Текст книги "Иван Грозный"

Автор книги: Анри Труайя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Иван благодарен ему за это – он больше не в состоянии выносить, что священник постоянно вносит разлад в его душу. Его новая жена Мария, суровая и жестокая, одобряет все его выходки. Поговаривают, что она не только чувственная, порочная, лживая, злая, но и вообще ведьма. Святая вода так и не смогла омыть ее душу. Иван не любит ее, все еще думает об Анастасии, и эти мысли еще больше разжигают его ярость. Уже некоторое время он не расстается с деревянной палкой с металлическим острием, поглаживает ее рукоять кончиками пальцев, внимательно глядя на собеседника. Когда вспыхивает гневом, бьет ею. Часто довольствуется тем, что ранил, и с удовольствием наблюдает, как течет кровь. Иногда убивает, приходя в такое неистовство, что на губах появляется пена. После каждого преступления бежит исповедоваться. Часто кается публично перед боярами, называет себя «смрадным псом», «проклятым», «убийцею». Но слова раскаяния, слетающие с его уст, звучат страшнее любой угрозы. Близкие знают, что это своего рода процедура моральной гигиены, после которой последует продолжение прежнего. Он похож на неумеренных едоков, которые после обильной трапезы суют себе два пальца в рот, чтобы очистить желудок и вернуться за стол с прежним аппетитом. Чем сильнее Иван самоуничижает себя, тем сильнее предается потом насилию и разгулу. Горе тому, кто был при нем в минуты раскаяния, Иван становится «Грозным».

Глава 9
Дело Курбского

Безумие, овладевшее царем, заставляет некоторых бояр, опасающихся за собственную жизнь, думать о бегстве за границу. Набожный князь Дмитрий Вишневецкий не счел нужным подчиняться капризам тирана и укрылся в Польше. Сигизмунд-Август добросердечно принимает его, но требует служить в литовской армии и выступать против бывших своих товарищей по оружию. Человек чести, Вишневецкий отказывается. Волею обстоятельств он попадает к турецкому султану, который велит умертвить его. Менее щепетильные ищут в бегстве не только спасения, но и выгоды: они предают Ивана и переходят на службу к Сигизмунду. Самый знаменитый среди них – Андрей Курбский. Потомок Владимира Мономаха, князь Смоленский и Ярославский, он отличился в разных сражениях – в Туле, Казани, башкирских степях, в Ливонии.

Но в 1562 году, после неудачного маневра, его сорокатысячная армия была разбита недалеко от Витебска, под Невелем, поляками, которых было всего пятнадцать тысяч. Это позорное поражение вызвало упреки Ивана. Впавший в немилость Курбский убеждает себя в том, что ему угрожает смерть. Но он готов умереть в бою, а никак не быть казненным. Поцеловав жену и девятилетнего сына, ночью покидает дом, выезжает, никем не замеченный, из Дерпта и скачет до Вольмара, города, принадлежащего полякам. Сигизмунд-Август принимает его с распростертыми объятиями, дарит ему деревни, земли, деньги. Курбский без колебаний соглашается командовать польскими войсками, которые сражаются против русских. Такой переход из одного лагеря в другой не редкость в то время, так как патриотизм еще не обладает для народов священной силой. Но предательство Курбского потрясает Ивана. Беглец же, почувствовав себя в безопасности, пишет царю, пытаясь оправдать свой поступок. Он отправляет письмо со своим конюхом Шибановым. Когда тот предстает перед царем, Иван пригвождает его ногу к полу своей страшной палкой. Навалившись на нее обеими руками, он внимательно смотрит в лицо слуге, кровь которого течет по полу, но тот, сжав зубы, не дает вырваться ни единой жалобе, ни стону. Секретарь дрожащим голосом читает письмо:

«Царю, некогда светлому, от Бога прославленному – ныне же, по грехам нашим, омраченному адскою злобою в сердце, прокаженному в совести, тирану беспримерному между самыми неверными владыками земли. Внимай!..Почто различными муками истерзал ты сильных во Израиле, вождей знаменитых, данных тебе Вседержителем, и святую, победоносную кровь их пролиял во храмах Божиих? Разве они не пылали усердием к царю и Отечеству? Вымышляя клевету, ты верных называешь изменниками, христиан чародеями, свет тьмою и сладкое горьким! Чем прогневали тебя сии представители Отечества? Не ими ли разорены Батыевы царства, где предки наши томились в тяжкой неволе? Не ими ли взяты твердыни германские в честь твоего имени? И что же ты воздаешь нам, бедным? Гибель! Разве ты сам бессмертен? Разве нет Бога и правосудия вышнего для царя?.. Не описываю всего, претерпенного мною от твоей жестокости; еще душа моя в смятении; скажу единое: ты лишил меня святыя Руси! Кровь моя, за тебя излиянная, вопиет к Богу. Он видит сердца. Я искал вины своей и в делах и в тайных помышлениях; вопрошал совесть, внимал ответам ее, и не ведаю греха моего перед тобою. Я водил полки твои и никогда не обращал хребта их к неприятелю; слава моя была твоею. Не год, не два служил тебе, но много лет, в трудах и в подвигах воинских, терпя нужду и болезни, не видя матери, не зная супруги, далеко от милого Отечества. Исчисли битвы, исчисли раны мои! Не хвалюся; Богу все известно. Ему поручаю себя в надежде на заступление святых и праотца моего, князя Федора Ярославского... Мы расстались с тобою навеки; не увидишь лица моего до дни Суда Страшного. Но слезы невинных жертв готовят казнь мучителю. Бойся и мертвых; убитые тобою живы для Всевышнего; они у престола Его требуют мести! Не спасут тебя воинства; не сделают бессмертным ласкатели, бояре недостойные, товарищи пиров и неги, губители души твоей, которые приносят тебе детей своих в жертву! Сию грамоту, омоченную слезами моими, велю положить в гроб с собою и явлюся с нею на суд Божий. Аминь. Писано в граде Вольмаре, в области короля Сигизмунда, государя моего, от коего с Божию помощию надеюсь милости и жду утешения в скорбях».

С каменным лицом выслушав чтение, Иван велит увести посыльного и пытать его, чтобы получить нужные сведения. Но и тут Шибанов не называет ни одного имени. Царь восхищен такой твердостью, но все же велит предать смерти его, а также нескольких слуг Курбского, заподозренных в том, что помогли осуществить побег. Мать, жена и сын беглеца брошены в темницу, где через несколько лет погибнут. [10]10
  Курбский доживет до 1583 года, оставив в Польше о себе память как о человеке жестоком, грубом и неблагодарном.


[Закрыть]

Долго сдерживаемая ярость Ивана выплескивается в ответном послании бывшему его воеводе. Любитель ожесточенных дискуссий, он в своей обвинительной речи смешивает все: оскорбления, насмешки, обвинения, клятвы и неверные цитаты из Библии. Его ненависть и его ученость, набожность и жестокость широким потоком слов разливаются по бумаге. Под его пером возникают Моисей, Исайя, Иоанн Креститель. Письмо его, как и письмо Курбского, не адресовано одному оппоненту – это оправдательный документ, о котором должны знать многие. Так, через границы, начинается литературная дуэль царя-самодержца и изменника-князя.

«Почто, несчастный, губишь свою душу изменою, спасая бренное тело бегством? – пишет Иван. – Если ты праведен и добродетелен, то для чего же не хотел умереть от меня, строптивого владыки, и наследовать венец мученика?...Устыдися раба своего, Шибанова; он сохранил благочестие перед царем и народом; дав господину обет верности, не изменил ему при вратах смерти. А ты, от единого моего гневного слова, тяготишь себя клятвою изменников; не только себя, но и душу предков твоих; ибо они клялися великому моему деду служить нам верно со всем их потомством. Я читал и разумел твое писание. Яд аспида в устах изменника; слова его подобны стрелам. Жалуешься на претерпенные тобою гонения; но ты не уехал бы ко врагу нашему, если бы мы не излишно миловали вас, недостойных!»

Затем, чтобы изобличить бесчестье Курбского, напоминает ему, что не всегда воевода оказывался достойным своей славы: когда хан разбит был под Тулой, князь праздновал победу, вместо того чтобы преследовать отступающее войско; когда у стен Казани буря разметала корабли и вода поглотила оружие и припасы, он, «как трус», думал лишь о бегстве; когда русские взяли Астрахань, не было его в их рядах; когда речь зашла о взятии Пскова – сослался больным. «Если бы не ваша строптивость (Адашева и Курбского), то Ливония давно бы вся принадлежала России. Вы побеждали невольно, действуя как рабы, единственно силою понуждения».

Потом пытается оправдать собственные преступления: он считает, что государь никому ни в чем не должен отдавать отчет. Его безнаказанность – от Бога:

«Бесстыдная ложь, что говоришь о моих мнимых жестокостях! Не губим сильных во Израиле; их кровию не обагряем церквей Божиих; сильные, добродетельные здравствуют и служат нам. Казним одних изменников – и где же щадят их?.. Много опал, горестных для моего сердца; но еще более измен гнусных, везде и всем известных... Доселе владетели российские были вольны, независимы; жаловали и казнили своих подданных без отчета. Так и будет! Уже я не младенец. Имею нужду в милости Божией, Пречистыя Девы Марии и святых угодников; наставления человеческого не требую. Хвала Всевышнему, Россия благоденствует; бояре мои живут в любви и согласии; одни друзья, советники ваши, еще во тьме коварствуют. Угрожаешь мне судом Христовым на том свете; а разве в сем мире нет власти Божией? Вот ересь манихейская! Вы думаете, что Господь царствует только на небесах, диавол во аде, на земле же властвуют люди; нет, нет! Везде Господня держава, и в сей и в будущей жизни. Ты пишешь мне, что не узрю здесь лица твоего ефиопского; горе мне! какое бедствие! Престол Всевышнего окружаешь ты убиенными мною; вот новая ересь! Никто, по слову апостола, не может видеть Бога... К довершению измены называешь ливонский город Вольмар областию короля Сигизмунда и надеешься от него милости, оставив своего законного, Богом данного тебе властителя... Великий король твой есть раб рабов; удивительно ли, что его хвалят рабы? Но умолкаю; Соломон не велит плодить речей с безумными; таков ты действительно».

Андрей Курбский с презрением отвечает, что царь унижается до лжи и оскорблений, которыми пестрит его письмо: «Стыдно должно быть тебе, как старухе, отправлять столь плохо составленное послание в страну, где достаточно людей знают грамматику, риторику, диалектику и философию... Я невинен и бедствую в изгнании... Подождем мало, истина недалеко».

Новое письмо царя Курбскому, которого он называет трусливым предателем: «Я знаю о моих беззакониях, но милосердие Божие не знает границ; оно спасет меня... Я не хвастаюсь своею славою. Эта слава не принадлежит мне, а лишь Господу одному... В чем же виновен я перед вами, друзьями Адашева и Сильвестра? Не сами ли вы, лишив меня любимой жены, стали истинной причиной проявления моих человеческих слабостей? Как можете говорить о жестокости вашего государя вы, которые хотели отнять у него трон вместе с жизнью!.. Князь Владимир Андреевич, которого вы так любили, имел ли он какое-то право на власть по своему происхождению или личным качествам?.. Прислушивайся к голосу Божественного провидения! Возвращайся сам, подумай о своих поступках. Не гордость заставляет меня писать к тебе, но христианское милосердие, чтобы ты смог исправиться и спасти душу».

Эта странная переписка продолжалась с 1564 по 1579 год, иногда с довольно значительными перерывами. От одного послания к другому собеседники буду приводить одни и те же аргументы, обрушивать друг на друга одни и те же упреки. Андрей Курбский, выдающийся представитель бояр, смотрит на эту аристократическую касту как на призванную Богом, чтобы давать советы царю. Никто другой, кроме этих людей, окружающих трон, не может способствовать процветанию России. Истребив друзей Адашева и Сильвестра, которые всегда давали царю разумные советы, Иван превысил свои права государя и утвердил преступный деспотизм, от которого страна никогда не оправится. Иван настаивает на Божественном начале своей власти, отказывается признать ту положительную роль, которую играют бояре и Дума, не считает себя виновным перед Богом. «До сих пор русские владетели не давали отчета никому, вольны были подвластных своих жаловать и казнить, не судилися с ними ни перед кем... Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их также вольны». Царь, избранный Богом, обладает неограниченной властью, восстание против которой и просто критика – кощунство. Даже самые неразумные, жестокие и беззаконные его решения подданные должны уважать, как послания Бога, посадившего его на трон. Восстать против государя – не просто политическое преступление, смертельный грех. «Мы, смиренный Иван, царь и великий князь вся Руси милостию Божией, а не неверной волею людей» – подписывает послания «избранному», а не «наследному» королю Польши русский царь.

Между тем Андрей Курбский становится советником Сигизмунда-Августа. Его ненависть к царю столь велика, что он подталкивает своего нового покровителя к укреплению союза с татарами. Он не рассчитывает, что ободренные этим неверные, быть может, захватят добрую половину его родины и осквернят церкви, в которых он сам еще недавно молился. Им движет надежда на то, что поражение русских заставит бояр пойти на убийство Ивана, тогда беглецы смогут вернуться с высоко поднятой головой в свой дом, свободный от тирана.

Наконец Девлет-Гирей выступает в поход и останавливается недалеко от Рязани. Город героически сопротивляется, отражает приступы, а бояре Алексей и Федор Басмановы, подоспевшие со свежими войсками, преследуют отступающих татар. Опасность на юге ликвидирована, но неожиданно возникает на западе – польско-литовская армия под командованием Радзивилла и Курбского пытается захватить Полоцк, которым не так давно завладели русские. Эта попытка заканчивается провалом.

Двойная победа его воевод должна была бы ободрить Ивана. Действительно, он щедро награждает отличившихся военных. Но после предательства Курбского его гложет беспокойство, которое с каждым месяцем становится все сильнее. Несмотря на то что главные товарищи Адашева и Сильвестра казнены или сосланы, он чувствует себя окруженным заговорщиками. С тревогой вглядывается в лица бояр. Если они говорят свободно, значит, лгут. Если замолкают, значит, вынашивают против него предательские планы. Он надеется на новые разоблачения и недоволен тем, что их слишком мало. У митрополита Афанасия нет ни энергии, ни авторитета, чтобы давать ему советы и успокаивать его. Теперешние фавориты – Алексей Басманов, Михаил Салтыков, Афанасий Вяземский, Иван Чеботовый – подогревают его подозрительность, жестокость, сладострастие. Внезапно в начале зимы 1564 года Иван решает уехать из столицы в неизвестном направлении, вверив себя воле Божьей. Третьего декабря на заснеженной площади Кремля множество саней, в которые слуги укладывают сундуки с золотом и серебром, иконы, кресты, драгоценные вазы, посуду, одежду, меха. Это не просто отъезд – переезд. В Успенском соборе в присутствии бояр митрополит Афанасий благословляет царя на путешествие, цель которого не ведома никому. Иван, царица и два его сына, семи и десяти лет, садятся в сани. Некоторые сановники, фавориты и слуги – в другие сани. Сбежавшийся народ пытается выяснить: «Куда направляется царь?», «Почему он нас оставляет?», «Надолго ли?» Наконец нескончаемый караван трогается, оставив за собой охваченную беспокойством толпу. Наступившая оттепель заставляет царя оставаться в течение двух недель в селе Коломенском. Когда дороги позволяют, едет в Троице-Сергиев монастырь. Под Рождество со свитой и багажом прибывает в Александровскую слободу на севере от Владимира.

В течение тридцати дней боярская Дума не имеет никаких вестей от государя. Третьего января 1565 года чиновник Константин Поливанов привозит митрополиту Афанасию два письма Ивана. В первом тот перечисляет беспорядки, предательства, преступления, учиненные дворянством, сановниками и воеводами, которые разворовывали казну, плохо обращались с крестьянами, отказывались защищать родную землю от татар, поляков, германцев. «Если я, движимый правосудием, объявляю гнев недостойным боярам и чиновникам, то митрополит и духовенство вступаются за виновных, грубят, досаждают мне. Вследствие чего, не хотя терпеть ваших измен, мы от великой жалости сердца оставили государство и поехали, куда Бог укажет нам путь».

Второе письмо адресовано купцам иностранным и русским, всем христианским жителям Москвы. Царь утверждает в нем, что рассердился на бояр и сановников, что к своему народу относится с прежней милостью. Царские дьяки зачитывают это послание на площади перед толпой. Нет больше царя! Возможно ли это? Но не лучше ли власть тирана, чем беспорядок? Отовсюду слышны крики: «Государь нас оставил! Мы гибнем! Как могут быть овцы без пастыря!» Уныние скоро сменяется яростью. Если царь отказался от трона, то это вина тех, кто его предал. Лавки закрываются, дома пустеют, и толпы людей устремляются в Кремль, крича и требуя наказать виновных. Испуганный митрополит созывает на совет духовенство и бояр. «Царство да не останется без главы, – решают они. – Мы все с своими головами едем бить челом государю и плакаться».

Делегация из князей, епископов, приказных людей, купцов под предводительством архиепископа Новгородского Пимена тут же направляется в Александровскую слободу. Длинная процессия, подгоняемая ветром, тянется по заснеженной дороге. В ней причудливо перемешаны церковные одеяния и парчовые платья, военная форма, хоругви, кресты и кадила. Они похожи не столько на подданных, направляющихся к своему государю, сколько на паломников, идущих приложиться к чудотворной иконе. Прибывают на место через два дня, 15 января 1565 года. Царь принимает их с выражением гневным и отсутствующим. Пимен благословляет его и говорит: «Вспомни, что ты блюститель не только государства, но и Церкви; первый, единственный монарх православия! Если ты удалишься, кто спасет истину, чистоту нашей веры? Кто спасет миллионы душ от погибели вечной?»

Так, по признанию самого духовенства, царская власть распространяется не только на бренные тела его подданных, но и на их бессмертную душу. Он правит на земле и на небе. Церковь отступает перед его властью. Все, священники и бояре, становятся на колени перед ним, стоящим с железным посохом перед ними. Он от всего сердца наслаждается своей победой – он выиграл сражение благодаря внезапному отъезду. Пораженные возможностью потерять хозяина, самые видные люди государства ползают перед ним. Еще раз Иван поставил на карту все. Если эти трусы поймают его на слове, в тот же миг он перестанет быть государем. Склоняясь перед ним, они поднимают его, придают ему сил. Дрожащим голосом царь обращается к этим кающимся грешникам с присущим ему красноречием и избыточностью в речах. Он упрекает их в стремлении восстать против него, в алчности, трусости и даже в желании умертвить его самого, его жену и старшего сына. Все стоят пораженные этими обвинениями, и никто не осмеливается протестовать. Лучше выслушать необоснованные обвинения, чем навлечь на себя гнев государя, отрицая их. Он говорит с горячностью, глаза его сверкают, и каждый из присутствующих ощущает, как тяжесть тирании опускается им на плечи. Наконец обнаруживает свои истинные намерения: «Для отца моего митрополита Афанасия, для вас, богомольцев наших, архиепископов и епископов, соглашаюсь паки взять свои государства; а на каких условиях, вы узнаете». Условия эти просты: царь свободен в выборе наказания предателей – опала, смерть, лишение имущества, духовенство не должно ему в этом мешать. Безусловно, подобное решение лишает Церковь присущего ей с давних времен права выступать в защиту невиновных и даже виновных, заслуживших помилование. Но просители счастливы, что царь согласился вновь взойти на трон, и со слезами в голосе благодарят его. Удовлетворенный их покорностью и смирением, государь приглашает некоторых отпраздновать с ним в Александровской слободе праздник Богоявления. Народ в нетерпении, но Иван не стремится возвратиться в Москву. Чем желаннее он окажется, тем большего сможет требовать.

Глава 10
Опричники

Второго февраля 1565 года под сильным снегопадом Иван возвращается в Москву. Народ собрался еще на заре и теперь стоит коленопреклоненный, наблюдая за въездом царя, в слезах благодарит Бога, который вернул им государя. Те же, кто решается смиренно взглянуть в лицо царю, поражены его грустью и растерянностью. По словам всех, видевших его, этот тридцатичетырехлетний мужчина похож на глубокого старика: очень бледное, изможденное лицо, хмурый взгляд, редкие волосы, тонкие сжатые губы, глубокие морщины на лбу, борода, поредевшая из-за привычки дергать в порыве гнева или отчаяния, сгорбленная спина, впалая грудь. Кажется, он не замечает никого из пришедших встретить его, не слышит колокольного звона; он привык к обожанию толпы, к восхвалениям, исходящим от нее, и никакие проявления восторга больше не радуют его.

Прибыв во дворец, государь объявляет боярам, что не намерен более жить за кремлевской стеной, рядом с останками своих предков, и необходимо срочно построить в центре города хорошо укрепленный дворец. Перечислив еще раз свои претензии к боярам, требует, чтобы Церковь заранее безоговорочно одобрила все меры, которые он посчитает нужным принять против негодных своих слуг. Их ошибки вынудили его выехать из столицы, и Иван хочет получить сто тысяч рублей, чтобы покрыть издержки, связанные с переездом в Александровскую слободу и пребыванием там. Кроме того, отныне государство будет поделено на две части: опричнину – «особый двор», находящийся в полной власти царя, с особыми боярами, с особыми дворецкими, казначеями и прочими управителями, дьяками, всякими приказными и дворовыми людьми, с целым придворным штатом, и земщину – все остальное государство, которое, также находясь под властью царя, будет управляться боярами и государственными чиновниками. Иван объявляет своею собственностью несколько кварталов Москвы, двадцать семь городов, восемнадцать волостей и главные пути. Бояре, слушая предложенный план раздела государства, прекрасно понимают, что, отнимая у них земли, крестьян и нажитое добро, государь стремится лишить их былого могущества. Но воспротивиться тому, кого они сами умоляли вернуться, кому фанатично верит народ, – невозможно. Под угрозой оказаться в темнице за неповиновение они покидают унаследованные от предков владения, которые становятся теперь царскими вотчинами. Право пожизненного пользования этими владениями на особых условиях получают опричники. Прежние хозяева должны довольствоваться бедными и отдаленными наделами. Начинается разорение родовых гнезд удельных князей, оттеснение их к окраинам государства. Двенадцать тысяч семей лишаются состояния и влияния. Оторванные от земли, которая принадлежала им веками, от своих корней, растерявшие сторонников, они становятся людьми без прошлого, без опоры и без защиты.

Образование опричнины в 1565 году – это претворение вынашиваемых с начала пятидесятых годов планов царя и его окружения «приструнить» дворянство. Так он надеется укрепить свою власть. Вместо высокомерных бояр, кичащихся своим происхождением, рождается привилегированная каста опричников, накрепко связанных с царем, свободных безнаказанно совершать любые преступления от его имени. Права старшинства больше нет, главное – преданность царю. Несколько князей высокого происхождения, ставшие опричниками, растворились в массе новых людей из простых семей, обязанных своим восхождением лично царю. Отказавшиеся служить опричнине лишены всего, покидают дома и медленно начинают путь в неведомые места. Некоторые в дороге умирают от холода. Но Ивана нисколько не заботят слезы и вздохи, которые сопровождают этот «переезд». Для начала он набирает среди не слишком знатных молодых людей тысячу опричников, которые становятся его личной охраной и заняты разоблачением предателей. Скоро их становится шесть тысяч. Царские фавориты – Малюта Скуратов, Афанасий Вяземский и Алексей Басманов – следят за тем, чтобы в опричники шли люди, известные грубостью и жестокостью нравов. Они приносят Ивану присягу: «Клянусь быть верным царю и его государству, юному царевичу и царице, докладывать все, что знаю или могу узнать о любом заговоре, направленном против них. Клянусь отказаться от продолжения рода, забыть отца и мать. Клянусь не есть и не пить за одним столом с людьми земщины и никогда не вступать ни в какие отношения с ними. В подтверждение сему целую крест».

Опричники живут сами по себе, в отведенных им домах, получают значительное жалованье. Бедные вчера, они становятся господами, наделенными огромной властью. Они одеты во все черное, к седлам их лошадей привязаны собачья голова и метла, символы их предназначения – кусать и гнать врагов своего хозяина, – которое ставит их превыше любого закона. Словесное оскорбление опричников расценивается как оскорбление монарха и карается смертью. Поле их действий – земщина. Здесь могут они штрафовать, пытать мужчин и насиловать женщин, выкалывать глаза детям, грабить дома, сжигать леса и поля, никто не вправе произнести ни слова против. Их жестокость поощряет сам царь, который за каждый «подвиг» щедро награждает имуществом предавших его. «Чем больше измывались они над народом, тем большее доверие оказывал им государь», – пишут Таубе и Крузе. Ненависть, которую вызывают опричники, придает Ивану уверенность в своих силах. Их боятся и ненавидят, потому что они преданы ему. В них он нашел свое воплощение – шесть тысяч таких же, как он, грабят и разоряют народ. То, о чем он мечтает, сидя во дворце, они воплощают в жизнь.

В день четвертого февраля, когда государь учреждает опричнину, начинаются гонения. Казни проводят на площади у Кремля, перед недавно построенным собором Василия Блаженного, вычурные купола которого весело сверкают. Среди первых жертв – знаменитый князь Александр Шуйский, участвовавший во взятии Казани, и его семнадцатилетний сын Петр. Оба обвиняются в том, что состояли в заговоре с Андреем Курбским и покушались на жизнь царя, царицы и их детей. Сначала должны отрубить голову сыну, но отец просит о милости – возможности умереть первым. Палач соглашается, и Шуйский кладет голову на плаху. Топор опускается, сын подбирает голову отца, нежно ее целует и в свою очередь встает на колени в ожидании смерти. В тот же день обезглавлены шестеро бояр. Седьмой, Дмитрий Шевырев, посажен на кол. Агония длится сутки, но Шевырев с искаженным от страдания лицом поет псалмы во славу Божию. Других бояр топор миновал – их отправляют в монастыри или в ссылку в дальние края. От некоторых царь требует залога в двадцать пять тысяч рублей, чтобы быть уверенным в том, что они не смогут покинуть пределы страны. И наконец, желая показать, что умеет и миловать, Иван возвращает в Москву Михаила Воротынского, сосланного в Белозерск, и Яковлева, близкого родственника Анастасии. Этот милосердный жест духовенство воспринимает как дар небес.

Чем сильнее Иван притесняет страну, тем большую ненависть к себе ощущает и с тем большей настойчивостью ищет тех, кто покушается на его жизнь. Болезненная подозрительность мешает ему спать. Бой часов в ночи приводит в ужас, как недоброе предзнаменование. При виде падающей звезды он, дрожа, становится на колени перед иконами. Новый укрепленный дворец, построенный для него в центре Москвы, не кажется достаточно надежным убежищем. Царь начинает ненавидеть столицу и переезжает в Александровскую слободу, во дворец, окруженный крепостными стенами и рвами. Внутреннее убранство этого зловещего сооружения отражает состояние души государя: некоторые залы прекрасно украшены, в других – драгоценные книги и рукописи, некоторые – с низкими сводами, почти монашеской скромности, а под землей темницы, в которых томятся пленники. Великолепие, ученость, молитва, пытки – все есть в любимом дворце государя. И везде здесь ему уютно. Отдельные помещения занимают его придворные, некоторые улицы предоставлены опричникам. В этом затерянном в лесах городке спешно строят дома и церкви, богатые покупатели привлекают купцов. В храм Успения Пресвятой Богородицы Иван велит перенести святыни, украсить золотом, серебром и драгоценными камнями алтарь. На каждом камне, из которого построена церковь, выгравирован крест.

Но царь считает это недостаточным для очистки совести. Внезапно он решает превратить дворец в монастырь, а опричников – в монахов. Триста самых развращенных из них становятся его «братией». Он называет себя игуменом, Афанасия Вяземского – келарем, Малюту Скуратова – ризничим. Каждый брат носит черную рясу поверх золотом шитых кафтанов, отороченных собольим мехом. Этот маскарад видится Ивану служением Господу. Он искренне верит, что создал новый монашеский орден, составляет его законы, следит за их исполнением. В три часа утра с детьми идет на колокольню звонить к заутрене. Затем «братия» направляется во дворцовую церковь, того, кто не является, бросают в темницу на восемь дней. Во время службы, которая длится три или четыре часа, царь поет, молится, падает ниц, бьет челом по каменным плитам. Теперь он носит длинное черное платье, стянутое на талии кожаным поясом, накидку из грубой шерсти и деревянный крест на груди, часто вместо любимого жезла держит в руках посох.

В восемь часов все снова собираются – к литургии, в десять садятся за стол, трапеза обильна, но государь не притрагивается к еде. Он стоит перед своей «братией» и читает вслух жития святых. Затем ест один, выслушивая одновременно доклады приближенных. После недолгого сна любит навестить темницы и посмотреть, как пытают узников. С видом знатока осматривает орудия пыток, оценивает умелую работу палача, порой восхищается способностью жертвы сопротивляться. Следить за медленной агонией, потоками крови, треском костей, криками и предсмертными хрипами – все это доставляет ему особенное удовольствие после церковной службы, когда душа еще полна ангельского пения. Привычка отождествлять себя с Богом придает уверенность в том, что эти убийства любезны и ему. И молитва, и пытки кажутся ему проявлениями милосердия. Когда Иван с сожалением покидает подвалы, лицо его, по свидетельствам очевидцев, сияет, он шутит с окружающими, разговаривает с большим весельем, чем обычно.

В восемь часов вечера идут к вечерне. Следующий за этим ужин, как правило, заканчивается обильными возлияниями. Перед тем как подавать еду царю, каждое блюдо пробует один из его приближенных – государь боится быть отравленным. Присутствующих развлекают скоморохи с учеными медведями. «Братия» приводит женщин и развлекается с ними на глазах у царя. К ночи он удаляется в свои покои, где его ждут три слепых старика, которые по очереди рассказывают сказки, пока не заснет. Вытянувшись на кровати в едва освещенной лампадами опочивальне, Иван с наслаждением слушает истории о странствующих богатырях, колдунах, прекрасных красавицах. Рассказчик с седой боротой и пустыми глазами говорит тихонько, от его монотонного голоса царь впадает в какое-то оцепенение, наступает облегчение, и он засыпает. В полночь снова отправляется в церковь, чтобы, стоя на коленях, вновь предаться молитве. В перерывах между службой отдает самые кровавые свои приказания.