Текст книги "Сердце великана (СИ)"

Автор книги: Антон Волк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Куда! Идиот! Тоха, стой! Дебил, мордовский...

Я пытался кричать, припомнил все оскорбления, которые только мог вспомнить, словно в отчаянии пытаясь таким странным способом заставить его повернуть назад. Но кричать было бесполезно. Он не мог их слышать. Да и слышал бы, все равно не повернул бы. Это парень–хохмач. Его бесполезно на такое ловить.

Я понимал его план. Решил по геройствовать. Схватиться с Сауроном. Недавняя победа, вскружила ему голову. Еще был. Убить великана и вернуться живым – это стать национальных героем в Японии. Он полмесяца наслаждался своей славой.

Я колебался какое–то время. У меня было две секунды на размышление. Вернее, еще меньше. Иначе я просто не долечу до Саурона. Поганец, Тоха выбрал идеальный момент, две секунды позднее и за ним уже нельзя будет поспеть. Я выпустил желтую ракету, ни раций, ни каких–либо других способов коммуникации с другими участниками операции, у меняконечно не было. Только малюсенькие ракетницы. Красная – нашел сердце. Зеленая начинаем атаку. Черная – закончилось резервное топливо. А желтая – это означает “следуйте за мной” или “делай как я”.

Будут они следовать за мной, я не знал. Плевать. У фей–шахидок или убийц великанов не бывает старших в группе. Чтобы отдавать команды нужна связь. А ракетами особо не на фантазируешь. Хотя формально авторитетом был я. И Тоха. Как успешные убийцы прошлого раза. Командование не считало нужным ставить кому–то командира и так мертвецы без пяти минут. Кто в таких условиях будет по струнке ходить? Это как самоубийце смертью грозить.

“Ладно. Саурон, так Саурон”. “В конце концов, это наше задание, как можно меньше ньюкать матушку Землю”. Авось и грохнем, гада.

Догнать Тоху, я мог, но для этого пришлось бы использовать драгоценное топливо ранцевого реактивного движка. А я этого делать не собирался. Черт с ним пусть первым нападает. На секунду оглянувшись, я увидел, что почти половины группы следует за мной.

“Отлично”, – решил я. Шанс есть. Убить льва, перочинным ножиком.

Где–то в пятистах метрах от Саурона я снял с предохранителя, крупнокалиберную винтовку АНЦИО 2000. И выстрелил в великана. Целясь ему в лоб. Затем еще дважды. Механика моего снаряжения тут же дико завертелась, щелкая пружинными переключателями. Маховик начал отдавать энергию механическим стабилизаторам, которые пытались справится с отдачей 12,7 миллиметрового оружия. Какой–то японский гений–механик разработал эту систему. Отдача столь мощного оружия в воздухе даже тяжелый боевой вертолет дергает. Ведь все в воздухе происходит. Никаких станин на твердой земле. И без всякой электроники, которая могла бы помочь. Чисто механика!

Никакой цели навредить великану этой стрельбой я, конечно, не преследовал. Убить великана можно только попав в сердце, либо с ЯО. Я всего лишь попытался отвлечь типа от Тохи, который подлетел уже вплотную. Многие новички–убийцы совершают ошибку, не стреляя пока не найдут сердце. И падают на землю с полным боезапасом. Так и не отстреленным! Типичная ошибка новичков. Выстрелы великанов как–то привлекают. Крупнокалиберные пули они чувствуют и реагируют.

Саурон взмахнул посохом. Медленно и величественно. Ну, наконец! Я включил реактивную тягу и сбросил крылья. Тоха сделал это секунду назад. Поехали...

Приехали.

Чего?

Я говорю «приехали», ты же сказал – поехали, когда начинали.

Я перестал тащить Тоху и на минуту остановился, чтобы перевести дыхание. Немного опешив. Ткань моего плаща, на котором я его тащил, намокла от травы, еще сырой после прохладной осенней ночи. Хотя Тоха это точно не чувствовал. Он сломал спину при приземлении. Вообще–то людей, которые упали с высоты и что–то сделали со своим позвоночником нельзя трогать, до приезда врачей. Но в нашем положении, это было не выход. Саурона будут ньюкать. Надо было найти укрытие. И на ночь тоже, если нас не подберут скоро. Сердце Саурона мы не нашли. Ребят положили. Кого сколько и как – я был без понятия. До моего приземления я видел две черные ракеты и все. Тоха упал почти одновременно со мной. Может чуть раньше. Поганец доигрался. Выработал весь окислитель из основного и резервного бака, потом решил приземлится на резервных остатках. На «соплях», как еще говорят «феи». Шиш! Еще стрелял себе под ноги. Хотел таким макаром демпфировать падение. За счет отдачи. Мюнхаузен, хренов! Физику и гравитацию не обманешь.

– Как ты догадался? – спросил я.

– Чего догадался, Адам?

– Как ты догадался, что я сказал. Ты не мог меня слышать.

Антон довольно хмыкнул. Да ты это всегда на тренировках говоришь. Любой «тупарик» догадается.

– Тупарик, ты у нас конечно знатный, – сказал я зло. Сленг Тохи          меня иногда раздражал. И жалко мне его не было. Доигрался. Нет, ну надо же.

Я снова потащил груз. Тотчас услышал, как он вздохнул.

– Просить тебя пристрелить меня, полагаю бесполезно? – спросил он. Я тащил его уже битый час, а он все не поднимал эту тему.

– Угадал, – буркнул я. – Где мы такого второго хохмача найдем? “Господин назвал меня первой женой!” “Закрой, в общем, личико, Гульчатай!”.

– Я не просил тебя, за мной лезть.

Тон у него был с огромной досадой. Мешком досады, на меня, на инопланетян, на всю Вселенную.

– Не просил, – подтвердил я невозмутимо. – Нас вообще ни о чем не просят. Мы – камикадзе. У камикадзе ничего не спрашивают.

– Я все ждал, когда ты начнешь.

– Не дождешься, – оборвал я также зло.

Понятно, что он имел в виду. Тоха хотел, чтобы я спросил, зачем он это сделал. Но я все не спрашивал. Уже час.

Минут десять мы провели в полном молчании. Только мое дыхание, когда я его через бурелом тянул. Бог знает куда. Найти бы какую–то широкую поляну, куда вертолет мог бы сесть. Разжечь костер, ну и по инструкции пускать ракеты. Каждый час. Но надо с начало переждать ЯО. Саурон уже далеко. Вряд ли нас достанет. Может тряхнет слегка. До побережья сотня км. Вряд ли он доберется до него.

– Мне мишку стало жалко.

Я остановился опять. Чего он несет, чуваш недорезанный?

– Чего? – спросил я, наклонив голову. Опять хохмачит? И это в его положении парализованного. Поистине, горбатого могила только исправит.

– Мишку жалко стало. Увидел внизу перед атакой. Целая семейка медведей. Их же заодно ньюкнуть. Пойми, Адам. Это наш российский медведь.

Я присел отдохнуть. Ну и поговорить по душам, пока сидим. Присел на поваленное бревно, достал фляжку с водой.

– Давно в Гринпис вступил? Пить хочешь?

– Ага. Вусмерть!

– А что молчишь тогда? Думал не дам?

Тоха виновато моргнул глазами. Двинул плечами, судя по тому что он мог ими пошевелить, дело было не полный капец. Может еще на протезах механических походит.

– А фиг тебя знает. Может не дал бы, – сказал он.

– Идиот, – обозвал я его. И подойдя дал ему попить. Вволю.

– Сенькю. Губы не вытрешь?

Я хмуро оглядел его. Он все еще злил меня.

– Головой шевелить можешь?

– Ага!

– Потрись об рукав.

Я подставил ему рукав. Но Тоха покачал головой.

– Сойдет. Я пошутил.

– Я тоже, – ответил я. – Ладно поехали, боец радуги.

– Чего?

– Это судно Гринписа, которое было затоплено французскими спецслужбами, – объяснил я, возобновляя движение.

Тоха встрепенулся:

– Слушай, а хорошая кликуха для новичка? Боец Радуги! Я бы сам взял даже. Романтично, до чертиков!

У Тохи уже была кличка. У всех фей клички есть. У меня поначалу была Предатор. А потом я стал: Старый. А в последнее время называли уважительно: Старик. Тоху называли КГБ. Дурацкая кличка, но ему почему–то нравилась. Я его – Хохмачом называл. Иногда Мордвином. Причем, последнюю кличку многие переняли у меня. Это единственное что злило Тоху. На три секунды. Потом злость хохмача пропадала. Сильно обидеть его было практически невозможно.

Через полчаса мы наконец добрались до поляны, которую я обнаружил при помощи карты. Но поляна была уже занята. И как раз теми, о ком Тоха говорил: медведями!

Взрослая самка с медвежатами. Довольно большими уже.

– Ну вот. Спасенные тобой мишки, – заметил я.

Отпустил плащ и стянул с плеча винтовку. Тяжелую крупнокалиберную винтовку с укороченным стволом, но страшно мощную. Вольфрамовый сердечник, реактивная пуля. В боковой проекции, даже танк может пробить. Убийственная вещь. Спец–оружие фей–камикадзе.

– Ты чего?!

Тоха почти крикнул.

– Пугни ракетницей. Не смей убивать наших мишек!

На секунду у меня появилось желание поиздеваться на Тохой и сделать вид, что собираюсь стрелять. Но отчаяние в его голосе было настолько серьезным, что я не посмел. Того и гляди он попытается подняться.

От шипящей и искрящей ракетницы медведи действительно дали деру. Я потянул лямку дальше, выбирая удобное место в “отвоеванном” у зверей пространстве.

– Ты знаешь почему у нас медведи меньше, чем американские? – спросил Тоха. Болтал он уже без умолку, пока я собирал хворост и разводил огонь.

– Ну? Почему?

– Они лосося там жрут. Тонны лосося за сезон сжирают. Семга, кета там нерестится. Вот и вырастают здоровые. Гризли их называют. До тонны могут вырасти. А наши мелкие. Такой жратвы как у американских у наших нету в тайге.

– Надо же, – заметил я, деловито раздувая костер. – Значит и у медведей та же хрень, что и у людей.

– В смысле? – спросил он, подозрительно. Не зная, издеваюсь я над его словами. По моему тону люди обычно не догоняют, шучу ли я, или говорю серьезно. “Разговариваешь невозмутимо, как Чинганчкуг”, сказал однажды Тоха. “Не поймешь, что у тебя на уме”.

– Я был пару раз в Америке. До пришельцев, конечно. У них очень много толстых. Вообще все вокруг толстые. Более, менее. Проблема ожирения там была на первом месте.

– А, ты про это. Я не был в США. Не довелось. А в кино у них худых много. Странно.

– Ничего странно, всех худых они в кино снимают. Наверное, проблема, найти массовку была.

Тоха захохотал. Заливисто. Как мальчишка в кино, на комедии.

Я закончил с костром. Достал рационы и покормил Тоху. С ложки, как младенца. Затем завел пружину таймера, расставил сигнализацию от зверья. Намазал, и себя, и Тоху кремом от комаров. Блин сколько дел на природе приходится делать, которые мы дома не замечаем. И наконец сел отдохнуть. Солнце было уже высоко.

– Как ты думаешь? Кто еще выжил?

Я подумал, над вопросом Тохи. Он мне самому не давал покоя. По опыту предыдущих схваток, я мог делать предположения. Обычно в первой операции гибла половина состава. Плюс–минус два–три. Сравнить это был не с чем.  Во время войны британцы посылали бомберы на Германию, причем теряли в каждом вылете до десяти–двенадцати процентов самолетов. Но все равно продолжали! Бомбежки при таких потерях прекращаются. Сразу же! У нас было положение хуже. На много. Фактически в феи–шахиды шли добровольцы. Или самоубийцы, если хотите. Кто готов был рискнуть всем. И кому жить надоело. Находить таких людей было не сложно. Была целая система для их поиска. Раньше такие типы занимались разным экстримом. Бейс–джампингом к примеру. А тут они могли вообще запредельный адреналин получить. Япония вообще знаменита своими самоубийцами. Так что человеческого материала было достаточно. У нас была школа для иностранцев. Вторая. Были две шахидские школы подготовки убийц великанов в которых могли иностранцы тренироваться и участвовать в заданиях. Остальные все были японские. У нас японцев не было. И школа была “эСэНГэшная”, как бы. Колония русскоязычных в несколько сот тысяч человек, могла выставить только десяток–другой шахидок в месяц. Наши вообще не так склонны к самоубийствам. Но марку перед японцами надо было держать. Они нам приют как бы дали. У них были десятки школ. Нападения великанов происходило раз в месяц. Иногда два раза. По мелкому и по–крупному. Странные нападения великанов, как будто у них не осталось другого оружия, кроме как “собачиться” с нами таким необычным образом.

Взрыв ЯО мы услышали ближе к вечеру. Далеко. Гриб правда было видно и вспышку тоже. Но дистанция была слишком большой для того, чтобы нам как–то навредить. Тем более не такая уж мощная боеголовка была. Я на всякий случай припал к земле, ожидая прихода ударной волны. Тоха и так лежал, ухмыляясь словно сломанный позвоночник не был для него сейчас основной проблемой.

Волна пришла очень ослабленной. Только ветки шевельнула вокруг поляны, да листьями прошуршала. Я даже смутился, от своей излишней осторожности.

– Неужели нам тут ночевать? – заметил Тоха, когда представление ядерного ада на востоке завершилось и мы уже битый час ожидали подмоги. – Я даже по большому сходить не могу. Когда эти япошки прилетят спасать “героев”. Словно ответ на его слова вдали послышался стрекот вертолета.

– Ты – волшебник, Тоха, – сказал я вскакивая. И выпуская ракету в небо.

Через полчаса вертолет забрал нас. Он почему–то помедлил прийти к нам, и я даже подумал, что мою ракету не заметили. Выпустил на всякий случай еще две, одна за другой. Но потом понял причину этой задержки. Они еще кого–то из выживших подбирали. Когда я поднялся на борт по лебедке, то понял кого. Это был наш перс – Шахрани. У Тохи отвисла челюсть. Причем еще больше, когда нам сообщили, что Шахрани поразил сердце у второго Тора. Того самого, которого другая группа японцев атаковала. Он в отличии от других членов группы не последовал за мной для атаки на Саурона. Причем японцы большинство погибли. Они всегда пытались идти до конца, пока все остатки топлива не используют. Поэтому и эффективность у них была выше. Но моего рекорда еще никто не побил. Я убил двух “назгулов” и трех торов. Абсолютный рекорд на данный момент. Причем убить назгула тяжелее. Он на пятьдесят метров ниже Тора. И тут вообще шансов, что аварийный парашют, хоть как–то затормозит падение после выработки топлива – ноль. Поэтому это риск даже больший. Саурона мне бить не довелось. Его феи только однажды завалили. Японцы. Но все погибли в той группе. Ареса же никто не бил пока. Только с ЯО уничтожали. Ростом он, кстати, как назгул, но чрезвычайно опасен. Очень быстр. Уклонится от его “холодного” оружия чрезвычайно сложно. Может прыгать в верх. И молниями швыряется как Саурон.

Шахрани лыбился во весь рот. Еще бы. Он теперь нац–герой. В зал славы его бюст поставят. Там их сотня другая уже. И мой тоже, кстати. Хотя я был против, но меня не спрашивали. Завтра в газетах будет разбор сегодняшнего боя с эйлиенами. Записи с кинокамер. Фотки. Тоха получит по полной за самоуправство. Хотя в принципе от командования ему ничего не будет. Он пытался завалить Саурона – это бесценный опыт. Анализировать нашу схватку с ним будут месяцами, пытаясь выяснить слабые места этого типа великанов...

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ: ДВЕРЬ В ВОСПОМИНАНИЯ

Exert   the   best   in   yourself .  Strike an enemy vessel that is either moored or at sea. Sink the enemy and thus pave the road for our  people's victory.

 

(Старайся из-за всех сил. Бей по вражескому судно везде: на якорной стоянке или в открытом море. Топи врага – это дорога к победе нашего народа)

(Из инструкции для пилотов–камикадзе)

В русскоязычном районе я не был несколько месяцев. Не любил сюда ходит. Поначалу из–за внимания. Меня узнавали. По фоткам с газет. Это доставало. Собиралась толпа поболтать и начиналась долгая дискуссия, к которой у меня не было никакого интереса. Обычно по теме: когда победим пришельцев и вернемся домой. Про то, как правильно они все теперь в России, в Украине или Белоруссии отстроят.

Оптимизм людей даже на краю гибели – это что–то! Не убиваемая вещь. Улыбаться и поддакивать – это реально доставало. А уйти, сославшись на дела сразу было невозможно. Огорчать людей, которые потеряли все и живут по милости японцев, приютивших их? Но на долго ли? Сколько это будет продолжаться?

Слава богу сегодня меня никто не узнал. Я был в очках и бейсболке, а на улице было уже порядком темно. Газовые уличные фонари давали не так много света, чтобы идущего по тротуару человека можно было уверено опознать. Да и крался вдоль кустов, как заправский ниндзя. Наверняка вызывая подозрение, таким поведением, у случайных прохожих.

Мне нужно было добраться до госпиталя. Надо было навестить Тоху. Он прислал мне письмо, в своем стиле – без слов. На письме был только рисунок. Детский прямо, в стиле: палка, палка, огуречик – вот и вышел человечек. Человечек в коляске. С воздетыми вопросительно руками. Внизу рисунка было только одно слово: “доколе?”

В общем навестить его пришлось. Выхода не было, если я не хотел испортить с ним отношения совсем. Нельзя назвать наши отношения такой уж дружбой. Больше приятельские скажем отношения. Я вообще ни с кем не дружу. Это страшная вещь, начинать дружбу с людьми, которые практически гарантировано гибнуть на первой или второй операции. Я в первый раз сделал такую ошибку. И это было в последний раз. Больше я ни с кем не сходился. Все шесть последовавших атак, я очень скупо отвечал людям с кем тренировался. Некоторые из них принимали это за заносчивость, мол я считаю себя слишком важной птицей, чтобы снисходить до них. Разубеждать их я не собирался. Все равно их ошибочное суждение погибало на следующей, или через следующую операцию. Только такие приятельские отношения с Тохой наладились. Как–то сами собой. Приколист он, как репей. Начнет анекдоты травить. Не зря у него была самая красивая в диаспоре девушка. Такой хохмач любую девушку рассмешит и к себе расположит. Однажды в суши баре они с друзьями повздорили с японцами. Залетными. Не с Токио, явно. Вернее, японцы упрекнули в этих островах, что им постоянно не отдавали. Так Тоха куда–то ушел на несколько минут, принес им карту, отрезал ножом Курилы и положил перед ними. Мол, на вот! Берите.

Мы хохотали, но японцы на него как на сумасшедшего посмотрели. Ушли растерянные и больше не лезли. Я сам был свидетелем этого и с тех пор, у меня сложились более близкие приятельские отношения с Антоном Цветковым из Петербурга.

В рецепции больницы меня, конечно, узнали. Девушка в белом колпаке за стойкой улыбнулась. Японка. Я протянул свою идентификационную карту, но она махнула рукой с убийственно–приветливой улыбкой:

– К Антон–сану?

– Ага, к Антон–сану.

– Второй этаж, палата номер девяносто шесть.

– Домо Аригато.

– Всегда пожалуйста, Предатор–сан.

В ее произношении это звучало почти, как русское “предатель”. “Предатель–сам”, иронизировал я мысленно. Вообще японцам очень трудно говорить по английский. Очень непривычно. У всех почти ужасный акцент. Даже хуже, чем по–русски.

Я дунул по лестнице вверх. Хорошо, что автограф не попросила. Это меня вообще убивает. У нее вполне могли оказаться эти карточки.

Уже подходя к палате, я услышал голоса, доносившиеся из полуоткрытой двери. У Антона похоже был гость. Я замедлил шаги, но ничего особенного не было. Антон ровным голосом рассказывал про какую–то Таню. Вероятно, воспоминания из былой жизни. Питер, Питер – ты теперь радиоактивная пыль. Чуть не запел я, песню, что Антон иногда пел, сочиненную кем–то из диаспоры. Но вовремя остановился. Неуместная песня, для человека не из Питера.

Я постучал костяшкой пальцев по косяку. Тоха завидев меня встрепенулся, почти приподнялся. Он полулежал в медицинской койке с двумя подушками за спиной. На одеяле лежала открытая книга. А на тумбочке еще гора. В полметра. Друзья видать принесли из личных запасов. На пластиковом стуле у кровати сидела немолодая уже женщина, худощавая и очень ухоженная. Прямо как актриса после двухчасового грима. Когда она обернулась на мой стук, я даже растерялся. Угадать ее возраст можно было только по морщинкам в углах очень красивых карих и строгих глаз.

– Мама, это мой друг, Адам, – представил меня Тоха и тут же в своем репертуаре отругал меня: – Ты почему не приходил, сволочь? Так с друзьями не поступают.

– Антон! Веди себя с достоинством.

Я проигнорировал его упреки и поздоровался с мамой. Ее лицо казалось мне знакомой. Смутное дежавю. Где–то кажись видел. Хотя скорее всего похожа на кого–то, просто.

– Здрасте.

– Здравствуйте, Адам. Я – Ольга Александровна. Я о вас много слышала. Не знала, что вы в одной группе “самоубийц” с моим сыном.

Я пожал плечами, слово “самоубийцы” наводило на размышления. Я не знал историю выбора Антона такой работы. Но в диаспоре была еще так называемая лотерея–смерти. Кто–то брался за нее добровольно. Кому–то доставалось эта работа по неволе. А кто–то даже чтобы защитить другого, выбранного этой лотереей смерти. Бывало и такое романтическое событие в нашей “колониальной” жизни. Хоть сериалы снимай про несчастных разлученных лотереей смерти влюбленных.

– Ничего странного у нас секретное подразделение, – ответил я, нашел второй стул и сел рядом с кроватью.

– Как его здоровье? – спросил я Ольга Александровну.

– Эй! – Тоха, ткнул меня обложкой книжки. – Я тут! Можешь у меня спросить.

– Ты соврешь или “схохмачишь”, – ответил я, не оборачиваясь. – Тебе вообще нельзя верить, после этого трюка с Сауроном.

– Врачи, говорят, что он возможно сможет снова будет ходит, но на реабилитацию потребуется несколько лет, – объяснила мама Тохи грустно.

– Могло быть хуже, – сказал я, стараясь ее утешить.

– Спасибо господу, что живой, – согласилась она.

– Спасибо, Адаму, мама, – сказал неожиданно Тоха. – Он меня четыре часа тащил по тайге. Не бросил. И мишек прогнал.

– Конечно, сынок. Спасибо вам, Адам. Вы настоящий друг и мужчина.

Я смутился. Отмахнулся рукой, украдкой зло глянув на Антона. Опять твои шуточки, Тоха, – говорил мой взгляд.

– Я серьезно, – сказал Тоха. – Надеюсь ты не будешь больше принимать участие в операциях.

Я опешил.

– С чего это? – спросил я.

– Ну ты же уже сколько раз сделал за других работу! Пора и честь знать. Убьют же. Не может тебе везти вечно. Никто тебя не упрекнет.

Его горячая речь мне показалась странной. Ни о какой отставке мы никогда не беседовали. Я конечно мог подать в отставку. Командование седьмого отдела, мне даже намекало – перейти в ранг инструкторов. Я был слишком ценен, чтобы рисковать дальше. Моего опыта не было ни у одной живой феи–шахидки. Но Антон вряд ли об этом волновался. Его скорее всего задевало, что он теперь не удел. А я буду рисковать один.

Мы поговорили еще немного. Я посмотрел название на обложке книги, что читал Антон. Это был “Гиперион” Дэна Симмонса – книга про человеческий страх. И перед инопланетянами тоже. Странное совпадение! Мать Антона ушла, оставив нас вдвоем.

– Я твою мать где–то видел, – сказал я, когда Ольга Александровна ушла.

– Я тоже, – сказал Антон, неожиданно поднес ладонь ко лбу, озадаченно потер лоб со словами: – Твою мать, где же я ее видел.

Я не смог сдержать улыбки. Хохмач, у смертного одра даже рассмешит.

Довольный результатом своей шутки Тоха объяснил, уже серьезно:

– Конечно ты ее видел. Она актрисой была. В кино снималась. В основном в сериалах. Но ты вообще–то темный, если ее не знал. Она знаменитой была очень.

Я опять пожал плечами. Я мало что помнил из прежней жизни, хотя и делал вид что помню. У меня была собственная история бегства после вторжения, но приличный кусок моей прошлой жизни до вторжения я не помнил. Это было необязательно знать всем, пока я не разберусь, решил я однажды и с тех пор это было моей маленькой тайной.

– Зато я Чулпан Хаматову помню. И даже Гурченко, – сказал я, несколько обиженный его обзывалкой. Я – не темный, вообще–то. Физику знаю. Восточные единоборства, бокс. Не помню правда откуда, но знаю.

– Чулпан? Татарку? – переспросил Тоха.

– Ага.

– Мама круче была, – сказал он, безапелляционно отметая мои возражения.

Я не стал спорить. Если я помню Чулпан, несмотря на частичную амнезию, то скорее всего татарка круче была. Но сын, конечно за мамашу должен быть. Это без вопросов.

– Ок, круче Чулпан, – согласился я.

И чтобы увести тему, спросил:

– Как там твоя первая любовь?

– Она не первая моя любовь, – ответил Тоха со смеющимися глазами.

– Последняя?

– Брось прикалываться. С Ингой я – порвал.

– Чего это, она тебя бросила?

Я очень удивился. Девушка Антона была очень сердечным человеком. Жалостливым я бы сказал. Чтобы она его бросила, после случившегося – это не могло уложится в моей голове. Гораздо легче было поверить в то, что все пришельцы завтра же сдохнут. Сами!

– Дурак! Не бросила она меня, – ответил Антон. – Я ее сам прогнал. На фига я ей теперь нужен? В таком состоянии. Только душу будет бередить. Вдруг я не встану никогда? Она заслуживает лучшего...

Возвращался я тем же маршрутом. Иногда встречал подвыпивших субъектов. Немного, но попадались такие. Будь моя воля расстреливал бы их. Как же без них в русскоязычной–то колонии? Пьянство в период военного вторжения инопланетян, когда решается судьба человечества – это было больше, чем преступление. Но японцы нас не трогали. Давали вариться в собственном соку. А многие люди, считавшие, что уже все кончено. То есть хана, нашей расе и планете, либо принимали наркотики, либо пьянствовали. Некоторые просто снимали стресс после тяжелой работы. Трудились все как очумелые. Труд сделал из обезьяны человека, по словам Маркса. Труд мог и инопланетян победить. По крайне мере, если они будут продолжать такую тактику, то рано или поздно будут запущены сотни баллистических ракет с ЯО, которые уничтожат корабль–матку. Надежда на это была. Просто все должно было управляться механикой. Без электроники. И система должна была “насытить” ПРО инопланетного корабля, как выражались специалисты по противоракетной обороне. Сколько ракет с ЯО нужно было запустить для такой масштабной операции никто не знал, но, чтобы не было риска, это должно было быть настоящим роем.  Запущенным более–менее одновременно. Но гарантии это не давало. Тем паче никто не понимал, почему пришельцы не добивают нас, страшным оружием первой волны. То ли оно у них закончилось. Поскольку понятно, что ресурсы, которые можно было перетащить на расстояние в многие световые годы – ограничены. То ли, это было какой–то игрой для них. То ли они передумали добивать нас. В общем, сам черт ногу сломит. Австралия тоже была в деле. Причем половину ракет они уже сделали. Возможно я даже увижу, это преставление, когда высоко в небе на орбите земли вспыхнет тысяча Солнц, в яростном огне сжигая ненавистный ромбовидный корабль. И не нужно будет больше опасаться великанов. Нескладных гигантов Сципиона Африканского, вышагивающих в столетних елях, словно в высокой траве африканской саванны. И фей–шахидок с реактивными ранцами, словно назойливые мухи летающими вокруг них, пытаясь отыскать хрустальное “сердце” для связи с кораблем на орбите, тоже больше не будет.

В моей жизни до нашествия пришельцев было одно темное пятно. Промежуток времени, который я не помнил. Не то, чтобы совсем, какие–то фрагменты помнил, но ничего определенного. Ничего имевшего смысл, некое завершенное действие, произошедшее тогда. Иногда мне казалось, что осталось чуть–чуть, совсем чуть–чуть и я вспомню. Что–то очень важное, настолько важное, что возможно от этого полностью изменится моя жизнь. Или даже жизнь остальных вокруг меня. Я называл такое состояние дежавюка”. От французского слова дежавю – ложное воспоминание о чем–то, чего ты видеть не мог. В мое же дежавюке это было не понятно – ложное ли это воспоминание, или настоящее. У меня не было возможности определить. Было одно место, куда я ходил дважды в неделю. В районе Фукуока. Я случайно нашел эту улицу год назад. Катался на велосипеде по Токио, проехал несколько кварталов, а потом меня “торкнуло”. Я едва успел затормозить. Чувство узнавания было настолько сильным, что я был некоторое время в прострации. Патрульный полицейский в белых перчатках, ростом едва мне по грудь, подошел, увидев, что я странно себя веду. Может даже он хотел поинтересоваться, чего это я – здоровый мужик – праздно гуляю по городу, когда весь город надрывается в титанических усилиях чтобы выжить. Каждое утро люди словно муравьи выходили на работу и первые несколько лет после вторжения выходных вообще не было. Их только недавно вернули, как и отменили комендантский час. Жизнь как–то устаканилась, оказывается можно даже привыкнуть к апокалипсису. Гулять, спать, любить, смотреть кино, ожидая смертельную атаку – последнюю в истории человечества. Заниматься обычными делами. Удивительно, как быстро привыкает человек! Полицейский тогда резко остановился, узнав меня. Отошел на почтительное расстояние. Ненормальные, которые защищают город от пришельцев. Практически живые трупы. А тут еще многократно выживший “живой труп”. Некоторые японцы даже собирали карточки, типа звезды бейсбола, карточки с картинками убийц великанов, если быть точнее. Я уже сбился со счета, скольким детям с восхищенными глазами подписывал такую карточку со своим, нарисованным в “мультяшном” стиле – в стальной броне и реактивном ранце, персонажем. Предатор – Ultimate Titan Killer! В титановой броне и крутых кожаных крагах. Художник–японец изобразил меня слишком массивным и мускулистым, со стальным взглядом, почему–то больших голубоватых глаз. С красной банданой в виде японского флага, развевающейся на ветру как у камикадзе времен второй мировой. Тоха смеялся с этого, как и весь отряд когда–то. Не помню который уже. Ни первых с кем я летал, ни вторых, и даже третьих уже нет в живых. Ни одного. С четвертого живой только Олег – по кличке “Шестиструнный Самурай”. В четвертой группе у многих были клички из японских мультиков – из аниме. Я ее называл “анимешная группа”. Они знали друг друга и вызвались на это задание добровольно. Крепкая была команда. Я бы с ними и дальше с удовольствием работал бы. Если бы не погибли. Слишком были лихие, отчаянные. Кроме Олега. Ему посчастливилось завалить одного из Торов. И он использовал свое право “приземлиться”. Так говорили, когда кто–то использовал свой бонус, завалишь великана

– можешь уйти в отставку. Ну или три раза выживешь при атаках. Возможно Олег был в депрессии из–за смерти друзей, принимая тогда это решения. Они были очень давно знакомы. Страйкболисты или еще кто. Я был без понятия, но видимо знали друг друга еще “до”. На что они рассчитывали, я не знал. Возможно люди, особенно такие тренированные

экстремалы, всегда переоценивают себя. Мол, нашей команде и сам черт не брат. Но в борьбе против такой нечисти как эйлиены, нужно что–то другое. Я не знал, что это, но похоже это было у меня в достатке.

На войне лихача убивают первым, труса – вторым, а дольше всех живет – тот, кто действует, и осторожно, и дерзко одновременно.

А может дело было и не в этом. Здесь была какая–то загадка. И связано это было с этой улицей. Вернее, даже не с улицей. Улица была, как ключ с кодом. Я знал эту улицу. Я четко видел картинку из своей памяти, как иду по этой улицу. Я был настолько ошарашен, что не мог поверить, что это она. Но убедился в обратно прямо через два квартала. Прямо за углом должна была быть автобусная остановка. Перед овощным магазином. И меня торкнуло во второй раз, когда я решил это проверить, ведя велосипед с собой увидел остановку и магазинчик. Все как в картинке из памяти. У меня волосы встали дыбом. Память начала возвращаться. Словно вода под напором, пыталась просочится через дамбу. Я так и видел ее в воображении, потрескавшийся бетон, подпертый деревянными щитами с облезлой зеленой краской. Сейчас прорвется! Сейчас. Я шел по этой улице тогда, повернул тут, кажется у меня с собой было оружие. Ну да! Точно! Оружие! Автоматическое... Глупости! Откуда я мог быть в Японии с оружием. Бред! Я вообще не был в Японии до нашествия! Или был? И даже анимешки не смотрел. Олег меня на них подсадил.