Текст книги "Грешница"

Автор книги: Анри де Ренье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

В таком-то виде ему и предстояло прибыть в скором времени в Кармейран, в обществе, само собой, неизменного Паламеда д'Эскандо, с которым он отнюдь не имел в виду разлучаться, благо отец, мсье д'Эскандо Урод, доверил его ему как на суше, так и на море, дабы он воспитал его прямым дворянином и дельным офицером. Мсье де Моморон скромно сознавался, что этой двойной цели он достиг не вполне. Правда, молодой Паламед д'Эскандо свыкся с морем и приобрел познания в мореходстве; кроме того, он хорошо держал себя перед лицом врага, но подчиняться дисциплине был склонен несравненно менее, нежели предписывать ее другим. На судне он был ленив и нерачителен и старался как можно меньше утруждать себя, всячески уклоняясь от работы и, будучи уличен в какой-либо вине, не стеснялся валить ее на других, выгораживая себя ложью, каковую полагал убедительной, и ужимками, каковые считал неотразимыми, настолько был уверен в своих прелестях хорошенького мальчика и в своих повадках щеголихи. В этом Паламед был неподражаем, равно как никто бы его не превзошел в умении наряжаться. Увидев его теперь, его отец, мсье д'Эскандо Урод, с трудом бы узнал в этом выхоленном, расчесанном, надушенном и расфранченном красавчике краснощекого и непоседливого сорванца, которого он вручал мсье де Моморону. И все же, несмотря на все свое ломание и жеманство, Паламед на сто верст отдавал дворянством, и мсье де Моморон вполне с этим соглашался. Такой, как он был, Паламед делал ему честь, и похвалы, которые он слышал отовсюду этому красивому личику, радовали ему сердце.

Эту радость выдавал у кавалера де Моморона кончик уха, по которому видно было, что мсье Паламед д'Эскандо ему как-то слишком особенно и странно мил и что ходящие об этой привязанности слухи не лишены основания; но где ухо мсье де Моморона высовывалось целиком, так это когда ему становилось ведомо, что уши его любезного Паламеда склоняются к известного рода речам, вызывавшим в мсье де Момороне неистовую ревность. И действительно, с его Паламедом нельзя было беседовать слишком близко, ибо тогда он впадал подлинную ярость, теряя всякое чувство приличия и позволяя себе самое непристойное обращение с тем, кто дерзновенно пытался сманить из овчарни, где он, Моморон, изображал бесстыдного козла, эту своенравную и ветреную овечку.

Из-за этой обнаруживаемой юным Паламедом готовности слушать всякий вздор мсье де Моморону довелось немало претерпеть, томясь на одре болезни и не будучи в состоянии нести бдительную стражу, причем к этим мучениям присоединились еще новые. Мсье Паламед д'Эскандо, выказывавший дотоле полное равнодушие к женщинам, словно вдруг заметил, что они не совсем то, чем их ему живописал кавалер де Моморон, увещевая его вести себя с ними так, как если бы то были всего лишь призрачные и пустые тени, недостойные внимания дворянина, имеющего честь служить на королевских галерах и пользоваться покровительством и дружбой такого лица, как кавалер де Моморон. Последнее время мсье Паламед д'Эскандо рассеяно внимал этим мудрым словам и, казалось, дулся на благие советы; Он, по-видимому, находил, что женщины не так уж безобразны лицом и телом и стоят того, чтобы на них смотреть, и что у них с ним есть даже некоторые стороны, которые было бы не лишено приятности сопоставить ближе. Раз даже мсье Паламед д'Эскандо вознамерился это сделать, и мсье де Моморон ясно видел со своего страдальческого ложа, как тот щупал грудь молоденькой служанки, которую мсье де Турв приставил смотреть за бельем кавалера и которую тот на следующий же день прогнал, заявив, что ее присутствие его раздражает.

Эти поползновения мсье Паламеда д'Эскандо, освободиться от момороновской опеки не могли не способствовать решению кавалера ускорить отъезд в Кармейран, хотя он все еще страдал от раны и был уверен, что погибнет от скуки в этом замке, вдали от моря и не имея иного общества, кроме брата и невестки; но, по крайней мере, там, пока он сам не станет окончательно на ноги, мсье Паламед д'Эскандо был бы огражден от соблазнов. Во всяком случае, он не пал бы их жертвой, ибо мсье де Моморон не думал, что его благочестивая и строгая невестка могла ответить на желания, которые, быть может, возбудила бы, и надежды мсье Паламеда д'Эскандо, буде в нем таковые возникли бы, потерпели бы возле нее неудачу, К тому же, в Кармейране мсье де Моморон имел в виду наставить на правый путь слишком независимого Паламеда. А потому он решил ехать туда прямо, задержавшись в Эксе ровно настолько, чтобы успеть засвидетельствовать почтение матушке. Услышав это, старая мадам де Сегиран была очень недовольна, но мсье де Моморон воспротивился ее настояниям, заявив, что не желает показываться обществу, бывающему у нее в доме, в хромоногом виде. На самом деле мсье де Моморон следовал иного рода побуждению. Он достаточно хорошо знал эксских дам, чтобы не сомневаться, что молодой и пылкий Паламед станет предметом их любовных затей, а это плохо уживалось с его ревностью. И потому ничто не могло заставить его отступиться от намерения провести с матерью всего лишь столько времени, сколько требовалось на то, чтобы задать овса лошадям.

При вести о скором прибытии кавалера де Моморона мсье де Сегиран поморщился, хотя он сам его пригласил, когда ездил встречать его к приходу галер. Теперь же, когда срок настал, мсье де Сегиран начал видеть все неудобства от пребывания мсье де Моморона в Кармейране, из коих не последним было самое его присутствие. Мсье де Сегиран не питал к своему брату того чувства дружбы, когда сердце расточается в бесконечных беседах, с мсье де Момороном у них было мало общих предметов для разговора. Речи мсье де Моморона касались почти исключительно галер, на которых он имел честь служить. Здесь мсье де Моморон был неистощим, и мсье де Сегиран знал заранее, что надо быть готовым слушать до бесчувствия о качествах шиурмы, о ее дисциплине и питании, о налагаемых на нее взысканиях и о требуемых от нее работах, о достоинствах аргузинов и комитов, о гребцах и конопатчиках,– ибо мсье де Моморон спуску не даст; он будет таскать его от командного мостика и нактоуза, где помещается компас, к форкастелю, иначе носовой башне. Он не пропустит ни констапельской, ни погреба, где держат сухую провизию, ни ахтер-люка, где хранят провизию мокрую; он будет водить его вдоль куршеи, то есть по дощатому настилу, идущему от одного конца галеры до другого, и мсье де Сегирану придется стоять на шканцах, в то время как мсье де Моморон будет говорить о баке, о гребле навалясь, об упорках, о рукоятках и о прочем морскими терминами, коими он любит расцвечивать свою речь. Так, мсье де Сегиран узнает, что «выбрать дагликс» – значит поднять якорь и что «удиферентованная» галера – это такая, на которой правильно распределен груз. Затем мсье де Моморон перейдет к описанию крейсерств, захватов, сражений и иных мореходных подвигов и будет требовать, чтобы к ним относились с таким же интересом, как и он сам. Такое предвкушение не очень радовало мсье де Сегирана, а перспектива видеть у себя на побывке красавца Паламеда д'Эскандо не прибавляла к этому ничего утешительного. Дело в том, что мсье де Сегиран не был в неведении относительно того, что рассказывалось об этом юноше и о его роли при кавалере де Момороне; а потому он побаивался водворения у себя в доме этой сомнительной четы, страшась, как бы она не стала вести себя иначе, нежели свойственно порядочным людям, и как бы ее повадки не явились оскорбительными для глаз и ушей. От кавалера де Моморона всего можно было ожидать, ибо язык его не знал удержу, и эту вольность речи, наверное, перенял от него и мсье Паламед д'Эскандо, которого он не постеснялся развратить, преподав ему свои нравы. Правда, мсье де Сегиран был строг лишь с самим собой, но все же не мог одобрить такого рода привычек и был весьма недоволен мсье де Момороном за то, что тот привил их этому мальчику, злоупотребив его молодостью и неопытностью. Этого ли ожидал мсье д'Эскандо Урод, поручая сына попечению кавалера? Мсье де Сегиран считал такой образ действий предосудительным по отношению к себе. Разве он не был связан с Эскандо узами свойства через одну из представительниц их рода? А потому он намеревался сделать серьезное внушение брату и объяснить ему, какой он причиняет вред юному Паламеду, вовлекая его в секту, чьи приверженцы по заслугам пользуются нехорошей славой. Правда, мсье де Сегиран не питал особой нежности к этому бесстыдному юнцу, которого видал только в Кармейране, после смерти своей первой жены, но он поневоле думал о том, как ему было бы неприятно, если бы что-либо подобное когда-нибудь случилось с одним из сыновей, которых ему, несомненно, подарит в свое время его теперешняя жена, сколь ни медлит она обеспечить роду Сегиранов потомство, о чем, впрочем, господь не преминет позаботиться.

Именно этой медленностью мсье де Сегиран иной раз и объяснял выказываемую мадам де Сегиран меланхолию, которую, казалось, ничто не могло разогнать Не возлагая в этом отношении особых надежд на приезд мсье де Моморона, мсье де Сегиран рассчитывал все же, что присутствие гостей поможет несколько ее рассеять. Конечно, мадам де Сегиран не доставят большого удовольствия галерные рассказы кавалера, но, так как с его прибытием на нее лягут некоторые обязанности, у нее будет меньше времени предаваться собственным мыслям. Мсье де Моморон будет для нее развлечением поневоле. Вдобавок, мсье де Моморон сойдется с ней в вопросах веры, ибо его непотребство не мешает ему быть по-своему набожным и в своем грехе он не нераскаян. И с такими утешительными мыслями мсье де Сегиран стал мужественно ждать прибытия мсье де Моморона с его Эскандо.

Оно состоялось двенадцатого февраля, в четвертом часу, солнечным днем, коего ясность служила добрым предзнаменованием. Мсье де Моморон и мсье д'Эскандо приехали в карете, за которой следовал другой экипаж, нагруженный ящиками, и мсье де Сегиран безо всякого удовольствия увидел, как оттуда вылезли двое турок в чалмах и восточной одежде, с невольничьим обручем у щиколотки, бросившихся помогать мсье де Моморону сойти, что тот и сделал со многой бранью и проклятиями, причем его палка неоднократно опускалась на спину верному Али и верному Гассану, ибо это их мсье де Моморон привез с собою в Кармейран, дабы эти два соглядатая следили вместо него за мсье Паламедом д'Эскандо и доносили ему о всех его поступках.

После того как состоялся обмен приветствиями и господа де Моморон и д'Эскандо засвидетельствовали свое почтение мадам де Сегиран, их провели в их покои, где их ждали привезенные ими сундуки и ящики. Содержимое таковых касалось, впрочем, не столько мсье де Моморона, относившегося к своей наружности довольно небрежно, сколько мсье Паламеда д'Эскандо, о своей внешности весьма заботившегося. Мсье Паламед д'Эскандо таскал с собой целый гардероб и целый склад притираний, мазей и духов, не считая нескольких женских платьев, в каковые любил облекаться к великой радости мсье де Моморона, обожавшего такие переодевания, по странному противоречию, в силу которого ему нравилось, когда этот ряженый юноша приобретал видимость презренной для мсье де Моморона породы. Однако в первые дни поведение Паламеда было безупречно. Он усиленно старался ничем не досаждать мсье де Сегирану и был почтительно услужлив с мадам де Сегиран. Он позволил себе разве что чуточку румян на щеках и на губах и, может быть, слишком много колец на выхоленных пальцах, которыми любил гладить мушку, посаженную в уголке рта для того, чтобы придать улыбке больше лукавства и остроты. В остальном же он вел себя прямым дворянином, был учтив, сдержан и скромно уступал слово кавалеру де Моморону. Тот воспользовался этим прежде всего для того, чтобы потребовать некоторых удобств, из коих главнейшим было кресло на колесах, в котором он мог бы кататься по саду, когда устанет ходить с палками, ибо его больная нога не позволяла ему еще много двигаться. Это увечье огорчало его тем более, что он терпеть не мог сидеть в комнатах, где, по его словам, он задыхался, чувствуя себя хорошо только на вольном воздухе, хоть и находил, что кармейранскому воздуху недостает соленого запаха, который вдыхаешь на морском ветру. Однако приходилось им довольствоваться, и можно было видеть, как мсье де Моморон целыми часами, при любой погоде, шагает, хромая, по аллеям или как его по ним катают Али и Гассан, в то время как мсье Паламед д'Эскандо, сидя на низеньком стуле у камина, забавляет мадам де Сегиран своей поразительной ловкостью в рукоделии, каковое, будь-то вязание или вышивание, в большой чести у каторжан, занимающихся им зимой, когда галеры разоружены, и проявляющих в нем подчас немалое искусство.

По правде сказать, мсье Паламед д'Эскандо научился у этих добрых людей не только таким невинным работам; он усвоил от них и многое другое, ибо шиурма состоит из людей всевозможных профессий. Благодаря им мсье Паламед д'Эскандо знал всякого рода хитрости и фокусы; он умел вынуть из чужого кармана часы или кошелек так, чтобы обладатель не заметил, что его грабят; умел открывать двери без помощи ключа, бесшумно взламывать замки, писать чьим угодно почерком, подделывать подписи и исполнять еще кое-какие милые вещи, способные вызвать некоторое смущение и приведшие тех, кто его им научил, туда, где они были, но это не мешало мсье Паламеду д'Эскандо гордиться своими талантами, и он любил хвастать ими перед мадам де Сегиран, которая рассеянно взирала на эти опыты, ибо, пока мсье д'Эскандо в них изощрялся, ее думы были заняты другим и мысли пристально следили за внутренней тревогой.

Образ мсье де Ла Пэжоди занимал в них большое место. Со времени их встречи мадам де Сегиран продолжала видеть в нем того, кто мог положить конец терзавшей ее муке. Он казался ей чем-то вроде спасителя, посланного провидением. Не сам ли Бог поставил его на ее пути, чтобы он избавил ее от греха, показав ей всю малость самых пламенных плотских желаний и все ничтожество того, что от них остается после их свершения? А потому мадам де Сегиран не сомневалась, что Господь, указавший ей в своем милосердии как бы орудие исцеления, пошлет ей случай таковое применить. Как ни была она взволнована внезапным откровением, вызванным в ней присутствием мсье де Ла Пэжоди, она не могла не заметить, какое она на него произвела впечатление, и ей начинало казаться странным, как это такой смелый в любви человек до сих пор ничего не сделал для того, чтобы найти случай ей открыться. Неужели мсье де Ла Пэжоди не способен придумать какую-нибудь хитрость, чтобы с ней встретиться? Неужели он, этот опытный разгадчик женщин, не сумел прочесть в ее глазах их страстного зова к нему? Так откуда же это нежелание на него откликнуться?

Думая так, мадам де Сегиран напрасно обвинила мсье де Ла Пэжоди. С самой их встречи он все время искал способа проникнуть в Кармейран, но, как назло, его ум, всегда такой деятельный и находчивый, ничего на этот раз не мог изобрести. Перебрав в голове тысячу проектов, мсье де Ла Пэжоди ни на одном из них не мог остановиться. Он, обычно такой решительный, колебался и топтался на месте. Стоило ему придумать план, как он тут же убеждался в его неосуществимости, и эти неудачи очень его расстраивали. Мсье де Ла Пэжоди сам себя не узнавал.

Мсье де Ларсфиг, рассказывая мне об этой нерешительности мсье де Ла Пэжоди, давал ей объяснение, которое я должен здесь привести. Не предостерегал ли мсье де Ла Пэжоди тайный инстинкт против угрожавших ему опасностей? Не вспомнилось ли ему странное предсказание ворожеи барона де Ганневаля? Быть может, его смущало какое-нибудь гадание молодой цыганки, ибо известно, что эти девушки искусны в распознавании будущего? Или у Ла Пэжоди было одно из тех предчувствий, которые возникают в нас из темных глубин души? Как бы то ни было, он колебался и метался, постигнутый странной скудостью воображения. Он даже забросил флейту и никуда не выходил из турвовского дома. И мадам де Галлеран-Варад, по-прежнему изыскивавшая всяческие способы ему вредить, распространяла слух, будто темные дела, которым предавался мсье де Ла Пэжоди и которые покорили его дьяволу, начинают сказываться: если мсье де Ла Пэжоди сидит смирно, так это потому, что у него на лбу растут рога, а на ногах козлиные копыта, как часто бывает с теми, кто принимал участие в сатанинских мерзостях шабаша. Дело обстояло так, как мы сказали, и время шло, не приводя к соединению мадам де Сегиран и мсье де Ла Пэжоди, как вдруг устроить это взялся случай. Стоял конец марта, и начались сильные дожди. Несколько дней кряду вода лила потоками, не переставая. Эта непогода очень злила кавалера де Моморона, лишая его излюбленных прогулок и беспокоя его не вполне еще зажившую рану. Принужденный сидеть взаперти и довольно жестоко страдая, мсье де Моморон выказывал отвратительное расположение духа, тем более что мсье Паламед д'Эскандо, по-видимому, отнюдь не разделял его ярости против стихии. Действительно, мсье Паламед д'Эскандо казался совершенно счастлив и ничего не желал, как только проводить долгие часы в обществе мадам де Сегиран. Оно ему так непритворно нравилось, что мсье де Моморон был возмущен. Внимание, уделяемое мсье Паламедом д'Эскандо мадам де Сегиран, он принимал как личное оскорбление. Надо же было, чтобы этот маленький Паламед вздумал разыгрывать влюбленного, ибо он и в самом деле был влюблен, это было слишком ясно видно по тому, как говорил, как краснел и как смущался этот неопытный воздыхатель. Это бросалось в глаза, и мсье де Моморон был вне себя. Стоило запирать Паламеда в этом уединенном замке с несносным господином и богомольной дамой, чтобы в его сердце проснулась столь возмутительная склонность! Не то, чтобы мсье де Моморон боялся, что Паламед чего-нибудь добьется от прекрасной хозяйки, но, как-никак, его питомец привыкал в ее обществе поклоняться тому, что отнюдь не входило в намерения мсье де Моморона. Молодой плут был явно расположен покинуть секту, и ревность мсье де Моморона терзала неистово. А потому юному Паламеду приходилось сносить жестокие упреки и суровые поношения, которым он внимал потупив очи и с ханжеским видом, уверяя, что мадам де Сегиран не внушает ему никаких иных чувств, кроме глубочайшего уважения; но едва мсье де Моморон кончал свои обличения, как ветреный юноша снова пускался строить глазки, томиться и вздыхать, о чем мсье де Моморон, в своей ярости, счел даже нужным сострадательно предупредить своего брата Сегирана. На что мсье де Сегиран, вместо ответа, разразился хохотом.

Потерпев неудачу, раздосадованный кавалер де Моморон снова принялся, ворча, за свои галеры и за относящиеся к ним рассказы.

Чем он особенно гордился на «Отважной», так это не столько даже образцовой дисциплиной шиурмы и разумной свирепостью комитов, сколько труппой музыкантов, которую на ней держал. Он любил хвастаться роскошью их одежды и гармоничностью игры. Их присутствием на судне мсье де Моморон весьма кичился. Не было дня, чтобы он не велел им исполнить какую-нибудь пьесу по своему вкусу. Это, по его словам, давало ему отдых от командных свистков и воплей шиурмы, когда плеть ласкала чью-нибудь строптивую спину, что случалось нередко, если только у этих собак не был заткнут пробкой рот. И мсье де Моморон очень жалел, что за неимением денег ему пришлось рассчитать музыкантов и что он не мог взять их с собой в Кармейран. Конечно, мсье де Моморон пользуется здесь гостеприимством, которым может быть только счастлив, но которое, надо сознаться, все же бедновато увеселениями. А есть ли более приятное, нежели музыка, но с тех пор, как он в Кармейране, мсье де Моморон ни разу не слышал ни единой ноты.

Эти жалобы мсье де Моморона возымели то последствие, что мсье де Сегиран, озаренный внезапною мыслью, немедленно отправился к мадам де Сегиран, занятой обучением искусного Паламеда новому приему вышивания, чтобы спросить у нее, не найдет ли она неудобным, если они призовут на подмогу мсье де Ла Пэжоди и его флейту. Мсье де Ла Пэжоди, наверное, не отказался бы провести несколько дней в Кармейране. При этом предложении мадам де Сегиран так побледнела, что юный Паламед подумал, что она упадет в обморок, и в то же время он заметил, как клубок, который она разматывала, задрожал у нее в руках; но она тотчас же оправилась и спокойным голосом ответила, что мсье де Ла Пэжоди и его флейта будут желанными гостями, ибо прежде всего кавалер ни в чем не должен чувствовать в Кармейране недостатка, даже в ариях и трелях. С этими словами она снова принялась разматывать шелк, меж тем как мсье Паламед д'Эскандо до крови кусал себе губы, коих он уже не красил с тех пор, как полюбил с неистовством и страстью своего истинного пола прекрасную благочестивицу, которая, сама того не ведая, обратила его к любви.

* * *

Если присутствие мсье де Ла Пэжоди и его флейты очаровывало уши кавалера де Моморона, то оно было менее приятно для глаз мсье Паламеда д'Эскандо. И все же, сколь он ни был убежден в том, что мсье де Ла Пэжоди и мадам де Сегиран неравнодушны друг к другу, ему не удавалось уловить ничего такого, что говорило бы о соглашении между ними или указывало на какую-нибудь связь. Вот уже несколько дней, как он неустанно наблюдал за ними исподтишка, но так и не мог приметить ни одного из тех признаков, которые свидетельствуют о любовном сговоре. Правда, мсье Паламед д'Эскандо не был силен в подобного рода интригах, но ему помогали в его роли природная хитрость и ненависть, которую он питал к предполагаемому сопернику. Несмотря на такие козыри, ему не удавалось разобраться в игре мсье де Ла Пэжоди и мадам де Сегиран по той простой причине, что они, по-видимому, никакой игры и не вели, и все же мсье Паламед д'Эскандо считал непреложным, что у них тайный союз. И он приходил в бешенство от своей беспомощности, внимая тому, как мсье де Ла Пэжоди изощряется в своих музыкальных талантах к великому удовольствию кавалера де Моморона, чье брюзгливое настроение сменилось превосходным. Теперь мсье де Моморону было все равно, если погода была пасмурна и шел дождь, и он заявлял во всеуслышание, что никогда не слышал ничего, подобного флейте мсье де Ла Пэжоди в смысле мягкости и силы дыхания, проворства пальцев, подбора и разнообразия мотивов, добавляя в шутку, что он дорого бы дал за то, чтобы иметь у себя на галере такого музыканта.

При подобных отзывах мсье де Сегиран выпрямлялся с гордостью, ибо теперь он гордился тем, что имеет другом мсье де Ла Пэжоди; мадам де Сегиран вторила этим похвалам, опуская глаза, а мсье де Ла Пэжоди скромно их принимал. Впрочем, скромность его не покидала, и в нем трудно было бы узнать того Ла Пэжоди который произвел такие опустошения среди эксских дам и колесил по дорогам с молодой цыганкой. От него нельзя было даже услышать нечестивых выражений и речей, столь для него обычных и снискавших ему заслуженную славу вольнодумца. В Кармейране мсье де Ла Пэжоди был тих, уживчив, добродушен, так что мадам де Сегиран недоуменно спрашивала себя, неужели же это тот самый заживо осужденный, с которым она так неожиданно и дерзко пожелала испытать обитающий в ней грех в уверенности, что она ничем не отягчит и без того уже неминуемого проклятия.

И действительно, мадам де Сегиран тверже, чем когда-либо, решила избавиться от мучительного плотского любопытства, которое ее терзало и жгло своим угрюмым и знойным пламенем. Она была все более и более уверена, что ее грех иссохнет в ней на своем же собственном огне и что его охладевший пепел развеется ветром забвения. Но неужели мсье де Ла Пэжоди уклонится от того, чего она от него ждет? Что это за странное поведение и что значит эта сдержанность? Наверное, это всего лишь ложная видимость, и скоро мсье де Ла Пэжоди вернется к своей истинной природе, требующей, чтобы женщины отдавали свое тело его наслаждению. Как и с другими, мсье де Ла Пэжоди придет к этому и с нею, и мадам де Сегиран ждала этого мига с мучительным и мрачным нетерпением. Конечно, решившись на задуманное испытание, мадам де Сегиран пошла бы и сама навстречу намерениям мсье де Ла Пэжоди, ибо в том состоянии, в каком она находилась, она не побоялась бы никакого стыда; но и не будчи опытной в делах любви, она все же знала, что мужчины не любят слишком открытых призывов и предпочитают добиваться благосклонности, а не получать ее в подарок. А потому она считала, что ее всем известные стыдливость, добродетель и благочестие скорее подвигнут мсье де Ла Пэжоди покуситься на нее, чем ежели бы она сама первая предложила ему то, чего он от нее хочет. Такого расчета мадам де Сегиран и придерживалась, надеясь, что случай, приведший мсье де Ла Пэжоди в Кармейран, и тут постарается, чтобы помочь ей пасть в его объятия. Между тем дни проходили в разговорах и в игре на флейте, а мсье де Ла Пэжоди не переставал относиться к мадам де Сегиран с почтительностью, начинавшей ее беспокоить. Ее тайная досада на такое поведение не укрылась от бдительных глаз мсье Паламеда д'Эскандо, и он счел позволительным воспользоваться этим случаем, чтобы открыться в своей страсти. Прежде, нежели отважиться на это, мсье Паламед д'Эскандо несколько раз вопрошал зеркало. Он старался придать своему лицу дерзкую и трогательную прелесть. В сущности, мсье Паламед д'Эскандо не сомневался в успехе. Он был высокого мнения о своей наружности, в особенности если сравнивал ее с внешностью мсье де Ла Пэжоди. Насколько мсье де Ла Пэжоди был коренаст и крепок, настолько же прекрасный Паламед был высок и строен. Свежесть его кожи затмевала смуглый цвет соперника, которого мсье д'Эскандо заранее считал несчастливым. К тому же, мсье де Ла Пэжоди не шел с ним в сравнение в смысле изящества и роскоши нарядов, и ни одна женщина не решилась бы поставить в ряд скромного дворянчика не у дел и блестящего офицера галерного флота, Ла Пэжоди и Эскандо, в особенности когда этого Эскандо зовут Паламедом, именем звучным и созданным для любви.

Таким образом, мсье Паламеду д'Эскандо оставалось только найти благоприятный миг, чтобы действовать. Ему показалось, что он его нашел во время прогулки, которую предложил совершить в саду, пользуясь ясной погодой, мсье де Моморон. Мсье де Ла Пэжоди и мсье де Сегиран от нее воздержались, а спустя некоторое время и кавалер, почувствовав, что нога его не слушается, велел Али и Гассану отвезти себя обратно в замок. Мадам де Сегиран выразила желание пройтись до грота, сооружавшегося в одном из дальних садовых боскетов, и мсье Паламед д'Эскандо взялся проводить ее туда. Этот грот показался мсье Паламеду д'Эскандо местом, особенно благоприятствующим его признанию ибо он читал в романах, что дамы охотно избирают такого рода уголки, чтобы слушать воркование своих возлюбленных. А потому, едва мадам де Сегиран вошла в пещеру, как прекрасный Паламед очутился у ее ног. Но, невзирая на свою отвагу, мсье Паламед был изрядно взволнован, настолько, что, вместо того чтобы начать красивую речь, которая была готова у него в голове и слов которой он не мог припомнить, он ограничился тем, что, как истый моряк, попытался взять мадам де Сегиран на абордаж и коснулся ее смелой рукой, меж тем как его рот неожиданно приник к губам прекрасной богомолки; но он не настолько плотно к нему прильнул, чтобы не услышать самый озадачивающий и самый презрительный смех, какой себе только можно представить, сопровождаемый толчком, лишившим его равновесия и опрокинувшим его в лужу, откуда он встал, перепачканный и грязный, лишь для того, чтобы увидеть, как мадам де Сегиран удаляется быстрыми шагами. Раздосадованный, пристыженный и взбешенный, мсье Паламед д'Эскандо, не смея никуда показаться в таком виде, должен был дожидаться сумерек, чтобы вернуться в замок, почиститься и переодеться. Когда он вышел из своей комнаты, он нашел всех в сборе вокруг мсье де Ла Пэжоди. Мсье де Ла Пэжоди, с флейтой в футляре, прощался с хозяевами, будучи вызван в Экс по непредвиденному делу, о котором он не распространялся, и уезжал, невзирая на сожаления и сетования мсье де Моморона. Мсье де Моморон приходил в отчаяние при мысли, что замок уже не будет оглашаться звуками флейты мсье де Ла Пэжоди, и снова сокрушался, что мсье де Ла Пэжоди дворянин, а не музыкант на его галере, в каком случае он сумел бы помешать ему расстраивать компанию, ибо хорошая цепь и хороший обруч удержали бы его при исполнении долга. Но карета, которой предстояло отвезти мсье де Ла Пэжоди в Экс, была подана, и его пришлось отпустить. Вечер, последовавший за отъездом мсье де Ла Пэжоди, был уныл. Кавалер де Моморон утешал свое разочарование жестокими рассказами о палочной расправе, многословно поясняя подробности этой операции, принадлежащей к числу тех, которыми лучше всего поддерживается дисциплина среди шиурмы. Он досконально описывал, в чем она состоит и к чему приводит, а именно иной раз к смерти наказуемого, как ни стараются промывать ему раны уксусом и присыпать их крупной солью. Верный Али и верный Гассан отличались умением орудовать палкой, и это было одной из причин, почему мсье де Моморон так ценил этих турецких невольников. Мсье Паламед д'Эскандо рассеянно слушал рассказы мсье де Моморона и, совсем еще сконфуженный своим приключением в гроте, не смея взглянуть мадам де Сегиран в лицо, неприязненно взирал на мсье де Сегирана, имевшего довольно хмурый вид, ибо приближалось время сна и ему предстояло вернуться на свое одинокое ложе; действительно, с некоторых пор, под предлогом нездоровья, мадам де Сегиран возбранила ему доступ в свою комнату и все, что с этим связано. Мсье же де Сегиран был весьма удручен необходимостью такого воздержания, которое было ему отнюдь не по душе и снова отдаляло счастливый день, когда он должен был изобличить лживость непристойных инсинуаций мсье д'Эскандо Маленького и доказать правоту поощрительных уверений знаменитого мсье Дагрене. Что же касается мадам де Сегиран, то она хранила угрюмое молчание и старалась объяснить себе непонятную сдержанность мсье де Ла Пэжоди и его отъезд. Мадам де Сегиран продолжала эти размышления и тогда, когда, отпустив служанок и замкнув дверь на задвижку, собиралась лечь спать. Ее комната была расположена во втором этаже замка и сообщалась с главной лестницей. Она была просторна и выходила тремя высокими окнами на красивый балкон с украшенной резными вазами балюстрадой, откуда открывался вид на сад. В этот вечер в окна стучал дождь, и мадам де Сегиран думала о том, что завтра будет скучный день, потому что мсье де Моморон не в духе и нет мсье де Ла Пэжоди. Так она раздумывала довольно долгое время, как вдруг ей послышался необычный шум, словно кто-то шагал по балкону, но она не успела докончить свою мысль. Окно внезапно отворилось, и она увидела мужскую фигуру, скользнувшую в комнату и остановившуюся перед ней. Мадам де Сегиран не была труслива, а потому даже не вскрикнула, да к тому же, прежде чем она собралась позвать на помощь, чья-то ладонь закрыла ей рот, в то время как сильная рука приподнимала ее от полу, а ее глаза узнавали совсем близко от ее лица мокрое лицо мсье де Ла Пэжоди, который стремительно, неистово и молча нес ее к кровати с полуоткинутым одеялом, куда они упали вдвоем, обнявшись так крепко и так тесно, что казались единым телом. Мсье де Ла Пэжоди, сведущему, по природе и по опыту, во всех видах любви и во всех приемах, коими любовник покоряет своей страсти и своей воле, особенно удавались такие внезапные захваты женщин, то упраздняющие все их колебания, все их сомнения и весь их стыд, то утоляющие их ожидания и вторящие пламенному зову их тела и обладающие тем преимуществом, как довольно забавно говорил мсье де Ларсфиг, что слова они заменяют действиями и делают излишними всякие предисловия в области ухаживания и изъявления чувств, к чему большинство дам совсем не так уж привержено, как они считают необходимым делать вид.