себе еды. Кабанчик подумал, нашёл себе тихое укромное место в еловом леске и прилёг там.
Но лежал он недолго – вдруг, откуда-то сверху прилетела шишка, и стукнула Василичу по носу, да пребольно!!
Василич аж всхрюкнул от удара и неожиданности, отпрыгнул в сторону, но на него просыпался ещё целый град шишек, причём уже еловых и сосновых вперемешку.
И как не старался Василич посмотреть наверх, и рассмотреть, что же это там наверху происходит – ему это никак не удавалось. Наконец, град предметов сверху прекратился, и вдруг, перед самым василичевым носом внезапно образовалось нечто рыжее и очень пушистое.
Это нечто уселось прямо перед его мордой, и заговорило с ним простым русским (ну или так ему показалось) языком:
– Что же ты по лесу прёшь напролом как танк! Тебя же слышно за пять километров! Ты же нас всех угробишь. Ты-то ладно – тебя рысь, например, не возьмёт. Но ты её разбудишь, поднимешь – она меня и сцапает.
– Да я не знаю... А как по-другому то надо ходить? – спросил озадаченный внезапной встречей.
