Текст книги "Жест Евы (сборник)"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

По возвращении в Париж у Марселя Леближуа оставалось четыре дня отпуска. Все эти четыре дня он носился по городу и рылся в книгах. Но всякий раз, докапываясь до сути той или иной цифры или какого-нибудь имени, он вынужден был признавать, что к разгадке не приблизился ни на шаг. День Трафальгарской битвы вместе с названием престижного ресторана, дополненные маркой лосьона для волос, ровным счетом ничего не означали. Было ли допустимо, что удача могла быть спрятана в родословной династии Капетингов, правивших Францией с Х по XIV век? А рецепт русских блинов, он что же – тянет на миллион старых франков? На самом деле цена успеха была уже далека от этой цифры: стоимость зеленого блокнота колебалась у отметки в пять тысяч франков, но акции снова могут вздорожать. Иногда Марсель Леближуа представлял себя рыбой, которую подсекли опытной рукой и теперь изматывают, понемногу отпуская леску, ослабляя ее натяг, затем вновь подтаскивают, точно рассчитав силу ее рывков, чтобы в конце концов совсем обессилевшую затащить в сачок. Эх, знать бы, как спрыгнуть с крючка! Но жало его засело глубоко и накрепко.

Он даже несколько раз кружил возле дома номер 50 по авеню Фош, где обитал его палач. Недавно выстроенное светлое здание с высокими, прозрачными, будто хрусталь, окнами, стеклянная, автоматически открывающаяся перед посетителями входная дверь, мраморный вестибюль и привратник в галунах!.. И несмотря на подобную роскошь, Жан де Биз столько хлопочет о своем блокноте, что публикует через каждые два дня объявления в газетах! Тут есть от чего помутнеть в голове у одного из самых уравновешенных бухгалтеров на свете…

Когда Марсель Леближуа появился на службе, коллеги заметили, что он неважно выглядит… Он стал опаздывать, ошибаться в вычислениях и уже не смеялся над шутками начальства. Машинистки заговорили о его любовной интрижке, курьеры утверждали, что он играет на бирже. Сам он думал лишь об этом гнусном Жане де Бизе. Дочь писала, что в Париж не вернется, ибо подумывает уехать в Чили с тем мсье, «о котором шел разговор в Каннах»: он якобы подыскал ей там работу. Сокрушавшейся и требовавшей «изо всех сил» вмешаться Симоне он заметил, что их дочь имеет все основания быть счастливой с человеком старше ее по возрасту, и даже если она спустя несколько лет вернется назад, то, по крайней мере, хотя бы совершит прекрасное путешествие. Он остался столь же невозмутим, получив и другое письмо, в котором Андрэ извещал его о потере всяческого интереса к учебе. Их дорогому дитяти предложили место оформителя витрин антикварного магазина в Монте-Карло, и с самого начала он будет зарабатывать вдвое больше отца. Помимо этого, работодатель предоставляет ему пропитание, крышу над головой и чистое постельное белье. Преисполненный радости, сынок надеялся, что родители не будут чинить ему препятствий в выборе собственного светлого будущего. Несмотря на размолвку с Симоной, Марсель ответил сыну, что одобряет его решение двинуться вперед по новому пути.

Некоторое время спустя, вернувшись с работы вечером раньше обычного, он застал Симону в гостиной. Она угощала чаем молодого человека с торсом атлета и глазами сосунка. Одета жена была в выходное платье пастельно-голубого цвета, с декольте в виде туза червей. Ее окутывало дурманящее облако парфюма. С приветливой улыбкой на устах супруга напомнила Марселю, что мсье Патрик Мигрекюль ему знаком: они часто пересекались на пляже в Каннах.

– Верно, верно – рассеянно отвечал Марсель Леближуа.

Если память ему не изменяла, парень вроде бы ухлестывал за Жижи, а Симоной интересовался пятидесятилетний чилиец. Они что же – воздыхателями обменялись, а затем и нарядами? Как бы там ни было, присутствие Патрика Мигрекюля хозяина дома ничуть не задело. Важным для него было, что довольная супруга его не трогала. Время настало тревожное: он только что прочел во «Франс-Суар» об очередном снижении вознаграждения: хозяин давал за блокнот всего четыре тысячи франков – точную сумму утерянного и не более того, между тем Марсель Леближуа уже успел потратить все деньги. Теперь он просто не мог даже вернуть записки с восемью банкнотами по пятьсот франков и хотя бы получить удовольствие от знакомства с Жаном де Бизом. Ничего не потеряв и ничего не выиграв, было бы приятно потребовать объяснений у этого странного типа, обещания которого толкнули Марселя Леближуа к безумству. Он даже подумывал, не сказать ли, что найденный блокнот был пуст, но вряд ли Жан де Биз клюнет на подобную уловку. Еще учинит скандал, полиция быстро покажет расходы семейства Леближуа в Каннах, источник их всем покажется весьма сомнительным… Лучше всего предстать честным гражданином с четырьмя тысячами франков. Достаточно заполучить их на несколько часов. Но как? Оставив жену и Патрика Мигрекюля с их обоюдным кокетством, Марсель Леближуа прошел на кухню и залпом выпил полный стакан вина. В голове у него тут же прояснилось. Он возьмет деньги из «черной кассы» фирмы «Плош и Дюклоарек» и вернет их сразу после встречи с Жаном де Бизом. Ключ от сейфа у него есть, главный бухгалтер проверяет содержимое лишь в конце недели, так что никто ничего не заметит. Загоревшись идеей, он возвратился в гостиную. Патрик Мигрекюль уже сидел на канапе совсем рядом с его женой и держал ее за руку. Поведение их было настолько естественным, что он не стал возражать, когда Симона предложила молодому человеку остаться с ними на ужин.

Ливрейный слуга отвел Марселя Леближуа в салон. Казалось, это великолепное жилище принадлежит не человеку, а старинной изысканной мебели – именно ее обеспокоили визитом. Присев на краешек кресла эпохи Людовика ХV с изящной шелковой обивкой, Марсель Леближуа почтительно рассматривал все эти бесполезные одноногие столики, мечтательных пастушек, картины с мифологической наготой, тяжелые гардины, увядшие от скуки, и думал, что обладателю подобных прелестей глубоко наплевать на принесенные им четыре тысячи франков. Он взял деньги из сейфа сегодня утром и тут же позвонил Жану де Бизу, дабы получить аудиенцию. И теперь, парализованный страхом, в сотый раз повторял себе, что Жан де Биз, ничем не доказавший своего благородства, может, против собственного обещания, и не рассказать ему о содержимом записок. Как в таком случае вернет он в кассу деньги? Не лучше ли немедля сбежать с поля боя? Сражение при этом закончится, по крайней мере, нулевой ничьей. Он уже было поднялся, но любопытство оказалось сильнее. Между ним и этим человеком есть некая причинно-следственная связь, столь же осязаемая, болезненно-сладостная, как и связь физическая. Дверь отворилась, появился слуга, и Марсель Леближуа, проследовав за ним, очутился в просторной библиотеке. Тысячи книг, расставленных плотными рядами, напоминали рассевшихся на жердочках птиц. За длинным столом, ровным и строгим, без единой бумажки, сидел некий человечек средних лет. Розовые щеки, седеющие волосы, улыбка над галстуком в белый горошек. С первого же взгляда Марсель Леближуа понял, что сидящий перед ним хозяин дома совершенно не склонен к авантюризму.

– Я прочел ваше объявление во вчерашней газете, – сказал он, выкладывая на стол записную книжку.

– Во вчерашней? И только? – поинтересовался Жан де Биз, лукаво сощурив глаза.

Он раскрыл блокнот и похрустел банкнотами. Растерявшись, Марсель Леближуа почувствовал: дальнейшее притворство бесполезно.

– Нет, – ответил он, – я знаком и с другими…

– Почему же вы ждали до сих пор? Приди вы раньше, больше бы получили.

Вместо ответа Марсель Леближуа спросил:

– А вы, мсье, почему вы теперь предлагаете меньше, чем в начале? Ваш блокнот за несколько дней стал менее ценным?

– Это вы обесценились, – ответил Жан де Биз.

– Как это?

– Ну да. Ваш поступок ценился бы выше, если бы вы исполнили его сразу же, обнаружив находку. Справедливо, согласитесь, что и вознаграждение при этом было наибольшим.

Произнося это, он подвинул гостю четыре тысячи франков. Марсель Леближуа спрятал их в карман и опустил голову.

– Я вас не понимаю. Должны же в этом блокноте содержаться важные для вас сведения!

– Вовсе нет.

– Что же обозначают все эти формулы, цифры, фамилии?

– Ничего… Я просто чиркал все, что приходило в голову… Предположим, мне хотелось поинтриговать моего будущего разорителя…

Марсель Леближуа припомнил все ночи, проведенные без сна, и от мысли, что его просто дурачили, ему стало не по себе.

– Этого не может быть, – пробормотал он, – я был уверен, что вы что-то скрываете. И вы что же – совсем не расстроились, потеряв блокнот?

– Я его не терял.

– Как?

– Я его подбросил. Нарочно.

Наступила тишина. В паркете под ногами Марселя Леближуа разверзлась пропасть: тело осталось на месте, а вот душа – та потеряла равновесие. И он, задыхаясь и барахтаясь в пустоте, прохрипел:

– Нарочно… Что значит – нарочно?..

– О, все очень просто, – ответил Жан де Биз, откинувшись на спинку кресла. – Вы видите перед собой филантропа. Я хочу помочь людям научиться быть честными и получать от этого удовольствие. Упрощая задачу, обещаю им награду за первое же их доброе побуждение. Дрессировщики диких зверей делают то же самое, когда раздают своим питомцам после тренировки куски мяса. Так что время от времени, точнее – четыре раза в год, я оставляю блокнот с деньгами в одном из наиболее посещаемых публикой мест и через прессу обещаю заслуживающее внимание вознаграждение тому, кто вернет мне мое добро. Возврат может состояться – это уж воля случая – в тот же день, а то и через неделю или месяц, как вот с вами. Увеличивая, а затем последовательно снижая сумму, я подталкиваю к принятию решения. Вы первый не получаете от этого выгоды, однако, не сомневаюсь, что наша встреча окажется целительной и для вас. Все начинается с надежды выручить за принесенный предмет как можно больше, затем вопрос наживы уходит на второй план, человек обретает привычку поступать по зову сердца в любых обстоятельствах…

Слушать его было противно. Марсель Леближуа думал о растраченном понапрасну отпуске, о пустившихся в разврат детях, о жене, нашедшей утешение с кем-то другим. Ничего этого не случилось бы, не посвяти он все свое время дешифровке записок вместо того, чтобы заниматься семьей! А виновник катастрофы сидит перед ним и улыбается, довольный собой и богатый до тошноты. Не часто, причиняя столько горя, человек думает, что творит лишь добро! Влепить бы ему пощечину, плюнуть в лицо, оглоушить пресс-папье! Клокоча от негодования, Марсель Леближуа уже представил себя убийцей гнусного интригана, как вдруг тот, исходя благодушием, сказал:

– В любом случае, поскольку мне вовсе не хочется, чтобы вы чувствовали себя разочарованным от нашей встречи, прошу вас принять небольшое возмещение убытков.

И протянул ему пять сотенных банкнот. Все же лучше, чем ничего. Гнев Марселя Леближуа, пресеченный в корне, затих.

– Благодарю вас, – ответил он. И после секундного раздумья добавил: – Вы собираетесь продолжить сорить деньгами где попало?

– О, да! – отозвался Жан де Биз. – Результаты вполне обнадеживающие. Так что на днях возвращенный вами блокнот снова будет утерян.

– И где же? – теперь уже совершенно бесцеремонно поинтересовался Марсель Леближуа.

Жан де Биз погрозил ему пальцем и, не ответив, проводил до двери.

На следующий день, едва придя на службу, Марсель Леближуа вернул четыре тысячи франков в кассу фирмы «Плош и Дюклоарек», не вызвав при этом ни малейшего подозрения. Затем, сославшись на плохое самочувствие, покинул контору и отправился покупать себе накладную бороду, каучуковый нос и синие очки. Изменив свою внешность до неузнаваемости, он занял пост в двадцати шагах от дома 50 по авеню Фош и принялся караулить Жана де Биза. Ему пришлось три часа топтаться на месте, прежде чем Жан де Биз вышел на улицу. Оказалось, однако, что его поджидает длинный черный лимузин. Мгновение спустя автомобиль тронулся с места и сразу показал свою едва слышную мощь. Застигнутый врасплох, Марсель Леближуа бросился было вдогонку, прижав локти к бокам и напружинив икры, но очень скоро отстал и остановился, с трудом переводя дыхание. Но через десять минут передышки снова отправился в путь. До густых вечерних сумерек бродил он, заложив руки за спину, по Булонскому лесу и рыскал глазами по земле. Блокнота нигде не было.

– Негодяй! – ругался Марсель Леближуа. – Подлец! Куда ты его дел?

Он продолжил свои блуждания и в последующие дни, метр за метром изучая каждый клочок земли. Когда к нему подкатывался мяч, он уже не беспокоился вернуть его. Небритый, нелюдимый, ругаясь и нелепо жестикулируя, он пугал детей, и те дразнили его оборванцем. Жена его оставила. Через некоторое время дирекция фирмы «Плош и Дюклоарек» вынуждена была уволить его по причине необоснованных прогулов. Он не стал подыскивать себе занятие, а зарегистрировался безработным. И по сей день каждый вечер неподалеку от тропы для верховой езды можно увидеть сгорбленного человека в лохмотьях – он бродит на полусогнутых ногах, разговаривает сам с собой и время от времени останавливается, чтобы бросить вокруг себя недоверчивый взгляд и кончиком палки разворошить кучу мертвых листьев.

Лучший клиент

Лавка супругов Этерп по счастливому стечению обстоятельств стояла неподалеку от кладбища для буржуа. Приятная для глаза темно-зеленая вывеска прикрывала деревянную обшивку фасада. Над правой витриной виднелась надпись, выполненная золотом: «Моментальное изготовление венков: жемчуг, целлулоид, гальваника», под левой – стихи:

 
Зачем же бегать по Парижу,
Когда вам нужен лишь венок.
Зайди к Этерп – здесь цены ниже,
А изготовят точно в срок.
 

И слова эти не были пустым звоном, поддавшись на который доверчивый покупатель тотчас ощутил бы тщетность потраченных усилий. За те четверть века, что семья Этерп держала магазин, окрестные конкуренты один за другим вынуждены были признать, что им не стоит переходить дорогу. Такой успех был признанием коммерческой гениальности и замечательного артистизма семейства. Всегда готовые уступить клиенту в цене, угодить ему качеством и ассортиментом товара, в вопросах символов вечной скорби Этерп никогда не отказывались ни от каких новшеств. По правде сказать, душой дома была мадам Этерп. Эта высокая, жилистая и крикливая дама, словно торнадо, тащила за собой шестидесятилетнего муженька, типа во всех отношениях пожухлого и робкого. Когда раздавался ее призыв: «Виктор!», он вздрагивал так, будто ему приставляли к сердцу револьвер. А если она трепала его по шевелюре, втягивал голову в плечи на манер провинившейся черепахи. Поскольку они не держали ни одного работника, а Виктор сложения был хилого, всю тяжелую работу мадам Этерп тянула сама – опускала и поднимала тяжелые железные жалюзи, вскрывала ящики и, борцовски пыхтя, перетаскивала с места на место имевшийся товар, по большей части – из мрамора и тесаного камня. Виктору же не оставалось ничего иного – только убирать в латунную оправу стеклянные жемчужины. И он радостно возился с ними, составляя жалкую цветовую гамму. Мадам Этерп рассказывала соседям, что пальчики у него – как у феи.

Однажды вечером, перед самым закрытием, пока мадам Этерп подсчитывала выручку, в лавку вошел незнакомец лет этак семидесяти. Озабоченный вид выдавал в нем серьезного покупателя. Мадам Этерп маслянистым голосом обратилась к нему:

– Чего-нибудь желаете, мсье?

Тот ответил:

– Хотелось бы взглянуть на ваши венки.

– Прошу, прошу вас, – любезно засюсюкала мадам Этерп, – они как раз все здесь. Какая цена вас бы устроила?

Обнадежив посетителя подобной преамбулой, мадам Этерп потащила его на осмотр. Вдоль стен лавки лежали горы погребальных спасательных кругов – из металлических лавровых листьев, из небьющихся роз, неувядаемых незабудок, нетленного плюща. Все они свидетельствовали о долговечности людской скорби и подходили любому сердцу, с любым кошельком. Мрачность самих венков тут и там оживляли густо-фиолетовые ленты: «Моей нежной маме», «Любимому брату», «Милому кузену», «Дорогому отцу», «Моей молочной сестре», «Моей единственной…» В этих избитых фразах содержалось все человеческое горе, разложенное на кусочки. Нечасто кто-либо из покупателей настаивал на специальной формулировке, чтобы выразить свое горе.

– Можете сами убедиться, – заметила мадам Этерп, – у нас очень широкий выбор. Что есть то есть…

Стараясь не задеть посетителя неуместной настойчивостью, а привлечь его внимание к качеству предлагаемого товара, она давала пояснения учтиво и в то же время слегка печально, сопровождая их сдержанной жестикуляцией. Исходя из опыта, она знала, как трудно заставить клиента, выбирающего венок, позабыть, что удача продавца всегда опирается на потери покупателя. Из вежливости соболезнуя его горю, она осторожно начала:

– Такие, как вы, мсье, часто встретившись с подобными хлопотами, не решаются выбирать и покупают первое, что подвернется под руку. Если вы не будете против, я бы вам посоветовала…

– Не нужны мне ваши советы, – отрезал мужчина.

– Незабудки видны издалека, – невозмутимо продолжала мадам Этерп, – зато фиалки, которые мы делаем, радуют глаз своей сдержанностью. Что касается фарфоровых роз, я бы вам порекомендовала их для усопших в юношеском возрасте или женского пола. Не будет ли бестактностью с моей стороны поинтересоваться степенью вашего родства с покойником?

При этих словах лицо незнакомца исказила гримаса неподдельного физического страдания. Глаза его остановились, губы свело в две тонкие складки. Он глубоко вздохнул и переспросил:

– Степень родства?

– Ну да, – ответила мадам Этерп, – о ком идет речь – о мужчине, о женщине?

– О мужчине.

– Кем вы ему доводитесь?

Покупатель вздернул подбородок и окатил взглядом лицо мадам Этерп, словно струей холодной воды.

– Ваше любопытство весьма подозрительно, мадам.

– Вовсе это не любопытство, – проворчала мадам Этерп. – Я должна расспросить вас об этом, чтобы знать, кому вы собираетесь писать посвящение – отцу, брату, племяннику…

Мужчина прервал нетерпеливым жестом этот мартиролог:

– Мне нужно по одному на каждого.

– Простите? – чуть не поперхнулась мадам Этерп.

– По одному на каждого, – раздраженно повторил человек, – но только мужскому полу. Это ясно?

Мадам Этерп сглотнула слюну и замямлила:

– Ладно, мсье, значит, дорогому отцу, дорогому брату, дорогому сыну, дорогому племяннику…

– А еще дорогому дяде, – добавил мужчина с подозрительной горячностью, – дорогому кузену, дорогому другу, дорогому коллеге, дорогому соседу, тестю, зятю! Всем, кто есть!

Его глаза сверкнули недоброй заносчивостью, щеки разрумянились от прилившей к ним крови. Несомненно, он полоумен – или вообще маньяк, а может, даже изувер. Мадам Этерп, до смерти напуганная, юркнула за прилавок и позвала:

– Виктор! Виктор!

Однако Виктор из задней комнаты лавки слышать ее не мог.

– Ну так что? – спросил странный тип. – Да или нет? Есть у вас все, что мне нужно?

– Не могли бы вы подождать до завтра? – рискнула поинтересоваться мадам Этерп.

– Нет, я спешу. Очень спешу. Я взял такси, чтобы все сразу увезти. Если вы отказываетесь, я отправляюсь по другому адресу.

Пока он все это говорил, в голове мадам Этерп разгорелся нешуточный диспут. Имеет ли она право отречься от выгоды, которую сулит такой большой заказ, по единственной видимой причине – покупатель очень странно себя ведет? А способен ли этот эксцентричный тип обойтись без ее услуг, если она решит от него отмахнуться?

– Ну так что? Я жду, – напомнил посетитель.

– Так и быть, – ответила мадам Этерп, – я обслужу вас.

Потея от страха, она отобрала венки и по одному перенесла их в такси. На заднем сиденье пристроилось целое семейство – отец лежал на зяте, сын придавил племянника. Даже на мадам Этерп, вроде бы свыкшуюся с посмертными почестями, эта братская могила не могла не произвести тягостного впечатления. На нее снизошло озарение:

– Я поняла, что все это значит! Вся мужская часть вашего семейства погибла в автомобильной катастрофе!

– Точно, – отрезал незнакомец. – Однако поторопитесь аккуратней уложить дядин венок. Туда! Я сяду рядом с водителем… – Немного подумав, он добавил: – Дайте мне и дедушкин.

– Вы и дедушку потеряли?

– Я же вам сказал.

– Должно быть, он был очень старым.

– Ему было почти сто лет.

Вздохнув с облегчением, мадам Этерп принесла венок для дедушки и счет. Клиент рассчитался, не торгуясь, залез в такси, хлопнул дверцей и тронул край шляпы. Машина отъехала. Застыв у обочины, мадам Этерп долго смотрела вслед символу огромного горя, удаляющемуся в неизвестном направлении.

Возвратившись в магазин, она увидала Виктора – тот выходил из служебной комнаты и непослушными пальцами застегивал ширинку.

– Виктор! – крикнула она.

Он вздрогнул, опустил глаза и вымолвил:

– Слушаю тебя, душа моя?

И она все ему рассказала. Едва жена замолчала, Виктор насупился и пробурчал:

– Чудовище!

– Отчего же? Бедняга потерял всех мужчин своего семейства в катастрофе, а…

– И ты поверила во всю эту историю с несчастным случаем? – нервно поинтересовался Виктор.

– Нет, – ответила мадам Этерп. – Теперь я вижу, что-то не так. Придумай другое объяснение, раз ты такой умный. А что если это конкурент и приехал пополнить запас?

– Ну да – и заплатил хорошую цену. Ты шутишь. И не попросил ни о малейшей скидке. Нет, правда в другом. Тебя нельзя оставлять одну в магазине. Это был садист.

– Садист?

– Человек, покупающий венки всем мужчинам своего семейства, может быть только садистом, никем иным. Не сомневайся, он решил истребить их по одному, а может – и всех сразу, в ближайшие дни. И наши украшения будут венчать могилы жертв. Это скверно! Нужно любой ценой предотвратить бойню – и как можно быстрее. Ты спросила его имя, адрес?

– Я и не подумала об этом.

– Запомнила хотя бы номер такси?

– Нет.

Виктор недовольно прищелкнул языком:

– Жаль, надо поговорить с Симоном. Он что-нибудь посоветует.

Симон, их племянник, служил в полиции. В тот же вечер Виктор пригласил его, чтобы выложить новость. Втроем они устроились в задней комнатке за бутылкой малаги, и у них была еще бутылка старого рома. Симон пил ром, семья Этерп – малагу. Выслушав рассказ дяди, полицейский агент, отличавшийся декартовым складом ума, уединился в медитации. Прошло немало времени, прежде чем он заявил, кивая головой, что случай, конечно же, – не из простых, но если ему не изменяет память, ни одной статьей закона покупка множества похоронных венков одним лицом не запрещается. Такой поступок не подпадает под определение «преступный», а посему дело возбудить невозможно. К тому же – непонятно, против кого.

– Но мы-то, мы же знаем, что этот помешанный купил наши венки ровно под коллективную экзекуцию, – воскликнула мадам Этерп.

– Мы сможем его арестовать только после преступления, совершенного и засвидетельствованного, – ответил Симон с многозначительным вздохом. – Только так.

Несчастная тетушка пробовала урезонить племянника, мол, теперь из-за пассивности властей под угрозой дюжина человеческих жизней, но Симон, укрывшись за уложениями закона, опорожнил бутылку, вытер усы и пожелал супругам Этерп приятного отдыха, похвалив качество их рома.

Невозмутимое спокойствие полицейского передалось, в конце концов, и Виктору: он заявил о сложении с себя всякой ответственности – хотя бы потому, что забыть о случившемся ему посоветовал служитель закона, облаченный в форму. Напротив, мадам Этерп, как и большая часть представительниц ее пола, осталась глуха к доводам юриспруденции, и провела остаток ночи в беспокойстве. В то время как Виктор подрагивал во сне губами от едва сдерживаемого супружеской заботой храпа, она, уставившись в темноту одним, широко раскрытым от ужаса перед собственными фантазиями глазом, вспоминала мельчайшие детали облика и одеяния клиента, с болезненной отчетливостью отпечатавшиеся на ее сетчатке. И во всех этих чертах, как и в его поведении, находила она признаки, свойственные извращенцу. Подстегиваемая темнотой и безмолвием, она будто наяву представляла себе кровавую резню целого семейства. Может, именно теперь, увешанный венками, ходит он на цыпочках по комнатам и режет горло грудничкам в колыбельках, выкидывает на всклокоченную бороду дедушки выпотрошенные внутренности, дядю и племянника увечит лезвием бритвы, проламывает череп спящему брату, режет на куски беззащитных отца и кузена, оскопляет зятя и, хохоча во всю глотку, шлепает по разбросанным вокруг мозгам и разлившейся крови.

На следующее утро мадам Этерп закупила целую кипу газет в надежде обнаружить прямо на первых полосах известия о предсказанных ею смертях. Но перелистав абсолютно все передовицы, она не нашла для себя ничего значительного. Писали о мелких непрофессиональных убийствах и отдельных случаях суицида. Значит, убийца еще не успел совершить свои гнусные дела. Должно быть, выжидает удобного случая. Мадам Этерп про себя решила, что ни за что не прекратит расследования, и много месяцев оставалась одной из преданнейших и внимательнейших читательниц криминальной хроники утренних и вечерних газет.

С тех пор минуло около года, а загадочный покупатель никоим образом не проявлял свою кровожадность. Давно уж мадам Этерп не допекала мужа своими беспокойствами. И даже посмеивалась над своими недавними страхами, но глубоко внутри хранила уверенность, что драма разразится в момент менее всего ожидаемый.

Как-то вечером в пятницу, когда Виктор занимался срочным заказом, она забросила в рот кисловатую карамельку, накинула на волосы кружевной кремовый платок и устроилась у входа в лавку – подышать свежим воздухом. Не прошло и пяти минут, как на тротуаре через дорогу она увидела некое чудовище – одетое во все черное, оно, крадучись, перемещалось вдоль стены. Мадам Этерп будто током ударило. Она, не размышляя, поднялась с места, пересекла улицу и направилась вслед за незнакомцем. Неуверенной походкой, ни о чем не подозревая, тот продолжал путь. Плечи его сутулились, к ним были подвешены безвольные руки, и со стороны он ничем не отличался от вполне безобидного гражданина. Но мадам Этерп трудно было провести на мякине. Она пребывала на вершине блаженства, понимая, в отличие от боязливого мужа и бестолкового племянника, что напала на след негодяя. Даже если слежка затянется, она от этого голубчика не отстанет ни на полшага и заставит его, чего бы это ей ни стоило, исповедоваться в страшных злодеяниях. Она подумала было задержать его прямо на улице, когда тот вдруг остановился перед заурядным с виду отелем и направился к лестнице, снимая на ходу шляпу. Мадам Этерп последовала за ним. Мужчина, кряхтя на каждом шагу, принялся подниматься по лестнице, она, чуть отстав, поднялась следом. Он свернул в коридор, она притаилась за углом, чтобы издали пронаблюдать за ним. И когда он стал открывать дверь, она выскочила из укрытия и заорала:

– Ни с места!

Он застыл на пороге с разинутым ртом и совершенно глупым видом.

– Пропустите меня, – потребовала она тоном, не допускающим возражения.

И не дожидаясь ответа ворвалась в комнату. То была невзрачная клетушка, оклеенная обоями в лиловых разводах, с медной кроватью и спрятанным за бамбуковой ширмой умывальником. Вдоль стен в зловещем строю стояли венки, предназначенные убиенным ближним и дальним родственникам. Мадам Этерп достаточно было одного короткого взгляда, чтобы понять, что в мрачной картине недостает одной детали. Мадам Этерп успела как раз вовремя. Глубокий вдох победно округлил ее ноздри.

– Что вам нужно, мадам? – проворчал мужчина, закрывая дверь. – Я вас не знаю.

– Зато я знаю вас, – заметила мадам Этерп голосом инквизитора. – Ваше имя?

– Меня зовут Морис Балотэн.

– Ваше семейное положение?

– Холост.

– Возраст?

– Семьдесят лет… Но по какому праву задаете вы мне эти вопросы?

Морис Балотэн остановился перед пришедшей. Кожу на щеках, серую и дряблую, исчерчивали порезы от бритья. Левая рука, заложенная за отворот пиджака, нервно подрагивала. Однако мадам Этерп знала из книг маститых авторов, что многие старики скрывают под кажущейся беспомощностью тигриные силу и ловкость. Сознавая опасность, она не спускала глаз с пальцев собеседника. И когда тот сделал шаг в сторону двери, выкрикнула:

– Не двигайтесь!

– Не будем забывать, мадам, что я у себя дома и имею право…

– Нет у вас никаких прав. Вы полностью в моей власти. Это я вам продала все эти венки!

Услышав последние слова, Морис Балотэн закрыл лицо руками, ноги его подкосились. Мадам Этерп, убежденная, что попала в самую точку, продолжала:

– Да, теперь мне понятна причина вашей грандиозной покупки. Вообще-то я очень быстро разобралась. Вы изверг. Вы пытаетесь рассчитаться со своими родственниками за непонятные грехи. Полиция предупреждена…

– Полиция предупреждена? – пробормотал Морис Балотэн.

И опустился на стул. Лицо его различить было нельзя, но слышно было, что он плачет. И эти едва слышимые звуки были ей наградой.

– Не нужно было предупреждать полицию, – выдавил он, – у меня не было никаких преступных намерений, уверяю вас…

– Верить вам я не собираюсь, – с иронией заметила она, – но объясните мне тогда, кому предназначаются купленные вами погребальные символы?

Мужчина поднял голову и показалось его лицо, помятое и мокрое, словно тряпка под дождем. Губы его дрожали, оголяя пожелтевшие зубы, он заикался:

– Это… это секрет… но я вам все расскажу… вот… я стар… у меня больное сердце… Врачи приговорили меня… осталось несколько месяцев, а может, и дней… Короче, я не переставая думаю о собственной смерти, о похоронах. Но я одинок как перст. Ни родителей, ни друзей, никого… Так-то вот… Представьте себе похоронную процессию без сопровождающих, без цветов, безликую, никакую. Чтобы избежать такого бесславного конца, я решил как бы собрать всех родственников, купил венки с лентами, на которых скорбели бы обо мне. От отца, деда, брата, сына, дяди, кузена, зятя, друга – я заранее побеспокоился об этой фальшивой заботе, укутался обширной родней. С тех пор я спокоен, и мне порой кажется, что обо мне и на самом деле будут сожалеть.

У мадам Этерп перехватило горло. Она долго смотрела на этого человека, которого давно подозревала в уголовщине, а он на поверку оказался поэтом и трубадуром семейного очага. Наконец он вымолвил:

– Я, должно быть, кажусь нелепым… простите меня…

– Ну что вы, это я должна просить у вас прощения, – вздохнула мадам Этерп.

Она схватила руку Мориса Балотэна и сжала своими могучими пальцами. В таком подобии объятий они посмотрели друг другу в глаза, и мадам Этерп воскликнула:

– Приходите к нам сегодня на ужин, познакомимся поближе.

Так и стал Морис Балотэн самым близким другом семьи Этерп. Умер он несколько месяцев спустя, как, впрочем, сам же и предсказал. Многих зевак удивили его похороны.