Текст книги "Гостиница тринадцати повешенных"

Автор книги: Анри де Кок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Граф де Шале воодушевился, и это воодушевление придало еще больше очарования его красивому лицу.

– Почему вы меня больше не любите, Анри? – прошептала Татьяна. – Почему не хотите меня любить?

И так как он вновь пожал плечами и уже готов был произнести очередную дерзость, которые бросают высокомерные сердца, она поспешила продолжить:

– Выслушайте меня, умоляю! Ах! Боже мой! Я понимаю, как с моей стороны нелепо настаивать после того, что вы мне сейчас сказали! Вы меня больше не любите… потому что никогда не любили, вот и все; и все вопросы, стремящиеся получить какой-то другой ответ, совершенно излишни! Но дело-то в том, что я вас все еще люблю. Ох! Люблю еще больше, чем когда-либо. Прошу же вас, если не из любви, то хотя бы из сострадания, пощадите меня! Я требую от вас так немного… даже очень, очень мало… но для меня это будет хоть что-то. Навещайте меня хоть раз в неделю… хоть в две недели раз… дарите, жертвуйте мне хотя бы полчаса, и это поможет мне влачить мои дни. Я нарочно купила этот дом в самой отдаленной части города. Никто об этом ничего никогда не узнает… Никто, слышите!.. Анри! Что стоит для вас полчаса в две недели – а для меня эти тридцать минуть будут целительным бальзамом! Анри… смягчитесь под моими мольбами. Вы мне рассказывали о других женщинах, которые были вашими любовницами. Но я не такая, как другие! Вы были моей первой, вы же останетесь и моей последней любовью! Ох! Не смейтесь! Если бы вы только знали, как мне больно видеть эту злую улыбку, которой вы пожалели бы меня!.. Дайте же мне вашу руку, как залог вашего согласия на мою просьбу, и я вас не задержу более. Через две недели мы вновь увидимся, не правда ли? Вы придете сами, по доброй воле, и скажете: «Здравствуй, Татьяна… я тебя не забыл!» Согласны? Решено?

Упав на колени и конвульсивно прижав руку графа к своей груди, Татьяна стояла, устремив на него свои большие черные глаза, в томительном ожидании.

Гранитная скала растаяла бы от ее огненного взгляда и пламенного дыхания.

Однако граф де Шале остался холоден и бесчувствен.

– Уж не намерены ли вы вскорости дебютировать в Бургундском театре, моя дорогая? – сказал он наконец. – Честное слово, вы могли бы иметь успех в какой-нибудь мифологической пьесе… в роли Ариадны[10]10
  Ариадна – в греческой мифологии дочь критского царя Миноса. Помогла афинскому герою Тесею, убившему Минотавра, выйти из лабиринта, снабдив его клубком ниток, конец которых был закреплен при входе в лабиринт.


[Закрыть], например.

Татьяна задрожала и побледнела. Она выпустила руку графа и медленно приподнялась.

– Вы ошибаетесь, господин граф, – сказала она. – Не в роли Ариадны я собираюсь дебютировать, а в роли эринии Мегеры[11]11
  Мегера – в греческой мифологии одна из эриний, богинь мщения, обитающих в подземном царстве; преследуя преступника, они лишали его рассудка. Изображалась отвратительной старухой со змеями вместо волос и длинным языком, с факелом и бичом в руках.


[Закрыть].

– Ах! Мегеры… сестры Тизифоны и Алекты, кажется? И каково же амплуа этого милого божества?

– Умерщвлять насильственным и неожиданным образом.

– Точно-точно… припоминаю. Что ж! Посмотрим, дорогая Мегера, как-то у вас получится убивать? Но поспешим, если вы против.

Шале обнажил шпагу.

– О, я не так нетерпелива, как вы полагаете, монсеньор, – возразила Татьяна, в свою очередь, насмешливо. – Вы сейчас в моей власти… и прежде чем запечатлеть на вашем мертвом челе поцелуй ненависти, я хочу еще запечатлеть на нем последний мой поцелуй любви.

– Вот как!

Граф бросился за русской, которая направилась к двери, но сколь быстро ни двигался, настичь ее так и не успел. Она исчезла, захлопнув за собой дверь.

– Что бы это значило? – прошептал граф. Он подошел к другой двери, напротив, но и та оказалась запертой.

– Ну и дела, – продолжил молодой дворянин. – Так я попал в мышеловку! Однако же кошка, по-видимому, не намерена сейчас меня съедать. Пока что она угрожает мне только последним поцелуем любви. Черт возьми! Как это вы, госпожа эриния, ухитритесь поцеловать меня насильно? Ха-ха-ха! Пюилоран и Рошфор умрут со смеху, когда я расскажу им эту историю. Но что же это за запах, однако? Очень приятный, конечно, но немного тошнотворный! Ого-го! Теперь понимаю, что это значит! Это одна из ее колдовских штук! А, проклятая! Похоже, она хочет меня опьянить! Но этого не будет! Нет, не будет!

С той самой секунды, как Татьяна вышла, гостиная начала наполняться странным ароматом, в котором, как уже сказал Шале, не было ничего не приятного для обоняния, – напротив, он был благоуханным, бальзамическим. Мало-помалу, тем не менее этот запах распространялся в атмосфере, затрудняя дыхание. Пожелай мы блеснуть ученостью, бы сказали то, что воздух в комнате разрежался, уступая место газам, вызывающим гематоз легких, что в определенный момент должно было привести к асфиксии.

Догадавшись об этом, граф кинулся к окну с намерением отворить его.

Но, раздвинув тяжелые гардины, он испустил крик отчаяния: ставни окон были наглухо забиты. Вместе с тем он чувствовал какую-то слабость. Силы его оставляли, ноги подкашивались, голова тяжелела, в глазах мутилось, он уже с трудом понимал, что творится вокруг.

Он попытался оторвать ставню, но рука его только скользнула по ней, и он упал на пол, произнося коснеющим языком страшные проклятия.

Тотчас же двери и окна отворились и потоки свежего воздуха, хлынувшего со всех сторон в гостиную, вытеснили те миазмы, в которых таилась смерть.

Появилась Татьяна. Подбежав к лежащему на полу графу, она упала перед ним на колени и приложилась горячими губами к его холодному лбу.

– Он сам этого пожелал! – прошептала она и глубоко вздохнула. – Любовница во мне умерла, остался лишь враг твой… Прощай навсегда, мой возлюбленный, но до свидания, моя жертва!

* * *

Несколькими секундами позднее пришедший в себя, но все еще не способный восстановить в памяти события этого вечера, Анри де Шале обнаружил, что лежит на носилках, которые несут те же самые люди, что доставили его в дом русской.

Глава IX
О том, какой странный прием оказала госпожа де Ла Пивардьер своему мужу и как Паскаль Симеони нашел дуэль там, где рассчитывал найти ужин

Вернувшись немного назад, мы встретим нашего приятеля Паскаля Симеони у ворот Сен-Дени, вступающего в Париж в сопровождении слуги Жана Фише и сеньора Антенора де Ла Пивардьера.

Было около пяти вечера. Как видно, наши путешественники не отдыхали дорогой с самого выезда из той хижины, где они встретились с женщиной в маске.

Кстати, скажем слова два в похвалу Антенору де Ла Пивардьеру, прибавив к его храбрости еще и другое качество, а именно – сдержанность. Даже не обладая глубокой проницательностью, Ла Пивардьер тем не менее не мог не сделать про себя определенные выводы касательно совсем не галантного поведения в этой авантюре Паскаля Симеони и, движимый любопытством, естественно, хотел расспросить своего спутника о причинах, которые заставили того настоять на том, чтобы иностранка сняла маску.

Ничего подобного, однако, он не сделал. Вскочив на лошадь, он продолжал путь, галопируя, как и прежде, рядом с Паскалем Симеони, и не задал тому ни одного вопроса, не подал ни единого намека по поводу только что разыгравшейся перед ним маленькой драмы.

И это возместилось ему сторицей, как мы увидим позднее, – любая добродетель рано или поздно вознаграждается.

Как мы уже сказали, часов около пяти вечера наши путешественники въехали в Париж. В городе они пустили лошадей иноходью, чтобы удобнее было разговаривать.

– Господин де Ла Пивардьер, – промолвил вдруг Паскаль, – скажите, пожалуйста, если это только возможно, куда вы теперь направляетесь?

– В этом нет никакой тайны, дорогой сударь, я еду на улицу Сен-Дени и рассчитываю, что и вы поедете туда вместе со мной.

– Зачем это?

– Но для того, черт побери, чтобы доставить мне честь и удовольствие угостить вас ужином!

– Так вы там живете?

– Точно так… или, вернее сказать, там живет моя жена.

– Ваша жена! Так вы женаты?

– Женат ли я? Еще как женат! Не многие во Франции женаты так, как я! Ха-ха-ха!

Господин де Ла Пивардьер рассмеялся каким-то странным смехом. Паскаль Симеони, не понимая шутки спутника, молчал.

– Значит, решено, дорогой сударь, – мы ужинаем вместе, – продолжил Ла Пивардьер. – Но если же, случайно, вам негде остановиться в Париже, то знайте, что мой дом… или дом моей жены, весь к вашим услугам. А то в гостинице и дорого все, и неудобно. Я же могу предложить вам прекрасную, теплую комнату, удобное помещение для господина Жана Фише и хорошую конюшню для лошадей. Кроме того, вы встретите самый радушный прием. Возможно, моя почтенная супруга и нахмурится немного, увидев столь неожиданных сотрапезников, но вы не обращайте на это никакого внимания, слышите! Характером она напоминает немножко кислое яблоко, но я умею превращать ее в сладчайший мед. Да вы сами увидите! Ну-с, что вы думаете о моем предложении, дорогой господин Симеони?

– Я думаю, добрейший господин де Ла Пивардьер, что могу принять ваше столь радушное предложение, тем более что вы обладаете еще и другим сокровищем, для меня бесценным – умением молчать, когда говорить нет нужды. Впрочем, я соглашусь поселиться у вас лишь с тем условием, чтобы ваше гостеприимство не только не было вам в тягость, но, напротив, принесло вам пользу.

– Но…

– Возражения не принимаются! В гостинице мне все это обошлось бы ливров в триста в месяц… согласны ли вы принять от меня такую же плату?

Ла Пивардьер не знал, что ответить. В нем происходила борьба между выгодой и желанием поддержать свое дворянское достоинство, – выгода взяла верх.

– Конечно, да! – вскричал он. – Раз уж вы так настаиваете! По правде сказать, наше состояние и не позволило бы нам… Однако триста ливров в месяц – это все-таки слишком много!

– Вовсе нет! У нас прекрасный аппетит – со мной ведь слуга и лошадь.

– Все равно… почему бы нам не сойтись на двухсот пятидесяти ливрах?

– Нет! Ни денье меньше; три сотни – мое последнее слово. Впрочем, решать вам…

– Ну что с вами поделаешь! Я согласен! Согласен! Но позвольте обратиться к вам с маленькой просьбой: по причинам… личного характера… мне бы хотелось, чтобы моя жена – вам же все равно, не так ли? – чтобы моя жена не знала наших условий, то есть чтобы она знала их только наполовину. Понимаете? Из этих трехсот ливров я хотел бы удержать сто пятьдесят… которые не пошли бы в общую кассу!

– Хорошо, хорошо! Когда наступит час расплаты, мы устроим все так, как вам будет угодно, дорогой хозяин!

– Благодарю!.. Очень может так статься, что я недолго пробуду в Париже… и снова отправлюсь путешествовать… а в дороге всегда нужно столько денег!

– Я не вправе требовать от вас отчета в ваших поступках, господин де Ла Пивардьер; ваши тайны принадлежат вам.

– Вы очень любезны, сударь! Ах! Я вдвойне счастлив, должен признать, что повстречался с вами, мой дорогой господин Симеони! Счастлив не только потому, что имею возможность оказать вам услугу, но и потому… Но вот мы и приехали. Смотрите, вот этот дом слева, с большой, только что переписанной вывеской: «Золотая колесница». Моя жена каждый год подновляет свою вывеску, это одна из ее причуд.

– Госпожа де Ла Пивардьер занимается торговлей?

– Да, она открыла лавку на доставшийся ей после родителей капитал и торгует под своей девичьей фамилией – Моник Латапи. Мне не хотелось, чтобы мое имя было выставлено на вывеске. Все-таки как-то неловко это для дворянина, хотя, конечно, в занятии коммерцией нет ничего постыдного. К тому же, говоря по чести, лавка моей жены «Золотая колесница» просто превосходная! Лучше и не сыщешь! Все придворные закупают у нас галуны, темляки и кружева. Думаю, и теперь там толпа самых отборных покупателей. Ну, Жан Фише, мой друг, ведите лошадей во двор, налево… Там вы упретесь прямо в конюшни; впрочем, я сейчас пришлю к вам Рике, нашего подручного. А мы, мой дорогой господин Симеони, пойдем в лавку. Я уже отсюда вижу мою любезнейшую супругу за прилавком, с ее миленькой племянницей Жильеттой. А, и она уж меня приметила, моя милая Моник… и держу пари, что не помнит себя от радости! Терпение, терпение, моя дорогая красавица! Ну, вот и я!

Действительно ли только дорогая красавица была рада видеть своего супруга? Позволим себе усомниться в том, судя по тому, как она переменилась в лице при появлении в дверях вышепоименованного супруга и его спутника. Боже, что это была за уродина, эта госпожа де Ла Пивардьер! Маленькая горбунья, лет пятидесяти, дурна, как все семь смертных грехов, вместе взятых, черна, как крот, и суха, как треска. Сидя за прилавком, она при первом на нее взгляде очень походила со своими длинными руками на паука, ловящего муху.

Но ожидаемой ею мухой, конечно, был вовсе не муж, и когда прошло мгновение немого удивления, дорогая красавица поспешила выразить это словами.

– Как? Уже, Ла Пивардьер? Вы здесь? – завизжала она. – Но у нас еще только февраль, а вы должны были вернуться не ранее апреля!.. А, так вот как вы соблюдаете договоренности! Что ж, спасибо! Но если вы воображаете, что я буду потакать вашим капризам, то очень ошибаетесь. Давайте поворачивайте-ка опять туда, откуда пришли, мой любезнейший, да поскорее! Зима еще не прошла – слышите, не прошла! – а вы должны были возвратиться только весной… убирайтесь же, убирайтесь!

Не стесняясь нисколько присутствием Паскаля Симеони, который рассматривал ее, как какое-нибудь любопытное насекомое, Моник Латапи продолжала кричать и метаться на своем стуле, будто собиралась накинуться и сожрать своего счастливейшего супруга.

Но тот, не обращая внимания на суровый прием жены, обнимал и целовал свою племянницу Жильетту, премиленькую шестнадцатилетнюю блондиночку, которая, завидев его, радостно бросилась к нему на шею.

Из всего этого искатель приключений заключил, что и ему не следует обращать внимания на вспышку почтенной дамы.

Однако это равнодушие только сильнее взбудоражило маленькую горбунью, и она бы нескоро унялась, если бы Ла Пивардьер не прервал ее.

Взяв с прилавка свечу, он любезно обратился к своему гостю:

– Как вы находите наш магазин, дражайший господин Симеони? – спросил он.

– Он великолепен, сударь! – отвечал Паскаль.

– Наш магазин! – завопила жена Ла Пивардьера. – Каким же бесстыдным надо быть, чтобы осмелиться говорить «наш», когда он принадлежит мне одной!

– Вы можете найти здесь все, что есть самого лучшего и самого нового, – продолжал Ла Пивардьер с той же спокойной улыбкой. – Смотрите, дорогой мой гость, вот галуны по два золотых экю за штуку. Но для вас мы сделаем уступку.

– Как же… уступку! Никогда! Как вы смеете сбавлять мою цену?

– А эти темляки? А эти кисти? Видели ли вы что-нибудь подобное? Не кажется ли вам, любезнейший господин Симеони, что все это сделано рукой волшебницы?

Вдруг эта волшебница, или вернее сказать ведьма, отчаянно вскрикнула, увидев, что Антенор, поднося свечку, по неосторожности поджег тесьму дорогого галуна.

Только в самом ли деле это была неосторожность?

– Несчастный! – возопила обезумевшая Латапи, бросаясь к мужу. – Не демон ли овладел вами, что вы хотите сжечь все у меня?

– Все! Ну, полноте! – возразил Ла Пивардьер, обращаясь на этот раз прямо к своей дражайшей половине. – Я еще только начинаю, моя милая!

– Начинаю! Как разбойник, начинаю?

– Разумеется! Я хочу доказать этому дворянину, что я здесь хозяин… и что могу делать все, даже глупости, если мне придет фантазия… на зло крикливой жене, которая уважает меня так мало, что позволяет себе обходиться со мной, как с собакой… и когда уж меня вывели из терпения… я ничего не пощажу, чтобы доказать свои права.

При этом Ла Пивардьер протянул свечку к сверткам газа и кружев.

– Остановитесь! – взмолилась горбунья, протягивая свои длинные руки. – Я виновата и сознаюсь в том!

Ла Пивардьер отнял свечу, и как Юпитер, соглашающийся отвести молнии, проговорил:

– Так вы сознаетесь, что виноваты? Правда ли это, сударыня? – сказал он.

– Да, правда!

– Следовательно, вы будете любезны и внимательны ко мне все время, пока мне заблагорассудится пробыть у себя дома?

– Да, мой друг, да!

– И будете столь же любезны и внимательны и к этому дворянину, господину Паскалю Симеони, который оказывает нам великую честь, соглашаясь остановиться у нас со своим слугой.

– Да… да, мой друг.

– Впрочем, сударыня, – сказал Паскаль, находя нужным вмешаться в разговор, – я не желаю быть вам в тягость – в каком бы то ни было отношении. Если я и принял ваше гостеприимство… на некоторое время… то с тем только условием, чтобы я мог прилично вознаградить вас за все беспокойства и расходы, какие могу вам причинить.

– Хорошо-хорошо! Поговорим об этом после, – прервала его хозяйка.

– Напротив! Простите, но я хочу сейчас же покончить с этим вопросом, – возразил Паскаль.

Он вынул из кошелька столбик золотых экю и, протянув его госпоже де Ла Пивардьер, сказал:

– Достаточно ли будет, сударыня, ста пятидесяти ливров в месяц?

– Черт возьми! Еще бы не достаточно! – воскликнул Антенор.

Заметим, между прочим, что в то время эта сумма значила вчетверо больше, чем в настоящее, и потому госпожа Моник действительно должна была быть рада такому вознаграждению. И выплачивая за стол и проживание у торговки – согласно тайному уговору с Ла Пивардьером – двойную цену, Паскаль Симеони платил по-королевски.

Отвернув уголочек у свертка и убедившись, что там действительно золото, горбунья промолвила:

– Да, сударь, этого будет достаточно… тем более что вас рекомендует мой дорогой супруг!

Опуская деньги в карман, она продолжала:

– Ах! Мой муж, ведь это просто сумасшедший человек!.. Но, несмотря ни на что, мы так любим друг друга!.. Извольте извинить меня… если в первую минуту… но это был такой сюрприз… я совсем не ждала его так скоро… А ваш слуга в конюшне? – заключила она.

– Да, сударыня.

– Хорошо. Нужно отправить туда Рике, пусть поможет… Что ж, пойду подготовлю для вас комнату, сударь… и помещение для вашего слуги.

– Очень хорошо, сударыня.

Жена Ла Пивардьера намеревалась уже выйти из комнаты, но муж придержал ее за юбку.

– Ты иди, конечно, иди… но сперва один вопрос: ты, разумеется, не ожидала столько гостей… но ужин…

– Успокойся, мой друг, ужин будет приличный – я сама займусь им. В нашем городе достать можно все, да и Бабетта, наша служанка, не рохля какая-нибудь.

– Отлично! Да, и подай нам то розовое бургундское, которое ты бережешь для больших праздников: мне очень хочется попотчевать им нашего гостя.

– Попотчуем, мой друг, попотчуем! Вы же знаете, Антенор, я никогда не скуплюсь ни для вас, ни для ваших друзей.

– Знаю, какой ты можешь быть, когда захочешь… просто прелестной женушкой! Иди же, моя дорогая, иди уже… Но… клянусь рогами дьявола, мы же еще даже не поцеловались! Ну, сударыня, целуйте же скорей вашего мужа!

– О! Как же это… при постороннем господине?

– Э, да что тут церемониться! Господин этот – наш друг, и к тому же что может быть почтеннее женщины, целующей своего мужа?

Согнувшись вдвое, чтобы оказаться на одном с горбуньей уровне, Антенор подставил свою щеку, на которой та запечатлела поцелуй очень сомнительной нежности и скрылась из магазина.

– Ну! Что вы об этом думаете? Умею я укрощать женщин?! – вскричал торжествующий Ла Пивардьер своему гостю.

– Да уж, тут вы мастак! – отвечал искатель приключений, смеясь.

– Каждый раз, как я возвращаюсь… она всегда так скалит на меня зубы…

– И для усмирения ее вы принимаетесь жечь товары?

– Нет, я никогда не прибегаю к одному и тому же средству… Однако сегодняшнее мне понравилось… Не премину повторить его при случае.

– Но почему ваша жена, вместо того чтобы обрадоваться вашему приезду…

– Приходит в такую ярость, хотите вы сказать? – перебил его Ла Пивардьер. – Гм! Нервы! Она у меня очень нервная… да к тому же… есть и другие причины, о которых долго рассказывать. Ох! Жильетта, милая моя девочка, а ты все работаешь? Как вы находите мою племянницу, господин Симеони? Не правда ли, она премиленькая?

– Просто очаровательная!

Когда сцена, столь бурная в начале, между ее дядюшкой и тетушкой приняла более спокойный оборот, мадемуазель Жильетта, сидевшая за прилавком, вернулась к отложенной с прибытием мужчин работе.

Девушка покраснела от таких похвал и, продолжая шить еще усерднее, отвечала:

– Мне нужно подрубить все эти скатерти и салфетки к завтрашнему дню, дядюшка.

– Ах! Какое великолепное столовое белье! Настоящее голландское! Это, верно, для какой-нибудь придворной дамы?

– Нет, дядюшка… нам принес эту работу управляющий какого-то знатного сеньора, который приедет сегодня вечером из провинции и поселится в той гостинице, что напротив нас. Да вы, дядюшка, может быть, и знаете его, вы же так много путешествуете! Его зовут барон де Ферье.

– Барон де Ферье! – вскричал Паскаль Симеони. – Так, говорите, мадемуазель, барон де Ферье, сеньор из Бове, будет жить на этой улице… в доме напротив?

– Да, сударь.

– Вот так дела! – произнес Антенор. – Похоже, у нас будет знакомое соседство! Каков случай-то, а, господин Симеони? Эх! Что-то мне подсказывает, что это соседство не противно вам будет! Тем лучше, черт возьми, тем лучше! Я тем более этому рад, что сам этому немного посодействовал.

Черты Паскаля действительно выражали радость. Внутренне он благодарил судьбу, позаботившуюся так скоро приблизить его к этой молодой женщине, которую графиня де Шале поручила ему оберегать от неприятностей, а возможно, и страданий, – каких именно, он еще не знал, но твердо намеревался выяснить.

Он уже собрался было задать еще парочку вопросов племяннице торговке, как в магазин вошли два господина, при виде которых Жильетта быстро встала со своего места, а Ла Пивардьер снял шляпу.

В роскошных бархатных плащах, вышитых золотом и наброшенных на столь же дорогие атласные камзолы, убранные кружевом и позументами, оба эти дворянина были при шпагах и в черных шляпах с развевающимися красными перьями.

– Ну-ка, Жильетта! – вскричал один из них, небрежно опустившись на стул, чему последовал и его товарищ. – Две гребенки для усов… да поскорей!.. Мы сломали наши… ха-ха-ха!.. играя в мяч!.. Хоть эта игра со смерти славного короля Генриха и исчезновения этих escualdonacs[12]12
  Баскские дворяне, заядлые игроки в мяч. – Примеч. автора.


[Закрыть] больше и не в моде… но нам все равно… нас она забавляет… и, следовательно, первый, кто позволит себе не признать эту игру королевой всех игр, будет иметь дело с нами! Ну, скорей же, Жильетта; твоей старой горбуньи-тетушки здесь нету! Оно и к лучшему! Твое свеженькое личико нам нравится гораздо больше ее противного рыла… к тому же ты теперь можешь спросить с нас за гребешки сколько пожелаешь… мы торговаться не будем.

Речи были довольно вольными, но Ла Пивардьер выслушал их, даже не моргнув.

– Кто эти столь бесцеремонные господа? – тихо спросил Симеони у своего хозяина.

Антенор с удивлением посмотрел на искателя приключений.

– Как! Вы их не знаете? – произнес он.

– Вероятно, раз спрашиваю у вас, кто они такие?

– Тот, который только что говорил, это знаменитый Исаак де Лафемас, один из верных слуг кардинала-министра, беззаветно преданный его преосвященству.

– Вот как!

– Исаак де Лафемас командует ловкачами… смельчаками, которые во всякое время дня и ночи не боятся рисковать своей жизнью даже из-за самых пустых ссор…

– И своей честью… если только у них осталось ее сколько-нибудь от шатанья по улицам, картежной игры и обворовывания серапенов[13]13
  Прозвище парижан Серапены (serapins) – в эпоху Людовика XIII.


[Закрыть], имеющих несчастье возвращаться домой после комендантского часа. А тот, что с господином де Лафемасом, как его-то зовут?

– Это шевалье де Мирабель, тоже искусный фехтовальщик.

– Так это вы из глубокого уважения к этим искусным фехтовальщикам… остаетесь глухи?

– К шуточкам-то, которые они отпускают на счет моей почтенной супруги? Нет, это совсем не так, дражайший господин Симеони, даже не думайте. Вы видели меня в деле. Но, должен вам заметить, в торговле надо придерживаться известного рода благоразумия. К тому же если их знаю, то они-то вовсе со мной не знакомы. Я так редко бываю в Париже! Следовательно, насмехаясь над Моник Латапи, они вовсе не имеют намерения насмехаться над Антенором де Ла Пивардьером. К тому же, даже если бы они и знали мое имя и звание, не думаю, что было бы уместно, с моей стороны, выходить из себя, когда они наполняют золотом мою кассу.

– Вы правы, господин де Ла Пивардьер. Торговля обязывает!

– Вот именно.

– Но, надеюсь, я как человек, не имеющий к торговле никакого отношения, имею право возмутиться, когда на моих глазах так оскорбляют честную девушку, которая не может защитить себя сама, не так ли?

– Как это?

Паскаль Симеони жестом указал Ла Пивардьеру на Жильетту, которую Лафемас и шевалье де Мирабель, не обращая внимания на присутствующих и хохоча во все горло, тянули к себе за обе руки через прилавок, чтобы поцеловать.

Здесь следует вновь похвалить Ла Пивардьера: завидев это, он крепко выругался и потянулся за шпагой.

– Остановитесь! – удержал его Симеони и сам направился к молодым людям, находившимся от него шагах в десяти.

А бедняжка Жильетта, как и ее дядя, похоже, тоже была убеждена, что торговля обязывает; но мы, однако, полагаем, что эти обязанности не всегда были ей по вкусу. Раскрасневшаяся, трепещущая, она, как могла, отбивалась от двух повес, которые не прекращали свои преследования.

– Простите, господа, можно вас на два слова?

При этом Паскаль Симеони, со свойственным ему проворством и ловкостью, ударил разом каждого из них по плечу.

Лафемас и Мирабель, мгновенно оставив Жильетту в покое, вскочили с намерением наказать наглеца, осмелившегося прервать их столь неделикатным образом.

Но этот наглец имел вид гордый и мужественный; подперев правой рукой бок, а левой покручивая свой тонкий ус, он стоял так храбро, что, несмотря на свое обычно презрительное отношение ко всем и ко всему, ловкачи на минуту смутились.

Лафемас взирал даже с некоторым восхищением на статную фигуру Симеони, так внезапно явившегося пред ними.

Лафемасу было тогда тридцать семь лет; он был очень худощав, скорее красив, чем дурен; но что до выражения его лица, так оно и в спокойном состоянии духа сохраняло самый зверский характер. Буаробер, любимый писатель Ришелье, рассказывает про этого начальника ловкачей, что когда бывал ясный день, то он всегда кричал: «Ах! Вот отличная погода, чтобы вешать!» Лафемас питал страсть к виселице. Приятная страсть, не правда ли?

Про шевалье же де Мирабеля нельзя сказать ничего особенного ни в физическом, ни в нравственном отношении; то был просто игрок, развратник, хвастун, и ничего более; однако теперь он опомнился первым и вскричал, смерив противника грозным взглядом:

– В чем дело, друг? Уж не ищете ли вы ссоры? В любом случае вы могли бы избавить нас от столь сильных ударов по плечу, не так ли?

– Гм! – произнес Симеони с притворным смирением. – Бьют как могут, дорогой сеньор.

– Вот как! – сказал, в свою очередь, Лафемас. – Да ваш язык, похоже, так же остер, как силен ваш кулак! Как ваше имя, сударь?

– Паскаль Симеони.

– Впервые слышу.

– Вполне возможно, так как я приехал из провинции. К тому же не всем же суждено быть таким знаменитым, как знаменитый Исаак де Лафемас.

– А! Мы продолжаем шутить!.. Однако, мой друг, с какой стати вы прервали нашу игру с этой юной особой? Быть может, вы ее ухажер и вам не понравились наши шутки?

– Они мне действительно не понравились, пусть я и не ухажер этой девушки. Но я преследовал и другую цель, беспокоя вас.

– И какую же?

– А вот какую: я был тут, когда вы с вашим товарищем вошли в магазин, и слышал, как вы, дорогой господин де Лафемас, говорили, что игра в мяч есть наилучшая из всех игр… и что первый, кто не согласится с этим, будет иметь дело с вами.

– Да, я сказал это и повторяю. Что же дальше?